Глава 1. Я ненароком нарисую Ваш портрет

Да, теперь уже ясно, что в тот роковой день она совершила почти все возможные ошибки. А ведь ничто не предвещало беды! И настроение было таким солнечно-невесомым, что казалось, она переполнена счастьем, как воздушный шарик — гелием. Перестань держаться за что-то — взлетишь. Даже идти нормально не получалось, только почти бегом, а с лица не сходила улыбка.

Впрочем, таких, как она, было много. В тот день должно было пройти посвящение первокурсников в студенты, над которым весь филиал больше месяца трудился, не покладая рук. То самое посвящение, о котором шушукались все, и кто-то мечтательно улыбался, кто-то с важным видом, пряча смешинки в глазах, пафосно что-то вещал, но все дружно хранили секрет. Никаких фотографий прошлогоднего посвящения. Никаких рассказов о том, как это было. Никто, даже случайно, не проговорился о сценарии. Будет бал. Да, обыкновенный пушкинский бал. Остальное — увидите сами.

А между тем, готовилось явно что-то грандиозное. Время от времени, то одного, то другого первокурсника зачем-то отлавливали в коридоре старшие, в лоб, почти не делая пауз, задавали странные вопросы наподобие: «На рояле играешь? Знаешь три первые фигуры контрданса? Срочно процитируй Грибоедова!». Пока бедолага соображал, что происходит, его уже тащили в костюмерную театрального кружка, снимали мерки, совали в руки кусочек сценария и велели выразительно читать. Если более-менее справлялся, его отпускали, взяв страшную клятву молчать. А через несколько дней или забирали прямо с лекций, или так же ловили в коридоре и назначали место и время репетиции. А там уже «жертве» изрядно доставалось! И интонации-де не те, и эмоций нет, и текст он плохо знает. Опять же, музыка и танцы. «Ну это ж бал будет! Представь, с самой красивой девчонкой в пару встанешь, и все ноги ей оттопчешь! Оно тебе надо? И не надо этой траурной рожи! Играешь Моцарта, а лицо, словно все зубы разом заболели! А если на тебя такого девушка твоей мечты посмотрит?». Девушкам тоже доставалось: «Ты так все столы подолом сметешь! Плавно иди, юбку придерживай, и руками не маши! Осторожнее! Ну кто так садиться за рояль, а? Стул уронишь, как в корсете поднимать станешь? Это не романс, а издевательство над музыкой! Давай еще раз, с начала. И пой, а не кричи!». За день до посвящения первокурсники впервые видели свои (только свои!) костюмы, а так же преобразившийся почти до неузнаваемости актовый зал и сцену, примерно узнавали, а когда им, собственно, выступать, после каких слов выходить и куда потом уходить.

Кстати, насчет подготовки. Старшекурсники однажды случайно проболтались, что когда филиал только открыли, посвящение было простенькое, ничего особенного. А потом этим процессом решила заняться бывшая выпускница этого вуза, только не маленького филиала, а большого, головного института. Анна Ивановна, учительница географии в сельской школе, была хорошо известна как человек, который даже самую скучную лекцию может превратить в захватывающую историю, и увлечь своим предметом даже заядлых скептиков, так что коллектив даже не пытался возражать и с огромным удовольствием поручил подготовку именно ей. Самые активные студенты присоединились кто сразу, кто чуть позже. Но появились и свои костюмеры (из клуба исторической реконструкции), и свои режиссер и постановщик (из театрального кружка), и репортер, который пообещал в лучшем виде заснять будущее мероприятие на профессиональную камеру (из фотоателье), и многие, многие другие.

И в прошлом году, и в позапрошлом, и в этом уже за месяц до посвящения в студенты филиал гуманитарного института больше всего напоминал растревоженный муравейник. После лекций или во время «окон», когда кто-то из старшекурсников оказывался свободен, они бежали в кабинет, и начинали подготовку. Кто-то строчил на швейных машинках, кто-то что-то делал на компьютере, кто-то репетировал, или в наушниках прослушивал получившуюся мелодию, или что-то писал на листке, или рисовал, чертил, мастерил. Студенты заняли все мастерские в окрестных школах и училищах, старательно что-то выпиливали, а потом приносили завернутые в ткань заготовки в кабинет. Пахло краской и лаком. Вдоль стен сохли отвернутые рисунком к стене ватманские листы, и даже огромные плакаты. В общем, было видно, что готовится что-то грандиозное, и что это что-то готовят не для галочки, а с душой и с огромным удовольствием.

Сначала ребята еще терпели, но чем ближе была заветная дата посвящения в студенты, тем больше им хотелось узнать, что же их ждет, тем сложнее было сосредоточиться на предметах. А уж когда осталась уже последняя пара… Пожилой профессор прекрасно понимал, что сейчас студентов едва ли заинтересовало бы выступление даже самого гениального лектора, и попросту махнул рукой. Так что первокурсники-историки вместо теоретического занятия по истории одежды получили практическое задание: внимательно изучив репродукции в учебнике, нарисовать в интерьерах образцы мужского и женского костюмов своей любимой эпохи. Картинка должна быть как можно больше приближена к реальности, обе фигуры должны быть прорисованы максимально подробно. Но кроме собственно иллюстрации, студенты должны были придумать рассказ, объясняющий, кто эти люди, где они находятся, что делают и как оказались в подобной ситуации. Чем большее число предметов обихода, интерьера и одежды нарисовано, тем больше шансов получить зачет за практическое задание. В общем, задание одновременно обтекаемое, и в то же время сложное.

Естественно, абсолютное большинство студентов начали перерисовывать свои собственные костюмы, которые уже видели, и которые произвели на них огромное впечатление. Интерьеры додумывали уже потом, когда главное — две фигуры в полный рост — уже были размещены на листке. Но одна из студенток, худенькая девушка в синих простеньких джинсах и клетчатой рубашке, коротко стриженая и довольно загорелая, решила поступить немного иначе.

Когда соседка по парте заглянула ей через плечо, то ее глазам предстала пока еще только условно, штрихами обозначенная палуба старинного парусника, капитанский мостик, на котором стоял мужчина в офицерской форме и, немного сбоку и позади него — женская фигурка, тоже еще едва намеченная штрихами. Вот только в отличие от остальных студентов, сперва прорисовывающих костюмы, а уже потом — лица и интерьер, эта художница на одежду внимания почти не обращала. Зато лица, хоть и казались пока подернутыми дымкой, так что их пока тяжело было разглядеть, были уже почти живыми. Как и море. Было видно, что там, на листке, начинается шторм. Уже поднялся ветер такой силы, что мачты сгибаются, паруса натянуты до предела, а в людей летят ледяные брызги. И настолько похоже было изображено бушующее море, что казалось, с листка летят соленые капли, доносится свежий ветер и едва заметно пахнет морем. И раздается скрип снастей, перекрикивание команды, вой ветра…

— Славка, — восхищенно выдохнула случайная наблюдательница. — Ну ты даешь! А это хоть что? И когда?

— Это та самая «Надежда», что совершила первое русское кругосветное путешествие. Год… Ну, видимо это 1810-е, время наполеоновских войн. Форма лейтенантская, я ее с портрета молодого Ивана Федоровича Крузенштерна срисовала, — задумчиво, и оттого как-то почти механически ответила девушка, а потом подняла голову и раздраженно добавила: — И Нина, будь другом, не называй ты меня этим пафосным именем! Ну не люблю я его, понимаешь?

— А как тебя звать-то? Владой — не хочешь, видите ли вредного одноклассника так звали. Славой — пафосно. Ладой что ли?

— А ты ее Чесей зови, — предложила еще одна соседка. — А что? По олимпиадам, конференциям и прочим конкурсам у нас кто ходит? Славка Касаткина. За что ей честь и слава. От чести сокращение — Чеся. Так тебя устроит? Или опять не то?

— Угу, — фыркнул студент с соседней парты. — Будет теперь у нас в группе полный комплект! И ум, и честь, и совесть! За ум староста сойдет, она как раз золотая медалистка. Наташка, не возражаешь, если мы тебя Умкой назовем? Совесть — зам-старосты. Сонька как раз следит, чтоб не прогуливали, чтоб не опаздывали, чтоб контрольные вовремя сдавали и хвостов не делали. Ну натуральная совесть! Как же ее сократить-то?..

— Так я ж Соня-засоня, — отозвалась полненькая темноволосая Соня. — Стало быть, Совушка. На слово совесть как раз похоже.

Однокурсники еще немного поперешептывались насчет новых прозвищ, но Славе уже было не до них. Чеся так Чеся. Какая разница? Могло быть и хуже. Тем более, сочетание и правда хорошее, а прозвища в группе есть почти у всех. И не то, чтобы она действительно так сильно не любила свое имя. Хотя конечно, родители расщедрились! Владислава Михайловна Касаткина. Имечко — хоть на афишах пиши. Одноклассники еще шутили: «А славу нашему классу принесет наша Слава», «Зачем нам выступать? Слава у нас и так уже есть». А один вредный тип, который перевелся в их класс незадолго до выпускного, и вовсе издевательски напоминал: «А вот и моя девушка идет. Как не моя? Ты ведь девушка Влада, а Влад — это я. Никуда не денешься, влюбишься и женишься!» — и ржал, как лошать Пржевальского. Нет, Слава понимала, что глупо и наивно реагировать на такие подначки, но все равно были моменты, когда ее трясло от звука собственного имени. И ведь поначалу все было хорошо, издевки и подначки начинались позже. Так что лучше подстраховаться, и ни разу не допускать сокращений. Хотя этим летом она была бы даже рада услышать от одного соседа любое сокращение своего имени. Но он почему-то называл ее только полным именем. Неужели, запомнил? Единственный человек, который лучше бы забыл — помнил ее предупреждение. А тут сколько ни говори… Так что лучше уж пусть будет прозвище, чем очередной намек на почести и громкое имя!

Слава устало махнула рукой. Хватит! Лето прошло, больше она его все равно не увидит. Так какая разница, как он звал ее или не звал? Какая разница, как звучал его голос, и какая душевная, совсем не обидная у него улыбка? Сейчас куда важнее рисунок, который она так и не успела закончить. Владислава даже не сразу поняла, что отвлеклась и, задумавшись, придала фигурам условного офицера и условной дамы очень знакомые ей лица. Только когда профессор начал обходить ряды и смотреть, у кого что получилось, она обратила внимание на детали.

Офицер-то был немыслимо, невероятно похож на Володю! Та же горделивая осанка, «правильная военная выправка», как называл ее дед. Та же поза — было видно, что он слегка бережет правый бок, прикрывая его локтем, и ноги ставит немножко неправильно. Потом все выправилось, к концу лета он полностью выздоровел, и походка стала нормальной, и поза. Но при первой встрече он был именно таким. Тот же тоскливый взгляд, направленный в небо. Буквально на долю секунды взглянул, словно прощается. А в остальном поза решительная, уверенная. Видно, что он вот прямо сейчас начнет отдавать команды, действовать будет решительно, и непременно найдет выход из положения. Володя так же стоял и смотрел на то, как приближается сорвавшаяся с цепи здоровенная сторожевая собака, у которой из бока торчало что-то острое. Животное не было бешеным, но оно настолько обезумело от боли, что могло загрызть любого, кто оказался бы у него на пути. А Володя стоял, специально прикрывая своей спиной спутников. Выжидал, потому что у него не было ни палки, ни камня, ни тем более чего-то огнестрельного. А потом он сделал всего один рывок, опрокидывая собаку наземь, прижимая ее к земле и держа так, чтоб она не могла укусить. Потом прибежали ветеринар, хозяин овчарки, кто-то еще. Ее усыпили и увезли в клинику, делать операцию. История закончилась благополучно, все отделались легким испугом. Только Володе потом здорово досталось за то, что слишком рано начал прыгать: вернулась уже прошедшая было хромота, и руку он сразу к боку протянул, смотрел подозрительно, словно ожидал увидеть кровь, и вообще шел домой как-то неуверенно, почти наощупь. Но этот поединок взглядов Слава запомнила хорошо — она стояла немного сбоку, и ее от страха словно парализовало. Полный боли и почти безумный взгляд собаки и то, как смотрел Володя. Да, это, несомненно, он. Его поза, его взгляд, его прищур. Тот же высокий рост, скрадывающий ширину плеч, и та же стройность и подтянутость. На черно-белом рисунке не видно, но у него золотисто-льняные коротко стриженые волосы, оттеняющие бронзовый загар. Глаза темно-синие, цвета грозовых туч. Лоб высокий, и между бровей едва заметная морщинка, когда он хмурится. Лицо узкое, с правильными чертами, нос самую малость курносый. Он похож на тех, с кого чеканят монеты. И голос… Одновременно звучный, способный перекричать ветер, и гул мотора — и мягкий, успокаивающий: «Ну что же вы, девушка? Все позади, не бойтесь. Все уже закончилось. Да вы на ногах не стоите! Может, вас проводить?». И правда, у нее тогда ноги дрожали, сама бы она не дошла. Володя проводил ее до самой скамейки у дома деда, постучал в окошко. Бабушка выскочила, засуетилась, валерьянки накапала. А он как-то сразу, едва понял, что все в порядке и помощь ей окажут, незаметно ушел. Только что стоял — и уже нет. Словно и не было никогда.

— Ой, какой красавчик, — восхищенно простонала Нина. — Это кто? Чеся, не будь занудой! У тебя с ним роман? Ты его давно знаешь? А зовут его как?

— Да не мешай ты рисовать, а! — буркнула Слава. — Нет никакого романа. Из головы я его выдумала.

— Ну, а звать-то его как? О, вензелек внизу страницы! На «В» значит. Витя? Ваня? Валера? Чеська, ну как?

— Володя его зовут. И я тебя прошу, имей совесть! Сейчас уже звонок будет, а мне еще даму надо дорисовывать!

Нина действительно замолчала, но надолго ли — неизвестно. А Слава, то есть Владислава Касаткина, угрюмо смотрела на картинку. Теперь на очереди дама. Ну и кого там можно пририсовать?! Не встречался Володя ни с какими девушками. Не Анну же Ивановну пририсовывать, честное слово! Хотя почему бы и нет? Какая разница, любимая тут, мать или сестра? Тем более, Анна на корабль попасть могла бы. Она из тех, кто и коня на скаку остановит, и в горящую избу войдет. А с каким азартом умеет рассказывать об истории географических открытий! Впору подумать, что она была среди первооткрывателей, вела прямой репортаж с палуб давным-давно затонувших кораблей. Не даром мальчишки-семиклассники заверяли, что ее уроки и особенно занятия на географическом кружке слушаешь как приключенческий роман! Да и внешность подходящая. Анна Ивановна еще совсем молода. Ей на вид слегка за двадцать лет, едва ли больше. Хотя стоп. У нее сынишка, Матвейка, в первый класс пошел. Замуж она вышла в восемнадцать, на втором курсе, а родила на третьем. Ей что, уже двадцать шесть?! Ничего себе! А по виду и не скажешь.

Слава представила себе Анну Ивановну. Чуть выше среднего роста, стройная, и статная, что ли? У скромной сельской учительницы были такие осанка и манера держать себя, что никому не удавалось посмотреть на нее свысока. И вместе с тем — ни следа высокомерия! Лицо как у какой-нибудь Василисы Премудрой из сказки. Красивая она. И коса темно-русая, обычно аккуратно уложенная вокруг головы, на самом деле до самого пояса, а толщиной едва ли не с руку. Глаза вроде как и серые, а на свету отливают то почти синим, то зеленоватым. Голос приятный, и такой выразительный… Почему-то вспомнилось, как Анна сидела у изголовья кровати дочери, и что-то ей вполголоса читала. Таточка слушала, широко раскрыв глаза и сжимая край одеяла. Казалось, вот-вот вскочит, какой там сон, она слово пропустить боялась! Даже старший сын притих, вслушиваясь в рассказ, и забытый кораблик сиротливо лежал на боку. А у самой Анны вдохновенно горели глаза, голос то таинственно затихал, то становился громким настолько, что чудилось в притихшей комнате настоящее эхо. Они все трое были тогда совсем не дома, у них перед глазами оживали события, о которых читала мама. И ведь о корабле же читала! Об открытии какой-то новой земли. Анна чуткая, добрая, неудивительно, что ее дети просто обожают! И за то, что всегда поймет, и что рассказывает интересно, и что с ней никогда не скучно. А еще она справедливая очень. И смелая. И находчивая. И хозяйка замечательная, а мама так и вовсе. И да, характер у нее тоже стальной. Неурядицы ее не сломали, на работе уважали. Она могла, заступаясь за кого-то из детворы или коллег, и начальство на место поставить. Тогда ее голос звенел, как отточенная шпага, и заставлял прятать глаза и отступать любого. У нее еще на полке фотографии были, на которых Анна сплавлялась вместе с учениками по реке, командовала атакой на снежный городок, поднималась по отвесной скале. На корабле она могла бы очутиться, и смотрелась бы там хорошо.

Но летом, перед самым отъездом, Анна попросила не афишировать их знакомство. Пусть в институте никто не знает, что они знакомы. Почему? Слава этого не знала, да и не спрашивала. Да и не хотела она никогда быть на особом положении, и знакомством с преподавателями никогда не бравировала. Она такая же, как остальные, и спрашивают пусть с нее так же, как и с остальных. Впрочем, даже если бы Анна у них и преподавала, любимчиков у нее никогда не было, нет и не будет. Так зачем показывать лишний раз, что они знакомы?

Тогда кого рисовать-то? Слава вспомнила, что на одной из полок в шкафу у Анны Ивановны стоял какой-то портрет. И там рядом с Володей как раз была изображена какая-то женщина. Кстати, достаточно молодая и довольно красивая. Так почему бы не попробовать вспомнить ее? И еще недавно штрихами отмеченный силуэт начал преображаться. Стройная фигурка, затянутая в корсет, пышные складки платья (ладно, можно не сильно фантазировать, просто срисовать с учебника более-менее подходящее). Главное, головка. Изящная шляпка, пышные темно-рыжие, почти каштановые локоны, полупрозрачная кожа с россыпью веснушек, ничуть не портящих хорошенькое личико, а наоборот, от них казалось, что кожа светится изнутри. Немного вздернутый носик, восхищенно распахнутые глаза, в позе и мимике какой-то порыв, желание вскочить и не то куда-то бежать, не то взлететь, не то танцевать. Нет, она ни капельки не боится надвигающейся бури! И прятаться за чью-то спину не желает.

В том, что рисунок был одной большой ошибкой, Слава убедилась, едва прозвенел звонок. Все как-то быстро покидали в сумки вещи и сплошным потоком ринулись в костюмерную, а вот она не успела. Рисунок буквально из рук выхватила Нина, опять аж языком прищелкнула и позвала в свидетельницы подружек:

— Ой, девоньки, вы только гляньте! Красотища-то какая! Чеська, ну ты даешь! Тебе не к нам, тебе в художку прямая дорога! Ну расскажи, кто это?

От расспросов едва удалось отвертеться, и, оставив листок у Нины (все равно ведь не отдаст по-хорошему) Слава убежала в костюмерную. Там ее уже дожидались две старшекурсницы и платье ее мечты. Она, когда первый раз его увидела, еще в эскизе, глазам не поверила. А гляди ж ты, как получилось!

Второкурсница с исторического факультета, которая была первоклассным парикмахером, и гримерша с четвертого курса литературного понимающе переглянулись при виде Славы, вздохнули и почти в один голос заявили:

— Совсем настроение испортили? Ну ничего. Сейчас развеселишься. Только чур пока не смотреть!

И начали в четыре руки наводить красоту. Потом, все еще не позволяя подходить к зеркалу, затянули ей корсет, помогли надеть платье, и только когда все складки были расправлены, все ленты лежали как подобает, а прическа была приведена в порядок, Слава наконец увидела себя в зеркале.

Ой! Если честно, ничего больше она из себя выдавить не сумела. Вот просто «Ой!» — и все. Это была не она! Куда делась тощая девчонка в мальчишеской рубашке и штанах, с короткой стрижкой, пальцами в чернилах и мыслями о чем угодно, только не о своей внешности? Славка прекрасно знала, что внешность у нее вполне заурядная, что одеваться красиво и модно она сроду не умела, да и учиться никогда не хотела. Потому и не любила зеркала, предпочитая мельком взглянуть в него, оценить, не испачкалась ли и не слишком ли растрепалась, и бежать дальше. Но сейчас… Сейчас в зеркале была не прежняя пацанка, которая так раздражала ее раньше. Перед ней стояло невесомое создание с немыслимо тоненькой талией, огромными глазами, несколькими локонами ниже плеч и косами, уложенными на затылке. Мало того, что платье потрясающе красиво — она как раз и мечтала о таком, сине-зеленого цвета, с «морским воротником» — так оно еще и совсем не мешает ходить! Смешно подумать, но Слава, пока платье висело на вешалке, опасалась, что попросту в него не влезет. И вовсе подол по полу не волочился! И вырез вовсе не такой уж большой, и рукава нормальной длины. И шею, оказывается, можно было не прятать, вовсе она не как у жирафа, а покатые плечи — это даже красиво. Нет, эта барышня, словно сошедшая с картинки, не может быть Владиславой Касаткиной!

— Да ты это, ты! Добро пожаловать на бал, мадмуазель!

Глава 2. Однажды на студенческом балу

Ее легонько подтолкнули в распахнувшуюся дверь, и Слава снова легонько ахнула. Мамочки, да что они с залом-то сделали! И когда успели?! Откуда-то появились вдоль стен колонны, украшенные резьбой, и картины, изображающие не существующий зимний сад. Появились якобы фонтаны и скамеечки с изящными спинками. А еще – статуи, лепнина на стенах, шикарные подсвечники и многое другое. Из кабинета музыки в актовый зал перекочевал рояль. Если не знать, по декорациям можно подумать, что попал в самый настоящий дворец в настоящую бальную залу! 

Да и гости собирались пол стать интерьеру. Хозяйкой вечера назначили «губернаторшу», чью роль исполняла Анна Ивановна в вечернем туалете, который только подчеркивал ее красоту и делал похожей на Натали Гончарову. Среди «литераторов» можно было опознать Скарлетт ОХара, Эсмеральду, графа Монте-Кристо, мушкетеров, Владимира Дубровского и многих других. «Географы» тоже приоделись. Вон испанская сеньорита о чем-то разговаривает с завсегдатаем американского салуна, бравым ковбоем, а там играют в шахматы персидский шах и английский колониальный офицер. Индийская рани и гречанка в красивом хитоне сидят за роялем. Слава начала искать глазами сокурсников. А вот и они! Офицеры – гвардейцы, гусары, кавалергарды, артиллеристы, моряки, пехота, придворные щеголи, барышни, купчихи, институтки… В глазах начинало рябить. Надо же! И учителя тут! Франты в мундирах еще екатерининской эпохи, усеянных наградами. Генералы и адмиралы в отставке. Дородные купчихи и почтенные матери семейства…

Как и положено на званом вечере, дело нашлось всем. Кто-то играл в вист, кто-то музицировал. Молодежь танцевала, играла в фанты и живые картины, флиртовала и пикировалась в шутливой перебранке. Анна Ивановна, как подобает хозяйке, была, казалось, везде. Например, гасила ссоры, едва они начинали зарождаться. Она оказывалась рядом и если два кавалера не могли определиться с тем, чья очередь танцевать с дамой, и если кто-то кому-то наступил на ногу или испачкал подол платья, и если разговор переходил на повышенные тона, а расхождение во взглядах грозило перейти в серьезную ссору. Хозяйка вечера не давала заскучать, а потому знакомила гостей и подсказывала, где и что можно найти, распоряжалась насчет блюд и программы. Была ведущей концертной части званого вечера. Скучать, а тем более хандрить, оказалось решительно некогда, и Слава уже почти забыла о своем рисунке. Предчувствие ее уже не тревожило. Ну, посмотрели, и ладно. Ну, проболталась – и ничего. Все уже забыли, наверное. Уж слишком здесь было хорошо, легко и интересно. 

Потому она и совершила еще одну большую ошибку. Слишком расслабилась и вовремя не ушла с вечера, когда стало ясно, что концертная часть окончена, и гости, не собиравшиеся танцевать, начали расходиться. Ведь знала же, что ей уже пора в общежитие! Знала, и все же пошла танцевать с незнакомцем. Подумала, что ничего плохого с ней здесь, в наполненном людьми зале, не случится. А ведь там, в деревне, ей уже рассказывали про подобный случай…

Незнакомец совсем не казался преступником. Напротив, он был очень хорош собой, и многие девчата, наверное, завидовали ей. Да, танцор он великолепный, этого не отнимешь. И собой очень хорош, только красота эта какая-то хищная. Ему на вид было лет сорок пять, может – пятьдесят. Черные волосы с проседью, точеные черты лица, фигура, осанка – все в нем напоминало дворянина со старинных портретов. И говорил он безупречно, учтиво, красиво – как по писаному. Но было в его глазах что-то, отчего Славка чувствовала себя, как мышь перед змеей. 

- Скажите, милая барышня, кто учил вас рисовать? – с милой улыбкой начал он разговор, и девушка невольно вздрогнула. Она никак не ожидала, что и здесь разговор пойдет о ее способностях.

- У нас в школе был хороший учитель рисования, - ответила она с запинкой, вопросительно взглянула в карие глаза напротив. – А какое это имеет значение?

- Как, вы не оканчивали художественную школу? – ответил незнакомец, вернувшись к ней после очередного пируэта. - Не ожидал. Тогда у вас талант, милочка. Вы так похоже изобразили и этого мальчишку, который сует нос, куда не просят, и мою… впрочем, это неважно. Скажите, где вы их встречали? Я щедро заплачу, не сомневайтесь. 

И снова нужно было поворачиваться, меняться партнерами, затем выстраиваться дамам отдельно, кавалерам отдельно. Сердце бешено стучало, и Слава едва сдерживала себя, сохраняя безмятежно-спокойное выражение лица. Нет-нет, она, наверное, что-то перепутала! Что страшного в том, что незнакомый человек знает про рисунок, который у нее забрала Нина? Зная неугомонную однокурсницу, можно предположить, что его видело уже пол института, если не две трети. Да и гостям она могла случайно показать. Это как раз не настораживало. А вот почему он так хочет знать, откуда Славе знакомы изображенные там люди, уже интересно. Он ведь явно знал обоих, и явно к обоим относился весьма неприязненно. 

- Что же ты молчишь, девочка? Цену набиваешь? – вернувшийся на очередной фигуре танца красивый, но вызывающий какой-то безотчетный ужас человек вроде как приветливо улыбнулся, а у Славы как-то сразу ослабли ноги. – Не играй в партизанку, это не поможет. Все равно ведь расскажешь!

- Но я ничего не знаю! – она пыталась быть искренней, но, увы, страх в голосе звучал слишком отчетливо. – Я не видела этих людей!

- Да что ты говоришь, - мужчина как-то странно перехватил ее руку, и Слава отстраненно подумала, что точно появится синяк. Больно-то как! А со стороны кажется, будто ее просто бережно поддерживают, ведут в танце. И голос такой вкрадчивый, словно он комплименты на ушко шепчет. – Не надо врать, куколка! Или ты правда думаешь, я тебе поверю? Да тебя с этим молокососом вся деревня видела! Или может, надеешься, что он прибежит тебя спасать? Да я же все равно до него доберусь! Или не до него. Твои родители ведь часто задерживаются на работе? Время нынче неспокойное. Тебе будет жаль, если они не вернутся домой? Ну мало ли что. Пьяный водитель за рулем, сбежавший бандит с оружием, или даже просто грабитель в темной подворотне. И все. Ах да! У вас ведь в общежитии так давно не меняли проводку, и стены деревянные. Одно короткое замыкание, одна искра – и ах, какая беда! Такие юные, такие красивые, такие многообещающие студентки – и кто в ожоговом, кто инвалидом, а кто и вовсе на тот свет. Ты этого хочешь, девочка? Стоит твой ухажер такой жертвы?

- Замолчите! – Слава дернулась, вырывая руку, изо всех сил прикусила губу, чтобы не расплакаться. Надо держать лицо! Не показать, насколько ей больно! Только не показать! – Я ничего не знаю!

- Зря ты так, - собеседник смерил ее взглядом. – Еще не поняла, что со мной шутки плохи? И не вздумай поднимать шум, хуже будет. Ты ведь не хочешь, чтобы пострадали те, кому просто не повезло оказаться рядом? Кивни, если поняла. Ну то-то же. 

- Да не видела я этих людей! Не видела! Только если на фотографии, или мельком! Не знаю, не помню, откуда взялись эти лица! – Слава чуть не плакала. Страшно. Мамочки, как же страшно! Нет-нет, он блефует! Он ведь не может угрожать всерьез? 

- Не веришь? Думаешь, он спасать побежит? Детонька, да никто же ничего не узнает! Ты хочешь потерять родителей, подруг, здоровье, жизнь, наконец? А чего ради? Для него ты все равно уже предательница. Он уже не подаст тебе руки и не захочет слушать оправданий! Он же принципиальный, глупышка! Для него ты уже умерла в тот момент, когда рассказала мне, где его искать. А я ведь все равно узнаю. С тобой или без тебя, днем раньше или позже – я найду его. И он будет знать, что предала его именно ты. Думаешь, он способен такое простить? Да ты для него уже не существуешь, даже если и существовала когда-то. Ты вспомни его! Разве с такой смазливой внешностью вспоминают о девчонке через месяц после разлуки? Да у него таких как ты уже столько – считать устал! Уж поверь моему опыту. Ты ему не нужна. Так зачем эти жертвы? Просто скажи, и все. Где он? Ну? – незнакомец снова сжал пальцы.

К счастью, в это время музыка прекратилась, а шантажист сделал вид, будто вовсе и не удерживает Славу. Именно поэтому она успела вырваться и убежать. Погони не было, и девушка заскочила в первую же пустующую аудиторию, заперлась изнутри и только тогда перевела дыхание, прислушавшись к тому, что происходит за стенкой. Шаги с характерным звяканьем шпор протопали мимо. Не заметил… Она тихо сползла по стенке, вцепилась зубами в кулак, чтобы не закричать, и беззвучно заплакала. Потом, когда немного полегчало, девушка дождалась, пока танцы продолжатся и тот человек вернется в зал, тихонько выскользнула из аудитории, прошмыгнула в костюмерную, переоделась обратно, оставив сказочно-красивое платье, чтобы уже другая студентка, уже на другом празднике хоть ненадолго почувствовала себя Золушкой на балу. Для нее сказка уже закончилась. 

По пожарной лестнице Слава спустилась на первый этаж. Бал продолжался, почти все гости были наверху, но продолжать праздновать она не могла – была слишком взвинчена. Какой там бал, когда ей угрожали расправой! Да ладно бы только ей… Она чувствовала, что главная опасность грозит как раз людям с портретов. А самое неприятное, что вспомнился не к месту разговор Володи и Анны Ивановны тем летом. Он ведь просил уехать и детей увезти в безопасное место! Говорил, что его ищут и что могут попытаться влиять на него через Анну и детей. 

Слава очень хорошо помнила то, как относилась к Володе Анна. Как они сидели вечерами рядом на крылечке, наблюдая за игравшими у дома детьми. Оба тогда выглядели такими расслабленными, такими счастливыми… Обычно такой строгий, так держащий дистанцию Володя несмело улыбался, словно уже забыл, как это делается. Анне улыбался. Позволял ей шутливо взъерошить ему волосы, или сделать вид, что ворчит, или даже обнять. Ни от кого, кроме Анны и ее детей, Володя прикосновений не терпел. Даже руку жал далеко не всем, а уж дружеский тычок и вовсе мог воспринять как угрозу. Кажется, кому-то за такую шутку – не то подзатыльник, не то толчок в плечо – чуть руку не сломал. Вечером дело было, целая компания возвращалась из клуба в сумерках. Решили пугнуть и заодно реакцию проверить. Потом разозлились, хотели проучить. Ну, у Володи ни синяка, а в компании всем досталось. С тех пор деревенские и порешили: «Да ну его! Контуженный, что ли? С ним лучше не связываться!». Голос на себя повышать или в лицо гадости говорить – тоже не давал. Ставил на место одним взглядом или несколькими словами, сказанными тихим и очень спокойным голосом. Связываться с ним не рисковал никто. Кстати, девушки удивлялись – ни за кем красавец Володя даже не попытался приударить. Поспрашивали Анну, может у него где зазноба осталась. Так вроде нет. В общем, «контуженный», что с него возьмешь! Посплетничали, да и забыли. А тут сидят бок-о-бок, он что-то рассказывает, оживленно жестикулируя, но так тихо, что слов не слышно. Ни с кем так не откровенничает! И смотрят друг на друга так, словно и так без слов понимают. Она его иногда почти по-матерински обнимала, словно пыталась успокоить, прогнать не то дурной сон, не то тени прошлого. А он... Иногда Славе казалось, что Анна ему была Володе не столько сестрой, сколько мамой, которая так нужна любому ребенку. А ведь сколько у них лет разницы? Володе, кажется, недавно исполнилось девятнадцать. 

Да полно, родственники ли они вообще? Ведь и не похожи-то почти, если не считать загара да осанки! Володя выше на целую голову, у него плечи широченные, и Анна рядом с ним кажется еще более хрупкой. И волосы у нее – темно-русые, пышные, но тяжелые, лежат ровненько, волосок к волоску, а у него – светлые, такие же густые, коротко остриженные, но все равно как будто взлохмаченные. У Володи лицо какое-то худое, почти осунувшееся, у Анны – ближе к круглому. И так можно до бесконечности. Разве что характер… Не только Володя тот еще искатель приключений! Про Анчутку Истокову, профессорскую дочку, тоже ходил много историй. И что из них правда, а что ложь – никто уже толком не помнил. Одно было ясно: она куда сильнее, чем кажется. И кому как не братишке об этом знать? И раз он так себя вел, значит, было чего и кого бояться? 

И вот тогда Слава совершила третью очень большую ошибку, ставшую, пожалуй, роковой. Она не подошла к Анне Ивановне, хотя та явно хотела ей что-то сказать. Просто ушла, ни сказав ни слова. Ах да, и решила срезать дорогу до общежития, пройдя через пустырь. Что тут можно сказать? Потом Слава кляла себя за это последними словами, но ничего уже было не исправить. Когда рядом резко затормозила машина, еще можно было сигануть во двор и заскочить в подъезд, или закричать на худой конец, но у нее словно в горле пересохло, голос пропал. И когда девушку, словно мешок с картошкой, закинули на заднее сидение машины с тонированными стеклами, она еще пыталась вырываться, но в душе уже понимала: все, это конец. 

Хотя похитители вели себя почти сносно. Тот, к кому ее в машине толкнули, сразу, конечно, заткнул ей рот, и перехватил так, что не шелохнешься, но при этом нарочно боли причинять не собирался, и даже отпустил потом, предупредив, чтоб не кричала. Везли в город, а не на пустырь. Значит, убивать не будут? Не пытались ничего вколоть или усыпить. Не били, даже не издевались. Дали понять, что ее кто-то хочет видеть. И что если она скажет то, что нужно тому человеку, ее отпустят. Правду ли говорят – непонятно, но хоть надежда есть…

Глава 3. О чем можно думать в плену?

Привезли ее в роскошный особняк, окруженный парком, провели с черного хода в довольно большую и красивую комнату, где явно когда-то жила женщина, и оставили там, предупредив, что разговаривать с ней будут утром, а пока она может спокойно поесть и выспаться. Теоретически у нее была передышка до утра. Если, конечно, ей не лгут и ничего до тех пор не изменится. Но как же хотелось верить, что пока все страшное уже позади, и можно немного отдохнуть и собраться с мыслями. Едва дверь захлопнулась, в замочной скважине проскрежетал ключ и шаги прощелкали каблуками вдаль по коридору, Славка на всякий случай закрыла дверь на все защелки и проверила все окна. А заодно и проверила, нет ли тайных ходов. Конечно, это дом настоящий, а не книжный или киношный, ходов не нашлось. Зато на душе стало заметно спокойнее. Вот теперь точно — можно вздохнуть чуть-чуть свободнее. Наверное. Хотя если себя накручивать, к утру можно и умом тронуться от переживаний! Да и что она сделает, пойди все не так?.. Нет-нет, только не паниковать! Славе ничего не оставалось, кроме как ждать и размышлять. Даже уснуть у неё никак не получалось, а потому девушка устроилась с ногами в удобном кресле, словно созданном, чтобы в нем дремать с книжкой в руках, укрылась пледом, и, прикрыв глаза, стала вспоминать и анализировать.

Итак, дорогая чёрная машина с тонированными стеклами, охрана из бывших военных, костюм, пошитый в лучшем ателье, и явно не для институтского бала. Великолепный особняк, не то действительно усадьба позапрошлого века, не то ее реконструкция, причем весьма точная. Манеры дворянина, видная внешность, но за показной учтивостью жестокость и безжалостность. Кто же это?

Сразу вспомнились и перешептывания девчат о том, что на дискотеку, если у входа стоит машина с таким-то номером, лучше не заходить. Дескать, на черном дорогущем авто с номерами, начинающимися на определенную цифру ездят только люди некого олигарха Кушакова, и они-де могут запросто похитить симпатичную девчонку, увезти ее в особняк, и держать там, сколько им вздумается. И никакая милиция, никакие братья-женихи-друзья-родственники не защитят! Бывало, такие девчата возвращались, усыпанные подарками, а бывало, и находили их по весне в овраге. Нет, Слава не успела запомнить номера, но по описанию похоже. Очень похоже.

Охрана. Да, что-то однокурсники на парах говорили про таких же молчаливых вояк. Вроде, кто-то из их старших товарищей что-то не поделил с одним из сыновей этого же олигарха. Они тогда, кажется, еще в школе пытались учиться, а отец их еще только сколачивал свое состояние. Из-за чего произошла ссора, история умалчивает. Только заносчивых и спесивых Кушаковых попытались приструнить несколько молодых, пышущих здоровьем друзей-студентов, отслуживших в армии, причем не в элитных ли войсках. В результате их подкараулили вот такие же люди в штатском с повадками бывших вояк. Была драка. Тех, кто был против сыновей олигарха покалечили так, что они уже никогда не смогут ни заниматься тем, чем мечтали, ни вообще полноценно жить.

Внешность. Да, как раз о внешности и манерах симпатичных абитуриенток предупреждали и в общежитии, и в институте. Не официально, но многократно. Кирилла Кушакова описывали, и от него советовали держаться как можно дальше. Опять же, если верить слухам, один тут попробовал встать у Кушаковых на пути. Бывший офицер, который не боялся никого и ничего. Принципиальный, отступать не привык. Так его сначала уволили, и никто на работу уже не брал, потом похитили его ребенка, а потом и самого убили. Так ничего и не добился…

Слава не знала этого олигарха в лицо, но услышать успела достаточно. Кушаковых было четверо, старый дед, собственно олигарх и его два сына. Нет, три, но младший ещё подросток и, кажется, не похож на отца не только внешне. Кушаковы были буквально помешаны не только на деньгах и власти, но и на происхождении. На пути к своей цели препятствий они не признавали и играли без правил. В девяностых, говорят, на их счёту было немало рейдерских захватов, убийств и поломанных судеб. Почему-то они считали, что ведут свой род от адмирала Ушакова, а потому имена у всех начинались на «к» и подпись непременно включала две буквы, как будто они вовсе и не Кушаковы, а К. Ушаковы. Отсюда и щегольские костюмы в дворянском стиле, и особняк, и манеры. Но самое неприятное — то, что многие из тех, кто Кушаковым чем-то не угодил, бесследно исчезали. Они просто однажды не возвращались домой, и больше их никто никогда не видел. Но Володька ему чем помешал?! И что делать самой Славке?

Девушка не знала, и потому на душе стало ещё тоскливее, хотя казалось бы, уже некуда. Она ещё раз мысленно проверила, точно ли дело в Володе. Может, она или её родители где-то когда-то пересекались с грозным олигархом? Да ну! Это и звучит-то смешно, честное слово! Слава только поступать и приехала в этот городок, до этого жила в еще большей глухомани. Отец — мастер на заводе, мать — швея на фабрике. Одни дедушка с бабушкой всю жизнь в колхозе прожили, и теперь в деревне остались, второй дед — бывший экономист, а вторая бабушка была учительницей. Но все уже давным-давно на пенсии, и в эту область даже не выезжали. И господин Кушаков на Славкину малую родину не заглядывал, и не факт, что ее на карте-то найдет. Сама она? Да ну! Семнадцатилетняя девчонка, два месяца как поселившаяся в общежитии, которая оттуда почти никуда и не выходит? Которая друзей и подруг-то еще толком не завела, и всего таланта — рисует хорошо и выступает на разных конференциях. А, еще стихи красиво декламирует. И все. Не бог весть какой талант, не восходящее светило чего бы то ни было, и даже не красавица. Нет, уж она-то точно не могла заинтересовать Кушакова. Нечем.

Вот Анна — да, и талант, и красавица, и умница. А для стареющего олигарха и молода к тому же. Поэтому к Анне его подпускать ни в коем случае нельзя! Хотя они в принципе могли быть знакомы. Тем летом Слава слышала, что Анна ездила в лагерь отдыха, где отдыхал младший сын Кирилла Кушакова. Но интересовала его Слава. «Откуда ты знаешь мою… впрочем, неважно», — обмолвился он на балу. Кого Кирилл Константинович имел в виду?..

Портрет. Рыжеволосая девушка, которая стояла за спиной Володи на славкином рисунке. Кто же она? Кто?.. Юная художница сильно-сильно зажмурилась, даже холодные от волнения пальцы к вискам прижала, вспоминая. С цветного фото ведь срисовывала. Тяжелые локоны цвета червонного золота, кожа кажется почти прозрачной, и веснушки будто светятся изнутри. Глаза большие, удивленно-радостные. Серые? Голубые? Зеленые? Нет. Не помнит. Одежда? Платье строгое, воротничок стойкой, юбка значительно ниже колен, рукава длинные. Руки красивые. Длинные, «музыкальные» пальцы, узкие кисти. Поза? Она, кажется, сидела на скамейке. Или на качелях? Нет, точно на стуле или табурете. Рядом с ней еще сидел мужчина. Высокий, плечистый и какой-то кряжистый, что ли. Рядом с ним рыжеволосая казалась еще более хрупкой. И у ее плеча стоял ребенок. Девочка. Дочь, наверное. А фоном была непримечательная комната.

Где же она видела эту карточку? На полке стояла. Точно на полке. В доме Анны Ивановны в деревне. Слава туда часто летом заглядывала. Поначалу еще стеснялась, думала, как-то неудобно. А потом зачастила. И с удивлением поняла, что нигде почти не чувствовала себя настолько дома, как там. Не было такого уюта, тепла, спокойствия. Только если у деда с бабушкой…

Дальше ей подумать помешали какие-то странные звуки. Стук, как будто… ну да, как будто кто-то метал дротики. Совсем рядышком, внизу… или наверху? Нет, все-таки внизу. Этажом ниже. Кто-то сосредоточенно метал дротики в стену, они с глухим стуком в нее втыкались, потом этот кто-то отдирал их, тяжело дыша, и снова кидал. Потом раздались удары. Грушу молотит? Спортзал там, что ли? Похоже на то.

— Хватит, — сказал кто-то, и Слава невольно вздрогнула. Во-первых, потому что голос звучал совсем близко, как будто говорящий стоял в этой комнате, а во-вторых, потому что она слышала, как только что этот голос распекал ее охрану. Этот человек явно имеет право приказывать, его слушаются. Но сейчас он не приказывал, голос был усталым и каким-то почти мягким. — Ты просто сегодня не в форме. Бывает.

— Дядя Кондор, — в упрямом мальчишечьем голосе отчетливо прозвучала и усталость и обида. — Ну почему? Почему опять мимо? Ничего не получается. Ничего!

— Не то, чтобы мимо, — Слава была готова поклясться, что внизу добродушно усмехнулись. — Кое-кто из охраны и так не может! Скажу по секрету, вот так и сам Кушаков не сумеет. Смотри!

Внизу звук был такой, словно град застучал по подоконнику. Мальчишка восхищенно присвистнул, а тот, кого он назвал дядей Кондором, фыркнул:

— Ну что, понял, как надо? Выше нос, Конопушкин! Все у тебя получится. Лучше скажи. сам-то как? Отец…

— Не знаю. молчит пока, — голос звучал уже совсем тихо, словно говорили, во что-то уткнувшись носом. — Дядя Кондор, я не понимаю, зачем он меня вызвал. Не понимаю! Ну сослал в этот чертов пансион — так и держал бы там! Я бы только спасибо сказал, честное слово! Только по вам соскучился, а так и вовсе бы сюда не возвращался! Думал уже, он про Альку узнал. Ну, и про… Вы знаете, про что. Но если б узнал, он бы с меня уже шкуру спустил, верно?

— Вень, ну тебе ли не знать, как твой отец любит играть на нервах, — «начальник» явно врезал кулаком по стене, да так, что гул пошел. — Мне он ничего не говорил, так что я не больше твоего знаю. Только если он тебя еще хоть раз пальцем тронет!.. — в голосе отчетливо послышалась угроза.

— Не надо, — обреченно вздохнул его собеседник. — При вас он не рискнет, наверное. А если рискнет — ну, значит я заслужил. Вам-то зачем себе жизнь ломать? Как Бровкин хотите?

— Не дури, парень! Я не Бровкин, и меня так не подловишь! Да и терять уже нечего, — говоривший запнулся. — Ну чего ты? Вот ведь балбес! Не собираюсь я еще помирать! Да говорю же, не собираюсь! Веришь?

— Он тоже не собирался… Дядя Кондор, но если что, я могу у вас спрятаться? У вас проблем не будет? — мальчишка говорил неуверенно, словно боялся отказа.

— Ну конечно можешь! Только помни, что я говорил про камеры. И вообще, держись, малой. Немножко осталось. Мне шофер сказал, тебя скоро обратно повезут. Шеф приказал. Ну, а теперь давай еще раз попробуй!

Внизу застучали опять дротики, и дядя Кондор, кем бы он ни был, удовлетворенно хмыкнул:

— Ну вот, совсем другое дело! Молодчина! Но на сегодня уже хватит. Всё, говор. Пошли, малой. Павловна такой ужин приготовила — пальчики оближешь!

Внизу хлопнула дверь и спортзал, или что там было, опустел. Из сада доносился стрекот газонокосилки, приглушенные голоса охраны. Кажется, под окнами ходят? Но Славе совсем не хотелось вставать и идти к окну, или даже к двери. Она немного пригрелась, и шевелиться не хотелось ни капли. Даже чтобы подойти к столу, где стоял поднос с какой-то едой. Аппетита не было, хотя она и ела в последний раз давно. Зато теперь девушку сотрясала запоздалая нервная дрожь. Господи, это ж надо было так влипнуть! Холодно. Как же холодно! Сейчас бы хоть на часок вернуться в прошедшее лето…

Глава 4. Прошло незабываемое лето

Слава тоскливо вздохнула, стоило только подумать о лете. Да, погода тогда побаловала теплом, и деньки стояли просто на загляденье. Но разве дело в погоде? Воспоминания были куда важнее. Впрочем, прошедшее лето обещало стать в лучшем случае скучным, а в худшем — пренеприятным. Славка как раз окончила одиннадцатый класс, и родители были уверены, что она пойдет учиться на экономиста, продолжит начатую дедом и двоюродным дядей династию. Они уже и насчет подготовительных курсов для нее договорились, и вузы изучали… А она очень хотела стать именно историком. И, хотя честно посещала те кружки и курсы, которые советовали дед и дядя, экзамены сдавала и документы подала сразу в два вуза. А когда поняла, что поступила в гуманитарный институт, забрала документы с экономического. Конечно, родители здорово ругались, и она, недолго думая, уехала к другим дедушке и бабушке в деревню.

Слава поежилась, вспомнив, какие тягостные мысли одолевали ее по дороге в деревню. Если уж дома она из хоть плохонькой, но все наследницы, так резко превратилась в изгоя, то чего ожидать от родственников, которых видела-то много лет назад?.. Впрочем, боялась она напрасно. Дед только передернул плечами: «Не дури, Владислава! Кем бы ты ни была, ты — наша внучка! Без экономистов обойдемся. Куда поступила-то?». И все. Не читали нотаций, не винили ни в чем, а просто приняли ее выбор. И даже рассказали, что учительница географии в их сельской школе как раз заканчивала тот самый институт, в который поступила Слава. Вот она и заглянула в гости — просто познакомиться, узнать, что именно ее ожидает в этом вузе, какие там предметы, какие преподаватели, и так далее.

Славке даже немного странно было называть Анну Ивановну по имени-отчеству, уж очень учительница молода. Хотя дети — Матвейка и Таточка, ее просто очаровали. Тата, то есть Татьяна — белокурая малышка лет трех-четырех, не больше, уже бойко и довольно чисто говорила, бегала по дому и двору и увлеченно изучала окружающий мир. Ее старший брат, шестилетний Матвей, с удовольствием играл с сестренкой, катал ее на багажнике велосипеда, брал с собой на речку или в лес. А еще оба, разговаривая со Славой, не пыталась казаться младше, чем есть. Было видно, что девочка любознательна, жизнерадостна, совсем не боится гостей, что мама и брат ее очень любят, но при этом совсем не балуют. Она могла и сама тихонько поиграть, никому не мешая, и читать уже умела, и за братом хвостиком ходила. Вейка, кстати, умудрялся не только за сестренкой присматривать, но еще и маму немного опекал. Было видно, что дети у Анны Ивановны не только умны не по годам, но и самостоятельные, и при этом заботливые. Помогали на стол накрывать, бегали на участок за зеленью, кормили кур, развешивали белье, грядки пололи — в общем, чем могли, помогали. Удивляло, как естественно и непринужденно Анна с ними общалась, как делала что-то по дому, и одновременно или играла с ними, или говорила почти на равных. А еще вокруг их дома постоянно вились деревенские ребятишки и подростки. Анну явно любили и уважали, и как профессионала, и как человека.

А про уют и вовсе можно было не говорить! Это просто поражало. Так чисто в доме, всегда прибрано, всегда есть, чем перекусить. Но это было не главным. Куда важнее для Славы было то самое странно, непривычное ощущение, что ее принимают. Просто принимают такой, какая она есть. Ни разу, пока Слава была там в гостях, не возникало и тени подозрений, что она явилась не званной, что опять не оправдала ожиданий, не возникало чувства вины. Ей были искренне рады, и она действительно была почему-то интересна. С Анной и ее детьми можно было просто быть собой. Не подстраиваться под чужое настроение, а просто говорить, что думаешь, зная — за свое мнение не придется краснеть и оправдываться.

Слава глухо застонала. Ну как, как можно было сделать такую глупость? Ведь знала же, что кто угодно может не поверить ей, посчитать просто вздорной и истеричной особой, но не Анна! Уж она-то бы точно выслушала, точно подсказала бы, что делать! Тем более, если бы она узнала, кто такой Кушаков и кого он ищет! И тем более глупо было думать, будто Анну также легко поймать, как саму Славку. Если б нее самонадеянность, сидела бы сейчас в своей комнате в общежитии, обсуждала бы с соседками бал, а не мучилась бы тут от неизвестности! Но сделанного не воротишь. Тем более, Анну ведь тоже могли поймать. И шантажировать ее есть чем. Вернее, кем. Как бы она в глаза посмотрела Вейке и Таточке, если б их маму похитили? А Володе?.. Да даже деду и бабушке! Нет, все верно она сделала. И будь что будет.

С чего Слава вообще взяла, что Анна бы сумела избежать ловушек Кушакова? Ну да, от деревенских удалось узнать, что учительница географии Анна Ивановна Родникова — местная, что она урожденная Истокова, и ее отец не то профессор, не то доктор наук. Иван Истоков почему-то не любил большие города, ему хорошо работалось только в деревне. Аня, которую тогда называли Анчуткой, еще подростком уехала вместе с родителями, и потом появлялась в родном доме, где жили теперь ее дед и бабушка, редко. На восемнадцатом году и вовсе отправилась в областной центр поступать в институт, да и дед с бабушкой уехали, оставили дом пустым. Вернулась Анна уже с дипломом, замужней, с маленьким Вейкой на руках. Вот только муж ее, Константин Родников, был инженером, работал в городе и вообще деревню переносил плохо. Только из-за того и переехал, что малыш рос слабеньким, ему был нужен свежий воздух. И то держался высокомерно, считал ниже своего достоинства соблюдать местные обычаи. Никаких посиделок, собраний, соседской помощи или участия в общих делах. На соседей, если они заглядывали в гости, смотрел свысока, одолжить что-то из инструмента — и сам не желал, и жене запрещал. Если что-то починить надо — скорее из города вызовет мастеров, но попросить местных работяг — ни-ни. Или наймет за бутылку, словно в деревне одни алкоголики остались. При виде чужих детей морщился, старикам даже не кивал при встрече. Нет, понятно, что в городе могут быть другие правила, но такое явное неуважение оттолкнуло от Родникова очень многих. От него — но не от Анны и маленького Вейки. «Профессорскую дочку» как раз любили по-прежнему, мальчонку тоже сразу приняли за своего, местного. Вот только это тщательно скрывали от Константина, который и так к Анне придирался. То она слишком много времени проводит в школе, то слишком много чужих детей вокруг нее вертятся, то дом недостаточно хорошо убран, то еда к его приходу недостаточно горячая. Нет, соседки уверены были, что муж Анну не бил. Насчет измены тоже было не понятно. А вот до слез доводил частенько. А в конце концов не вернулся из командировки, вместо этого ей письменно сообщил, что требует развода и женится на другой. До рождения Таты оставалось чуть больше месяца.

Это предательство Анну едва не подкосило. Соседи старались помочь ей, чем могли. Коллеги — тоже. Да и Вейка от мамы почти не отходил, старался как-то отвлечь. И, кажется, совместными усилиями сумели вытащить из того состояния, она понемногу стала снова улыбаться. Потом появился сначала Володя, а потом и Михаил. С «дядюшкой» Тата познакомилась, когда только начала учиться ходить и говорить, а Володя, кажется, еще учился в школе. Вейке было около трех лет, и он от «маминого брата» был в полном восторге. Как и от отчима, кстати

Оказывается, второй муж Анны, Михаил Иволгин, был почти во всем противоположностью Константину. Познакомился он с Анной еще в детстве, и уже с тех пор к ней неровно дышал. По профессии был не то журналистом, не то писателем, так что от города не зависел, к детям относился как к родным, к работе не ревновал, лес и деревню любил. А главное — принимал Анну такой, какая она есть. Со всеми недостатками и ошибками, страхами и сомнениями. Он не торопил ее, не настаивал на чем-то, а терпеливо ждал и как-то почти незаметно снова стал частью ее жизни, другом ее детей, верным помощником и чутким другом, человеком, которому можно довериться и при этом не ожидать подвоха. Ждал он несколько лет, и расписались они только перед тем, как Михаил в качестве военного корреспондента уезжал в какую-то «горячую точку». К счастью, он вернулся живым, и поговаривают, что они ожидают пополнения в семействе, но Слава не была уверена, что это не просто слухи.

По крайней мере, когда она была в гостях у Анны, Вейка говорил, что «папка опять в командировке», и Слава видела его только на фото. Да, не красавчик, в отличие от Вейкиного родного отца. Просто приятное лицо — открытое, выразительное, добрые глаза, почему-то немного грустные, задумчивый, и какой-то… Надежный, что ли? Почему-то такому человеку казалось вполне естественным довериться, с ним рядом, казалось, будет не страшно, что бы ни происходило вокруг. И Анна, стоило только о нем заговорить, преображалась. Было видно, что любит, волнуется, ждет — и даже мысли не допускает, что он может не вернуться. Да и дети Михаила иначе чем папой не называли и искренне восхищались. Присутствие Михаила чувствовалось, как бы долго он ни отсутствовал, и Слава чувствовала — здесь счастливы. Здесь не будут упрекать за то, что кто-то не оправдал надежды, не будут попрекать зря потраченными усилиями. Может, как раз поэтому рядом с ними и было так спокойно, тепло? Да еще и Володя…

Слава грустно улыбнулась своим мыслям. Это познакомились они, когда на улицу выскочила раненая собака. А увидела она брата подруги немного раньше. В тот день Анна пригласила Славку сходить с ней и с детьми в лес за ягодами. Они уже собирались выходить — в платках, одежде с длинными рукавами и заправленных в сапоги штанах, как Вейка что-то высмотрел на улице, вскрикнул и выскочил на улицу, успев крикнуть:

— Мам, смотри, кто пришел!

Анна тоже подбежала к окну, всплеснула руками и следом за сыном буквально вылетела на улицу. Последней к окну подошла Славка, и почувствовала, что не будет никакого похода. На тропинке, ведущей к дому, стоял молодой человек в военной форме. Держась за его поясной ремень (выше не дотянуться) на нем висели Вейка и Тата, Анна его обняла и плакала. А он растерянно как-то улыбался, словно не верил своим глазам. «Анютка, ну чего ты? Вернулся я, вернулся. Не реви…». Слава тогда тихонько вышла, чтобы не мешать. Ясно же, что теперь здесь не до нее! Да и за внешний вид было стыдно. Предупредила Веньку, что она — домой, и в лес сегодня уже не пойдет и ушла. И пару дней у подруги не появлялась. Неловко как-то. К ней брат приехал, ей не до гостей, наверное!

Слава почувствовала, как немного отпускает. Вроде, немного успокоилась. Может, отвлеклась, пока вспоминала. Может, тишина так на нее повлияла, но мысли теперь стали какими-то тягучими и медленными. Неужели, засыпает?! Нет-нет, нельзя спать! Ни в коем случае нельзя! А вдруг кто войдет?!

Лучше уж еще о лете повспоминать. Уже с первых дней знакомства с Володей стало ясно, что «сестренку» он очень любит, и ради нее готов на многое. И если бы Кушаков не Славку похитил, а Анну… Страшно подумать, что было бы с Володей! Да, они не родные, семья Анны, когда они переехали, жили по соседству с отцом Володи. И что с того? Он стал для Ани младшим братишкой, а она ему — и сестрой, и почти матерью, благо отца почти никогда не бывало дома. Разве от этого ему было бы легче? Он и так был какой-то усталый, взгляд потухший. Особенно когда на небо смотрел. «Вот и все, Анюта. Больше я уже никогда не смогу летать». И хромота эта его, и то, как бок бережет… Ну куда ему еще с бандитами тягаться? Нет, не надо ему вмешиваться! Пусть хоть он будет в безопасности.

На душе потеплело сразу, как она вспомнила про Володю. Да, при первой встрече было стыдно за то, как она выглядит. За нелепую одежду, за то, что видела слишком много, и им, наверное, мешает ее присутствие. И за то, что при встрече он как товарищу пожал ей руку, а она покраснела и двух слов связать не могла. А потом еще наблюдала потихоньку, как он возился с учениками сестры. Вспоминала, как он со смехом бежит впереди толпы ребятишек — то воздушного змея с ними запускал. Как он умудрялся бежать, что-то им объяснять, да еще и дыхание не сбить?.. И главное, такой счастливый был! И совсем юный, больше похожий на старшеклассника, чем на ветерана. А как-то раз он устроил поход с костром и песнями под гитару. Ушли недалеко от деревни, к реке, там палатку установили, картошки напекли, и он им весь вечер рассказывал армейские байки. А как пел! Проникновенно, аж слезы на глазах выступают. Он рядом с детьми даже молодел как-то, разглаживалась упрямая морщинка, глаза улыбались, и он выглядел не как ветеран, а как подобает девятнадцатилетнему парнишке.

Впрочем, внимание Володи доставалось не только Анне и детям. Сама Слава тоже едва не каждый вечер ходила с ним по лесу. Странно, но рядом с братишкой старшей подруги Слава чувствовала себя в полной безопасности. Хорошо было! Тишина, только птицы поют, да хрустит что-то под ногами. Легкий ветерок шевелит волосы, пахнет хвоей, а иногда свежей смолой. Лучи падают наискосок, и кажется, что вдалеке что-то горит. Голос у Володи негромкий, спокойный. Рассказывает то про леса, то про полеты, то про детство. Вежливый, умеющий потрясающе интересно рассказывать, он даже не пытался унизить собеседника, продемонстрировать свое превосходство. И уж тем более не позволял себе ни заигрывания, ни угроз. Словно не с почти незнакомой девушкой говорил, а с сестренкой, или другом, «своим парнем».

И нет, это было совсем не обидно. Какая уж там обида, если она ему жизнью обязана! Володя говорил, что ему надо разрабатывать сломанную когда-то ногу, и бродил так по лесу часами. После первого километра пропадала хромота, он шел размашисто и легко, словно не замечая пройденного расстояния. Смеялся: «Да у меня отец — лесничий, еще бы я лес не знал и не любил!». Показывал потрясающе красивые места. То холмы на болоте, с которых такой вид открывается, что дух захватывает. То — речушку с водопадом, над которым в солнечный день стоит двойная радуга. А то еще на ягодное или грибное место приведет. Или на поляну, полную цветов. Выходя с Володей в лес, Слава никогда не знала, куда именно он приведет ее на сей раз, но ни разу не была разочарована. Каждый вечер, проведенный с ним того стоил! А он все ходил. Часик-другой со Славой, потом ее проводит до калитки, и дальше ходит один. У нее уже ноги сводит, сил никаких — а он хоть бы запыхался! Иногда еще потом на площадке тренироваться начинает. Или на турник пойдет, или грушу колотит, или еще что придумает. А вот она наделала дел! Сперва в болото угодила, но Володя ее вытащил, успокоил и сразу домой отвел, едва не бегом, чтобы не успела замерзнуть. Как сейчас Слава вспомнила тот липкий страх и ощущение полной беспомощности. Тогда думала, страшнее уже некуда. Но тогда рядом был Володя, он не отпускал ее руки, и от одного его присутствия становилось чуточку легче. А здесь, у Кушакова, его нет. И лучше бы он не появлялся! Иначе Слава совсем с ума сойдет от страха за него и от чувства вины.

Нет, в болоте он ее даже не ругал. Уже дома очень доходчиво объяснил, чем все могло закончится, и на этом успокоился. Снова брал с собой на прогулку, и несколько дней все было хорошо. Пока они не наткнулись на медведицу с медвежонком. Володя тогда спугнул зверя, а Слава все равно как-то неудачно скатилась, ломая кусты, с невысокого бугра, даже думала, ногу сломала. Володя ее тогда на руках до города тащил. Думала, он ее больше видеть не захочет. Какое там! Сам зашел, поинтересовался ее самочувствием, и снова пригласил, когда она поправится, на прогулку.

Слава словно наяву услышала ехидные комментарии однокурсниц и упрямо вздернула голову. И вовсе это были не свидания! Неправда! Володя не такой, он не внимание усыплял и не заманивал ее в безлюдное место! Ну да, были наедине. Но разве это запрещено? Да, вот такой он. Безнадежный романтик, которому нравится показывать местные красоты тому, кто готов слушать и смотреть. Да, представьте, он действительно просто показывал лес. Не пытался поцеловать, не говорил о любви, и вообще почти не откровенничал. О природе говорил, о том, как скучал по лесу, когда был на фронте где-то в степях. Как отец брал его с собой на обход, и как они с Анной сплавлялись по реке, и другие воспоминания детства. Иногда забавные, иногда — трогательные. Похоже, он стеснялся своей сентиментальности, да и вовсе не воспринимал Славу как девушку. Скорее — просто как внимательного слушателя и приятного собеседника. Как спутника, который помогает скоротать путь. А ей и не нужно было ничего больше. Хватало этого голоса, да тепла широкой сильной ладони, да ощущения безопасности, когда он рядом.

Вот и в тот день Володя о чем-то рассказывал, пока из лесу не выскочил худенький белобрысый подросток, удивительно похожий на него. Выбежал, замер в нескольких шагах, руки по швам:

— Всеволод Николаевич, разрешите?.. — голос прерывался, дыхание было здорово сбито.– Сашка с Митькой в опасности! Мне бы в город… Там Опричник…

— Тихо. Я все понял, Алька. Сейчас поедем, — голос Володи стал каким-то чужим. — Прости, Владислава, сегодня не получится погулять.

Кстати, Володя был одним из немногих, кто нормально среагировал на то, что она не любит сокращений от своего имени. И ни дурацких шуток про то, чем она прославилась, не отпускал, ни называть ее повторно Славой или Владой не стал. Либо полным именем, либо — Володей. Шутил еще, что они почти тезки. А в тот вечер Володя, как всегда, проводил Славу до калитки, потом вывел мотоцикл и уехал с Алькой на багажнике. А Слава себе места не находила, даже не заметила, что впервые тогда услышала его полное имя. Дома не усидела, пошла к Анне. Та пыталась ее успокоить, но какое там! У самой душа не на месте. Хотя держалась молодцом! Славу сначала, не слушая никаких возражений, вместе с детьми накормила ужином, потом Вейка и Тата пошли в играть в саду, а подруги уже наедине поговорили наедине.

— Не переживай, он справится, — Анна говорила спокойно и с такой уверенностью, что усомниться в ее словах было сложно. — Я понимаю, в это тяжело поверить, но Володя куда сильнее, чем кажется. Уж я-то знаю! Тоже не сразу приняла то, что он уже давно — взрослый и сильный, настоящий мужчина. Представь, каково это — помнить маленького мальчонку, который еще до плеча в прыжке не достает, худющего, с вечно ободранными коленками, в отцовской куртке, которая на нем была как пальто. Помнить, как он рос, как просил почитать сказку на ночь, или помочь с уроками, как боялся темноты, но при этом обещал проводить до порога, потому что темно уже, и девушке одной ходить не пристало. Он такой забавный был… Наивный, не признающий полутонов, искренний, добрый, отзывчивый. Но — ребенок, малыш. Ему десять было, когда я уехала. На свадьбу он так и не приехал, из роддома с Матвейкой меня тоже забирал дядя Коля, его отец. Один. Мои родители были слишком далеко, Костя тоже. А потом однажды на пороге появился Володька. Ему как раз шестнадцать сравнялось. Выше меня, в плечах еще не до конца раздался, но уже не уступал Косте. Одни глаза прежние остались. И сразу дал понять, что у меня теперь защитник появился. Знаешь, это было так странно… Словно опять дома оказалась. Если б ты знала, Слава, как я тогда устала быть сильной, как устала держать лицо, никому не показывать, что на душе! Вейка любил отца, а я не могла, не имела права показать сыну, что Костя ведет себя как последний… неважно. Мне казалось, это моя вина, я что-то делаю не так. И позволить защищать себя ребенку я не могла. Думала, это Володе достанется, если Костя вздумает ревновать. Но нет. Мой маленький братик вырос, повзрослел. И он мне это очень быстро доказал. Еще до армии.

— Но кто это был? Куда его позвали? Там ведь какая-то опасность! — Слава только что слушала, как завороженная, но стоило Анне замолчать, как тревога опять проснулась. — Аня, ты не понимаешь! А вдруг там хулиганы? Вдруг драка? Он же ранен!

— Тогда мне их заранее жалко, — Анна фыркнула, пряча смешинку. — Славочка, голубушка, мой брат служил в спецназе. Он был на вполне настоящей войне. Что ему какие-то там хулиганы? Не бойся, с ним же Алька, а это — его правая рука, они друг другу столько раз спины прикрывали — не счесть. Справятся.

— Да что этот мальчишка сможет? Он же сам еще ребенок! И вид тот еще… Его что, вообще кашей не кормили? — Слава тогда всерьез обиделась. Ну как можно настолько несерьезно относиться к настоящей угрозе? Но Анна теперь уже улыбнулась вполне открыто и как-то заразительно.

— Ты где там мальчишку увидела? Володя — взрослый парень, он монеты пальцами в трубочку закручивает. А Алька вообще-то девочка. Хотя теперь ты имеешь представление, каким был Володя в ее годы, — а теперь голос стал очень серьезным. — Да, ей всего тринадцать, но поверь на слово, она такого навидалась, что даже мне представить страшно. И да, она умеет прикрывать спину. С ней я бы безо всякого опасения отпустила бы своих детей. Куда угодно. И была бы за них спокойна. Потому и тебя отпустила, между прочим. Так что выше нос, все наладится! Вернутся они, надо просто ждать.

— Тебе легко говорить! — вырвалось у Славки, и она тут же ударила себя по губам. Ну нашла что и кому говорить!

— Да, мне легко, — голос Анны стал каким-то чужим. — Очень легко. Я же не провожала на войну сразу и брата и мужа! Это не мой муж в каждом выпуске газеты рассказывает об очередной горячей точке, или об очередном бое, или о какой-нибудь катастрофе. Это не мне иногда по ночам подумать страшно — а где он сейчас, под пулями, под завалами или где-то еще. Это не у меня брат разбился на самолете, и его оттуда автогеном вырезали. Не мне приходилось его хотя бы в письмах успокаивать, уверять, что без самолетов тоже можно жить. Не меня он видеть не желал, и прямо запретил к нему приезжать, потому что, видите ли, не желает, чтобы я видела его калекой. Я же не получала на них обоих похоронки! И это не у меня, сколько себя помню, через год да каждый год без вести пропал на несколько месяцев отец. Потом возвращался, уверял, что просто в экспедиции совсем нет никакой связи, а с ним все правда-правда в порядке. Это не мне говорили, что выкидыш почти неизбежен, и я все равно не доношу ребенка, а можем умереть обе. Не у меня сынишка лежал с температурой под сорок, и я ничем не могла помочь, только часы и минуты считала до тех пор, пока кризис болезни минует! Где уж мне знать, что такое ожидание!

— Прости! Ань, прости пожалуйста! — Слава тогда действительно испугалась. — Не подумала.

— Это ты меня прости, — Анна как-то странно осела на стуле, словно весь воздух из нее выпустили. — Лишнего я тебе наговорила. Знаешь, это глупо, но каждый раз как в первый. Я ведь тоже боюсь за него. Запрещаю себе, пытаюсь убедить, что все будет хорошо, а все равно. Так что давай не будем накручивать себя, а? Просто подождем.

Слава тоже притихла и только кивнула. И они ждали. Странно, но тот вечер до сих пор отпечатался в голове так четко, словно это было вчера. Чтобы не мешать детям, которых Анна уложила спать и погасила свет, сидели у настольной лампы. Было очень тихо, только стрекотали кузнечики в саду, да потрескивали дрова в печке. На улице было прохладно, поднялся ветер, и сохнувшее во дворе белье развевалось на веревках, и, если открыть окно, занавески, наверное, натянутся, как паруса. Пахло принесенной Володей для сестры сиренью. Стол, у которого они сидели, был прохладный на ощупь и чуть шершавый. На полке в шкафу стояли фотографии в рамках, и на них падали блики. В обычно таком уютном доме было почему-то тревожно, и даже тихий голос Анны не успокаивал. Хотя она честно пыталась отвлечь Славу, успокоить и ее и себя, и вспоминала какие-то забавные истории из своего детства. Рассказывала она так красочно, что Слава как будто сама снова почувствовала себя ребенком. Помнится, она даже улыбнулась несколько раз.

А Володя вернулся. Один. Поздним вечером, пешком (мотоцикл катил рядом, у него было спущено колесо). На лице кровь, руки странно припухли и в ссадинах. Костяшки сбиты, на ладонях царапины. Но держался молодцом, их обеих успокаивал, шутить пытался. А толком так ничего и не объяснил. Говорил, что на ветку в лесу напоролся, не заметил, и ни с кем не дрался. Может, тогда и случилось что-то, что связывает его с олигархом Кушаковым?

Слава не знала, что и подумать, поэтому просто мысленно подытожила. Что она знает точно? Володя на самом деле — Всеволод Николаевич Буревестник. Просто в училище его дразнили Обсевком, и он с тех пор не любит имени Сева, позволяет себя так звать только Анне. Для остальных — только Володя. Фамилия ей ни о чем не говорит, но может, в каких-нибудь узких кругах ее и знает каждый второй. Нет, здесь тупик. Ладно, идем дальше. Ему исполнилось девятнадцать. Отец — летчик-испытатель, причем в своих кругах довольно известный, и сам он — летчик. Династия получается. Семейные счеты? Но Кушаков к летчикам никакого отношения не имеет! Или имеет? Непонятно. Так, еще Володя воевал в «горячих точках», где был дважды ранен, и теперь его списали подчистую. При каких обстоятельствах — неизвестно. Может, как раз Кушаков тут руку приложил? Например, снабжал деньгами его врагов, или оказался шпионом или предателем? Стоп! Так далеко можно зайти! Если не додумывать, а опираться строго на факты, что имеем? Да, Володя тяжело переживал свой уход со службы, только к концу лета немного пришел в себя. Так оно и неудивительно! Молодой совсем, а на нем крест поставили, как на инвалиде. Все планы, все надежды впустую. Тут не то что переживать, пулю в лоб пустить можно! Кстати, насчет пуль. Володя прекрасно дерется, нескольких деревенских раскидал, как кегли, хотя среди них был бывший вдвшник. Такие явно Кушакову нужны. Он мог предложить Володе работу? Мог. Но принять такое предложение просто немыслимо! Все-таки славкин сосед — человек, который никогда на бесчестный поступок не пойдет и принципами не поступится. А всем известно, что олигарх Кушаков крайне нечистоплотен в выборе способов, и ради своих целей легко пойдет по головам. Может, это месть за отказ сотрудничать? Или у Володи есть какой-то компромат?

Глава 5. Страницы школьного альбома

Девушка поняла, что сейчас просто не выдержит, надо как-то отвлечься. И вдруг она вздрогнула. По коридору кто-то шел. Шаги (тяжелые, они бухали в тишине, как у Каменного гостя) неумолимо приближались, и девушка, сама не зная, зачем, схватила первое, что попалось под руку (это оказалась большая фарфоровая ваза) отскочила к самой двери, и замерла, забыв, как дышать. Пусть только попробуют войти! От всей души врежет, и будь что будет! Если по голове попасть, может, минутка и будет, чтобы выскочить в коридор и попытаться убежать. Или выхватить оружие. Хотя кто ж к пленникам с оружием в руках приходит?.. Ну, только бы не промахнуться!

Там, за стеной, стало тихо. Остановились в нескольких шагах. Не Кушаков. У того походка другая, он не прихрамывал. И шаг не чеканил. А это, видно, бывший военный. Хотя Володя тоже служил, но обычно шаг не печатал, а этот — как на параде. Стоп! Еще один. Да что ж так не везет-то?! С одним был хоть маленький, но шанс на побег. А если двое зайдут — ей не справиться! Первый подождал второго — уже не топающего, словно каблуками гвозди забивает, а шагающего почти неслышно.

— Что, Седой, опаздываем? — поинтересовался один. Наверное, тот, что пришел вторым. Голос грубовато-насмешливый, и ни возраста не определишь, ни характера. — Да не боись, никуда эта соплюха не денется. Ее хорошо заперли.

— Да хоть как заперли! — буркнул второй. А голос усталый, и какой-то почти сонный. — Кондор приказал сторожить, значит буду здесь стоять, пока не рассветет. Чтоб не ходили всякие.

— Ты кого всяким назвал?! — возмутился первый голос. — Сейчас как обижусь!

— Обижайся. Только где-нибудь в другом месте. Сказал же — у меня приказ.

— Да хоть два приказа! Так и будем тут торчать, как две мишени в тире? Пошли в караулку, а? Оттуда все видно, и хоть можно кофейку глотнуть, а то глаза слипаются. Ну кто сюда сунется-то, кроме барчонка да Кондора? Некому. И камеры везде понатыканы. И заперто все. Не будь занудой!

В дверь что-то тяжело бухнуло. Что-то большое и мягкое, словно всем телом навалились. Слава замерла, приготовилась, но ключ не повернулся. Дверь только подергали, проверяя, надежно ли заперто.

— Заперто. Ну, пошли. А то и правда, заснешь ведь. Ишь, ноги не держат, — фыркнул один из охранников, и шаги стали удаляться. — Твоя правда, если кто и появится — с той стороны.

Слава выдохнула с огромным облегчением. Руки как-то сразу задрожали, и большая старинная ваза, которую она сгоряча схватила, оказалась на удивление тяжелым. Девушка поставила ее на место, и без сил осела в кресло. Ноги дрожат, руки тоже. И дышать тяжело. Она только теперь сообразила, что почти весь разговор сдерживала дыхание, чтоб ее было не слышно.

Надо успокоиться, или хотя бы отвлечься немного. Может, хоть трясти перестанет? Девушка прошлась по комнате, всматриваясь взглядом начинающего художника. Да, несомненно, у хозяйки был хороший вкус. Комната была оформлена в сдержанных, теплых тонах. Никакой вычурности, ничего лишнего. На одной из стен — картина. Слава вздрогнула. С портрета на нее глядела та самая рыжеволосая незнакомка, причем с маленьким, лет пяти, мальчиком на руках. Да, та самая! Только взгляд немыслимо усталый и тревожный, поза напряженная, словно ждет подвоха, словно вот-вот нужно будет отвлекаться и бежать куда-то. Мальчик — явно сынишка, уж слишком похож.

А еще на столике лежал альбом. Обычный школьный альбом для рисования с простенькой картинкой на обложке. А внутри… Слава невольно уважительно хмыкнула, перелистала еще раз. Да, рисунки сделаны хоть и начинающим, но талантливым художником.

На первой странице был изображен автобус, столпившиеся вокруг него дети, и то, что раньше называли пионерским лагерем. Здание на заднем плане, узорные ворота, дорожка, вдоль которой в два ряда фонари. Еще раннее утро, и, видимо, с реки наползал туман. По позам ребят и их мимике понятно без слов — им зябко, но безумно интересно. Так и вертят головами во все стороны. И фонари горят так уютно, словно приглашают домой, в тепло. А под ними — цветущие кусты. Ах, какой там, наверное, стоял аромат белых роз, жасмина и белой сирени!

Слава невольно улыбнулась. Да, она помнила это место. Помнила очень хорошо, ведь они были там с Володей прошлым летом. Да, точно! Это было через несколько дней после того, как в лесу их встретила Алька. Володя провожал ее и ее друзей сначала от лагеря до городской больницы, а потом на вокзал. Слава тогда первый раз пожалела, что в школе так ни разу и не съездила в подобный лагерь, уж больно ей понравились уютные постройки, аллеи, спортивные площадки и те, кто работали там с ребятами. Чугунное кружево ворот и изящная решетка скорее намекали, что дальше идти не следует, чем отгораживали детей от окружающего мира. Казалось, в этом лагере можно не просто пробыть положенное время, а отдохнуть душой.

Странно, страницы какие-то уж очень толстые. Будто склеены. Ой! Слава еще раз провела подушечкой пальца по краю страницы. Они действительно склеены! Причем, если аккуратно подцепить ногтем, то можно их разъединить. Да, это чужая тайна. Чужая вещь, которую нельзя трогать. Но с какой стати она должна относиться с почтением к тайне своих похитителей? Здание старое, автобус тоже. Может, это тайна той, что жила когда-то в этой комнате? Жива ли она вообще? И не может ли оказаться, что этот альбом еще поможет ей выбраться из этой ловушки?..

Колебания оказались недолгими. Нет, Слава понимала, что это неправильно, но остановиться почему-то не могла. Что это было? Любопытство, желание хотя бы так, по-детски, но отомстить тем, кто живет в этом доме, или томительное ожидание, которое заставляло заняться чем угодно, лишь бы скоротать время? Девушка прекрасно отдавала себе отчет, что потом будет стыдно, но все равно подцепила ногтем край страницы и медленно, аккуратно, чтобы не порвать довольно тонкую бумагу, стала разъединять страницы. На удивление, клея было капнуто совсем немного и они разошлись довольно легко. Там, внутри, ничего не было спрятано, только страницы исписаны мелким и убористым почерком. Кажется, почти детским. Мальчишечьим, не девичьим. Не хозяйка комнаты писала эти строки, но Слава уже не могла остановиться.

Это был дневник. Дневник, начатый как раз прошедшим летом, в те самые дни, когда Слава отдыхала в деревне и наслаждалась отдыхом. Те дни, когда Володя приходил в себя после ранения и войны, а Анна придумывала сценарий праздника. Незнакомый адресат тогда как раз приехал в лагерь и нарисовал его на первой странице.

«День 1. Ну удружил отец, ничего не скажешь! Опять из дома спровадил куда подальше. То закрытый пансион в соседней области, теперь вот лагерь. Словно даже видеть не хочет. Не то, чтобы я был сильно против… Тут хоть мораль не читают о том, что подобает Кушакову, а что нет! И вообще век бы туда не возвращался! Только вот по дяде Кондору скучаю. Ладно, отставить сопливое настроение! Тут хотя бы красиво, интересно, да и люди запоминаются. Такое ощущение, что нам попросту не дадут ни соскучиться, ни хандрить, ни переругаться. Нет, ожидаемо, смена разбилась почти пополам. Такие как я сынки всяких шишек на ровном месте — и дети простых работяг. Местных возглавляет какой-то детдомовец, Митька… нет, забыл, как там его фамилия. Пришлых, естественно, я. Хотя кто бы знал, как надоело играть какого-то капризного барчука! Братья умеют, мне тоже пришлось научиться. Но знал бы кто, как противно высокомерно дерзить тем, кому хочется искренне пожать руку, поддерживать тех, кому с радостью дал бы в морду, и делать вид, что вокруг меня вертится мир! А попробуй вести себя по другому! Спасибо, одного раза хватило. Сразу нашелся доносчик, и батяня так шкуру спустил за „неподобающее поведение“, что в пансион вернулся через неделю. Отлеживался. Но сегодня… Нет, правда, я просто не мог пройти мимо! С Митяем все понятно, он хоть и подражает какому-то знакомому, а замашки так скоро не вытравишь. Нет, одевается хоть и просто, почти бедно, но держится, как подобает дворянину, это я уже носом чую. Замашки знакомые до зубовного скрежета. Такая же принцесса крови Сашка Нахимова. Вроде, эмчеэсовца дочка. Симпатичная, но какая-то царевна несмеяна, а не девчонка. Что у нее там случилось, не знаю, но явно что-то плохое. Боюсь, худшее. Такой взгляд у меня на фотографиях сразу после того, как мама… Короче, будь моя воля, я б лучше с ними общался, чем с этими фифами гламурными и выпендрежниками, которые только и умеют, что хвастаться! А эти хоть поймут. Наверное».

Слава встряхнула головой. Ничего себе! Неожиданно. Вот тебе и сынок олигарха, у которого есть все, кроме совести, как говорили о Кушаковых-младших в деревне. Даже жалко стало паренька. Что там у него с матерью случилось? Почему отца воспринимает почти в штыки?

Она перелистнула страницу, и тихо охнула. Перепутать невозможно, там была Алька. Да, поначалу ее запросто можно было принять за парнишку. Слава и сама ошиблась, уж больно тринадцатилетняя Алька была худенькой, словно голодала, слишком коротко были острижены ее красивые, слегка волнистые льняные волосы, слишком похожа она была на Володю. Вот и на акварельном наброске она закрывает собой от шпаны упавшего пятиклашку. И никого взрослых рядом, и место достаточно глухое, чтобы звать на помощь было бесполезно. Почему-то Слава была уверена, что никто их не услышит. Да, худенький подросток в мешковатой куртке и почти военных штанах не должен был вызывать даже намека на страх. Но такая в ней была уверенность в своих силах, такой вызов в синих глазах, что мальчишки куда старше и сильнее ее отступили. А ведь это явно были те, кто чувствовал себя в подобных трущобах хозяевами!

Такая она и есть, Алька, Аленушка, дочь полярника Владимира Вспышкина. И нет, несмотря на сходство, почти не родня Володе. То, что называют «седьмая вода на киселе». И в первый же день она умудрилась попасть в историю! Только приехали, расселились, и ее поселили с Сашей Нахимовой, дочкой мчсовца, которого считали погибшим при исполнении. Само собой, Алька не могла позволить кому-то рядом страдать, если есть шанс помочь. Вот и поддерживала девочку, считавшую себя сиротой, как могла, не оставляла одну, но и не лезла в душу, не мешала, но пыталась отвлечь. Так и подружились.

А страницы снова склеены. Что-то пишет младший Кушаков про Альку? Судя по рисунку, он относится к ней с явной симпатией. А пишет-то что?

«Как все-таки обидно получается! Единственный человек из ровесников, которого я решительно не могу понять и полностью, без оговорок, уважаю — не может со мной общаться. Такие же сословные предрассудки, будь они неладны! Да елки зеленые, в двадцать первом веке живем, а туда же! „В других обстоятельствах — с радостью, но сейчас нас неправильно поймут. Не надо дразнить сорвавшихся с цепи собак“. Да, все так. Но Алька-то тут причем?! Я вляпался по самые уши самим фактом своего рождения. Маме жизнь испоганил, себе тоже. А Альку-то за что?.. Эх, будь это парень — да плевать бы на все, мы бы справились. С такими принципами, с такой смелостью, как у Альки… Мне даже на минутку показалось, таким мог быть в детстве дядя Кондор. Но девчонку подставлять под удар я не могу. Отец узнает, с кем я общаюсь. Да что там, он уже все знает! И если мы даже не подружимся, а просто будем общаться чуть чаще, чем с остальными — он в считанные часы узнает, кто Алькин отец. А с дочерью врага у него разговоры короткие. И если честно, я за нее уже начинаю беспокоиться. Такие, как она, вечно впутываются в истории!».

А вот и следующая картинка. Ну конечно! Не могли ее изобразить без друзей! Вот они, сидят у ночного костра в каком-то перелеске. А может, и нет. Уже стемнело, и освещен только неширокий круг, а дальше — сплошная темнота. Их трое. Алька что-то оживленно рассказывает. Уж это она умела, как никто! Ей было жарко, куртка снята, и наглухо застегнутая военного покроя рубашка защитного цвета делает ее почти невидимой. Брюки того же цвета, на ногах явно давно разношенные и видавшие виды сапоги. Она чем-то похожа на вернувшегося разведчика. Стойкий оловянный солдатик, а не девочка! Впрочем, Алька не прячется, а оживленно жестикулирует. Справа от нее Саша Нахимова — симпатичная девчушка с каштановыми короткими волосами, сероглазая и бледненькая. Несмотря на обычную, чтобы не сказать скромную одежду, было в ней что-то дворянское. Не то осанка, не то внешность старинной барышни. Простенькие джинсы, спортивная куртка, застегнутая до самого горла, кроссовки — а держится так, словно не на бревне у костра, а на приеме у английской королевы! Воспитание, куда от него деться! Алька рассказывала, что хотя родители у Саши — детдомовцы, и фамилия ее отцу досталась по названию улицы, где его нашли, но Олег сделал все, чтобы ни за одного члена его семьи перед знаменитым однофамильцем было не стыдно. И Саша соответствовала его завышенным требованиям. Это касалось и учебы в школе, и самообразования, и кружков, и манер. Вот только в результате дочка Нахимова была не уверена в себе и сильно сомневалась в любви родителей. Рядом с ней Митька Песчинкин — красавчик, смуглый синеглазый брюнет, плечистый, но в то же время какой-то легкий. Детдомовца в нем почти ничто не выдает, вполне интеллигентный парнишка. Физически крепкий, глаза умные, одет опрятно и не то, чтобы дорого — скорее, у него уже почти выработался свой стиль. Явное подражание Олегу Нахимову, который славился своим безупречным вкусом.

Где же это могло быть? Что они обсуждают? Слава попыталась освежить в памяти рассказ Володи, который о своей «правой руке» говорил довольно много. Ах да, точно! В первый же день после приезда вечером была «зарница». И смена еще разделилась на два отряда — «богатеньких» и «деревенских». Первых, по слухам, возглавлял младший Кушаков, кажется, Вениамин, а вторых — почти пасынок Сашиного отца, Митька Песчинкин.

Может, они отдыхают после тяжелого дня, знакомятся, о себе рассказывают? Если так, Альке есть что поведать! Она ведь, как Слава слышала краем уха, родом из заповедника чуть ли не за Полярным кругом, да еще и старшая в многодетной семье. Так что только про малую родину рассказов на неделю хватит, и про забавные случаи с малышами. А еще у них же там был филиал какого-то НИИ, и с детьми занималась профессура, так что знала она очень много. Не считая того, что прекрасно умела управляться с детьми, увлекалась краеведением и генеалогическими исследованиями, Алька еще и прекрасно умела выживать в условиях чрезвычайных ситуаций. Так что на картинке, Алька могла наглядно показывать, что делать при нападении хищника, как выжить во время снежной бури, что можно и что ни в коем случае нельзя есть, если заблудиться в лесу. Впрочем, делилась она такими секретами не со всеми. Детям — да, рассказывала с удовольствием. А среди ровесников и старших Алька была обычно тиха, скромна и предпочитала быть незаметной. Как и Володя. И как еще умудрилась завоевать такой авторитет в команде? А ведь Митька уверял, что тихоня Алька не только возглавила атаку и помогла своей команде победить, но еще и провела «разъяснительную беседу», наглядно показала, что вражда их командам совсем не к чему. Тогда, говорят, Венька впервые предложил ей дружбу.

Ой. Охранники ведь говорили, что сюда может прийти разве что барчук. Это не про Веньку ли, сына хозяина дома? Ведь, судя по рассказам Володи и самой Альки, Венька вовсе не похож на своего отца и братьев. Даже внешне — не черноволосый темноглазый красавчик-дворянин, словно сошедший с портрета начала девятнадцатого века. Рыжий, худенький, глаза светлые. Да, поначалу он и правда изображал самодовольного «барчука». Да, казался высокомерным, держался отстраненно, и никто не мог сказать, о чем он думает, что чувствует. Он никому не доверял, ни с кем не разговаривал о чем-то более-менее личном. Да, командовал всеми, но у него железные принципы, которые он никогда не нарушает. А еще чувствовалось, что домой он возвращаться не хочет, и отношения у него дома сложные. Он как будто вовсе не умел кому-то доверять, а тут вот доверился. И Алька в другой ситуации согласилась бы на дружбу, ей был интересен этот странный, очень скрытный мальчишка, который восхищенно на нее смотрел, но именно там и тогда ее бы неправильно поняли в обоих отрядах. Приходилось держать нейтралитет и ждать.

Кстати, вот и иллюстрация ко второму дню. Тогда у ребят была игра в первооткрывателей, поездка на съемочную площадку приключенческого фильма, игра между «конкистадорами» и «аборигенами» и конференция об истории географических открытий. И опять Алька оказалась в роли лидера. Живописная, кстати, получилась композиция! И дело не только в самодельном вигваме и костюмах с бахромой и головных уборах из перьев. Хотя, конечно, мальчишки-подростки в качестве вождей смотрелись весьма колоритно. Особенно и так-то смуглый Митька. Саша изображала дочь вождя, сидящую от него по левую руку. Вот ее как раз долго гримировали, чтобы лицо казалось смуглым. А Алька, с ее белокурыми волосами, могла сойти разве что за Зверобоя, воспитанника индейцев. И вместе с тем, она стояла с таким видом, что никому и в голову не пришло бы усомниться в ее праве диктовать условия. Не в том дело, что историю географических открытий у нее в поселке все знали назубок и с малолетства. И не в том, что историй об отважных путешественниках, в том числе своих предков, соседей и знакомых, она могла рассказать множество! Но она еще категорически не приемлет несправедливости, а подлость совершать не позволяет никому. Так что и «своих» из плена вытащила, от засады уберегла, и «чужих» не дала обижать. Вот она, на картинке, в индейском наряде выступает перед «вождями» по поводу связанных пленных. Между прочим, именно Веньку-то она и не дала условно расстрелять, и после того, как за него был заплачен выкуп, лично проводила до границы, защищая от возможного нападения «своих» или «чужих», которые могли бы попытаться нарушить договор.

И снова склеенные страницы. Теперь Слава уже даже не сомневалась, стоит ли и расклеивать, и вчиталась в написанные слабо-слабо, чтоб не продавить страницу и не показать, что с обратной стороны что-то есть, строки:

«Нет, я уже окончательно перестал понимать Альку! Ведь она же ясно дала понять, что между нами не может быть никакой дружбы, и даже общаться нам нежелательно! А теперь вот условно спасает жизнь. Зачем? Вполне логично было устранить пленного члена команды соперников! Я бы понял, если бы меня условно расстреляли после того, как передача выкупа закончилась провокацией. Братья и отец так бы и поступили. Но дядя Кондор говорил когда-то о чести мундира. О том, что подлость не может быть ответной, и что бы ни сделали тебе, своими поступками ты пятнаешь в первую очередь себя. И Алька вот тоже: „Я не намерена допускать подлость! Выкуп был заплачен, так что я лично доведу его до границы. И тронуть пленных вы сможете только через мой труп!“. Нет, отец тоже любит пафос. Но не до такой же степени! А ну как и правда решат стрелять? Она одна, а их много! В нашей команде так бы и поступили. Здесь нет, притихли. Уважают? Тоже так думают? Не понимаю! Ничего я не понимаю!».

На третий день, насколько Слава помнила рассказы Альки и Саши о потрясающем отдыхе, был экстремальный отдых, а перед ним — инструктаж МЧС. Теперь обе команды, накануне все же примирившиеся, в одной связке устроили сплав по реке, палатки ставили, ориентировались в лесу, бродили по пещерам, и так далее. В общем, отдых был изумительный, и Алька в тот день себя чувствовала как рыба в воде! Оно и по картинкам видно. На одной Алька, Саша и Митька карабкаются вверх по скале, на другой они — в пещере, на третьей — в лодке на стремнине. Венька тогда держался молодцом, и о его достижениях Алька рассказывала с невольным уважением и даже почти восхищением.

Но никаких комментариев Венька опять не оставил. Просто страницы с картинками. Только такое ощущение, что рука у него немного дрожала. Устал, видимо. Но явно был доволен. Яркие, сочные краски, и общая атмосфера рисунка какая-то… Нет, не умиротворяющая. Чувствовалось и напряжение, и ощущение опасности момента. И в то же время было понятно без слов — тем, кто нарисован здесь, нравилось то, что происходит. Они наслаждались ясным солнечным деньком, прохладой воды, свежим ветром. Они отдыхали, дышали полной грудью и хотели продлить этот миг. И Венька хотел. Иначе не рисовал бы!

Затем был тот самый день, когда познакомились Алька и Слава. В лагере был бал литературных героев, игра в дворянское сообщество. Почти как в институте — с горечью вспомнила Слава. Только Алька там исполняла роль не безымянной барышни или кого-то из своих предков, а героини своей любимой книги. Какой — Слава позабыла. Она даже про этого автора-то не слышала, не то, что про книгу. А ведь считала себя образованным человеком! Впрочем, оно и понятно, за Уралом — свои местные авторы. Саша Нахимова была профессорской дочкой из фильма «Затерянная экспедиция», Митька — юным гардемарином Володей Ашаниным, героем Станюковича. А Венька — не много, не мало — капитаном Немо, принцем Даккаром. И так же, как к Славе, к Саше во время танцев подошел с угрозами человек, которого Алька называла Опричником. Насколько девушка знала, это был давний враг Алькиного отца.

Оказывается, Владимир Вспышкин, полярный капитан, был похож на Володю не только внешне. Он так же принципиален, так же умен и решителен, и так же способен даже в очень молодом возрасте сделать карьеру. Ну и неудивительно, что ему завидовали и ненавидели. С Опричником он был знаком с детства, и тот уже давно притворялся другом, а сам так и норовил вставлять палки в колеса, а заодно за чужой счет пробиваться. И пробился довольно высоко, ведь именно Опричник организовывал экспедицию, после которой Владимира Вспышкина считали без вести пропавшим, а потом имел наглость прийти к его жене с конфиденциальным разговором, после которого ночью дом, где были Алькина мама с детьми, загорелся. Дело было в дачном поселке, в летнем домике, который принадлежал Антонине Вспышкиной еще до замужества. Ночевали в этом поселке редко, соседей и вовсе в тот день не было, да никто из соседей и не помнил толком, приезжала ли она, или нет. Они и пожар заметили только когда полыхало так, что тушить было поздно. Позже пожарные определили, что это был поджог, и что дверь нарочно заблокировали снаружи. Неудивительно, что девочка его искренне ненавидела и знала, что это действительно очень опасный человек! Не заслуга Опричника, а его просчет, что экспедиция даже с выведенными из строя рациями и навигационными приборами, почти без припасов умудрилась дрейфовать немножко не в том направлении, которое ожидалось, а потому выбрались на остров, где от прошлых зимовщиков остались припасы! Так что они перезимовали и к лету вышли к людям. А мама Альки, поняв, что угрозы были вполне серьезны, отправилась с детьми ночевать к соседям, благо знала, где они хранят ключ от домика, и еще до того, как прибежали зеваки, успела покинуть поселок. Да, пожарные подтвердили, что погибших не было, но куда делись Вспышкины, почему больше туда не вернулись, и живы ли они вообще, в том городе знала Алька, а больше — никто.

Вот только Олег Витальевич Нахимов, бывший спецназовец, а ныне — сотрудник МЧС, откуда-то узнал про экспедицию и про пожар, начал разбираться, и узнал слишком много. Именно поэтому он, перед тем как уезжать в очередную командировку, передал бумаги дочери. И вот пожалуйста! Сам считался погибшим от ран, жена — скончалась в реанимации. Говорили, сердце, но уж очень ситуация складывалась подозрительная. Так что когда Опричник начал угрожать Саше, Алька ни минуты не сомневалась — помогла им с Митькой сбежать из лагеря, велела пробираться в город, к тем людям, которым Олег Нахимов полностью доверял. А сама за подмогой к Володе. Кстати, по словам Альки, ей бы не выбраться из лагеря, если бы не помощь Веньки Кушакова, который задействовал связи своего отца и его влияние. Венька и в самом лагере помог, и потом — что мог, по телефону сделал.

Правда, когда они добрались до города, ребят уже похитили, и Алька, бедовая голова, решила идти на переговоры. Убедила всех взрослых, что она то Опричника хорошо знает, у нее есть, чем его отвлечь, как потянуть время до прихода подмоги, чтоб заложники не пострадали. Но в последний момент, когда казалось, что переговоры прошли успешно, кто-то спугнул похитителей, и Опричник бросил гранату в тот самый подвал, где он держал детей. Володя, вместе с остальными разбирал тогда завал вручную. Тогда и руки себе разрезал осколками кирпичей, и даже не заметил. И бровь ему рассекла упавшая сверху тяжелая балка. Хорошо хоть вскользь, только кожу повредила, а мог бы и шею сломать, или сотрясение мозга получить! Нет, преступников задержали, он это видел, но это было уже неважно. Володя знал, что стоит там, внизу, запаниковать — и даже если еще не завалило, ребята могут задохнуться, обвалить что-то, держащееся непрочно. И он не обращал внимания ни на сгущающиеся сумерки, ни на то, что руки повредил. Он вообще ни о чем, не думал, пока не образовалась достаточно большая щель, чтобы можно было вылезти. Дети были живы и невредимы, если не считать нескольких синяков и ссадин. Да, перепачкались, да, перенервничали. Но они целы! И смогли обнять родителей. Володя лично отвез их на мотоцикле в больницу, где лежали старшие Нахимовы. Олега Витальевича привезли специальным рейсом, едва поняли, что он все-таки живой, на новейшем оборудовании провели обследование, сделали операцию, раны зашили, и он помаленьку приходил в себя и больше не походил на умирающего. Антонина Павловна тоже оправилась. Оказывается, и ее тоже смогли буквально с того света вытащить. Потом Володя и кто-то из командования лично доставили ребят обратно в лагерь, договаривались с его руководством. Преступники были арестованы, а в ближайшее время Нахимовых должны были перевести в лучшую клинику, где обоим обещали полную реабилитацию вплоть до возвращения к службе.

Но на иллюстрации Алька была в бальном платье середины девятнадцатого века, в красивом парике, уложенном в изящную прическу, и она впервые казалась хрупкой и невесомой барышней, а вовсе не прежним сорвиголовой. Тем более, танцевала она с Володей, которому удивительно шла морская форма того же времени. Они казались такими счастливыми, такими безмятежными… Еще бы, до похищения оставалось более часа, ничто не предвещало беды.

И снова склеенные страницы. Склеены небрежно, наспех. И почерк немного другой. Было видно, что тот, кто писал эти строки, сильно волнуется.

«Я полный кретин! Идиот, бестолочь, недоумок! Ну какого, какого лешего я отпустил ее, а?! Девчонку, хрупкую беззащитную девчонку, которую, кажется, ветром сдуть может! И сам же, балда, дубина стоеросовая, помог ей сбежать из лагеря. Тут-то они хоть в безопасности. А там?! Ладно Митька, этого бугая не вдруг дубиной перешибешь. И вообще, детдомовские — они живучие. Тем более, парень. Его попробуй не отпусти, прибьет! Ладно Сашка. Ее жалко, конечно, но это ее родители. Если б мне не дали выполнить последнюю просьбу мамы, я б кого угодно размазал по стенке. Но Алька-то! Это не ее война. Не ее враги. Зачем она вмешивается? Дело чести. Да лучше б я с ней пошел! А так точно с ума сойду. И если с ней что случится… Нет-нет! Не думать!!! Не думать, я сказал!!! Уф, позвонила. Да плевать мне, что скажет батяня. Плевать, что он со мной сделает! Я не мог поступить иначе. Ради памяти мамы. И ради Альки. Только бы врачи успели! Только бы не слишком поздно! И да, использовать положение отца в своих целях, заставлять взрослых, которых видишь (нет, слышишь) в первый раз в жизни поступать, как хочешь ты — это, оказывается, приятно. Только потом тошнить начинает. А поначалу чувствуешь себя героем. Когда давал алькиным знакомым „зеленую улицу“, когда отмазывал ее перед начальством в лагере и стравливал отцовских дуболомов с бандитами, которых подослал какой-то Опричник, было… Не знаю, как назвать это ощущение. Эйфория? Наверное. Зато потом так себя ненавидел! И чем я лучше братьев и отца? Ничем. Такая же тварь, которая пользуется своей безнаказанностью и топчется по чужим судьбам, как по мостовой. Тошно…».

На следующий день отдыхающих ребят возили в лагерь археологов, показывали, как работают экспедиции геологов, возили на базу МЧС и в военную часть, даже учение показали со стороны. Но Володя вместе со Славой тогда специально ездили к Альке и Саше с Митькой, чтобы успокоить их, передать весточку из дома, а заодно и попросту познакомиться. Между прочим, и сама Алька, и ее друзья Славе понравились. Хорошие ребята, искренние, умные, серьезные. А еще — отзывчивые, добрые и настоящие, что ли. Они не притворялись, они просто делали то, что должно, не особо задумываясь, каковы будут последствия лично для них. А на рисунке Алька была в военной форме и вокруг, казалось, кипел бой. Не учебный. Судя по ее лицу, она как будто снова была на войне.

На шестой день отдыха в лагерь никого не пускали, и сами ребята ни на какие экскурсии не выезжали. Это был день, когда им нужно было попробовать себя в роли писателя или журналиста, и либо провести расследование и написать об этом статью, либо опубликовать рассказ, повесть, или что-то подобное. На картинке Алька в строгом костюме, похожая на учительницу, делала доклад, а за ее спиной виднелся на слайде какой-то арктический пейзаж. Похоже, об отце рассказывала. Или о своей малой родине.

Ну и последний день, наконец. Седьмой по счету. Праздничный полдник — и ребята разъезжаются по домам. Всеволод провожал до вокзала и Нахимовых (всех четверых), и Альку. Она возвращалась домой. Конечно, обещала еще вернуться, но удастся ли встретиться? Кто знает?

Записок больше не было. Видимо, Венька сказал все, что хотел, но на душе было как-то странно. Ощущение не то недосказанности, не то наоборот — того, что залезла в чужую душу и потопталась там сапогами. Что было дальше? Неужели, Алька тоже считала Веньку предателем и балованым мажором? Нет, это исключено! Она же отзывалась о младшем Кушакове с явной симпатией и уважением! Неужели он не видел? Неужели, действительно считал себя настолько недостойным общения с теми, кого ценил, что добровольно ушел в тень? А видели ли его чувства остальные? Так вот чего боялся мальчишка в спортзале! Так вот чей голос она слышала! А и правда, знает ли Кушаков?.. Ответа не было.

Слава снова вгляделась в рисунки. Интересно, с какой теплотой они сделаны! И кстати, как все-таки заметно, что Алька очень сильно изменилась за те несколько дней. Поначалу — серые, почти неживые глаза, «кожа да кости», одежда мешком висит, и весь вид странный. Словно она еще не здесь, а где-то в своем страшном прошлом. А потом немного оживает. В танце у нее и глаза уже синие, и сама она словно светится от счастья. На природе глаза почти зеленые, и вид какой-то умиротворенный, а не такой болезненный. Отъелась, видимо. Привыкла, что здесь нет врагов, никто ничего не взрывает и бежать никуда не надо. Но привычки, уже ставшие рефлексами, никуда не делись. Настороженность не пройдет еще долго. Где же она была? На какой войне? Откуда они с Володей вернулись, чего натерпелись? Подумать страшно. В любом случае, Алька как раз из дома сбегать не хотела. Ее тянуло туда, к родителям, к младшим братишкам и сестренкам. Но и она и Венька пришли в тот лагерь за забвением, зза шансом почувствовать себя живыми. И они этот шанс получили, и использовали его сполна! Как странно, что они двое, почему-то способные понять друг друга лучше всех остальных, испытывающие друг к другу явную взаимную симпатию и уважение, оказались по разные стороны баррикад! Интересно, встретятся ли они снова? Поддерживали ли какую-то связь? И та дружба, о которой оба говорили — была ли она, и осталась ли от нее хоть что-то?

На последней странице альбома были просто Алькины лица. Портрет по плечи, в полный рост и только голова. В фас и в профиль. Она смеется и она задумчива. Она устала и она чем-то вдохновлена. То с длинными, то с короткими волосами, то в платье, то в брюках и рубашке. То карандашный набросок, то акварельный портрет. Но это все время была она. Девчонки-однокурсницы точно начали бы уверять, что художник попросту влюбился, но Слава не была в этом так уверена. Хотя то, что Алька на Веньку имеет очень большое влияние, очевидно. Он ради нее уже несколько раз всерьез рисковал, хотя и знакомы были всего ничего. И побег тот, и пара случаев в походе, когда он бросился ее спасать… Да, парнишка уже навлек на себя гнев отца только ради того, чтобы помочь абсолютно незнакомым людям, которые дороги Альке. Естественно, Кушакову-старшему это не могло понравиться!

И на последней странице — полные боли строки: «Я знал, что она не напишет, не позвонит и не придет. Знал ведь, что это опасно, и что мы никогда больше не увидимся! Знал! Почему ж тогда верил и ждал до последнего?.. Глупо, смешно, но я до сих пор надеюсь вновь ее увидеть. Просто в толпе, мельком, ни слова бы не сказал. Только бы увидеть. Знать, что с ней все в порядке, что добралась благополучно, и длинные руки моего папаши до нее не дотянутся. Мне ничего больше не надо! Она написала. Нет, хранить письмо нельзя, я же знаю, что все мои письма читаются и телефон на прослушке. Так что я его уничтожил, но помню каждое слово. Спасибо тебе! Пусть мы никогда не увидимся, я просто буду знать, что такие люди есть. Прощай, Алечка! Прощай и прости за все, в чем был перед тобой виноват. А я тебя всегда никогда не забуду».

Слава потерла переносицу. Только еще не хватало заплакать! Алька. На каждой странице, в каждой строчке — Алька. Хм… А ведь это вариант! Может, дело все же не в Володе, а в его подопечной? Кажется, Кушаков одно время был на корабле капитана Вспышкина! И они здорово повздорили, потому что Владимир Иванович был весьма щепетилен, да к тому же никому в своем присутствии не позволял самодурствовать, а уж тиранить свою команду — и подавно! Да, Опричника осудили, и он уже точно не выйдет из тюрьмы еще много лет. Но Кушаков-то на свободе, и он не менее опасен. А если он узнал, что его сын проявляет интерес к дочери «дерзкого мальчишки», да к тому же она имеет на Веньку едва ли не большее влияние, чем собственный отец?.. И кстати, Володя похож на Алькиного отца в молодости! И кто на женском портрете — теперь ясно. А делать-то что?..

Глава 6. Ночная поездка в неизвестность

— Вы что здесь делаете?! Положите на место! — вдруг раздался звонкий голос, возмущенный, и, самую малость, напуганный.

Слава от неожиданности чуть не выронила альбом. Как сюда зашли-то? Она же дверь проверяла, и тайных ходов не обнаружила! Не в окно же он залез! Стоп. Платяной шкаф слегка отодвинут. Так выходит, ход все-таки был! Вот тебе и убедилась в собственной безопасности! Ее б сейчас убили, а она б и не заметила! Кстати, кто перед ней, Слава поняла сразу. Венька, Вениамин Кушаков, сын Кирилла Кушакова и — мальчик с портрета на стене. Тот самый, чей голос она слышала совсем недавно внизу. Он был довольно высок, но очень строен. Не как Алька, та именно исхудала, а тут — просто узкая кость. Те же, что у женщины на портрете, цвета червонного золота волосы, серые глаза, бледная кожа, которая кажется полупрозрачной, веснушки. Та же тоска во взгляде, скованность в жестах, мимике и позе. Да разве ж по нему скажешь, что мальчик сейчас дома?! Нет, скорее можно подумать, что он в гостях, и его очень тяготят здешние правила.

— Извини, — Слава положила альбом на место, и говорить пыталась как можно более успокаивающим тоном. — Меня сюда привезли, не спрашивая, хочу ли я этого. Чего ждать — не знаю, вот и изучала, куда попала. А это твои рисунки, да? Знакомое место. И Алька как живая. Тебе бы учиться…

— Отдайте, — буркнул парнишка, забирая альбом, но чуть менее враждебным тоном продолжил. — И извините, не ожидал кого-то увидеть в маминой комнате. Она пустовала с тех пор, как мама… С тех пор, как она покинула этот дом. Это она была художницей, а я так. Баловство одно. А откуда вы Альку знаете?

— Мы с ней летом познакомились, когда к ней в лагерь Володя… Всеволод Николаевич приходил. Да ты, наверное, и сам нас видел? Вы тогда к пожарникам приезжали. У автобусов встретились. И кстати, рисуешь ты просто замечательно! И люди — как живые, и пейзажи, — искренне возразила Слава. — Ты талантлив, и тебе надо учиться. Это я говорю, как человек, кое-что в искусстве понимающий!

— А страницы вы из любви к искусству отклеили? — Венька смотрел волчонком, прижимая к себе альбом обеими руками. — Что, докладывать побежите, да? Или просто посмеяться захотелось? Ишь, неведомая зверушка нашлась. Ископаемое. Смешно было, да? А я-то думал, Алькины друзья — люди. А вы…

— Ты чего? — Слава просто опешила, сделала шаг назад. — Какой смех, тут плакать хочется! И я не предатель. Просто лица знакомые. Алька — мой друг, и мне небезразлично, что о ней думают и говорят. Вот и не удержалась. Прости, была неправа. Думала, это вещи хозяйки комнаты, и я хоть что-то о ней узнаю, и, может, пойму, что теперь ждет меня. Я виновата, прости. Не думала, что так красиво может рисовать подросток. Тебе и правда учиться надо.

— В сочувствии не нуждаюсь. А что до учебы, — Венька безнадежно махнул рукой. — Отцу не до того, ему очередная пассия куда важнее меня. Вот Котька и Кир, братья мои — да, они его гордость. А я так… Погодите! Так это вас люди дяди Кондора привезли? И вы знаете мою маму? Не молчите, пожалуйста! Она жива?

Уж чего не ожидала Слава, так это того, что парнишка подскочит к ней одним прыжком, и, глядя умоляюще в глаза снизу вверх, схватит ее за руки и прерывающимся голосом попросит:

— Ну что вам надо? Денег? У меня есть, честно. Только сумму назовите. Или вам отсюда побег устроить? Я все сделаю. Только скажите, где моя мама. Что с ней?

— Я не знаю. Прости, но я видела только фотографию. Где она и что с ней — не знаю. Выглядела здоровой и довольной жизнью. Если хочешь, могу отвести туда, где видела это фото…

Слава не успела сообразить, что именно сказала. Слова сами слетели с языка, а младший Кушаков с какой-то горячечной готовностью закивал и сорвался с места. И девушка только сейчас поняла, что пообещала сыну своего похитителя привести его в дом, где живет враг его отца. В тот самый дом, в который ни за что не должен был прийти Кушаков-старший! Ой, что же она натворила-то! Ведь Кирилл Кушаков ей ясно сказал, что если она не приведет его к людям, изображенным на портрете, то пострадает не только она, но и все, кто окажутся рядом. Он с таким хладнокровием описывал пытки, что у Славы просто затряслись поджилки. Слушать это было просто невозможно! Но где гарантия, что это не ловушка?! А вдруг, и этот рыжий мальчишка — предатель? Да, Алька ему верит, но она сама еще — ребенок. Что бы она ни пережила, но от ошибок никто не застрахован. Хотя вон он как в лице изменился, стоило упомянуть девочку! И правда ведь, поверил сразу и безоговорочно. И ради мамы и Альки он, кажется, здорово рискует. Или делает вид, что рискует, а сам сейчас приведет охрану, или сразу своего отца?

Но нет, кажется, Венька сдержал слово. Он вернулся с небольшим рюкзаком, куда сунул и тот самый альбом, и еще несколько вещиц из материнской комнаты, окинул ее прощальным взглядом, и вздохнув, открыл дверь. На пороге стоял пожилой мужчина с военной выправкой, косым шрамом поперек лица, но в целом не такой уж страшный. Тем более, на Веньку он смотрел тревожно и как-то почти по-отцовски:

— Уверен, малыш? — тихонько спросил он, и Венька как-то судорожно кивнул, прижался к незнакомцу, осторожно потерся лицом об его плечо, будто слезы вытирал. У бывшего офицера дрогнула рука, погладившая выступавшие мальчишеские лопатки. — Ну-ну, перестань. Ты же сильный. Ты справишься.

— Да, дядя Кондор, — Венька разжал руки, только что судорожно стиснутые в кулаки. Глаза его были сухими, и даже не красными. И лицо спокойное, и голос. Словно и не было ничего. — Это та самая девушка. Она может отвести меня к маме.

— В самом деле? — Слава невольно поежилась от пронизывающего взгляда незнакомца. — Ну что же, позвольте представиться, Кондратий Иванович Буркин, начальник охраны господина Кушакова. Впрочем, уже бывший. И хочу предупредить — если только это ловушка, и вы мальчонку обманули…

— Владислава Касаткина, студентка, — Слава ответила на рукопожатие, и, уловив угрозу в последней фразе, пояснила. — Вообще-то я ничего не обещала. Я видела госпожу Кушакову только на портрете. Не знаю, почему ваш работодатель решил иначе. Так что не ждите от меня невозможного.

— Не буду. Ну что же, вещи при вас? Тогда поехали.

И действительно, они поехали. На сравнительно неприметной машине — не той, на которой похитили Славу, а на той, которая свободно затерялась бы в потоке в любом мало-мальски крупном городе. Кондратий Иванович был без оружия, он не пытался ни угрожать, ни приставать, да к тому же оказался отличным водителем, погони не было, аварии можно было не опасаться. Венька, хоть и держался молодцом, все же задремал на заднем сидении, и опасаться, казалось бы, нечего. Отчего же так паршиво на душе? А в ушах звенели слова Кирилла Кушакова о том, что подумает о ней Володя. А что, если это правда? Если она действительно для друзей всего лишь предательница? Если они и видеть ее не захотят?..

— О чем задумалась, Слава? — подал голос Кондрат Иванович. — Да не бойся ты так! Это не ловушка. Я давно уже искал повод уйти от Кушакова, только ради мальчонки и оставался. Матери его обещал, что не брошу. Он вообще славный, Конопушкин-то. И совсем не похож на отца. Даже слухи ходили, будто это я его отец. Брехня, конечно. Катерина мне в дочки годится, какой там роман! Она ж, дурочка влюбленная, за этого типа в восемнадцать выскочила, а в девятнадцать вот его родила, — он кивнул на спящего Веньку и продолжил мягко и как-то почти мечтательно. — Ты ж портрет видела, знаешь, какой она была. Нездешняя какая-то. В облаках витала. Напридумывала себе идеальный образ, а в результате… А, да что там говорить! Если уж Кушаков меня вокруг пальца обвел, когда из армии списали, и я сообразил, что подписал, через месяц службы, хотя считал, что в людях разбираюсь, и вообще воробей стреляный, что уж говорить о влюбленной по уши девчонке! Это потом он начал ее переписку читать, с семьей запретил общаться, со всеми ее друзьями и знакомыми. Это потом бить начал, издеваться, унижать всяко. Опять же, чуть не гарем завел. Катерина, она ж поначалу как русалочка была. Наивная такая, улыбчивая, тоненькая, как соломинка. Добрая, сочувствовать умела. И ко мне привязалась, как к отцу родному. А потом словно угасла. Тяжко ей было, ничего не скажешь. А потом стало ясно — не жить ей в этом доме. Останется — или убьют, или доведут. До сумасшедшего дома или до самоубийства — уже не важно. Девчонка и так была на грани. И знал ведь Кирилл, что у нее один свет в окошке — Венька, и сказал, что ребенка не отдаст. Один раз я приехал из командировки, а они оба в больниц лежат. Без документов, и врачам заплачено, чтоб имена нигде не регистрировали. Оказывается, Катя решила мальца из садика сама забрать, а потом по городу погулять. Ну просто погулять, как все нормальные люди! И что в результате? Этот собственник психованный ее нашел, его архаровцы затолкали обоих в машину, увезли на развалины какого-то заброшенного завода, и там Кондрат избил обоих до полусмерти. Причем, от пацаненка его мой помощник едва оттащил. Еще чуть-чуть, и насмерть. У матери тоже сотрясение мозга, несколько переломов… Я приехал, она в реанимации была. Больше Катя не рисковала. Ей было прямым текстом сказано, что еще одна попытка побега — и стрелять будут на поражение. По ребенку. А она пусть дальше живет, как знает.

С тех пор Катерина и из комнаты-то почти не выходила. Той самой, где тебя держали. Я сам им с Венькой давал нормально видеться. Там ход потайной есть, вернее, между двумя бывшими кладовками стенка была тоненькая, и я с верными людьми ее окончательно проломил. Так что можно стало в запертую комнату из моей подсобки проходить. Оба хода специально замаскировали, я прикрывал, чтоб отсутствия мальчишки не заметили, следил, чтоб им не помешали. Но когда стало ясно, что уже все, еще день-два, и Катю попросту уберут с дороги, Венька как раз заболел. Если б он бежал с матерью, его бы это просто убило. А если б не ушла она — через пару дней хоронили бы ее. Выхода не оставалось. В общем, я сам ей побег устраивал. И она умоляла за ребенком присмотреть, заботиться о нем, потому что никому он кроме нас двоих был не нужен. Вот ради него и остался. Мальчику тогда едва семь лет сравнялось. А он и правда на нее похож — не только внешне. И отцу-то, самое обидное, нужен только как орудие мести. Оно и к лучшему, что мы ушли. Только дороги назад не будет, ни мне, ни Веньке. Не боись, не предадим. Куда везти-то?

И Слава решилась. Она назвала правильный адрес, но, когда подъезжала к деревне, чувствовала, как сердце как будто холодной рукой сжимают. Страшно. Особенно, оттого, что в доме деда и бабушки ни малейшего огонька, и вообще деревня словно вымерла. Свет только в доме Анны Ивановны, но и там подозрительно тихо. Девушка помедлила, но все же вышла и постучалась в дверь. Венька стоял рядом, Кондрат остался в машине.

Дверь открыла Алька, причем Венька при виде нее покраснел, как рак, и сразу юркнул за Славину спину. Словно виноват в чем-то. А Алька не то не заметила его маневра, не то сделала вид, что все в порядке, и только тихо ойкнула:

— Живая… Всеволод Николаевич, она сама пришла!

И тут из комнаты буквально выскочил Всеволод, схватил Славу за плечи, чуть-чуть отстранил ее, всмотрелся, словно проверяя, цела ли она, сжал в медвежьих объятиях, и как-то замер. Стало подозрительно тихо, девушке даже показалось на минуту, что ее бесстрашный друг не то вздрогнул, не то всхлипнул. Как же он похож был на того, только-только вернувшегося из госпиталя! Даже глаза, уже давно темно-синие, кажется, были как у Альки на первых картинках, безжизненно-серыми. Даже хромота, от которой к осени не осталось и следа, вернулась. И ей показалось, или руки, обнимающие ее, немножко дрожала? Слава вспомнила, что Володя ведь очень не любил прикосновений. Всех держал на расстоянии, а Славу за все два месяца только за руку поддерживал, чтоб не упала, да из болота вытаскивал. А, еще на руках нес, когда она ногу подвернула. Но и тогда, когда он ее несколько километров нес, сердце так не стучало. Неужели, испугался за нее? Неужели, ему и правда не все равно? Впрочем, он быстро пришел в себя, отпустил гостью и потащил в комнату, где хлопотала у стола Анна Ивановна, обнявшая подругу:

— Ну ты нас напугала! Да не бойся, дети с Мишей, так что никого не разбудишь. Садись, ты же голодная, наверное. Расскажешь, что и как.

Слава не сразу заметила, что подозрительно пусто не только в деревне. В доме тоже чего-то не хватало. Она пока не поняла, чего именно, но чего-то очень сильно не хватало. Может, это из-за тишины? Дети с Мишей… Значит, тот самый неуловимый военкор все-таки приехал? Но куда он делся, и почему забрал детей? Он же не мог?.. Нет-нет, ни Володя, ни Анна не выглядят так, словно случилось что-то плохое. Не было ссоры. Скорее, похоже на спешную эвакуацию. Интересно, в деревне вообще остались живые люди, или куда-то и зачем-то вывезли всех? И все… Ну точно же! Исчезли любимые безделушки, памятные вещи — все, кроме нескольких фотографий. Стены кажутся почти голыми без карт, на которых отмечали маршруты любимых экспедиций ученики Анны, на тумбочке больше нет макета парусника, который еще в детстве подарил ей не то сосед, не то какой-то родственник. Исчезли ее любимые книги, на веревках во дворе больше не сохнет белье. Даже посуды в шкафах больше нет. Они будто уезжать собрались! Спешно. Навсегда. Неужели?.. Неужели все настолько серьезно?!

Алька тем временем привела и Веньку, и Кондрата, все расселись за столом, и решили все-таки поужинать. Анна всегда готовила отменно, но сегодня Славе просто кусок в горло не лез. Она больше слушала, не без труда глотая кажущуюся совсем безвкусной еду. Оказывается, почти сразу после бала пришло письмо с предупреждением, что если Славу хотят увидеть живой, то нужно… Что нужно, Володя не сказал, только предупредил, что это было совершенно неприемлемое условие. На робкий вопрос Славы, не говорили ли, что она предала, Володя только презрительно передернул плечами: «Да что я, совсем дурак, верить в подобную чушь?». А потом как-то неуверенно улыбнулся и протянул ей аккуратно сложенный вчетверо альбомный лист. Девушка развернула его и тихо ойкнула. Ее рисунок. Тот самый, с которого все началось! Вещественное доказательство того, что они знакомы.

— Прости, — во рту пересохло, и голос Славы был каким-то подозрительно чужим. Только бы не разреветься! — Прости пожалуйста, если б не эта картинка, Кушаков бы ничего не узнал, да? И не пришлось бы вам никуда уезжать… Какая я все-таки дура!

— Перестань, — Володя произнес это тем ласковым, успокаивающим тоном, каким раньше говорил только с Анной или с Алькой. — Ну что ты придумываешь? У нас с Кушаковым личные счеты, и то, что я в деревне был, он знает и без твоего вмешательства. Ты не виновата, поверь. Наоборот, это мне надо извиняться, что втянул тебя в эту историю. Прости.

— Да ты-то в чем виноват? Это я, — Слава запнулась, но все же с какой-то отчаянной горячностью быстро-быстро продолжила: — Володя, он говорил, что ты меня все равно теперь видеть не захочешь, что я тебя предала, но я ничего ему не сказала. Ему — ничего. Клянусь! А Венька и Кондратий Иванович — они не враги. Они мне бежать помогли. Я тебя не предавала!

— Знаю. Хотя надеяться на это не имел никакого права, — в лице и голосе молодого человека что-то изменилось. Он тоже как будто одновременно и не мог смолчать, и боялся наговорить лишнего. Но слова сами рвались наружу. — Слава, голубушка, ты ведь не давала никаких обещаний, ты ничего мне не должна. Даже если бы ты все рассказала, я не имел бы никакого права тебя осуждать. Это не твоя война. И если б с тобой что-то случилось… Подумать страшно, чем это могло закончиться!

— Молодой человек, — подал голос Кондрат Иванович. — Вы за кого нас принимаете? Кушакова весь день не было дома, и появится он только к утру, так что ничего с вашей знакомой сделать не успели. Максимум, синяк на руке. Допроса с пристрастием еще не было, а за действия своих людей я головой ручаюсь. Девушка просто напугана.

— Вот как? — Володя как-то странно смерил взглядом Кондратия Ивановича. — Так это, значит, ваши люди устроили перестрелку с людьми Опричника прошлым летом? Это благодаря им были задержаны двадцать бандитов, причем среди мирного населения даже раненых не оказалось?

— Мои. Я предпочитаю избегать ненужных жертв, пока это возможно. Оправдываться не собираюсь, но мои люди — не палачи, и если их не провоцировать, действуют так же. Он все — профессионалы, прошедшие горячие точки, и Кушаков их терпит, потому что свое дело они знают хорошо. И пока его охраной командую я, или Калан, мой заместитель, случайных жертв не будет. Полностью остановить действия шефа я не могу, тем более, на его место тут же придут другие. Но хотя бы то, что возможно, пытаюсь изменить.

— И тем не менее вы служили палачу, у которого ни принципов, ни совести нет, — Володя прищурился. — Где же ваша хваленая честь мундира? Где присяга? Вы от таких Кушаковых страну защитить обещали, а сами?..

— Да ты кто такой мне тут мораль читать? — вроде, Кондратий Буркин говорил негромко, но почти угрожающе. — Молоко на губах не обсохло, а туда же! Что ты вообще знаешь о жизни? Да, я ошибся, признаю. Дважды ошибся. Сначала, когда согласился работать на еще почти безвестного провинциального бизнесмена, который обещал золотые горы не ушел, когда все уже стало понятно, не увел Катерину с ребенком. А второй раз — когда пришел сюда. Венька, мы уходим. Девчонку доставили, можно идти.

— Да куда вы пойдете, на ночь глядя? — Анна перевела взгляд с гостя на брата и обратно. — Ишь, разошлись, как блин по сковороде! Володька, не заводись! Он не знал то, что знаешь ты, и не мог знать. Кушаков лет десять назад казался очень приличным человеком. А потом, когда он возьмет на крючок, деваться уже некуда.

— А ты-то откуда? — Володя поперхнулся и почти испуганно взглянул на сестру. — Он тебя что, тоже?..

— Он еще только учился манипулировать и вербовать, — Анна вздрогнула. — Я была тогда вроде Славы, немногим старше. Еще надеялась вернуться домой, начала понимать, что ошиблась. А он предупредил, что если я не выполню его условий, то он расстреляет дядю Колю. Он бы не выбрался из той засады, понимаешь? Шансов не оставалось. А даже если бы прорвались… Кого нужно было по моей глупости оставить сиротами? Тебя, Ваньку и Саньку с дальней замки? Или, может, рисковать, что тетя Варя, узнав о гибели мужа, умрет в родах? Или пусть четверо сестренок дяди Пети останутся без кормильца? Ты бы смог жить, если б по твоей вне погиб бы кто-то из дяди Колиной команды?

— Что, — Володя прокашлялся. У него как будто в горле что-то застряло. — Что он потребовал? Аня, клянусь, я не знал!

— Конечно, не знал! Откуда бы? — Анна горько усмехнулась. — Мне стыдно было рассказывать. В восемнадцать многое воспринимается совсем иначе. Ты вспомни, что было дальше. Попробуй вспомнить, и сам все поймешь.

— Дальше ты вышла за этого… Константина. Слишком быстро вышла, словно боялась опоздать. Тебе едва-едва восемнадцать стукнуло, — потерянно ответил Володя. — Я же чувствовал, что ты не могла нас так просто бросить! Чувствовал, что-то неладно! Это он заставил, да? Но какое отношение к Кушакову имеет Константин?

— Никакого. Условие было проще и страшнее. Стопроцентная гарантия, что я не буду работать на Институт и никогда не вернусь к тем исследованиям. А вариантов было всего два. Или спешный отъезд в свадебное путешествие, который закончился бы декретным отпуском, потому что от детей я никуда не денусь и хотя бы ради них точно не буду вмешиваться в авантюры, либо та самая присяга. Я выбрала меньшее из двух зол, вот и все. Согласилась на свадьбу, которую Костя давно уже предлагал. Смогла его полюбить. И знаешь, пожалуй, я почти не жалею. Было бы странно и жестоко жалеть о том, что люди, которые могли погибнуть, выжили. И уж тем более, о появлении Вейки и Таты! И не смотри на меня так, это стопроцентно был не блеф. Они бы действительно погибли. Все, или только часть экипажа — неважно.

— О да, шантажировать и давить на чувство долга он умеет! — подал голос Кондратий Иванович. — Но меня он вербовал иначе. Мне срочно нужны были деньги на операцию одного мальчишки-первогодка, который из-за меня попал под пули. Меня прикрыл, а сам… Я тогда и ушел из армии. Не мог больше посылать под пули таких вот желторотых необстрелянных юнцов, а потом на них похоронки писать. Приехал на передовую, попрощаться. Уже и рапорт был подписан, все согласовано, вечером самолет домой. Пройтись решил последний раз по знакомым местам. Там давно в обороне сидели, даже обжились. Подхожу к одному солдатику, спрашиваю, откуда он, как зовут. Он отвечает — Венька, Вениамин Азарин, из-под Смоленска, — Кондрат говорил, а сам как будто был не здесь, а в прошлом. Зрачки расширились, словно опять видел тот роковой день. — Он спокойно стоял, не как на плацу, и вдруг как закричит не своим голосом: «Товарищ майор!» — и ко мне. Оба падаем на землю, а я даже не понимаю сначала, в чем дело. Как оглох. Почему, думаю, так сыро, и так тихо. И почему мальчишка так затих. А там взрыв был. Граната. Если б не он, меня бы наповал. Ему осколками весь бок разворотило, крови целая лужа… Врачи говорили, шансов нет. То есть один оставался, но требовались бешеные деньги на операцию. И срочно. Раздумывать и привередничать было некогда. А тут Кушаков. «Если пойдете ко мне в охрану, я дам взаймы только, сколько нужно, и зарплата у вас будет…» — называет сумму, а мне такие деньжищи и не снились! Согласился, конечно. Куда было деваться? Думал, это подарок с небес. А малец выжил. Пережил операцию, выкарабкался, и до сих пор думает, что попал под какую-то государственную программу. Иначе бы точно опять бросился меня спасать. А вмешивать его в эту заварушку я не хочу.

— Погодите! А то, что того паренька тоже зовут Венькой — это совпадение? — осторожно спросила Слава. — Вы потому так привязались к сыну Катерины? Из-за имени?

— Не совсем. Катя долго не могла выбрать имя для ребенка. А потом узнала эту историю и назвала сына в честь моего спасителя.

— А ты ведь тоже? — Володя обернулся к сестре. — Вейка — потому что папа хотел второго сына назвать Матвеем, в честь своего лучшего друга. Да? Ты знала, какие он имена приготовил для своих детей, которым так и не суждено было родиться! А я, балбес, сразу не догадался. Он еще говорил, хорошо, что не дети, так хоть внуки.

— Да, — Анна устало кивнула. — Надеялась, хоть имена детей всегда будут напоминать о том, что я потеряла. О дяде Коле, о тебе, о Мишке… Не увижу, так хоть забыть не смогу.

Между тем Венька подозрительно затих, стоя у одной из полок. В руках у него было то самое фото, с которого Слава срисовывала портрет.

— Кто это? — тихонько спросил Венька, погладив карточку.

— Это? — Всеволод осторожно взял из его рук карточку и поставил ее на место. — Родители мои и сестренка. Папа всегда о дочке мечтал. А что?

— Это моя мама, — отчаянно, с каким-то вызовом отозвался Венька. — Моя, слышишь? И она замуж выходить не собиралась! Гады! Воспользовались тем, что ее защитить некому!

— Но-но, полегче, — Володя успокаивающе приподнял руки. — Никто мою… ладно, уговорил, нашу маму не обижает. Она действительно любит моего отца, и действительно хотела родить еще одного ребенка. Папа — хороший человек, он с нее, что называется, пылинки сдувает. А она очень по тебе тосковала, я был слишком взрослым, чтоб заменить тебя, так что появление сестренки закономерно. И защитники у нее есть. Пусть только кто попробует ее обидеть!

— Врешь! — уже не так уверенно возразил Венька. — Все ты врешь! Что ж я, маму свою не знаю? Не могла она по доброй воле…

— Не вру. Кстати, она и не собиралась. Уж прости, но твой отец, похоже, редкостный негодяй. Она полгода вообще от людей шарахалась. Я ж тогда был вроде тебя, так что хорошо помню. Папа ее долго успокаивал, по-соседски помогал. Они года два друг вокруг друга круги нарезали, а шаг навстречу сделать не решались. И у нее, кстати, отец есть и брат, которые никому не позволят ее обидеть. Про отца твоего они просто не знали. Да еще я, дубина стоеросовая… Короче, мама твоя уже три года как вышла замуж. А два года назад у нас с тобой появилась сестренка, Надюша. Вот так-то, братишка.

— Тамбовский волк тебе братишка, — уже почти со слезами на глазах отозвался Венька. Было видно, что он из последних сил сдерживается, чтоб не «расклеиться». — Ты-то ее какого черта мучил?

— Дурак был, — вздохнул Володя. — Честно тебе говорю, дурак. И сам бы себе за это морду бы набил с огромным удовольствием. Это меня ни в коем случае не оправдывает, но я попросту не знал, как себя с ней вести. Тоже ведь без матери рос. Нет, она живая. Только я уже забыл ее лицо. Сколько себя помню, она всегда была или в командировках, или на каких-то мероприятиях. Можно было подумать, что моя мама — фотография, а не живой человек. Уж на что отец — человек занятой, он в отставку вышел только когда я в школу пошел, и то больше времени на меня находил.

— А он еще и старик? — обиженно, но уже с интересом спросил Венька.

— Да нет, ему тогда и сорока еще не было. Он летчик-испытатель. Жесткая посадка, и, как написали в личном деле, «травмы, несовместимые с дальнейшей службой», — нехотя пояснил Володя. — Ну, он и не смог оставаться там, где все его знают, где будут жалеть, считать несчастным калекой. Устроился в заповедник егерем. Мы и раньше туда на лето ездили, а с тех пор и вовсе остались навсегда. А моя мать… Пожалуй, ее можно понять. Молодая, красивая, яркая. Ей нужно было общество. Она не могла жить в глуши, без подруг, без мероприятий, без командировок. Ну и рвалась в город при малейшей возможности. Папа мечтал о детях, хотел, чтобы семья была большая, чтобы обязательно был не только сын, но и дочка, но мать была категорически против: жалела фигуру, говорила, что не желает выпадать из жизни общества еще на полгода. «Тебе нужен был приплод — ты с ним и возись! Сам захотел — сам и разбирайся» — постоянно говорила она. Надо же, до сих пор помню… В общем, папа мне менял пеленки, учил ходить, читал перед сном сказки… А она сбегала куда подальше. И однажды не вернулась. Вместо нее пришли документы на развод. Мне было тогда лет пять, — Всеволод вздохнул.

Анна подсела к нему, приобняла за плечи: — Севушка, если не хочешь…

— Я должен, Анчутка. Он имеет право знать, — Володя провел рукой по лицу, словно стирая липкую паутину. — Короче, мамы у меня можно сказать и не было. Папа — мужчина видный, да и молодым тогда был, мог бы жениться. Но он тоже тяжело переживал это предательство. И меня жалел. Так что даже если с кем и встречался — не в нашей деревне, и я других женщин с ним не видел. Соседи? Были, конечно. Только у нас не принято было демонстрировать чувства, да и люди сплошь занятые, я их, соседей наших, иногда неделями не видел. Откуда мне было знать, как правильно общаться с мачехой? Если б не Аня, я вообще, наверное, не доверял бы женщинам. Но они были нашими соседями, и Аня была всегда рядом. Правда, только она одна. Родители ее тоже вечно где-то пропадали. Примерно там же, где моя мать. Конференции, симпозиумы, экспедиции, выездные совещания… Анчутка оставалась с дедом и бабушкой, сколько я себя помню. А у них тоже — то хозяйство, то какие-то свои стариковские заботы. Не до нас, в общем. Мы росли предоставленные самим себе. Не знаю уж, чем я Ане так приглянулся, только с тех пор, как они переехали, я горя не знал. С ней мы играли, ждали возвращения папы из полетов, а потом из леса. Она делала со мной уроки, готовила ужин и следила, чтоб я поел, обрабатывала «боевые отметины». Ей я доверял свои тайны. Короче, она была мне и сестрой, и мамой. И товарищем. Ого-го каким товарищем, между прочим! Помнишь, сестренка, как мы на плоту сплавлялись? Потом, правда, в открытом море выловили, но это уже детали. А как в партизан играли и неделю из леса нос не казали?

— Ну, ты еще припомни, как летать учился, — Анна насмешливо, но вместе с тем как-то ласково фыркнула и подняла было руку, чтобы взъерошить «братишке» волосы, но бессильно ее уронила. — Господи, сколько лет-то прошло? Веришь, нет? Мне ведь наша деревенька поначалу каждую ночь снилась. И ты. Маленький такой, немного косолапый, доверчивый. «А ты правда не уйдешь? Не бросишь?», — она вздрогнула. — Володька… Как же я перед тобой виновата!

— Да брось ты! — он устало отмахнулся. — Давно простил. Правда. Мне ж батя еще тогда все объяснил. Он часто говорил, что если б у него была дочка, он хотел бы ее видеть такой, как Аня. А потом она уехала учиться. Нет, конечно, глупо обижаться. Все было верно. Но в десять лет не слишком-то получается мыслить логично. Особенно когда она еще вчера была каждый день рядом, когда о ней напоминает каждый камень, каждая веточка — а уже сегодня ее нет. Я бы простил, если б дело касалось только меня. Нет, правда. Привык уже, что меня бросают. Что есть вещи куда важнее меня. Простил бы за отца. Хотя знаешь, он очень по тебе скучал. Приходил домой, и тебя окликал. Приносил гостинцы, или стол накрывал — на троих. На тебя ссылался. «Между прочим, Аня бы не одобрила. А ты подумал, что Аня скажет?».

— Да, дядя Коля мне всегда как родной был, — Анна вздохнула. — Странно получается. Его ведь нелюдимом считали, помешанным на работе. Человеком не от мира сего. А у него на меня время всегда находилось. А ведь есть вещи, которые кроме него про меня никто не знает. Даже родители. И он был едва ли не единственным, кто поддержал мой выбор и помогал поступать на историка. Это он меня подвозил в день экзамена до города. А потом — нашел время, и приехал на нашу с Костей свадьбу. Забирал из роддома, с Вейкой. Ни у Кости, ни у родителей моих времени не нашлось, только у него — оказалось. А я его, выходит, тоже предала. И его, и тебя…

— И Мишку, — жестко продолжил Володя. Оба уже, кажется, забыли о том, что в комнате не одни. — Думаешь, я маленький был, не помню? А я ведь видел, какими глазами он на тебя смотрел! Видел, как он тебя уберечь пытается, порадовать. И в походах — всегда рядом, и в школе. А на выпускном? Какой же ты была красивой, Анька… Знаешь, даже если он до этого еще сомневался в своих чувствах, то после выпускного даже я, пацаненок зеленый, и то понимал — он по уши влюблен. Ну почему ты не могла остаться? А если уезжала — зачем пообещала, что вернешься, если там, в городе, тебе будет плохо? Он ведь десять лет ждал. Ни на одну девчонку внимания не обращал, надеялся, ты вернешься… Знаешь, когда ты уехала, он меня под свою опеку взял именно ради тебя. В память о тебе. Хотя на кой-ему, взрослому, сдался малолетний хвостик за спиной?

— Всеволод Николаевич, — напомнила вдруг о своем присутствии Алька, и голос ее был какой-то ломкий и тонкий. — А вам-то зачем хвостик? В память о ком вы со мной возились? Я ведь тоже провалами в памяти не страдаю. И тоже могу сказать, что была обузой. Ради кого вы меня терпели все это время?

— Аль, ты чего? — Венька схватил ее за рукав, усадил обратно за стол. — Успокойся, сядь. Ну чего ты?

— Прости, — Володя посмотрел ей в глаза и Алька, что-то там разглядев, и правда успокоилась и затихла. — Прости, я дурак. Не о тебе шла речь, честное слово! Ты права, может, дело и не в Ане. И ты для меня не хвостик, даже думать не смей! Ты — друг, да что там, ты для меня уже давно как родная. И обузой не была, никогда не была, слышишь? Прости, я не подумал, что ты примешь это все на свой счет. Просто больно было думать, что я нужен был Мишке только как напоминание об Ане. Я-то им искренне восхищался, считал героем. Как же я гордился, когда он давал мне читать наброски своих статей, своих рассказов и стихов. Как гордился, когда его статьи печатались, когда его показывали по телевидению. Когда одноклассники наперебой спрашивали, а правда ли это — наш сосед, и я лично знаком с таким человеком? В общем, и я тоже оказался в центре внимания.

— Володь, а давай мы все это обсудим не здесь и не сейчас? — вмешалась Анна. — Вообще-то Веня о своей маме хочет услышать. Верно?

— Ах да! — он хлопнул себя по лбу. — Точно! В общем, когда появилась в моей жизни мама, мне было уже 13, и я уже твердо знал: женщины всегда бросают. Они уходят, как бы ни были нужны, находят то, что им важнее нас. И я боялся привязаться. Отца ревновал, думал, она притворяется, хочет войти в доверие и обмануть. Не верил, что хоть кому-то удастся растопить эту стену отчуждения. А мама старалась, и делала для меня столько всего, что родной матери и не снилось. Но я зачем-то держал дистанцию. Даже когда появилась Надюшка, мама для меня была просто «тетя Катя». Прозрел, когда на фронт сбегал. В тот день, когда она меня провожала, впервые мамой назвал, обещал вернуться. В госпитале когда лежал, думал, не выкарабкаюсь, и самым страшным как раз было не сдержать данное маме обещание. Нет-нет, она жива. И она, и Надюшка, и папа. Все живы-здоровы. Ты их можешь хоть завтра увидеть. Хочешь?

— Хочу, — Венька кивнул уверенно и опять как-то отчаянно. — Очень хочу. И прости.

— Прощаю, — с готовностью кивнул Всеволод. — Ну что, мир? Я не прошу, чтоб ты сразу поверил. Но хотя бы попытайся. Ради мамы. Обещаешь?

— Обещаю, — тяжело вздохнул Венька. — Ради мамы — я попробую.

Глава 7. Сборы в дальнюю дорогу

Тем временем за окном окончательно стемнело, и голос подал обычно молчаливый Кондрат, который до сих пор пил чай и просто наблюдал за происходящим, внимательно слушая рассказчика. Он нарочито спокойно предупредил:

- Это все хорошо и интересно, но наше исчезновение уже заметили. Охрана как раз сменяется, тех, кого я связал и запер, только что обнаружили. Даже если меня никто не назовет, они быстро поймут, кто устроил побег. Камеры отключены, но пересчитать машины и разобраться, на чем я уехал, не так уж долго. Телефон я там оставил, маячков на машине нет, так что наше положение сразу не засекут. А по камерам проследить могут. Короче, к утру погоня может быть здесь. Я не пугаю, просто предупреждаю. Что делать думаешь, командир? 

- А сами-то, Кондратий Иванович? – Володя стал каким-то чужим, далеким. Словно и правда – командир на войне слушает доклад разведчика о ситуации в тылу противника. – Я знаю, на что способны Кушаковы, если их разозлить. И план у меня есть. Уйдем, и пусть хоть до весны лес прочесывают, не найдут. А вот вы что делать будете? У вас тут ребенок. И не дергайся, Венька. Рано тебя еще в такие истории впутывать. 

- А для нас пути назад нет. Веньку он и так бил нещадно, а что теперь сделает – подумать страшно. Меня же за предательство в лесу закопают, - Кондрат встал, прошелся по комнате, присмотрелся к виду из окон. – Вы себе не представляете, с кем связались! Уходите, ребята. Если есть куда – уходите. И мальца с собой заберите. Он ни в чем не виноват. А я прикрою. Патронов на какое-то время хватит, задержать и отвлечь сумею.

- Не надо, - Володя подошел к нему, похлопал по плечу. – Никому пока умирать не надо. И мальца вы к матери сами отведете, и сами убедитесь, что с ней все хорошо. Сейчас мы уйдем болотами. К утру будем далеко, нас уже не догонят. Прости, Анюта, но дом придется бросить. Да, знаю, он тебе дорог, но жизнь дороже. Собирайся, родная. И прости дурака. Я не могу отдать Кушакову то, что он требует. Оно должно попасть в нужные руки, это мой долг. Во имя памяти грядущих поколений. Даже если меня просто уберут с дороги, как Алькиного отца, или как Олега Нахимова. Так надо, прости.

Слава ничего не понимала. Нет, она догадывалась, что у Володи и Кушакова-старшего, похоже, личные счеты. Но что они там не поделили и когда это произошло - уже неважно. Какая разница, если у мальчишки, который по возрасту едва на дембеля тянет, похоже припасен компромат, которому не могут не дать ход? Неужели олигарх попросту боится, вот и пытался шантажировать? Все более чем серьезно. По спине пробежали непрошеные мурашки. Как же так? Во что ее угораздило ввязаться, а? Может, еще не поздно?.. Нет, даже если она убежит, то куда пойдет? Деда с бабушкой нет дома. До города далеко, и родители неправильно поймут. И подвергать их опасности? Ведь ее документы в институте посмотреть недолго. И куда в первую очередь придут, чтобы отыскать сбежавшую пленницу? Правильно, к ней домой. Девчонки в общежитии! Родители! Их-то за что?..

- Ты чего это, Слава? – Алька как раз застегивала собранный рюкзак, проверяла, удобно ли лягут на плечи лямки. – Побледнела-то как! А ну-ка пошли на воздух. Пошли-пошли! Что случилось?

Девочка заботливо вывела ее на крыльцо, усадила на ступеньки, присела рядом на корточки. А Славе безумно хотелось расплакаться. Сколько раз они с Володей вот так же сидели, слушали кузнечиков и просто болтали обо всем?.. Как это было давно…

- Не молчи, а? - Алька говорила как-то странно. Было видно, что ей тоже очень не по себе. - Понимаю, тебе сейчас плохо. Это ничего, это нормально. Правда. Не смотри на возраст, я понимаю, что и кому говорю. Как-никак на войне была, а там быстро взрослеют. Знаешь, насмотрелась и наслушалась всякого. Представляю, каково тебе сейчас. Просто поверь, это не стыдно – бояться. И не стыдно рассказывать. Честное слово! Хочешь, Анну Ивановну позову?

- Не надо. Ей не до меня сейчас, - Слава честно пыталась выровнять дыхание и сделать так, чтобы голос не дрожал. – Уже прошло, честное слово. Просто… просто вспомнила о родных. Им-то за что это все? 

- Это да, - Алька как-то странно не то всхлипнула, не то шмыгнула носом. – Ты себе даже не представляешь, Слава, как я тебя понимаю. Но речь не о том. Не думай, твои родители в полной безопасности. Они этому вашему Кушакову не нужны, он их и искать не будет. Проверит, куда ты выехала из города, поймет, что не домой, досюда доберется – и все. А ты им из безопасного места весточку пришлешь, а то и сама еще приедешь. Они даже заволноваться не успеют. Так что не вини себя. 

- Да что ты говоришь? - Слава устало и как-то безнадежно фыркнула. - Алька, не в обиду, но ты просто не понимаешь, каково это. И дай-то бог, никогда не поймешь. Но если с ними хоть что-то... С девчонками из общаги, с теми, кто в институте работает, с моими родными... я не знаю, как это пережить. Не представляю. 

- Как-как, - Алька сжала валявшуюся на земле веточку и начала сосредоточенно и очень мелко ломать ее пальцами. - Это поначалу кажется - не пережить. Потом привыкнешь. Ко всему привыкаешь, как это ни страшно. И боль - она утихнет. Когда-нибудь. Наверное. Только имей в виду, даже когда ты вернешься, когда все будет уже хорошо, этот страх может время от времени возвращаться. Во сне, или если что-то напомнит. Это... не знаю, наверное, это тоже нормально. Или нет. Я вот до сих пор еще толком не вернулась. Иногда как накатит...

- Что накатит? - вопрос прозвучал очень осторожно. Нет, Слава примерно догадывалась, о чем может пойти речь. И не то, чтобы она так хотела услышать ответ, но спросить было надо. Она просто чувствовала, что Алька тоже, как бы ни крепилась, на пределе. Еще немного - и сорвется. Так может, поделится, выпустит пар, и ей полегчает? Славе вот тоже безумно хотелось поверить, что девочка права, что опасность грозит только ей. 

- Не знаю, - Алька передернула плечами. - На панику похоже. Я когда домой вернулась, безумно боялась потерять своих из виду больше чем на несколько минут. Боялась, что они исчезнут, что это все сон, закрою глаза - и опять окажусь на войне. Ты знаешь, я ведь перед самой войной первый раз из дома так далеко уехала. В лагерь отдыха, наподобие того, что был этим летом. День такой хороший был… Погодка – чудо. У нас семья большая, я из пятерых старшая, так что привыкла с братишками-сестренками возиться, вот и тем утром потащила зачем-то в лес десяток ребятишек. Земляничные места искать. К подъему надеялись вернуться. Ну, полянку-то нашли, наелись вволю. Уже назад собирались, как вдруг, - глаза Альки расширились, голос дрогнул. – Земля дрогнула под ногами, над лесом такой гриб черный, с огненными вспышками как от взрыва, и только потом мы услышали грохот. Уши заложило. И знаешь, что я первое подумала? Война. Она и оказалась. Нас, старших, было всего трое, я, да два мальчишки лет десяти. А мне тринадцать. Еще первоклашки были, и вовсе детсадовцы, вожатых наших дети. Что говорить – не знаю, что делать – тоже. Малыши плачут, мамку зовут. Те, кто постарше – тоже в рев. В лагерь идти? Зачем? Только не хватало детям трупы показывать! Даже если там кто живой – ну что мы сделаем-то? А если там уже враги?

Алька замолчала, видимо, опять представив тот страшный день. Зябко передернула плечами, и как-то сразу стала как будто и ростом меньше, и годами младше. Испуганный, усталый ребенок, на которого слишком много всего и сразу свалилось. Впрочем, она быстро собралась с силами и продолжила: 

- В общем, мы пошли в город. А до него далеко. Я б, может, и за день одна добежала, если лесом, да налегке и напрямик. Карта-то была, я ее зачем-то в карман как с вечера сунула, так и оставила. Но как детей через болото поведешь? Как их заставишь идти быстрее?.. Опять же, их надо чем-то кормить, поить, успокоить и отвлечь, наконец. Дошли, а там уже оккупанты. Ребята рассказали. Спасибо, догадалась их на разведку послать! И город сожжен. Где свои, куда идти? И знаешь, в голове одна мысль: «Дети. Случись что, как я их родителям в глаза посмотрю? Нет, они должны выжить! Обязательно должны". А на задворках сознания вертится: «Мамочка, ты-то как там одна? Я вернусь, мама, я обязательно вернусь. И папу найду. Во что бы то ни стало, найду! И будем мы опять все вместе». Короче в голове сумбур. Как их всех успокоить? Как накормить? А потом во что одеть? Вышли-то на летнюю прогулку, они куртки поскидывали, загорать решили. Ну и обгорели, как на сковородке. Кожа слезла, дальше уже одетые ходили. Знаешь, как страшно было? В одну деревню зашли – пепелище. Во второй – оккупанты, встретили нас выстрелами, еле убежали. Короче, месяц по лесам и болотам прятались, пока к своим вышли. В партизанский отряд. Там и выяснилось, что в лагере нашем никто не погиб, по счастливому стечению обстоятельств, их успели эвакуировать, а нас искать не было времени, так что если б не мое желание покрасоваться, не было бы этого ужасного месяца! Потом про пожар узнала, и то, что теперь и мама с малышами пропала. Вот тут меня просто подкосило. Решила на фронт идти. И без разговоров. Меня несколько раз ловили, отправляли в тыл. Какое там! В результате вот в училище к Всеволоду Николаевичу определили. Там и получила известие, что мама жива, что она сумела эвакуироваться домой, и что она меня искала. Такая гора с плеч…

- Так ты, значит, и повоевать успела? – Слава вздрогнула. А все ведь вставало на свои места! Ясно теперь, откуда у Альки такая неестественная худоба и такой загар, почему она так трепетно относится к еде, почему сторонится людей, и взгляд иногда такой странный. И где научилась так драться, что шпану раскидывала, как мячики. И откуда этот жест – словно ищет что-то на поясе. Кобуру, видимо. Понятно, почему она по ночам в темноте сидит на крылечке, и только Володя выходит к ней, успокаивает. Привалившись к его плечу, девочка может и задремать. А так, видимо, спать боится. Кошмары. Понятно, почему ее так любят Вейка и Таточка, и почему сама Алька так хорошо с ними ладит. Все, вроде как, понятно. Но в наше время! Какие оккупанты, какая война, о чем она вообще? Может, просто придумала? Может, просто теракт? Нет, мысли путались. Хотя – откровенность за откровенность. И разговор поддержать все же надо. 

- Успела, - тяжело вздохнула Алька. - И в партизанском отряде успела, хотя там меня берегли, ни на какие задания старались не пускать. С оружием-то обращаться научили, на разведку пускали – кого-де заинтересует ребенок-оборванец, заморыш, в котором едва душа держится? – а в бой – ни-ни. Пока не окружили. И то почти сразу приказали идти за подкреплением, к ополченцам. Ну я и привела подмогу. Успела к концу боя, когда все уже было кончено, и то меня оттеснили в самый тыл, сослали в медсанчасть. А в училище? Всеволод Николаевич строгий. Он еще при первой встрече подумал, что это розыгрыш или издевательство. Такое-де подкрепление ему не нужно, меня-де сразу в медсанбат, а лучше – вообще в тылы, к мамке. Потом ничего, оттаял. Он нас гонял и в хвост и в гриву, как говорится. Готовил и теоретически и практически так, чтоб мы все правильно делали в любом состоянии, чтоб выжили, если есть хоть малейший шанс. Мне доставалось, как и остальным, хотя там было очень мало девчонок, а моих ровесников не было вовсе. Все старше, большинству лет пятнадцать, а то и шестнадцать было. Потом уже, когда нужно было эвакуироваться, прихватили с собой какой-то детский дом, там уже и совсем крохи оказались. И опять, как в страшном сне. Всеволод Николаевич и в училище-то инструктором попал потому, что его тяжело ранило в ноги, там какой-то сложный перелом, который никак не желал срастаться, о полетах сказали забыть. А он тренировался, заново учился, и в результате наравне с курсантами летал, устраивал учебные бои и так далее. Если марш-бросок - так он впереди бежит, потом кого-то оставит впереди, а сам всю колонну проверяет, всё ли в порядке, все ли справляются. Если полоса препятствий или тренажеры - сам первым пройдет, покажет, как надо. Еду нашу тоже первым пробовал. И если уж мы работали - аэродром там расчищали, защитные траншеи или полосы препятствий сооружали, казармы строили, технику ремонтировали или еще что-то подобное - так он тоже делал все как мы, и даже лучше нас. Да если б нам кто хоть намекнул, что командир в принципе может подворовывать, или как-то в своих целях использовать - дом там себе заставить строить, или дедовщину допустить, то у нас бы любой за такие намеки рожу-то бы начистил. Знаешь, у нас любой бы за командира всю кровь бы до капли отдал, всю жизнь до минуточки! Девчата? Да, были и они. И да, они влюблялись, не без этого. Как они мечтали хоть о какой-то тени его благосклонности! За ними наблюдать было так странно и даже немного забавно. И за Всеволодом Николаевичем тоже. Он ведь на себя столько взвалил - до сих пор не пойму, как не сломался.

И снова Алька замолчала. Сделала паузу, отдыхая от долгого рассказа, и вдруг улыбнулась. Несмело, словно не уверена, стоит ли рассказывать, продолжила.

- Ты не думай, Всеволод Николаевич хороший. Очень хороший. Просто с девушками ему тяжело. Ну не умеет он с ними! С детьми - сколько угодно. С взрослыми и стариками - тоже. В мужском коллективе - как рыба в воде. А тут... Знаешь, забавно вышло. Как-то раз пригласили нас на танцы в город. Ансамбль какой-то специально приехал, выпускники двух солидных училищ приезжали. По-моему, десантники и медички. Праздник должен был быть по высшему разряду. Ну и нам в грязь лицом ударить неохота! У мальчишек только и разговоров о том, как с медичками танцевать пойдут, сапоги до блеска драят, пряжки ремней блестят - хоть солнечные зайчики ими пускай. В рюмочку затянулись, ходят гоголями и придумывают, как бы десантуре показать, что и летчики не лыком шиты, и вообще они без нас пропадут. И плевать-то, что там восемнадцати-двадцатилетние лбы! Девчонки всю ночь не спали, завивались, красились, форму ушивали, чтоб красивее казаться на построении. И только разговору - как сделать, чтобы командир с ними танцевал, а не со всякими там медичками. Ну и чтоб те не задавались, и наших мальчишек не обижали. Утром построение. И выходит на него наш Всеволод Николаевич в таком виде, что мы ахнули. При полном параде, на груди целый иконостас медалей и нашивок, и знаешь, такой взрослый... Как будто ему уже лет двадцать пять, не меньше, и он нас не на праздник, а в атаку ведет. И вдруг - боевая тревога. Не будет праздника. По самолетам - и в небо. Пока другие танцевать будут, нам - сторожить их покой. Он так и сказал, что это для нас большая честь, что на нас потому и надеются, что мы - лучшие. И чтобы девушки не переживали - после войны он лично каждую пригласит на первый же вальс. Каждую. А нас было пятнадцать человек. И мы поверили. Мы всегда ему верили. И когда в том бою у Иньиры обломком обшивки ноги перебило... Знаешь, ее когда доставали, она не от боли плакала. Она ж первая красавица у нас была. И взрослая совсем, старшая из девчонок. Семнадцать на днях исполнялось. Когда ее командир из самолета достал, на руках до лазарета нес, она его обняла, и сказала: "Об одном жалею - не танцевать мне с тобой, командир" - и потеряла сознание. Говорят, ноги ей должны были отрезать. Заражение пошло, что ли... Он не дал. Лучшего врача нашел. Теперь она уже, наверное, ходит. И знаешь, как этого обещанного танца наши девчонки ждали! До сих пор еще ждут... 

Слава вздрогнула. Она представила на секунду, каково было бы ей оказаться на месте той девушки с непонятным именем. И вдруг поняла, что она бы тоже ждала! Обязательно ждала бы, даже если б знала, что все, что сможет подарить ей Володя - один-единственный танец. Даже если б ждать пришлось бы всю жизнь!

- А знаешь, почему не дождались? - уже немного охрипшим голосом спросила Алька. - Он не умеет. До войны танцевать вообще не умел, не успел научиться, потом не до того было. А потом ноги... После второго ранения врачи вообще говорили, что ему теперь только в коляске, даже о костылях можно не мечтать. А он сказал, что обещал самым лучшим девушкам на свете вальс, и должен сдержать слово. Я видела, тем летом Анна Ивановна его учила. По ночам, на заднем дворе, забора, чтоб детей не разбудить, и чтоб никто не догадался. Стесняется. Смешной... Господи, как обидно-то вышло! Ведь выкарабкался уже, собирался на повторную медкомиссию идти, говорил – еще немного, и снова на фронт. А тут обстрел. Он меня закрывал, и получил второе ранение. Еще и старые, едва зажившие раны разошлись, не до конца сросшиеся кости сместились. Воспаление началось. Думали, не выживет. Второе отступление, больше похожее на бегство. Опять голод, опять отчаяние, жуткое чувство вины. Да, несколько боев. Даже в вылазке за пленными участвовала. Даже медаль обещали дать. А когда вышли к своим – едва немного очухались, а война уже кончилась. Мирный договор подписан. Я – к своим, домой. И вроде, живи да радуйся, а я не могу. Что-то внутри мешает. Короче, пока Всеволода Николаевича не нашла, не убедилась, что он живой, что готовится снова добиться разрешения на полеты, не отпускало. А теперь вот немного полегчало. Словно какой-то гнойник внутри был, а теперь гной вышел. Понимаешь?

- Понимаю. Родители-то на это все что сказали? – осторожно поинтересовалась Слава. Нет, так не лгут и не сочиняют. И уж слишком все похоже на правду, только... Только кто же в летчики ребенка отдаст? Кто им боевой самолет доверит, в шестнадцать-то годков? 

- А что родители? Мама плакала. Она за меня здорово перепугалась. Папа сказал, что все я сделала правильно, и что он мной гордится. Слава, ты ведь думаешь, я брежу, да? Или сочиняю, или просто помешалась? По глазам вижу. Ну, считай, как знаешь, - Алька бессильно махнула рукой.

Впрочем, из дома позвали, и она сразу вскочила с земли каким-то одним, едва уловимым движением. Слава поднялась следом. Итак, надо уходить. Сначала лесом, потом болотом. Ей, девушке городской, было немного страшно, но она слишком привыкла доверять Володе. С ним было не страшно. Ну, то есть почти не страшно. Однажды в лесу она здорово перепугалась, когда он, вытаскивая ее из трясины, сам провалился в болото. И пока вытаскивала его, больше всего боялась, что не сумеет, что не хватит силенок. Медведицу, от которой он ее закрыл собой, тоже испугалась. И когда волки завыли. Так что нет, в лесу иногда страшно бывало. И заблудиться боялась, и зверей, и тех, кто по лесу ходит. Одна бы нипочем не решилась! А вот с Володей – другое дело! С ним можно рискнуть. И когда он успел стать почти частью ее жизни?..

Глава 8. В ночном лесу

На сборы много времени не ушло, вещмешки были приготовлены заранее и стояли у дверей. Оставалось только упаковать последние мелочи, вроде посуды, из которой только что ели и фотографий, которые не успели убрать с полки. Ну и хозяева лишний раз пробежались по дому, проверили, не забыли ли чего. Потом Володя специально встал у двери, и, принимая у выходящего рюкзак (больше похожий на старинный вещмешок), зачем-то проверял его на вес. Взяв мешок Кондрата, уважительно хмыкнул и вернул обратно, при виде мешка Анны обменялся с ней взглядами, но в конце концов сдался и вернул его хозяйке. Тот, что нес Венька, решительно отобрал, достал лежащий сверху сверток, переложил к себе, взвесил еще раз и только потом вернул. У Славы тоже часть груза забрал. Уже было ясно, что себе Володя оставил самый тяжелый мешок, но тем не менее он подошел к стоящей в сенях Альке и хмуро взглянул на нее, протянув руку.

— Что? — она спросила это как-то уж очень удивленно. — Всеволод Николаевич, не надо! На войне и хуже приходилось!

— Сейчас не война. Я жду, Алена, — его голос опять был «командирским» — непроницаемым и властным. — Вещмешок дай.

Взвесив рюкзак, он открыл его и, не говоря ни слова, переложил то, что лежало сверху, к себе.

— Ты мне здоровая нужна, Аленушка. Не надо ничего доказывать, я и так знаю, что ты сильная, — уже мягче предупредил Володя и посмотрел на Анну. — Ладно дети, но ты-то, сестренка? Тоже решила погеройствовать?

— Она помочь хотела, а не геройствовать, — Анна была какой-то очень бледной. — И зря опасаешься, на пол-пути не рухнем и пощады не запросим. Тебе ли не знать!

Больше при сборах ничего интересного не было. Пустую деревню покинули бесшумно и без происшествий. Разве что на дом и Володя и Анна уже с холма смотрели как-то тоскливо. словно навсегда прощались. Шли поначалу не очень долго — примерно, как обычно на прогулке, до заброшенной сторожки. Это километров семь, не больше. Причем сторожка стояла на бугре, а деревня оставалась в низине, и при желании можно было даже, забравшись на дерево, посмотреть, что там происходит. Хотя дорога и была знакомой, Слава лишний раз убедилась, что ходить по лесу предпочитает днем. И никакие красоты звездного неба и освещенных лунным сиянием полян ее не переубедят. Днем хоть можно было не бояться выколоть себе глаза острыми сучками, и никто так страшно не ухал чуть не над самой головой, не выл, и не было этих непонятных огоньков. Да и просто идти днем удобнее, не было такого страха ноги себе переломать по бурелому! Днем она бы даже не устала, а тут просто рухнула без сил прямо на землю. Венька явно чувствовал себя не лучше, хотя при них обоих даже рюкзаков почти не было. Не сравнить их ношу с теми огромными чудищами на спинах у Володи, Анны, Кондрата и даже Альки! Впрочем, Кондрат тоже как-то заметно устал. Улыбался в усы, подшучивал, что давно марш-бросков не делал, а у самого дыхание сбито и походка стала чуть менее уверенной. Устал уже! А троице хоть бы что! Анна деловито роется в своем рюкзаке, достает термос и поит спутников горячим чаем и кормит бутербродами. Хоть бы запыхалась немного! Володя и Алька достали топоры и куда-то ушли. Вот ведь неугомонные! А еще больные люди называются! На что ж они тогда здоровые-то способны?!

Слава еще подумала, как хотела бы оказаться сейчас в общежитии института, где соседки сейчас, наверное, делятся впечатлениями от бала, перешучиваются и беззаботно смеются. У них уже был ужин, они сыты и довольны, а может даже жуют что-нибудь вкусненькое, готовясь к завтрашним лекциям. Их не кусают комары, им не холодно, у них не болят ноги. И местные олигархи за ними погоню не устраивают! Эх, туда бы сейчас… Впрочем, задумываться долго не пришлось. Володя и Алька вернулись какие-то очень серьезные, с палками в руках, и предупредили:

— Привал окончен. Давайте-ка быстренько через болото. За нами в деревню уже пришли.

— Уже? — вскинул брови Кондрат. — Быстро они! Не ожидал. Ну так что, Николаич, может все-таки остаться, прикрывать? Они сейчас пустят собак по следу, да и сами с ружьями. У Кушакова в охране охотников много.

— Не надо. Пока досюда дойдут, мы уже будем на той стороне болота, а там они нас не достанут. Так что прорвемся, — Всеволод прищурился. И снова у него был чужой, командирский вид. — Ребята, след в след. Не отставайте. Алька, давай вперед.

Девочка уверенно кивнула, взяла палку (кажется, она называется слега?) и уверенно начала идти вперед. Следом за ней Всеволод пустил Славу. Далее шел сам. Потом — Венька, следом — Анна, и замыкал шествие Кондрат. Уже потом, много позже, Слава поняла — такой порядок был нужен, чтобы подстраховаться. Возле каждого новичка с обеих сторон были надежные, опытные люди. За исключением бывшего офицера Кондрата, который сам уже не один раз предлагал прикрывать отход.

Шли вроде бы небыстро, но Алька ни разу не сбилась с пути, какие бы кренделя ни выписывала тропинка, скрытая под водой, которая где-то едва прикрывала щиколотки, а кое-где была и по колено, и даже по пояс не слишком-то высоким Альке и Веньке. Но шест ни разу не нырнул в воду. И вот, наконец, привал. Очередной островок, причем довольно высокий. Слава и Венька опять повалились на мох, тяжело дыша, а Алька легко вскарабкалась на дерево, а слезла как в воду опущенная.

— Дядя Кондрат, посмотрите, — попросила она, а сама зябко поежилась и привалилась к боку Володи. Он, похоже, все понял, приобнял ее, позволив спрятать лицо у себя на плече, стал легонько укачивать и что-то едва слышно шептать. Анна подсела к ним:

— Севушка, — Слава еще отстраненно подумала, что только второй раз слышит, как она называет брата этим именем. Обычно он и для нее, как для всех, был Володей. — Ты иди. Делай, что должен. Уже немножко осталось.

— Нет. Вместе пойдем, — глухо ответил ей брат. Он запустил пятерню в обычно аккуратно причесанные светлые, почти золотистые волосы, при лунном свете кажущиеся седыми, махнул рукой: — Время есть, прорвемся. Тем более, я сам должен рассказать им правду. Так что все будет хорошо, не бойся.

— Не боюсь, — Анна улыбнулась немного нервно. — Просто не уверена, что смогу. Ты же помнишь правило восемнадцати. Коли так — значит не судьба.

— Так ты поэтому осталась? — у Всеволода голос прервался, словно он захлебнулся воздухом. — Анчутка, ты чего? И думать забудь! Ты дойдешь! Ты не можешь не дойти, сестренка! Да если надо, на руках донесу, только сдаваться не вздумай! Ты сможешь!

Слава уже ничего не понимала, но расспрашивать ни сил, ни времени не оставалось. Ноги болели, да что там, гудело все тело, и просто шевельнуться казалось выше ее сил. Венька как упал ничком, так и лежал, да и сама она только и смогла, что переползти к дереву, где перешла в полу-сидячее положение. Где-то далеко что-то ухнуло, и Альку передернуло, да и Володя немного побледнел. Кондрат спустился с дерева, залпом выпил горячий чай, протянутый Анной, тяжело рухнул на землю, безнадежно махнув рукой.

— Ну вот и все. Простите, ребятки, но назад дороги нет. Они в деревне. Дом ваш подожгли, это взорвалась моя машина. Их много, и они уже прочесывают лес. Эх, старею я, старею… Командир, может все-таки взять автомат да остаться, шугануть их? Долго ты собираешься женщину и детей в лесу морозить? Ну ночь под открытым небом, ну две. А дальше-то что? Они не успокоятся.

— Мы куда сильнее, чем кажемся, да и не будет никакой ночи под открытым небом, — тихо возразила Анна. — Вы ведь давно тут живете, Кондратий Иванович? Слышали о Шалой Гати и об опытах ивняков?

— Да что вы мне сказки рассказываете? — вспылил Кондрат. — Николаич, ты-то чего молчишь? Есть у тебя план? Ты ж не дитё малое, воевал! Неужели в сказки поверил?

— А это никакие не сказки. Институт временных аномалий, он же НИИВА существовал и существует до сих пор, хотя и засекречен. И в шестидесятые у него здесь был открыт филиал. До самых девяностых были лаборатории, был целый поселок для сотрудников. По-вашему, здания куда-то исчезли? Или их разобрали и увели с собой? И куда исчезли жители деревни — вы не думали?

— Ну если так… Да, для сотрудников НИИ строили довольно добротные дома. Согласен, если не растащили ничего, то там можно какое-то время пересидеть. Только почему ты так уверен…

— Я там был, — коротко, емко и как-то неохотно отозвался Володя. — Летом раз в неделю наведывался, теперь уже пореже. Но три дня назад все было на месте. И дома, и даже оборудование. Вот там и подождем.

Если честно, Слава раньше как-то не задумывалась о том, как должен выглядеть поселок для сотрудников научно-исследовательского института. Да и про НИИ временных аномалий слышала первый раз. Ну, наверное, какие-то очень современные дома. Или что-то из советской эпохи. Но уж того, что ученые жили в настоящих развалинах крепости, она никак не ожидала! И тем не менее, первое, что беглецы увидели, были крепостные стены. Причем навскидку Слава сказала бы, что это век пятнадцатый, не позже. И сохранность просто потрясающая! Здесь бы музей…

Восхищенно оглядывалась не только она. Кондратий Иванович и Венька тоже вертели головами, прищелкивали языком и недоуменно переглядывались, особенно после того, как все вошли в огромные дубовые ворота, скрипевшие, но во вполне рабочем состоянии. Не было ни плесени, ни запаха гнили. Ничего. Словно вчера еще тут стояла стража. А внутри, опять-таки в образцовом состоянии, находилось несколько изб-пятистенок, колодец, какие-то навесы (для дров, что ли?). Словно и не уходили никуда люди! Словно на минуточку зачем-то вышли, и вот-вот вернутся. Даже травой не заросло, не говоря про деревья!

В общем, неудивительно, что когда беглецы прошли за ворота, они поначалу даже забыли, что вообще-то устали, промокли, да и замерзли весьма ощутимо. Потом они как-то незаметно разделились. Первыми куда-то пропали Володя и Алька. Славе даже интересно стало, что они здесь-то ищут. Нашлись оба во дворе, под тем самым навесом, где оказались замаскированы какой-то непонятный пульт и неизвестного предназначения приборы. Как уж они их обнаружили и выдвинули наружу, Слава не заметила, но теперь Володя их, видимо, как-то проверял, а Алька ассистировала. На ее присутствие новоявленный командир никак не отреагировал, что было даже немного обидно, а вот Алька вполголоса предупредила: «Прости, но это срочно. Надо пока еще хоть что-то видно успеть разобраться. Утром будет некогда. Пожалуйста, не обижайся, но не до тебя сейчас. Извини». Анна и Кондрат, оказывается, тоже успели куда-то исчезнуть, так что Венька и Слава махнули рукой на излишне занятых товарищей и решили пока осмотреть местные достопримечательности. И кстати, было что посмотреть! Даже вид и тот со стен открывался потрясающий!

Внутри изб, правда, эффект немного смазался. Там время тоже застыло, но намного позже. В одной из изб была настоящая лаборатория, и Венька туда только нос сунул, и сразу на всякий случай выскочил. Да и Слава опасливо прикрыла дверь. Мало ли, вдруг не туда наступишь — и взрыв устроишь! Что там, в этих пробирках, и почему таинственно тикают какие-то приборы! Может, звук и от часов, а вдруг там таймер, или ловушка какая для непрошенных гостей?.. Еще в одной на вид обычной избе было что-то вроде сельского клуба. Даже кинопроектор остался, и экран на стене, и небольшая сцена. Но там — холодно и пусто. Задерживаться сейчас желания нет. Потом, можно и изучить, а сейчас важнее искать товарищей по несчастью. Несколько домиков по виду напоминали советское общежитие, один — образцовый военный штаб, и лишь в одной избе, видимо, был музей, и там все было, как и должно быть в нормальной крестьянской избе. Кстати, в одном из общежитий (словно по закону подлости, последнему из домов, в которые заглядывали ребята!) Кондрат занялся растопкой печи, так что из трубы пошел легкий дымок и уже из сеней пахнуло теплом. Анна тем временем занималась поиском сухой одежды, разбирала необходимые на первое время вещи и тоже что-то сосредоточенно искала.

Чуть позже, когда первая оторопь, восхищение, а для кого-то и азарт напряженной работы прошли, беглецы все-таки вспомнили, что они только что хорошенько искупались в болоте, а ночка теплом не отличается, и ветер пренеприятный, оказалось, что в заброшенном общежитии осталось достаточно одежды, да и печка вполне исправна. Не дымит, тяга нормальная, и греет хорошо, вон, в комнате уже почти жарко. Так что все собрались в одной из комнат, по одному сбегали в соседнюю, где переоделись в сухое, а потом поужинали, отогрелись, и наконец-то расслабились. Правда, до того, как усталых путешественников потянуло в сон, Володя рассказал о том месте, куда они попали, много интересного. Это Славка рискнула поинтересоваться, чем занимался пропавший институт, и куда он, собственно, подевался. Думала, это кто-то вроде уфологов, которые ищут НЛО, или историки, которые занимаются спорными периодами, и что в девяностые прекратилось финансирование, вот они и бросили все, да уехали, куда глаза глядят.

Ничего подобного! Институт действительно занимался аномалиями, связанными со временем, и более того, в результате его разработок уже несколько десятков лет как существует самая настоящая машина времени. Правда, поначалу она была весьма несовершенна, переносила только назад во времени, без права вернуться, и только на срок не больше недели. Потом ученые стали заниматься усовершенствованием, проверкой так называемого «эффекта бабочки», разными уточнениями — и все это в состоянии глубочайшей секретности, ведь кроме НИИВА, существовала еще и МАВР, международная академия временных развилок, с которой у «ивняков» были неразрешимые противоречия. В чем именно они состояли, Слава не очень-то поняла, но вроде речь шла о том, насколько допустимо вмешиваться в события прошлого. «Мавритане» считали, что это допустимо и даже желательно, что эксперимент над историей — вещь полезная, а последствия всегда можно будет обратить. «Ивняки» же были уверены, что вмешиваться нужно только в самом крайнем случае, и только если от невмешательства будут еще худшие последствия. Опять же, «ивняки» действовали во благо России, а «мавритане» — во благо абстрактной цивилизации. И та фраза, что нередко проскальзывала то у Володи, то у Альки — «во имя памяти грядущих поколений» — это и был девиз «ивняков».

К счастью, или к несчастью, но у НИИВА были куда более совершенные разработки, чем у МАВР, а потому шла постоянная холодная война, попытки шпионажа и перевербовки сотрудников, добычи разработок инженеров, а в идеале — сырья и макетов. Естественно, «ивняки» старались себя обезопасить, а потому, «во избежание несчастных случаев, а так же утечки информации», и забрались в такую глушь. Полигон тут действовал довольно долго, и даже было сделано несколько очень важных открытий. Но в девяностые фактически открыли границу, и не только финансирование прекратили, но и «мавритане» бросились на поиски заветных сокровищ. Ученые, недолго думая, забрали все, что можно было эвакуировать, что нельзя — заблокировали и сделали бесполезной грудой металла, и куда-то исчезли. Когда «мавритане» приехали, они даже лаборатории не нашли на болоте, не то что оборудования. Так что задача была выполнена.

На вопрос, куда делись сами ученые, ответом были загадочные улыбки и совершенно невероятный ответ. Оказывается, именно на этих болотах действительно была обнаружена аномалия. Даже несколько аномалий, которые было крайне сложно объяснить. Во-первых, на болотах время текло как минимум странно. Бывало, что люди пропадали на несколько дней, а были уверены, что прошло несколько минут. Совершенно запущенные болезни вдруг возвращались на более раннюю стадию, а то и вовсе исчезали без следа. Люди как будто молодели и оздоравливались. Поговаривали, что это из-за экспериментов ивняков, но как тогда объяснить, что еще до них появления на болоте то появлялись, то исчезали тропинки, и маршрута, по которому шел вчера, сегодня уже не было, или он вел вообще не туда? Как объяснить, что еще до их появления в деревнях были люди, которые в детстве и отрочестве вообще не могли заблудиться в лесу, буквально чуяли, куда идти и что делать, а после восемнадцати лет их способности куда-то испарялись, как не бывало? Ну, то есть могли ориентироваться, но разумом, а не чутьем, как в детстве. Да и слухи ходили, что на болоте был некий остров, на котором во время нашествий врагов, местные жители могли пересидеть опасность. Так было при татарах, при Наполеоне, во время Великой Отечественной…

А во время одного из экспериментов ученые нечаянно открыли переход в параллельный мир. Оказывается, если достаточно долго идти по болотам, или включить установленное здесь оборудование, то можно оказаться в мире, когда-то описанном в книгах, фильмах или даже легендах. Этот мир условно называли Сонным Царством. Но люди по оба берега реки Черты, читали книги, смотрели фильмы, мечтали, да и история шла почти тем же путем, з исключением некоторых деталей. И не то, чтобы тамошние жители сильно отличались от людей «по эту сторону Черты». «На другой берег Черты» ушли ученые, забрав с собой оборудование. Туда вчера вечером отправили и жителей деревни — на всякий случай, вдруг начнется перестрелка.

— Так, допустим, — Кондратий Иванович задумчиво хмыкнул. — Чего на счете не бывает! Наука много на что способна, и, допустим, я вам поверил. Вопрос в другом. Откуда информация, командир? Источник надежен?

— Надежнее некуда, — Володя, только что стоявший у окна, спиной к слушателям, резко развернулся. — На НИИВА работает мой отец. Официально устроился через несколько месяцев после того, как нас бросила моя мать. Неофициально — еще дольше. Я узнал в тринадцать, когда надоело слушать его сказки про тяжелую работу лесничего. Просто проследил за ним до самого перехода. А уже по ту сторону он меня обнаружил. Ну, скажем так, рука у бати тяжелая, шпионить за собой он меня отучил. Да только поздно было. Кстати, Анчутка, а ты-то почему мне ничего не сказала?

— Да потому же, почему и он молчал. Володя, я поклялась. И слово свое сдержала, — Анна ответила с каким-то вызовом, а потом как-то вдруг обмякла, словно сил не осталось. — Он не хотел, чтобы ты волновался. И боялся, что ты тоже уйдешь. Думал, мы с тобой не примем его — такого. Я пыталась объяснить, что у нас не водится предателей, да толку-то?

— А у вас — это где? — осторожно поинтересовался Венька.

— На Земле Санникова, — ответила Алька, и тут же уточнила. — Я не шучу. Мы как раз с той стороны Черты… Ну, речка такая есть, Черта. По ней граница проходит. По эту сторону — обычный мир, а по ту — мир легенд, сказаний, книг и так далее. Мы — с той стороны. И там многое пошло не совсем как в книжках написано. Например, не погибла экспедиция капитана Татаринова, не исчезла в небытие Земля Санникова… Да что я вам рассказываю? Доберемся, на месте покажу! В общем, у нас на острове давным-давно был открыт заповедник. И живут в нем в основном потомки коренных жителей и нескольких команд кораблей, которые в начале двадцатого века туда приплыли, да так и остались. Есть и новоселы, даже два поселка в заповеднике построили — Пращурку и Потомкино, где живут, соответственно, старожилы и переселенцы в первом поколении. И знаете, для тех, кто родился по ту сторону Черты слова Родина, честь семьи и защита Отечества — отнюдь не пустые слова. И предателей у нас нет и быть не может. Честь, знаете ли, пятнать нельзя, ее не отстираешь.

Алька закончила пламенный монолог и устало рухнула обратно на стул. Володя подошел к ней, осторожно приобнял:

— Ну чего ты? Все хорошо. Никто тебя не винит. А те, кто говорили, просто не понимают, что ляпнули, не подумав. Все позади. Бери шинель, пошли домой. И не раскисай тут, а то с меня товарищ капитан семь шкур спустит и будет прав! — Володя мягко улыбнулся. — Это отец ее, капитан Вспышкин. Героический человек, скажу я вам! Лучший капитан на всю округу, несмотря на возраст! Даже мой отец, и тот его уважает и считается с его мнением. В общем, я уже говорил, батя мой, Николай Буревестник, работает сейчас на НИИВА, и он как раз — один из тех людей, что вмешиваются в ход истории, предотвращают вмешательство МАВРа, обеспечивают то, что история пойдет нужным путем, не допуская лишних ошибок. В его задачи входит оказываться там и тогда, где происходят судьбоносные события, следить, чтобы история повернула в нужном направлении. Ему обеспечили какое-то специальное оборудование, позволяющее перемещаться во времени и пространстве, полностью маскироваться под местное население, и адаптироваться под тогдашние нравы и обычаи. Это иногда корабль, иногда — самолет, иногда — космический корабль. Он должен следить, не попали ли на его территорию «мавритане», предотвращать их диверсии, спасать людей, которых возможно спасти, устранять опасности для истории. Он у меня одновременно и ученый, и разведчик, и даже немного дипломат. Так что Николая Буревестника знают, уважают, и откровенно говоря, побаиваются. Вот только быть его сыном — удовольствие сомнительное. В детстве я его почти не видел, дома бывать ему удавалось редко, меня с собой брать он не мог, да и в деревне считали, что батя — просто егерь, который обходит свои земли. А он, чтобы успеть ко мне, то останавливал время, то растягивал, и использовал все возможные телепорты, и в результате показывался дома хотя бы не реже раза в неделю. Аня потому и полевой медицине стала обучаться, что он несколько раз приходил домой раненым. Говорил, хищники, или там браконьеры, а у самого ожоги от бластера. Странно было б не догадаться. Мы оба, кстати, потому и привыкли никогда не раздеваться при посторонних. Отметины слишком характерные. Так что, пока они не сойдут под действием специальной мази, ни позагорать, ни или искупнуться без одежды, ни рукава или штанины не закатать. Хотя шрамы-то — это не беда! Сойдут, и рано или поздно отболят. А вот еженедельно прощаться и каждый раз знать, что это, возможно, навсегда… Врагу не пожелаешь! Зато ждать научился хорошо. Ну и когда я в армию пошел, понял, что ко мне из-за фамилии будет особо пристальное внимание, и если не хочу особого отношения, надо брать псевдоним. В общем, представлялся поначалу Володей Пращуровым, а уже потом, если надо — называл настоящее имя.

— Погодите, — Венька возмущенно вскинул голову. — Это что получается, моя мама в любой момент может стать вдовой? Да вы чего, господа хорошие, издеваетесь?! Мало ей моего папаши, так теперь еще и второго хоронить? Она вообще знает, за кого замуж выходила?

— Но-но, полегче на поворотах! — совсем по-мальчишески ответил Володя. — Мой отец на рожон не полезет, смерти искать не станет. Но и в тылу отсиживаться — увольте. Спроси вон Кондратия Ивановича, задерживаются ли в армии потенциальные суицидники. Знает ли мама? Да, знает. С самого начала знала. Отец с ней и познакомился-то во время выполнения какого-то задания, и она сначала была на его «Ласточке», вместе с командой, и только через несколько месяцев добралась до нашего городка. Кстати, и она тоже «с нашего берега Черты». А ты не знал? У нас и остались ее родители, две сестренки и брат. Кстати, мамины родители работали на НИИВА, были разведчиками, и после очередного задания долгое время считались без вести пропавшими, скорее всего погибшими. Они и не позволили бы своей Катеньке выйти за Кушакова. А ее единственный брат, дядя Саня, которому тогда едва стукнуло шестнадцать, растерялся, вообще не понимая, как теперь обеспечивать сестер, что делать с родительскими долгами, и как жить дальше. Кушаков и ему голову заморочил, уверил, что Катя с ним ни в чем нуждаться не будет, и парнишка поверил, в чем потом себя долго винил. К счастью, вскоре после отъезда мамы, ее родители нашлись, брат и сестры были в порядке, и потом они все очень радовались маминому возвращению. И уж точно не желали для нее повторения кошмара, так что отца моего, прежде чем позволить на ней жениться, экзаменовали долго.

В общем, после этого рассказа Слава уже даже не удивилась тому, что и война была, самая что ни на есть настоящая. Мир «по ту сторону Черты» условно делился на три части — Земщину, Опричнину Грядущего и Опричнину Сказаний. В первой части господствовал реализм. Там находилась и Земля Санникова, оттуда были родом Вспышкины. Вторая треть представляла собой приют научной фантастики во всех ее видах, и оттуда происходили Буревестники. Отсюда и любовь Володи к летному делу и его исключительный талант во всевозможной технике и механике. Ну и в третьей части господствовали мифы, легенды, сказки и всевозможное волшебство. Там остались друзья Альки. Так вот, война была в Опричнине Грядущего, и, как и следовало ожидать, с инопланетянами. И Володя действительно был дважды ранен, а Алька побывала в партизанском отряде. Они действительно неоднократно спасали друг другу жизнь. Это была не сказка, не бред, не игра. А еще — стало понятно, почему шла впереди именно Алька. Проход через болото действительно могли чувствовать только те, кого называли Белыми Галками. Чаще всего — дети и подростки, либо жившие возле самой базы «ивняков», либо с той стороны Черты. Такие, как Алька.

Кстати, Анна в детстве как раз и была такой Галкой, но в восемнадцать лет нужно было выбрать, на каком берегу пограничной реки Черта ты будешь жить. Если б она осталась там, где были родители, уроженцы тихого городка в Земщине, специалисты по истории русского дворянства, где оставались друзья, Михаил, наконец — талант бы остался. Но она выбрала другой путь, и к девятнадцати годам поняла, что больше не сможет пройти по Гати. Анна и теперь-то была не уверена, что дойдет даже по Алькиным следам. Поэтому Володя и решил для надежности включить оборудование. Когда Михаил увозил детей, она потому и не ушла, что была уверена — только задержит, помешает, но не дойдет. «Правило восемнадцати лет» сработало, а исключение из него только одно — бессознательное состояние переходящего или реальная угроза его жизни. То есть раненого или больного перенести можно в любом возрасте, ребенок пройдет, а взрослый на своих ногах — уже нет. Если, конечно, он не смертельно болен или если за ним не гонятся с оружием. И то не факт, что дорога откроется.

От подобных откровений голова просто шла кругом. Слава недоуменно оглядывалась, пытаясь уловить во взгляде Володи или Анны хотя бы тень насмешки, хотя бы намек на то, что это розыгрыш. Но нет, они были серьезны. Веньку этот неожиданный побег, да еще и разговор с Алькой, на которую он чуть ли не молиться был готов, измотал настолько, что парнишка просто заснул, где сидел. Кондратий Иванович тоже пристроился на одной из лавок, вытянул ноги, да так полусидя и задремал. Алька свернулась на печке, укрывшись курткой. Анна пока еще хлопотала, убирая посуду, Володя куда-то ушел, а Славке казалось, что она и глаз-то не сомкнет. Но это ей только показалось! Девушка, вроде, на секундочку моргнула, а открыла глаза — уже утро. А она лежит на печке, укрытая Володиным пальто.

Глава 9. Вперед, в неизвестность!

На рассвете все и было закончено. Володя и Алька вставили в прибор недостающие запчасти (те, без которых оборудование было бесполезно, и которые ученые увезли с собой), настроили оборудование. Все как-то странно загудело, Славке на секунду показалось, что она как будто сознание потеряла, не понимает, где верх и где низ, и не то падает, не то летит — и все было уже закончено. Сначала она подумала, что прибор не сработал. Те же развалины, над которыми не властно время, тот же лес и то же болото… Ан нет, не то же. Деревья куда толще, и больше хвойных пород, чем лиственных. Линия берега у болота другая. А еще — там, где в их мире оставался город, здесь было совсем другое поселение. И их там уже ждали.

То, что происходило следующие несколько дней, Славка и рада была бы вспомнить, но событий было так много, что они как будто слились в один большой разноцветный узор, как в калейдоскопе. И самая яркая картинка — дорога к городу и то, как Анна, едва увидела крепостные стены, бессильно рухнула на землю. У нее словно ноги подкосились, и сил хватило только на то, чтобы отвернуться, пряча слезы. Кондратий Иванович даже не сразу понял, думал, она ногу подвернула. Веньку придержала Алька, что-то вполголоса объясняя. Слава, честно говоря, растерялась, а Володя немного неуклюже обнял сестру, присел рядом, пытаясь успокоить, но она только отрицательно помотала головой. С силами собиралась? Наверное, потому что когда Анна выпрямилась, лицо ее было уже спокойным и сосредоточенным, и глаза сухие, не красные. Она даже сказала, что действительно просто споткнулась, только по встревоженным взглядам Володи и Альки, Слава поняла, что все не так просто. К тому же она видела, как Володя прикусил губу, тщетно пытаясь оставаться спокойным, и как-то по-мальчишечьи беззащитно шептал: «Анчутка, сестренка, ну все же хорошо? Ты смогла. Ты справилась. Ты дома. И никакой Костя… прости, прости. Больше не буду. Пошли, дети заждались». Алька тоже явно что-то знала, потому и встала как часовой, чтоб никого к командиру и его сестре не подпустить.

А потом они пошли дальше. Венька восхищенно глазел по сторонам, и Алька едва успевала отвечать на его вопросы. Кондратий Иванович не выпускал из рук оружие, но тоже восхищенно осматривался. Володя подал руку Славе — «чтобы не отстала, здесь потерять друг друга ничего не стоит». У Анны глаза горели, и Славе показалось — да что там, она готова была руку на отсечение дать! — что она уже не чаяла увидеть это место, которое явно было ей знакомо и дорого. И Слава ее, пожалуй, понимала.

Сначала они вышли из леса и оказались в поле. Над головами еще почти по-летнему ярко-синее безоблачное небо, солнце уже припекает, а до самого горизонта — золотое море каких-то злаков. Слава не могла сказать, рожь это, пшеница, овес, или что-то другое. Только могла заверить, что здесь очень красиво и что на дворе далеко не октябрь, а скорее — середина августа.

Да, их действительно ждали. Не успели Слава и Венька прийти в себя, как Кондратий нахмурился и начал было прицеливаться, но Володя отрицательно покачал головой и опустил ствол его ружья к земле, сбивая прицел. К ним со стороны старинной крепости стремительно приближались всадники. Да, самые настоящие всадники в настоящих доспехах и верхом на живых, и очень, надо сказать, ухоженных лошадях. Буквально в считанные минуты крохотный отряд был со всех сторон окружен, и Слава на секунду даже забеспокоилась, как бы кто-нибудь из лошадей не наступил ей копытом на ногу, настолько близко они стояли. Но Анна с облегчением выдохнула, и смотрела почти весело. С Алькой один из всадников уже вполне по-дружески болтал, свесившись с седла, и было видно, что они давно и хорошо знакомы. Володя вполголоса что-то сказал предводителю, и тот, спешившись, снял шлем и оказался совсем молодым, немногим старше самого Володи.

— Ну здравствуй, Арсений! Узнаешь? — Володя улыбнулся собеседнику, погладил по шее лошадь, и вообще держался так, словно окружившие их вооруженные люди ему давно знакомы.

— Спрашиваешь! — молодой человек с едва пробивающимися усиками и бородкой, русоволосый и дотемна загорелый, казался настоящим богатырем, которому даже кольчуга слегка узковата в плечах. — Тебя да не узнать! Был Зеленый, да вышел весь. Теперь вот Буревестник-младший, он же командир «Журавликов»! Слушай, ты же вроде не из «зовущих»? Какими судьбами?

— Да знаешь, старые долги отдавал, — голос был странно-безмятежным, словно и не были они окружены. — А ты-то как здесь? Вроде, тебя в «Золотые кортики» переводили, а ты опять в дозорных?

— Да решил вот стариной тряхнуть. Позавчера приехал и у воеводы напросился в дозор. Сколько воды-то утекло, а? Мы ж, почитай, с самой войны не виделись. А ты здорово повзрослел, Севка, можно было и перепутать.

— Потому и спросил. Сеня, а как там наш Сочинитель? Нормально добрался? А то что-то связь барахлит.

— Ну да, вчера днем еще с какими-то детьми пришел, — недоуменно ответил Арсений. — И со связью проблем не было. Хотя погоди! Нет, точно, что-то вчера барахлило, как раз твой отец поехал разбираться. Все хорошо, не волнуйся. И у нас все тихо, никаких нарушителей, тьфу-тьфу-тьфу. На Перекрестке все спокойно, у вас тоже. А у Старого города да, мавритяне пошаливают. Там усилили наблюдение, почти всех наших согнали. Никак опять прорыв готовят. Ну, не буду задерживать. Отцу привет! И передай Сочинителю, что он обещал моей сестренке. Так что пусть и не мечтает увильнуть!

Отряд так же легко и быстро перестроился обратно в цепь и как-то удивительно быстро скрылся из виду за невысокой полосой кустарников. Венька и Кондратий удивленно переглянулись и посмотрели на Володю с почти одинаковым недоверием:

— Это что сейчас было? — озвучила их вопрос Слава.

— Это был дозор, — пояснил Володя. — Да не смотрите вы все на меня так! Старинный тут только антураж, на случай, если границу перейдет кто-то из прошлого. А на самом деле у них на кольчугах специальные пояса, которые держат ничем не пробиваемое энергетическое поле. Это ребята из исторического клуба, они со мной сейчас так нормально разговаривали. А с любым пришельцем из прошлого будут так же свободно говорить на языке его эпохи. С Арсением Белозеровым мы в одном классе учились, пока его родители не переехали в Земщину куда-то на самую окраину, на окраины Дикого Поля во домонгольские времена. Так что летом он жил в одиннадцатом веке, а зимой оказался в двадцать третьем, потому что нас как раз тогда на практику в Опричнину Грядущего отправили. Так и живем. Да ладно вам, привыкнете!

— А кто такой Сочинитель и что он его сестре пообещал? — прищурился Венька. — Раз уж у вас все такое разновременное. И кто такие «золотые кортики»?

— Сочинитель — это Михаил Юрьевич Иволгин, Анин муж и мой названный брат. Откуда прозвище — пояснять надо, или сами догадаетесь? Да, именно, в честь Лермонтова и из уважения к профессии. Сестре Арсения девять лет, обещал он прийти к ним на классный час и рассказать о своей работе. Интересно детишкам посмотреть на живого военного корреспондента, да и патриотическое воспитание никто не отменял. Золотые кортики — это элита нашей кавалерии. Они патрулированием не занимаются, их отправляют уже по ту сторону Черты в те места, где наша разведка подозревает скорое вмешательство мавритан. Еще вопросы будут? — Володя говорил как-то странно, словно не мог дождаться, когда уже от него отвяжутся и можно будет продолжить путь.

Крепость оказалась куда дальше, чем можно было подумать, и куда больше, чем Слава ожидала. В воротах, наверное, могли бы разъехаться два камаза с фурами, а по стенам можно было бы пускать неширокое шоссе. Или это только так казалось? Слава не могла точно сказать, слишком уж она была потрясена увиденным. Тем более, средневековая перед ними была только стена, за ней скрывался город, в котором смешались стили и эпохи. Непривычные дома, странный транспорт, диковинно одетые люди, странные вопросы. Они проходили и мимо деревянных домов, словно кружевом покрытых резьбой, возле которых была деревянная же мостовая, мимо дворцов, по гранитной мостовой возле которых гарцевали всадники и ездили экипажи. Мимо небоскребов, к которым подлетало нечто, похожее на флаер из фантастического романа. Были и почти инопланетяне, и явно какие-то сказочные народцы. Алька назвала это место Перекрестком, сказала, что здесь встречаются жители всех трех частей Царства, и вообще здесь можно ходить неделями, не покидая «эпохи данного сюжета» просто быстрее и удобнее идти напрямик. И правда, быстро. Слава, когда они дошли до простого деревенского дома, возле которого стоял знакомый Володин мотоцикл, посмотрела на часы. Шли они от силы полчаса, хотя казалось — куда дольше.

Потом была встреча с бабушкой и дедушкой, которые вовсе не выглядели удивленными, словно бывали здесь раньше. А скорее всего, так оно и было. Алька потом показала дорогу, которой сюда приводили жителей деревни — ничего примечательного. Ну, поле. В поле встретили какие-то верховые, уточнили, куда и зачем идут. Привели к развалинам крепости, за которым — обычный город, каких по всей стране очень много. Ну есть старинные дома, но есть и многоэтажки, ходят автобусы и ездят машины. Иногда самолеты пролетают. Город как город! И не слишком древний, и не слишком современный. И люди тоже самые обычные. Хотя, пожалуй, нет. Люди, даже случайные прохожие, который видишь первый и последний раз в жизни, были как будто душевнее. Не было здесь ни давящего равнодушия больших городов, ни какой-то тени обреченности городов малых. Здесь охотно помогали и откликались, не было ни раздражительности, ни агрессии. Да, пожалуй, в первую очередь, люди были спокойнее. Они точно знали, что не останутся со своей бедой один на один, их не бросят, они кому-то нужны, они могли заниматься тем, что им нравится, а не бросать все силы на выживание. А еще — чувствовалось в самом воздухе, которым здесь дышали, что закончено какое-то большое дело, и что каждый чувствует свою причастность к этому чему-то, а потому не боится трудностей, не стыдится себя и своих близких.

Слава восхищенно и неверяще смотрела по сторонам, прислушивалась к разговорам, и все не могла поверить, что это на самом деле, не сон. Кстати, дед и бабушка неожиданно нагрянувшей в гости внучке искренне образовались, но как будто и не знали ничего о ее похищении. Гости через порог так и не переступили, деликатно ждали на улице. И когда Слава выглянула, позвать их хотя бы поужинать или вместе с Володей проводить всех по домам, выяснилось, что Алька уже убежала к родителям. А Володя тем временем неуверенно сказал, что их дом совсем рядом, и если Венька еще хочет увидеть маму… Тот как-то враз оробел, вцепился в ручку калитки, ведущей на участок славкиных родных:

— Погоди! Ну как я в таком виде? Надо хоть в порядок себя привести! Мама и так-то, наверное, не узнает, но таким чучелом, измазанным в болоте… Не хочу!

— Да что ты, в самом деле? Видел бы ты, в каком виде мы с отцом возвращались! — Володя, кажется, ничего не понял.

— Вам можно, вы же не Кушаковы, — Венька как-то сразу стал похож на замерзшего взъерошенного воробушка. — А мне стыдно показаться перед дамой в таком виде.

— Слушай, ты, барчук недобитый, — Володя демонстративно стал закатывать рукава. — Ты вообще понял, что сказал? Значит, спутницы наши для тебя не дамы? Они, значит, второй сорт, да? Голубая кровь взыграла? Значит, в сапогах заляпанных и рубашечке ненакрахмаленной показаться стыдно. Кушаковы вы! Еще скажи Ушаковы! А где ты был, такой почтительный, когда твой папаша мою маму бил и унижал? Что, заступиться сложнее, чем тут из себя благородного корчить? Или для тебя ударить женщину не зазорно? Из дома ее выставить не стыдно, и на произвол судьбы бросить — тоже? Она ведь не дама, да? Куда стыднее, что у штанов коленки грязные, чем что душа насквозь прогнившая. Ну, а мы люди простые, дворянским воспитанием не обремененные. Так что я тебе сейчас по-простому, по-мужичьи объясню…

— Володя! — Анна добавила в голос металла, и даже внешне стала как-то выше и величавее. — Прекрати немедленно! Неужели не видишь? Он огрызается просто потому, что взволнован. И что он мог-то тогда? А нас защищать не надо. Я знаю, что не дворянка, и горжусь этим. Алька тоже. Слава? Ну, она ведь умная девушка, должна понимать, что ее никто не хотел оскорбить? Да, сейчас мы для вас не дамы, а товарищи по оружию, и стесняться своего вида перед нами попросту глупо.

— Аня, — Володя смотрел на нее почему-то снизу вверх, будто опять стал младшим братишкой, и говорил так убежденно и уверенно, что Слава невольно прислушивалась к каждому слову. — Он мужчина, в конце-то концов! Не ребенок уже. Я был таким же, когда ты уходила. И заметь, тебя не выгоняли, а отпускали. Ты шла, зная, что в любой момент можешь вернуться, и не куда глаза глядят, а поверь, по своим каналам отец все десять раз перепроверил, и знал про всех твоих будущих соседей, про всех учителей и однокурсников. Ты уходила не потому, что была лишней, а шла навстречу мечте. Может, ты не знаешь, но мы с Мишкой первое время за тобой наблюдали, и если б хоть один волосок с твоей головы… Да одно твое слово, и я ушел бы следом! И любому твоему обидчику так бы накостылял, мало б не показалось! Ты знаешь, папа тебя всегда любил, и до сих пор любит, как не всякий отец родную дочь. Но если б только он, или профессор Истоков, или Мишка хоть слово бы о тебе дурное сказали… Да мне плевать было бы на последствия для себя! Пусть себе шкуру спускают! Но я бы знал, что ответить! И когда я узнал, где тебя искать, когда увидел этого… извини, в общем Константина, думаешь я хоть на минуточку подумал, как я буду выглядеть, наглажена ли рубашка, начищены ли сапоги, целы ли стрелки на брюках? Да плевать! У тебя голос был грустный, я в окно услышал, и все стало абсолютно безразлично. Тебя обижают! Да, хотелось быть красивым. Хотелось быть в твоих глазах не маленьким ребенком, с которым ты нянчилась, а взрослым солидным юношей. Но знаешь, в тот момент я на секунду представил, что пока я тут прихорашиваюсь, этот гад может на тебя голос повысить — и все стало неважно. Да, я был чуток постарше. И когда этот молокосос полдороги меня обвиняет, что мы могли обидеть маму — я еще мог понять. Сам бы так подумал. Но когда он, вместо того, чтобы разбираться с воображаемыми обидчиками мамы, начинает мне тут про грязные сапоги говорить! И это после того, как я своими глазами видел у мамы синяки, которые в присутствии бати получить не могла в принципе! Извини, но считать человеком того, у кого такие приоритеты, я не могу!

— Да не руби ты с плеча, Николаич! — вмешался Кондратий Иванович. — Он пытался защитить мать. И мать, и память о ней. И поверь, ему доставалось после этого так, что всю охоту спорить могли отбить. У парня ничего не осталось, кроме привычки держать лицо. Он, наверное, и не верит, что Катерина его еще помнит. И боится, что окажется не нужен даже ей. Ты сильный, ты с детства знал, что тебя любят. А у него ничего этого не было. Будь снисходительнее.

— Угу, — Володя зябко передернул плечами. — Любят, как же! Хороша любовь! Ну да речь не о том. Я к маме. Она нас со вчерашнего дня ждет, и дольше заставлять ее волноваться не хочу и не буду. Уговаривать тоже. Хочешь — пошли со мной. Будешь дальше не пойми что изображать — сиди здесь. Вернусь через полчаса, отведу вас обоих в общежитие. Хорошо, Алька ушла, не слышала, что ее так называемый друг заявляет! Хотя она ведь для тебя не дама, стесняться нечего, да? Слава, Аня, простите за несдержанность. Честь имею откланяться!

Он развернулся, как на параде, щелкнул каблуками. Видимо, слова Веньки настолько задели, а живое обычно такого сдержанного и спокойного Володю, что он и правда мог сейчас наговорить или сделать что-то, за что потом будет стыдно. Вот и ушел не оглядываясь. Венька сомневался не больше минуты — припустил следом, уже на ходу пытаясь стряхнуть с одежды налипшую грязь. Кондратия Ивановича пригласили дедушка с бабушкой Славы, а сама она с Анной пошли следом за новоявленными сводными братьями. Слава немного волновалась, но подруга только махнула рукой:

— Не бери близко к сердцу, он вспыльчивый, но отходчивый. Всегда таким был. Если что, он еще перед дядей Колей за братишку заступаться будет. Просто тема больная. Он очень к Катерине привязался, вот и боится, что ее кто-то обидит или расстроит. Ну, не будем им мешать. Все уже в порядке, смотри сама!

Анна махнула рукой, и Слава, взглянув в том направлении, увидела, как Володя толкает упирающегося для виду Веньку к дому, где играет с маленькой девочкой женщина с портрета. Она и правда почти не изменилась по сравнению с фотокарточкой, которая стояла у Анны на столе. Те же длинные волнистые волосы, которые так похожи на яркое пламя. Та же гибкая стройная фигура. Та же спокойная уверенность и довольство в позе и жестах. Видно, что она дома, что любит и любима, и что искренне рада видеть сына. Володин неуверенный оклик: «Мама? Мам, я вернулся!» утонул в ее радостном: «Севушка, сынок! Живой». Славе даже показалось, что так же встречала его когда-то Анна. Радостные объятия, неверящие, счастливые слезы. Потом она удивленно всплеснула руками, бросилась к Веньке, который уже хотел тихонько, по стеночке уйти за калитку. «Венька? Господи, откуда?! Неужели нашелся?!». И снова объятия, какие-то неслышные отсюда вопросы, слезы, которые смахивали с ресниц, но они снова упрямо набегали на глаза. Володя уже занялся сестренкой и ее расспросами, когда в люльке на крыльце запищал младенец. Катерина, конечно, отвлеклась на ребенка, потом все пятеро отправились в дом. Но сомнений не оставалось — они найдут общий язык, и справятся со всеми своими сомнениями и страхами, как бы ни было сложно. Они дома.

— Ну вот и все. Видишь, все наладилось! Не будем мешать, ладно? Нам пора, — Анна легонько потянула Славу за рукав. — Пошли. Володя, как и обещал, вернется за Кондратием Ивановичем, и отведет его в общежитие. Не бойся, не забудет. А я уже и сама домой хочу. Заглянешь посмотреть, как мы тут живем?

Конечно, Слава пошла навестить подругу! И Вейку с Татой повидала, и дом посмотрела. А вечером еще и познакомилась с тем самым знаменитым военным корреспондентом Михаилом. Он, видимо, как раз вернулся из очередной командировки и немного берег правую руку. Не то ранение, не то трещина в кости, Слава не знала, да и спрашивать постеснялась. Кстати, ее первое, еще от портрета, впечатление оказалось верным, Михаила действительно любят дети, и сам он и правда заботился об Анне, и жена рядом с ним как будто расцвела. Кстати, тогда Слава и услышала, чего именно так боялась подруга.

Оказалось, что отец Анны, профессор Иван Истоков, был родом как раз из этих краев, «с этой стороны Черты», как здесь принято говорить. Он специализировался на истории русского дворянства, и долгое время постоянно жил в прошлом. Иногда в девятнадцатом веке, иногда в восемнадцатом. Дальше эпохи Петра Первого, правда, заходил редко, но случались командировки и в совсем уж седую древность. Его жена тоже была историком, только она больше занималась историей образования в России, а еще — историей благотворительности и биографиями меценатов. Так что ездили они по эпохам вместе. Только когда Аня была еще совсем крошкой, профессор собрался писать диссертацию, для которой ему нужны были материалы, которые можно найти только «за Чертой». Но, поскольку в прошлом он работал либо в усадьбах, либо в монастырях, и от городского шума порядком отвык, поселился профессор в деревне, и так ему там понравилось, что он переехал туда на постоянное место жительства. И жену с дочкой оставил именно там. Только в командировки изредка уезжал. Так что в детстве Анютка и знать не знала ни про Черту, ни про путешествия во времени. А как иначе? Вдруг ребенок проболтается? На слишком живую фантазию все не спишешь…

Но лес и книги тянули девочку со страшной силой, и она, несмотря на недовольство родителей, могла бродить по окрестностям сутками, и почему-то «чувствовала» местность. В ней постепенно просыпался талант так называемой «белой галки», той, что умеет находить дорогу с одной стороны Черты на другую. И однажды Аня его нашла. Нечаянно. И сама перепугалась такой находке, тем более, что получилось-то глупо. Начитались книжек, наслушались сплетен о страшном институте временных аномалий и решили доказать, что его не существует. Специально нарушили все запреты, все правила техники безопасности. Ну и угодили в ловушку, из которой смогла выбраться только Анютка. И то зимой, на сломанных лыжах, за много километров по глухому лесному бездорожью она вышла не домой, а на Перекресток. Хорошо еще, в ту его часть, что относится к Земщине приблизительно конца двадцатого века! Там, конечно, на помощь взрослых отправили, детей спасли. Но Аня все равно почувствовала неладное, поняла, что попала в прошлое. Да еще и простудилась и долго болела. Думала, что это ей примерещилось.

Именно тогда Аня Истокова и познакомилась с Мишкой Иволгиным. Они были почти ровесниками, только он жил «по другую сторону Черты», и воспитывался строгой бабушкой, потому что родители однажды не вернулись с задания. Он-то и рассказал и показал новой подружке все, что знал про НИИВА, про Черту и Земщину и обе Опричнины. И про то, чем на самом деле занимаются профессор и доцент Истоковы. Аня тогда поговорила с родителями начистоту, хотя и опасалась, что они попросту сочтут, что дочка сошла с ума. А они вместо этого забрали ее с собой в Земщину. И следующие несколько лет Аня прожила в далеком конце восемнадцатого века, в небольшой дворянской усадьбе. Подружилась с соседями — титулованными дворянами боковой ветви на всю Россию известного рода. Даже подружилась с их детьми, и нередко впутывалась с ними вместе в захватывающие и кажущиеся невероятными приключения. А еще, конечно, с ними рядом был верный Мишка. Как он ее отыскал — Аня и сама не знала, но была счастлива, что он рядом. Вместе они бродили по окрестностям, вместе открывали новый и такой интересный мир. Ох, сколько всего интересного с ними происходило, сколько потрясающе красивых мест они повидали, со сколькими интереснейшими людьми познакомились! А потом профессор Истоков сказал, что в очередную командировку он дочку взять не может. Он и раньше частенько оставлял ее одну, тем более на Перекрестке или в одном из городков Земщины. А тут и вовсе родители стали исчезать на несколько месяцев. И разлуки с родными становились все чаще и все дольше. Зато в ее жизни появились новые соседи — отец и сын Буревестники. Как ни странно, но именно с ними у Анны сложились даже более близкие отношения, чем с родными. Дядя Коля всегда, или почти всегда понимал ее, как никто. И она его тоже. А Володька и вовсе был как родной братишка.

А Мишка… Лучший друг, заботливый брат, надежный защитник, он казался чем-то настолько постоянным, настолько родным, что казалось, так будет вечно. Она сама не понимала, что значит та теплота, то полное доверие и то ощущение дома. И он своих чувств никак не называл. О любви не говорили ни разу. О чем угодно — о прошлом и планах на будущее, друзьях и врагах, страхах и надеждах, но не о любви. Аня знала, что Мишка пишет стихи и была их первой слушательницей, первой читательницей и редактором его статей, рассказов и повестей. Роман только первой прочесть не успела. Мишка дописал его уже в девятнадцать, и Аня увидела его уже опубликованным. Знала, как много для значит для ее друга детства, чтоб его ждали и в него верили. Писала ему и на ту сторону Черты, и потом — в горячие точки. Читала все его статьи и слушала все репортажи. Но окончательно поняла, как много значило для нее его ненавязчивое, но надежное и оберегающее от всего дурного присутствие только когда потеряла. Когда поняла, что Константин совсем другой, что не будет ни того полного взаимопонимания, ни защиты, не заботливой нежности. Уже никогда. Оставались лишь воспоминания и смутная надежда, что Вейка вырастет хоть немного похожим на Мишку и на тех ребят из соседнего поместья.

А возвращения быть не могло. Поскольку Анна, как и положено, в восемнадцать окончательно определилась, на какой стороне Черты жить, то примерно с девятнадцати лет она уже не имела права сюда возвращаться. Как-то получилось, что вся «умная техника», оставленная «ивняками» несколько десятилетий назад, ее теперь воспринимала как чужачку, и перейти Черту она, когда-то знавшая эти болота как свои пять пальцев, физически не могла. «Кружило», происходили те самые помехи со временем, становилось физически плохо… В общем, Анна почти смирилась, что назад, к родителям и сестренке с братишкой дороги больше нет. Потом появился Михаил, но ни с ним, ни с Володей она и полпути пешком преодолеть не могла. Это при том-то, что Анна еще в семнадцать обещала Михаилу, что вернется, если что-то пойдет не так, и если на той стороне Черты она будет несчастлива. Даже день назначила — один из праздников на Земле Неведомой. Дело было на традиционном выпускном, с которым было связано много красивых обычаев и примет, и который Славе клятвенно пообещали показать «вживую», если только она задержится в этих краях. Анна обещала вернуться не всерьез, а Михаил, хоть и понимал это, все равно ждал. Каждый год специально на это время приезжал на побывку, уходил в лес возле Перекрестка, бродил по их общим заповедным местам. Не то вспоминал, не то надеялся. Каждый год, долгие семь лет, не меньше. Узнавал, как она там, «за Чертой», но пока была надежда, что это ее выбор, что Анна любит Константина и счастлива с ним, не вмешивался. Потом была командировка на два года, и едва Михаил вернулся, он решил своими глазами посмотреть, как она там. За Чертой встретил Володю, узнал, как дела обстоят на самом деле. Тогда и начал ей, чем мог и умел, помогать, поддерживать, был рядом, когда Анна в этом больше всего нуждалась. Они и сами бы не сразу вспомнили, как и когда эта поддержка переросла в более нежные чувства, когда они поняли, что вообще-то любили друг друга уже давно, еще со школы, просто сами этого не понимали. А тут война. Поженились, и он ушел на фронт. Понимал, что лучше бы ее в заповедник перевезти, но, раз не получилось, сам же запретил экспериментировать без него. Мало ли, куда тропа выведет! А ну как прямиком в лапы врагов?!

Потянулось мучительное время ожидания, когда Анна решительно не знала, чем себя занять. Местные-то даже не догадывались, что где-то там, за рекой, идет война. Нет, о том, что у Анны муж в «горячей точке» знали, сочувствовали, но понять не могли. В школу ее не брали — декретный отпуск, да и сама Анна Ивановна (теперь уже не Истокова и не Родникова, а Иволгина) понимала, что не справится. А дома — сойдет с ума от беспокойства. Вот и связалась с филиалом института, читала там лекции для заочников, вела кружок, помогала готовить праздники. Потом Володя и Михаил вернулись. Они снова попытались нащупать тропинку — какое там! С детьми Михаил прошел без проблем, а с Анной — никак. Застряли и «закружили» оба. Потому и пришлось идти не володиным коротким путем, а в обход, к оборудованию и развалинам. Так что она была морально готова к тому, что или оборудование вовсе не сработает, либо перенесет всех, кроме нее. Потому и не верила своему счастью, тому, что вернулась домой. Туда, где прошло отрочество и юность, где остались друзья и родные, где она могла чувствовать себя живой и настоящей. Почему все получилось — Анна и сама толком не знала. Думала, оттого, что ее на то стороне больше ничто не держало. А может, и правы были слухи, и дойти ей помог еще не рожденный ребенок. Или дело было в реальной смертельной опасности. Тяжело больных или раненых, особенно в бессознательном состоянии, как и тех, кому грозит смертельная опасность, граница пропускает. Как бы то ни было, Слава наконец-то выдохнула спокойно, понимая, что теперь она за подругу спокойна, и собиралась уже домой, точнее — разыскивать, где здесь остановились ее дед и бабушка.

Однако уйти она не успела. В домик вместе с Володей зашел еще один незнакомый мужчина. Кажется, тот самый, которого Слава видела на фотографии рядом с Катериной, Венькиной матерью. Он оказался внешне почти ни чем не похож на Володю, кроме, разве что жестов и мимики. Но то, что это — отец, чувствовалось без слов. Как и то, что Анна очень рада увидеть «дядю Колю», и тот расспрашивает ее почти по-отцовски, рассказывает о каких-то общих знакомых. И снова, Слава толком не понимает, о ком речь, большую половину имен и событий просто пропускает мимо ушей.

— Анчутка, а теперь посмотри на меня, — вдруг прервал он разговор, и Слава тоже невольно отвлеклась от рисунка, который делала для Вейки и Таты, и посмотрела на подругу. Та немножко побледнела.

— Дядя Коля, если вы тоже о Кушакове, то это дело прошлое. Я ошибалась, и за свою ошибку заплатила сполна. Впрочем, все оказалось к лучшему, разве не так?

— Не так, девочка. Совсем не так, — Николай Алексеевич прошел по комнате, подошел к окну, и, глядя на улицу, спросил: — Что он тебе наговорил тогда? Чем запугал? А я-то, старый дурак, думал, что ты действительно влюбилась, и наш городок для тебя слишком мал и скучен… Хорош друг, в двух шагах ничего не разглядел!

— Дядя Коля, вы что же, думали, что я просто сбегаю, как Раиса? Что бросаю вас всех просто потому, что мне так захотелось? — у Анны прервался голос. — А я-то думала… Дядя Коля, но я ведь — не она! Я бы вас никогда не бросила!

— А ты и не бросала. Доченька, это нормально, когда дети уезжают и устраивают свою жизнь не там, где жили родители. Я не имел права ломать тебе жизнь и требовать остаться. Ты и так слишком много сделала для нас с Севкой. Я вообще не представляю, как бы без тебя справился…

— Дядь Коль, — жалобно протянула Анна. — Это еще кто без кого бы не справился! Да я на седьмом небе была, что нашелся хоть кто-то, кому я интересна, и кто может найти на меня время! Я бы без вас обоих давным-давно на стенку бы полезла от одиночества! И вы же меня как никто понимали! Да у меня и в мыслях не было!..

— Тогда почему? Что на самом деле случилось десять лет назад, Аня? — оба, кажется, напрочь забыли, что в комнате присутствует еще и Слава, и сама девушка затаила дыхание, боясь пропустить хоть одно слово. Вейка легонько подтолкнул ее в бок, и Слава продолжила рисунок, но вслушивалась в разговор еще более внимательно, чем раньше.

— То, чего и следовало ожидать, дядя Коля. Мавритане узнали, что я — белая галка, и поручили своим… скажем так, подчиненным меня устранить. Действовали довольно грубо, намерения были шиты белыми нитками. А я уж за семь-то лет кое-чему научилась. Вы сами помните, что мне звание не за красивые глаза дали, кое-что умела и могла. Четырнадцать атак отразила спокойно. Потом появился Кушаков. Поначалу я даже подумала, что этот франт мне не опасен. Расслабилась. А он принес от «мавритан» газеты из будущего и «перекрестку», показал возможные варианты будущего. По ним получалось, что вы не вернетесь с задания. «Ласточка» угодит в западню, и кто-то стопроцентно погибнет. А скорее всего, не вернется ни один из членов команды. А дальше, если только я вернусь, Мишка не доживет до двадцати семи. Вы же его знаете! Он всегда находит на свою голову неприятности! Или дуэль, или бой, или просто несчастный случай. Из сотни вариантов развития будущего в девяносто девяти вас не было в живых. Никого из тех, кто мне дорог. И меня поставили перед выбором — или я самоустраняюсь, причем со стопроцентной гарантией, что больше не вернусь по нашу сторону Черты, причем никто не будет знать истинных причин, или буду жить в вот таком будущем. Что мне оставалось? А такая гарантия — сами знаете, или присяга МАВРу, или — ребенок на той стороне Черты. От Кости я бы никуда не ушла. А дети… они не должны были унаследовать мои способности. Там, в МАВРе, специально «перекрестку» включали, мои способности не должны были передаться по наследству.

— Аня, — Николай Алексеевич устало и как-то потрясенно выдохнул, и крепко-крепко ее обнял. — Прости меня, Анютка, прости. Я не знал, что и до тебя доберутся! Если б только я знал! Ты ведь понимаешь, что это ложь? Мы бы выбрались, мы обязательно сумели бы выжить! А даже если нет — прятаться за твою спину — это подло, в конце-то концов!

— А если нет? Дядя Коля, вы ведь меня с детства знаете. Скажите, с вашим воспитанием смогла бы я жить, зная, что имела возможность — и не уберегла вас? Или кого угодно из вашей команды? Они все для меня как родные были. Я другой семьи почти не знала. И рисковать вами? Да мне ваша гибель потом полгода чуть не каждую ночь снилась! И Мишка… То как он на дуэли падает, то как его расстреливают из засады, то как взрывается его самолет. Если бы это случилось наяву — я не знаю, как бы это пережила! Я ведь люблю и всегда любила его. Ладно, довольно. Дело прошлое.

— Да нет, не прошлое. Ты ведь знаешь мое мнение, Анчутка. Не стоил тебя этот Константин! Он не видел и не ценил, какое ему досталось сокровище. Знаешь, я это еще на вашей свадьбе понял. А окончательно убедился в роддоме. Когда Вейку впервые на руки взял. Ну нет такой силы в наше время, чтобы удержать отца от того, чтобы взять на руки своего первенца! Если б он только любил…

— Дядя Коля, нас дети слышат. А я не хочу, чтобы они плохо думали о Косте. Плохой или хороший, он — их отец.

— А папой они зовут все-таки Мишку! И правильно, — сосед Анны добродушно усмехнулся. — Знаешь, а ведь он себя ведет почти как я когда-то. И не бойся, доченька, он вернется. К тебе он вернется откуда угодно, и что бы ни случилось. К тебе — и детям. Знаешь, я, может, и не самый лучший отец, и советовать не вправе, тем более тебе, но я тебе точно говорю — как ты — не Раиса, так и Мишка — не твой Константин. Отпусти прошлое, оно больше не повторится. И просто живи.

— Как вы? — Анна мягко улыбнулась. — Дядь Коль, а я ведь так вас и не поздравила! Вы ведь теперь очень многодетный отец. Четверо уже, да? Володька, Венька, Надюша… А меньшого как назвали? Как вы хотели, Матвеем?

— Зачем? Матвей уже есть. Младший — Ванечка. А детей у меня все-таки пятеро, малышка. Старшая-то у меня — ты. И не вздумай возражать, обижусь!

Анна совсем по-девчоночьи бросилась к нему на шею, и Слава почувствовала, как глаза защемили. Как же хочется заплакать — а нельзя. Она слишком хорошо знала, каково это — чувствовать, что родителям как будто не нужна, что они вроде как есть, а в жизни твоей их и нет. Появляются только когда им что-то от тебя нужно. Больно, обидно, сердце разрывается от несправедливости. У Анны в детстве, кажется, было так же. Но у нее хотя бы есть такой вот дядя Коля, ставший родным, несмотря ни на что. И даже появление у него молодой жены ничего не изменило. Удивительные люди! Между Анной и Катериной ведь совсем небольшая разница в возрасте, а похоже, что ревности или вражды здесь нет и не будет. Слишком в большом восторге от «тети Кати» и Надюши с Ванечкой Вейка и Тата, да и Володя не позволит им враждовать. Какие они все-таки… Да, родные родители Анны сейчас в командировке, но «дядя Коля» обещал, что они приедут буквально завтра. Потом Анна, похоже, сказала, что в соседней комнате вообще-то гости, и Володин отец все-таки познакомился со Славой, протянув ей широкую ладонь:

— Николай Алексеевич Буревестник. Отец Володьки. Прошу прощения, мы слишком увлеклись беседой. Да, мой сын сказал, что в общих чертах вам обстановку разъяснил, но я хочу кое-что уточнить. Понимаете, милая барышня, мы, конечно, можем закольцевать время и вернуть вас ровно в то время, когда забрали. Можем даже чуть раньше, и вы вернетесь в общежитие ровно в тот момент, когда вас похитили. Но Кушаковы опасны, с ними лучше не связываться, и пока мы их не обезвредим, вам туда лучше не возвращаться. Мои ребята этим займутся вплотную. Скорее всего, за неделю справимся. Но на это время вам лучше отпроситься и у родителей, и в институте. Вы же не хотите, чтобы они волновались?

— Но как? — Слава вздрогнула. Родители. Правда, а вдруг они уже узнали про похищение? Что с ними будет?!

— Очень просто. Я могу настроить телефон, и вы им позвоните. Как будто бы сразу после бала. Сумеете? Скажете, что гостите у деда и бабушки, что они пригласили… на фестиваль, допустим. Что такое бывает раз в пять лет, посмотреть очень хочется. Договоритесь с ними, а потом придумаем, что вам с институтом делать. Но обещаю, мы сделаем все, чтобы вас не исключили.

И правда, через несколько минут Слава говорила по телефону с родителями. Конечно, она ни слова не сказала про похищение, про проблемы. Только про бал, про намечающуюся паузу в учебе, про новых друзей… В общем, отпросилась благополучно. Потом еще со старостой группы созвонилась, и с институтом вопрос тоже был решен. Казалось, все было хорошо, можно расслабиться и спокойно отдыхать.

Глава 10. В заповеднике "Полярное Сияние"

Время шло. Славе иногда казалось, что она уже очень давно живет по другую сторону Черты, хотя на самом деле не прошла еще даже неделя. И тем не менее, событий было так много, что она сама не была уверена, не снится ли ей все это.

Начать с того, что теперь Слава жила не просто по ту сторону реки Черта, а еще и по другую сторону Полярного круга, на маленьком острове, ставшем малой родиной не только для Альки, но и для Буревестников, Иволгиных, и многих других. И попала она туда не так, как это происходило бы в нашем мире — после месячного путешествия на поезде, а потом ледоколе, а прямым телепортом с Перекрестка. И это ее даже почти не удивило. В конце концов, оборудование на острове посреди болот тоже было телепортом! И ощущения оказались точь-в-точь такими же. Ей даже на ногах удалось устоять, хотя голова и закружилась.

Нет, там еще не наступила зима. «Грелка» Земли Санникова работала отменно, да и перенос во времени был специально сделан с небольшой погрешностью, так что Слава застала на большей части острова золотую осень. Едва начинался учебный год, еще не до конца был собран урожай, и природа поражала любого наблюдателя яркими красками, щедростью своих даров и мягкой печалью угасания. Нет, было еще достаточно тепло, и хотя дни уже укоротились, полярная ночь еще не наступила. Снег лежал на вершинах гор и на окраинах острова, там уже вовсю бушевали метели, а в центре, там, где селились обитатели заповедника, было еще уютно и почти по-домашнему тепло.

Оказывается, для новых поселенцев были заранее построены уютные деревянные дома, в которых можно было благополучно перезимовать, а если понравится — то и остаться навсегда. Да, они были скорее небольшими, но какими-то очень по-деревенски уютными. Слава первое время сильно удивлялась тому, что колодец может быть под крышей, дома — на сваях, а погреб нельзя устроить под полом, потому что там — вечная мерзлота. Не сразу, через несколько метров, но тем не менее. Она с огромным удовольствием пробовала настоящую строганину и другие домашние заготовки, которые никогда бы не попробовала дома. Например, варенье и мед здесь, на Севере, были особенно вкусны и ароматны. Да даже у яблок был какой-то странный привкус, цветы казались ароматнее, чем дома!

А еще ее поражало гостеприимство местных и их дружелюбие. Узнав, что Славка и ее дед с бабушкой приехали сюда на какое-то время, им сразу же посоветовали самый теплый дом, надавали множество полезных советов, притащили сотню полезных мелочей, которых могло не оказаться в «гостевом доме». Перезнакомились со всеми соседями тоже сразу, и их предупредили: если что-то будет нужно, заходите в любое время. Объяснили и зачем между домами натягивают канаты (во время полярной ночи, или когда с моря приносит туман (дальше к берегу в это время уже бушует пурга), видимость совершенно нулевая, и иначе, как наощупь по поселку передвигаться не получится). Рассказали, чем удобны местные унты и почему у всех местных зимой на правом плече обязательно крепится радио-маячок (если все же заблудишься и занесет снегом, найти прще и быстрее). Пригласили на ближайший праздник, посвященный окончанию рыболов-ного сезона и сбора урожая, а заодно пояснили, где что в поселке находится и к кому зачем лучше обращаться.

Поселок Потомкино был небольшим, но всем необходимым обеспечивал себя сам. Техники оборудовали специальные теплицы, позволяю-щие во время полярного дня снимать по два урожая, несмотря на морозы, так что фрукты и овощи были свои. Теплицы были настолько велики, что хватило место не только для грядок, но и для полей картофеля, ржи и пшеницы. Скотина и птица, естественно, была морозостойких пород — молоко пили в том числе оленье. Электростанция была, а вот полезные ископаемые почти не добывали, как и охота была запрещена. Заповедная зона. Работали здесь в основном ученые из нескольких НИИ, работники заповедника, и, конечно, моряки и летчики. Ну и пограничники. Неподалеку находилась граница Сонного Царства, откуда могли появиться самые разные пришельцы — из любых эпох или из любых воображаемых эпох. Слава своими глазами видела, как встречали в порту усталых рыбаков и тех, кто патрулировал прибрежную зону, как взлетали и приземлялись полярные летчики. Попадалась ей на глаза и новенькая школа, и корпуса научного центра. Больница, естественно, тоже своя. Как и библиотека, причем очень даже богатая, и компьютерный центр с доступом в интернет. Были и метеослужба, и радиостанция, и газета, и многое, многое другое. Да, этот мир был бы отрезан от «Большой Земли», если б не телепорт, который, к слову сказать, включали только в экстренных случаях или в штатном режиме раз в месяц на пару часов, то отсюда и не выбраться. Но жители ничуть не чувствовали себя обделенными. У них было достаточно и новостей, и важных дел, так что ни тени хандры, усталости или ощущения собственной ущербности Слава не заметила. Напротив, много молодых лиц, глаза которых горели энтузиазмом. Очень мало кто собирался уезжать навсегда, и уж точно — не оттого, что здесь не найдется работы!

А называли этот удивительный остров просто и незамысловато — «Земля Неведомая», она же «колхоз «Северное Сияние», она же — заповедник Земля Санникова. Да-да, та самая, которую считали не то никогда не существовавшей, не то исчезнувшей. На главной площади поселка Пращурка стоял памятник ее первооткрывателям, а в гавани на вечной стоянке остался «Геркулес», который и привел сюда первых поселенцев с Большой Земли. Естественно, не тот самый, но его точная копия.

Кстати, Алька была из Пращурки, как и Анна с Михаилом и их родня, а Слава Касаткина с дедом и бабушкой переехали в Потомкино, откуда были и Володя и Николай с Катериной. Там же, оказывается, находилась знаменитая больница, где обещали поставить на ноги старших Нахимовых, так что в деревне Алька и Венька встретили еще и Сашу Нахимову и Митьку Песчинкина, недавно усыновленного ее родителями. Документы пока еще оформлялись, так что пока у него осталась прежняя фамилия, но Олега Витальевича и Антонину Павловну Митька уже называл папой и мамой. Еще неуверенно, но все же…

Да, дорога была не только живописной, но и, возможно, опасной. И тем не менее, три километра между этими поселками совершенно не казались сколько-нибудь значительным расстоянием! Венька, например, туда бы каждый день бегал, но Алька иногда появлялась в Потомкино с самого утра. Появлялся там изредка и капитан Владимир Иванович Вспышкин, Алькин отец. Как-никак штаб и некое подобие военного городка находились именно в этой деревне! Здесь изучали результаты его экспедиций, здесь он отчитывался перед своим руководством, здесь готовил новичков и занимался экипировкой. Валентина Петровна, мама Альки, появлялась там куда реже. Как-никак, пятеро маленьких детей, да еще и работала она в начальной школе, как раз расположенной в Пращурке. Слава запомнила, что отец Альки и правда очень похож на повзрослевшего Володю, только он носит усы и бородку — прячет шрам на некогда обмороженной щеке. Голос хрипловатый, словно был когда-то сорван, но способен перекричать любую бурю. И если Володя все-таки как будто надломлен изнутри, то Владимир Иванович излучает уверенность и силу. Он из тех людей, за кем не раздумывая пойдут хоть на край света. И Слава примерно понимала, почему ему так завидовал тот таинственный Опричник, почему его так опасался Кушаков. И почему Венька, Саша и Митька смотрят на грозного отца своей подруги с таким боязливым восхищением. Альке было в кого быть такой, какой она выросла! И Володя не случайно взял именно имя капитана Вспышкина! «Тетя Валя» напротив была какой-то домашней. Она не только для своих не то шестерых, не то семерых детей, но и для всего своего класса была самой лучшей мамой! Доброй, заботливой, внимательной. Да, иногда строгой. Да, требовательной. И в этом она тоже напоминала Анну Ивановну, которую и была-то всего на пять или шесть лет старше! Так же с детьми ходила в походы, так же их увлекала учебой и умела так заинтересовать, что «за уши не оттащишь» с занятий. И красивая, да. Статная, горделивая, умная, и удивительно обаятельная. Как и ее дочь. Младшие Алькины братишки и сестренки, а так же соседские ребятишки тоже не раз и не два попадались Славе на глаза в обеих деревнях. Нет, они не мешались ни старшей сестре, ни ее гостям, ни вообще взрослым. Появлялись, что-то рассказывали или докладывали, и бежали дальше по своим делам. Они не боялись ни леса, ни дороги, ни чужаков. Любознательные, находчивые, самостоятельные маленькие исследователи, которые помаленьку открывали свою удивительную и такую красивую Родину. И да, они очень любили Альку. И если будет нужно, поступят так же, как и она, не струсят и не предадут. Это чувствовалось сразу, и ошибки быть не могло.

Если быть до конца честной, Слава и сама ходила в Пращурку с огромным удовольствием! Начать с того, что поселки были совершенно не похожи между собой. В Пращурке, где первоначально поселились первооткрыватели Земли Санникова, дома были старинные, дореволюционные. Еще советские довоенные. Были избы — как в окрестностях Новгорода, украшенные резьбой так, словно они кружевные. Купеческие постройки — двухэтажные, богатые дома, было даже одно подобие дворянского особняка. Был настоящий форт, защищавший походы к острову с моря. Были охотничьи домики, запрятанные в лесу. Каждый дом — произведение искусства! Вроде и разные архитектурные стили, а сочетались они просто идеально, создавая неповторимый ансамбль. Было видно, что попал в город-музей, не то в живую историю, не то в декорации приключенческого романа. Там только кино снимать! И природа живописная, а уж дома… Нет, конечно, в Пращурке были и настоящий музей («дворянская усадьба»), и школа («купеческий особняк»), и музей под открытым небом, и кое-какие хозяйственные посадки. Жили чуть поодаль, в новых домах, которые, тем не менее, вполне вписывались в окружающий пейзаж. В Потомкино дома были уже обычные, еще советские. Там как раз был научный городок, и даже такие дома были, будто их построили в далеком будущем. Но в Пращурке порой казалось, что история оживает, что стоит оглянуться — и встретишь людей, которые жили и сто, и двести лет назад, и даже раньше. Тем более, Алька пригласила новых друзей на исторический фестиваль, которым заканчивался обычно первый учебный месяц в местной школе.

Обычно это был концерт, реконструкция каких-то значимых событий истории освоения острова, и, конечно же, бал и фейерверк напоследок. А если учесть, что первый бал и у Славы, и у Саши с Алькой был в свое время испорчен, их друзья теперь настаивали, что второй должен пройти просто идеально. Следовательно, опять впереди был подбор платья и репетиция танцев. Тем более, у Славы был шанс, что Володя ее все-таки пригласит. Даже если ждать придется долго, и ее очередь настанет только после всех бывших курсанток, которые приехали на праздник, едва узнали, что их командир вернулся! А если потанцевать и вовсе не получится, Слава, конечно, расстроится, но не сильно.

В конце концов, дело ведь не только в танцах! Она хотя бы не воевала, не летала на опасные задания и не рисковала ежедневно тем, что или убьют, или покалечат! Не она ведь служила, рискуя не вернуться из полета, под командованием молоденького командира с такими ясными темно-синими глазами, не ее доставали из-под завалов или из покореженного звездолета! Они имеют куда большее право на танец, чем она!

Тем более, что внимание ей Володя как раз уделял, и немаленькое! И там, в родной деревушке, и здесь! Начиная с того, что это именно он проводил ее до нового дома и помог заселиться — вместе со своим отцом, Михаилом Иволгиным, Владимиром Вспышкиным, и еще несколькими крепкими молодыми людьми. Они быстро занесли в дом недостающую мебель, накололи дров и сложили их в аккуратную поленницу, настроили всю необходимую бытовую технику и показали где что находится и как чем пользоваться.

А утром после переезда, Слава проснулась оттого, что кто-то стучит в окошко. Оказалось, уже часов десять, дедушка и бабушка давно проснулись, а стучал как раз Володя. Просил сообщить Славе, что ее ждут зачем-то Нахимовы-старшие. Еще до обеда он отвел ее в больницу, где еще проходили лечение Олег Витальевич и Антонина Павловна, родители Саши. Впрочем, отец Саши скорее хотел видеть Володю — уточнить, куда именно они попали, и чего можно ожидать от местных жителей. А вот Сашина мама в первую очередь беспокоилась о детях и хотела попросить Славу, как одну из немногих взрослых знакомых, присмотреть за Сашей и Митькой. Анну просить она посчитала неудобным — все же та только-только вернулась домой, да еще и собиралась навестить родителей. Нет, задерживаться в больнице сашины родители отнюдь и не собирались, Олег Витальевич быстро приходил в норму, и полученные где-то в «горячей точке» раны затягивались даже скорее, чем это можно было ожидать. Он уже вставал и начинал ходить по больнице. А вот Антонине Павловне настоятельно рекомендовали остаться под присмотром врачей, если она, конечно, не хочет потерять ребенка. А если учесть, что она уже лет десять безуспешно пыталась, но никак не могла забеременеть… В общем, у Славы даже тени мысли не возникло, что можно отказаться. Антонину нельзя было волновать, у нее и так проблемы с сердцем. Да и просто как человек она произвела на Славу самое благоприятное впечатление.

Так и получилось, что по острову чаще всего ходили вшестером. Митька для вида сначала возражал: «Да что мы, маленькие, что ли? Алька говорила, тут спокойно, так что не волнуйтесь, мы сами прекрасно справимся!». Потом, правда, согласился, что родителей все же лучше не беспокоить. У них сейчас не то состояние, чтобы рисковать их здоровьем.

И вот, после обеда за Славой зашла целая делегация, возглавляемая вездесущей Алькой. Оказывается, Володя пообещал сегодня провести для гостей обзорную экскурсию, и Саше с Митькой не терпится посмотреть на остров вблизи. А ещё, они уже побывали в больнице и лечащий врач им со всей ответственностью заявил, что старшие Нахимовы там надолго не задержатся, их выпишут на следующей неделе, а пока детей поселили у Буревестников.

Впрочем, дом, в котором до полного выздоровления будут жить старшие Нахимовы, их дети уже успели рассмотреть во всех подробностях. Митька восхищенно рассказывал, что у него там будет своя личная комната, и что из окон открывается потрясающий вид, и если подключить воображение, то можно представить, что это каюта старинного парусника. По крайней мере, стены и окна похожи, и обстановка тоже. Слава с удовольствием отметила, что Митька теперь держится куда спокойнее, он окончательно поверил, что в детдом больше не вернётся и доказывать больше никому ничего не надо. Он уже не пытался спровоцировать Веньку, специально подчёркивая, что уж он-то не какой-нибудь барчук балованный, и на мнение богатеньких сынков плевал с высокой колокольни. Иногда еще проскальзывало прежнее раздражение, но все реже и реже, и каждый раз с опасливой оглядкой на девочек. Насчет Альки было понятно сразу — она по старой привычке взяла шефство над тем, кому оно сейчас нужнее всего. Если уж в отряде никому не давала устроить даже намек на травлю, то тут и подавно! Вот и приходилось обоим мальчишкам при ней хотябы из уважения сдерживаться и не выпускать наружу те обидные слова, которые так хотелось сказать. А вот причём здесь Саша? Она-то за Венька не заступалась, или Слава что-то пропустила? Ах да, конечно! «Я всегда снисходительно отношусь к людям моего сорта», как некогда сказал известный литературный герой! Митька, так старательно опекавший сестренку, попросту боится, что она примет его слова на свой счет! Тоже ведь воспитывалась как продолжатель-ница дворянского рода! А Венька не может не видеть, что и Митька, и Саша, и даже Алька из одинаково небогатых семей, и он целясь в Митьку, ударит по больному и обеих девочек. Так что временное, пусть и вынужденное, перемирие было налицо.

Кстати, ребят было прекрасно видно в окно, и Слава присмотрелась повнимательнее. И младшие Нахимовы, как мысленно называла она Сашу и Митька, и Алька, всегда одевались очень просто, да и неоткуда им было достать дизайнерскую одежду или продвинутую технику. Но и Митька, и Слава умудрялись в своих простеньких брюках и застегнутых на все пуговицы рубашках выглядеть элегантно и как-то… Славе сложно было подобрать слово. Она хотела бы сказать благородно, но это звучало бы пафосно. А может и нет. Алька в своей похожей на военную форму одежде тоже смотрелась как-то очень привычно. Естественно, словно всю жизнь так ходила. Хотя почему словно? Здесь холодно, а дети спокойно гуляют и по горам, и по лесам, и по водоёмам. Так что закрытый брючный костюм, который ни за что не зацепиться, не порвётся и не испачкается, а от холода и мошкары защитит — самый удачный вариант одежды. Здесь многие так ходят, и вообще в первую очередь следят за удобством и практичностью, а уж потом за красотой. Даже щеголь Венька, и тот уже перешёл на обычные, не дизайнерские джинсы и кроссовки. И куртка уже не дорогущая, и рубашка не дизайнерская. Даже волосы не прилизаны, а лежат свободно. И держится без прежней настороженности, которую так легко принять за высокомерие. И ведут себя ребята вполне миролюбиво.

В тот день гостей действительно просто водили по заповеднику. Первой показали гавань, в которую вошел в 1912 году «Геркулес», и до сих пор стоял его тезка и точная копия. Если смотреть со скал, и гавань выглядела небольшой, и парусник казался игрушкой, которая поместится на ладони. Слава еще боялась, что голова закружится, но ничего, повезло. К самому обрыву они не подходили, смотрели из небольшой ниши в скале, пещеры, которая вела вглубь острова. Со стороны бухты её не видно, а море как на ладони. Володя рассказывал, здесь был когда-то сторожевой пост, который во времена Гражданской войны позволил избежать жертв среди местных жителей. Как только на острове поймали радиограмму о том, что началась Первая мировая, пути эвакуации, тайники с продовольствием и убежища для женщин и детей были созданы по всему острову, проводились учения, и благодаря им жертв оказалось куда меньше, чем могло быть. Сторожевые посты пригодились и во время Великой Отечественной, и после, когда в море открылся портал на ту сторону Черты. Нужда в этом посте отпала только после того, как НИИВА открыла здесь свой филиал и были установлены специальные датчики. Теперь на остров не проберется незамечен-ным еи один враг, в каком бы обличии он ни был, и пост из необходимости стал просто достопримечательностью.

От бухты рукой подать до Долины Безмолвия, окруженной со всех сторон скалами, где действительно всегда удивительно тихо. Ветер остается где-то наверху, а здесь — только плеск узенького ручья, водопадом бьющего из скалы. Да деревья шелестят, словно шепчут. Там стояли памятники. Тем, кто открыл эту землю, и кто так до нее и не дошел. Кому заповедник обязан своим существованием. Кто защитил свой дом, но так туда и не вернулся. Ни Слава, ни Митька и Саша так пока и не поняли, что здесь было такого особенного, но они просто чувствовали — здесь нельзя говорить громко. Не получалось под внимательными, и ничуть не осуждающими, но вместе с тем оценивающими взглядами давным-давно ушедших людей думать о каких-то мелочах, о чем-то вздорном и мимолетном.

Памятники были разными. Взлетаю-щий самолет, пробивающийся сквозь льды тоненький и хрупкий парусник, и люди. Иногда — в полный рост, иношда — только лица. Молодые и старые, мужские и женские. Местные жители в национальных костюмах, дореволю-ционные и советские военные и ученые, и явно люди из будущего. Слава еще не знала их имен, не могла сказать, что они сделали, но чувствовала, что они чем-то очень дороги тем, кто здесь живет. Не случайно же Володя снял фуражку и замер перед одной из статуй, и губы его бесшумно шевелятся, словно он что-то говорит чем-то похожему на него широкоплечему морскому офицеру в кителе флота Российской империи. Не случайно Алька, опустив голову, стоит перед не то самолетом, не то звездолетом, положила у его подножья букетик цветов. Саша и Митька тоже опустили свои букетики возле ледокола. Олег Витальевич в армии был морским пехотинцем, Митька всю жизнь мечтал стать моряком. Венька замер у памятника молодой женщине, чем-то неуловимо похожей на Альку. Ей было лет тридцать, не больше, и судя по одежде, она была членом какой-то экспедиции. А может, спасателем. Но было это еще до Великой Отечественной, и остров тогда еще только начинали исследовать, ни о каком заповеднике даже речи не шло. Слава долго не могла выбрать, где именно остановиться. Внимание привлекало все, но чтобы выбрать что-то одно… Наконец, Слава остановилась у одной из статуй, которая больше всего напоминала цветущий папоротник, возле которого склонились несколько подростков. Девочка лет десяти бережно протянула к нему руки, убирая камни, которые придавили тонкие листы. Мальчик, чуть постарше, нес лейку. А цветок был очень красивый. И ребята тоже. Лица какие-то воодушевленные, светлые, только почему-то кажется, они насторожены и встревожены.

— Надо же, — раздался за спиной Славы удивленный голос Альки. — Вы знаете, кому этот памятник?

— Нет. А кому? — Слава вздрогнула. Выражения лиц такое знакомо-сосредоточенное. Где же она это видела?

— Белым галкам. Тем, кто знает дорогу через Шалую Гать. А цветок папоротника — эмблема Сонного Царства и НИИВА. Не ожидала!

Впрочем, обсудить это не получилось, потому что дальше экскурсия продолжалась. Гости Земли Неведомой отправились к «грелке» — Долине Тысячи Дымов, где били из земли гейзеры. Было и правда очень тепло, над долиной плыл легкий туман, и все казалось подернуто таинственной дымкой, не совсем настоящим. Но ближе подходить было нельзя, и ребята отправились дальше. Тоже со стороны посмотрели на поселок онкилонов, и уже нужно было возвращаться.

Темнело быстро, и когда они подходили к поселку, было уже почти не видно дорогу, а лес и вовсе растворился в сумерках. Впрочем, окошки домов и фонари в поселке были видны издалека. А возле школы на полянке горел костер, и оттуда раздавался смех и гитарные переборы. Славе показалось, что голос ей смутно знаком, и прислушалась. Ну точно! Там был Михаил Иволгин. Он сидел у костра в окружении целого класса ребятишек с гитарой в руках, и что-то им напевал. Потом прерывался, рассказывал какие-то забавные случаи или просто интересные эпизоды из своих командироок, а они слушали, раскрыв рты. Пеклась на углях картошка, кипела в котелке похлебка, и аппетитный аромат плыл по всему поселку. Слава даже захотела на минутку к ним присоединиться, но она уже слишком устала.

Потом они еще не раз и не два ходили вот так по острову. Благо и Володя, и Алька знали тут каждый камушек, и рассказывали об окрестностях очень интересно.

Кстати, болтаться без дела здесь было не принято. Сколько Слава по острову ни ходила, одна ли, с кем-то, или просто расспрашивала местных жителей, и ни разу не видела и не слышала, чтобы кто-то скучал или бездельничал. Нет, спешки тоже не было, и отдыхать здесь умели. Но чтобы нечем было заняться и некуда пойти… Славе странно и как-то очень непривычно было видеть эту всеобщую увлеченность своим делом, это желание делать не кое-как, а как лучше, уважение к своему и чужому труду. Словно не только в параллельный мир, но и в другую эпоху попала. Ведь сложно же! И условий никаких, и за то, чтобы просто выжить, приходится бороться, и денег особо не платят, и не война идёт. Так зачем все это? Зачем встают чуть свет, работают, как заведённые, и никто не ропщет, не ищет лучшей доли? Даже дети вместе со взрослыми работают на земле и ухаживают за скотиной, даже старики помогают строить. Никто не срывается на других, не обвиняет во всем и сразу. Здесь Слава впервые увидела, что можно уставать — и радоваться тому, что закончил, что академик может глубоко уважать старика агронома, и что работать рукам не стыдно. Так странно, непривычно, и почему-то правильно. Не страшно и не стыдно не уметь. Учили здесьбыстро, было бы желание. А вот лентяев и пустословов здесь не любили. Как и тех, кто пытался идти по головам. Здесь продали многое, но не предательство и не подлость. Странно, раньше Слава первая бы рассеялась, сказала бы, что не верит в такие пафосные сказки, что утопии не существует. А теперь вот открывала для себя этот остров, и чувствовала, что не хочет уезжать.

Да, она возвращалась домой затемно, ноги гудели, плечи болели, спина не гнулась. Но зато она с девчатами из Потомкино закончила собирать и перетаскивать яблоки в погреба, впервые в жизни ворошила сено, научилась ездить верхом, досыта наелась печеной картошки и до хрипоты пела под гитару у костра. Зато тихая и застенчивая Сашка Нахимова сегодня рассказывала алькиным братишкам и сестренкам истории из будней МЧС, а ершистый Митька выиграл спор у своих ровесников и поймал здоровенную кету. У обоих из глаз исчезло тревожное ожидание подвоха, и общаются они, словно родные, а не приемные. Алька перестала выглядеть как стойкий оловянный солдатик, позволила себе улыбаться, шутить, дурачиться и просто радоваться жизни. Даже Венька все меньше походил на барсука. Исчезли дорогие рубашки и мобильник последней модели, фирменные костюмы, заледеневшее лицо и тревога в уголках глаз. Теперь он, как все местные, ходил в немарких штанах со множеством карманов, куртке- дождевике и кирзачах. Пятна на коленях и локтях, едва приглашенная пятерней шевелюра, пробивающийся робкий загар и удивленная, ещё недоверчивая улыбка. Рука бережно сжимает ладошку сияющей сестренку: «Венька, ну пошли! Там наши заждались!». Наши… Да был ли он своим хоть для кого-то, кроме матери и дяди Кондора?

Взрослые тоже радовали. Кондратий Иванович пока заселился в заброшенный дом, начал его обустраивать и искать работу. Присматривался к острову и его жителям. Вечерами заходил к Буревестникам, где, кстати, стал почти свои. С Николаем и Володей он нашёл общий язык, а Катерина и вовсе считала его почти родным. В общем, за него беспокоиться незачем. За Нахимовых — тем более. Они поправлялись буквально на глазах.

А еще каждый день по нескольку часов с ней рядом был Володя. Они гуляли по острову или помогали кому-нибудь. Например, они видели, как строится новый дом, и Володя вместе с соседями крыла крышу и обшивал стены вагонкой, а Слава помогала красить полы. Ещё они выходили с рыбаками в море на местной лодочке. В эти дни Володя помогал ей забраться на скалу, чтобы полюбоваться совершенно изумительным видом сверху (и как еще голова не закружилась?), учил кататься на лыжах без палок, да еще и по крутому склону. Однажды даже отвел в поселок онкилонов, где он обстоятельно разговаривал с местными, весьма колоритными жителями на их языке. Слава тогда и жилища их, напоминающие юрты кочевников, увидела как снаружи, так и изнутри, и на каком-то местном празднике побывала, и как будущих охотников учат, увидела. И удивилась в который раз, сколько же Володя всего помнит! Например, он не только назовет даты и места сражений, но и на местности покажет, и восстановит картину боев чуть не поминутно, с именами, действиями каждого участника, описаниями последствий, комментариями, почему это правильно или не правильно. Про географические открытия — еще того интереснее! Он знает названия каждого ручейка, каждой полянки и на онкилонском, и на русском языке, может рассказать, почему так названо это место, кто и когда его так назвал, что интересного здесь происходило, какие с этим местом связаны легенды. И про здания тоже — кем построено, когда построено, с какой целью, в каком стиле, кто и когда жил… Видно, что он очень любит эти места, а не только хорошо с ними знаком.

Потом остров был показан полностью, и Володя начал ее знакомить с Сонным Царством. Отвел в лабораторию, показал и объяснил, как работает оборудование. Ну, то есть, как показал? Условно. Сказал, как называется каждый прибор, для чего он нужен, что делать, если увидишь, что на нем горит такой-то огонек, или услышишь такой-то звук. В какие настройки лучше не лезть, и если очень нужно, куда и какие параметры вводить. Так что Слава примерно поняла, что к чему, но не более того. Чтобы воспользоваться всем этим, надо учиться и учиться!

Но главное — в первый же день Володя отвел Славу на действующий космодром. И там девушке, если честно, стало жутковато. Не то чтобы она боялась огромных, с небоскреб, звездолетов. Не то, чтобы ее смущали инопланетяне, которые и походили на тех, кого она видела в фильмах или на иллюстрациях, и в то же время были неуловимо-другими. Нет, дело было даже не в этом. Ей наоборот понравилось! Было такое ощущение, что она попала в любимые с детства книги Кира Булычева о девочке из светлого будущего, Алисе Селезневой. Она даже поймала себя на мысли, что ищет среди громад «летающую тарелку» с надписью «Пегас». Тем более, Володя проговорился, что в училище сбежал несовершенно-летним, и курсанты об этом узнали, а потому прозвали Зеленым. И что лучший друг у него — самый настоящий космобиолог, который потрясающе разбирается в инопланетной флоре и фауне. Так что ощущение того, что все понарошку, не наяву, а в книге, было очень сильным. И девушка окончательно поняла, насколько все серьезно только когда присмотре-лась и увидела, какое у Володи стало лицо… Он как будто заставлял себя помнить о Славе, а сам больше всего на свете хотел отпустить ее руку, бежать к этим громадам, сломя голову.

Нет, он и подошел. Одним из капитанов оказался его бывший сослуживец. На удивление, не то землянин, не то гуманоид из очень похожих на землян рас. Слава бы его назвала индусом. Так вот, сослуживец не только искренне обрадовался: «Живой, чертяка! Куда ж ты пропал-то, Молодой-Зеленый? Год ведь ни слуху ни духу!». Он еще и позволил гостям зайти в святая святых — на капитанский мостик. Не просто так, конечно. Попросил Володю покопаться в двигателе, с которым было что-то не так, а про золотые руки Володи, который «из жестяной банки, гвоздя, шпильки и пары проводков не то что пшика, полноценный спутник соорудит!» знала вся округа.

Как оказалось, пшик — это простейший шпион, используемый космонавтами», «летающая тарелочка» с детскую ладошку, а то и меньше, которая несет видео-камеру, двигатель с автопилотом, анализаторы, позволяющие опреде-лить пригодность планеты для проживания людей, радиопередат-чик, все, что позволяет сделать его невидимкой для населения и для радаров, а так же механизм самоуничтожения. Это — первое, что учат мастерить курсантов. Но Володя и этот агрегат усовершенствовал, и «пшик», а точнее — «мурзик» (малый универсальный разведчик, заповедно-исследовательский, космический») был всегда при нем.

Этот старый знакомый рассказывал полушутя, что у Володи это был как питомец — зверюшка электронная с почти человеческим интеллектом и почти безграничными способнос-тями. «Мурзик» мог свернуться ленточкой вокруг запястья под манжетой и стать незаметным, мог создать вокруг хозяина ничем не пробиваемое силовое поле, мог защитить от яда и от голодной смерти, генерировал кислород и обогревал. Не только уникальный помощник, для своего создателя это был действительно почти живой и настоящий друг. Вот только на войне, когда «мурзик» был больше всего нужен, его рядом не оказалось. Все опытные экземпляры были розданы детям-курсантам и мирному населению, а того, что считался другом Володи — он лично отдал Альке перед самым взрывом. Она еще брать не хотела, пришлось приказать… Ну и в результате сам командир чуть не погиб, а его спутница отделалась очень легкой контузией.

Разговор о прошлом Володю явно не радовал. Он как-то свернул тему, нехотя признался, что да, одним из инструкторов в таком-то летном училище был не его отец, а он сам, и да, в эвакуации и прикрытии эвакуации госпиталя участие принимал тоже он. Потому и списали подчистую, и говорили, он даже ходить не сможет. Да, он и сам чувствует — не может летать. Пока не может, но все еще не смирился, не верит, что это уже навсегда. И просит разрешения хоть посидеть напоследок в рубке. Так Володя снова сел за пульт управления. И вот тут-то Славе стало физически больно видеть, какая мука отразилась на его лице. Как он гладил клавиши и рычаги, невесомо, словно шерсть какого-то большого, но раненого животного. Словно мираж, который только тронь — исчезнет. Как смотрел в иллюминаторы. Как осторожно, словно на трухлявую кочку на болоте, ставил ноги на педали. Губы что-то беззвучно шептали, глаза закрыты, и кажется, он из последних сил сдерживается, чтоб удержать подступающие слезы. Потом встал, конечно, вышел. И всю дорогу молчал. «Прости, Владислава. Прости, я сейчас никудышный собеседник. Зря мы туда пошли».

Но это было утром, а днем он уже отвозил в Земщину всех гостей сразу. Венька попросил, уж очень он хотел попасть в книги Станюковича, на настоящий парусник. К счастью, у Николая Буревестника и там нашлись знакомые, и Володя их туда действительно отвел. Ох, как же сияли глаза и у Веньки и у Митьки! Как они восторженно смотрели на корвет, с каким нескрываемым удовольствием по нему лазали, расспрашивали моряков, слушали их байки! Алька и Саша, тоже решившие для удобства одеться по-мальчишечьи, не отставали, и так же обезьянками взлетали на верхушки мачт, так же азартно спорили, какой парус как называется. А уж когда в море вышли!.. Кстати, именно там Слава почувствовала, как попала на собственную картинку. И море было таким же, и корабль. И она стояла возле Володи. А потом еще и поштормило немного. Для моряков — немного, маленький такой шквалик, сущий пустячок. А для пассажиров, первый раз оказавшихся в море, впечатлений хватило очень надолго!

Ещё бы не было впечатлений! Перед тем, как вести ребят на корабль, Володя прочитал им целую лекцию о том, что можно говорить и делать на русском паруснике, а чего ни в коем случае нельзя. Проверил их внешний вид, одежду и прически, напомнил легенду — о том, что они из будущего, говорить нельзя ни в коем случае, происхождение тоже предпочтительнее дворянское, и все равно, за некоторые двери лучше не заглядывать. Напомнил про приметы и обычаи — не свистеть, на палубу не сплевывать, слов «последнее плавание» не говорить, помнить, что на корабле ходят, а не плавают, и на военном судне не капитан, а командир, и по имени- отчеству обращаться только если разрешат, напомнил, какое там по субординации титулование.

Но это ещё было только начало! Переход выдался удачный, и Слава уже начала привыкать к ощущениям. По ту сторону телепорта стояло лето. Жаркое южное лето, причём в каком-то иностранном городке. Слава даже слегка испугалась, когда услышала вокруг иностранную речь и увидела одетых в старинную одежду людей. Она как-то разом забыла про субординацию, про то, что и сама затянута в корсет и кринолины уже давно не носят. Да, ребятам очень шли костюмы барсуков позапрошлого века, и из Альки получился очень симпатич-ный гардемарин, а из Саши — лицеист. Володя и вовсе словно родился в старинной морской форме! Кажется, он — мичман? Или лейтенант? Слава судорожно пыталась, и не могла вспомнить знаки отличия. В коем це концов, она просто дернула Володю за рукав щегольского бушлата:

— Володя, а мы где? И… Когда?

— Владислава Михайловна, — прошептал он. — Мы в Месине. На дворе 1867 год. И ради всего святого, извольте вести себя как подобает. Мы не дома, и если нас услышат, могут быть неприятности. Молчите и улыбайтесь. Вы только что выпустилимь из Смольного, вам простят и восторженность, и наивность, но не фамильярность и отсутствие воспитания.

Впрочем, он успел шепотом ещё раз пояснить то, что Слава благополучно прослушала. Им предстояло попасть на один из кораблей эскадры адмирала Корнева, героя повести Станю-ковича «Беспокойный адмирал». Сейчас эскадра отправляется в Тихий океан, но до Крыма или Черноморского побережья может подвезти. Володю там хорошо знают, он недолго служил на одном из этих кораблей, тренировал силу воли, отвыкал от страха высоты и привыкал к бескрайнему простоту. Алька тоже успела тут побывать, и у обоих на этих кораблях множество друзей.

Приняли их на удивление радушно. Слава никак не ожидала, что на корабле, где служат сотни людей, запомнят служившего несколько лет назад мальчишку. А ведь помнили же! И были искренне рады видеть, вспоминали в кают-кампании обстоятельства его службы, расспрашивали, где и как он теперь живёт. Володя признался, что пока в отпуске по ранению, передавал приветы от команды какого-то другого парусника, от каких-то общих знакомых. Славе даже показалось, что не было никакого космодрома, и он всю жизнь жил здесь, в середине девятнадцатого века. И был здесь счастлив. По крайней мере, он нигде раньше столько не улыбался, не обнимался дружески, не пел под гитару в уютной полутьме каюты, освещённой несколькими свечами. Здесь он перешучивался с ровесниками и матросами всех возрастов, увлеченно рассказывал байки мальчишкам, увлеченно спорил с офицерами, и даже с грозным адмиралом говорил хоть и предельно вежливо, а свободно. Звал просто Иваном Андреевичем, не испугался его крика, а толково отстаивал своё мнение. И адмирал это ценил. Было видно, что стоит Володе захотеть, и он останется здесь, и служба сложится вполне удачно. Но он не хотел. Володю тянуло в небо…

Алька тем временем перезнакомила своих спутников со старыми друзьями, и в первый же вечер Слава потеряла всех четверых ребят. Они то на мачты карабкались и восторженно махали руками из «орлиного гнезда», то бегали по всем палубами, изучая каждый закоулок, то в укромном уголке рассказывали что-то раскрывшим рты от удивления местным ребятишкам. А ещё сами слушали моряцкие байки, пели и слушали песни, и даже плясали.

Сама Слава не слишком замечала неудобств. Да, о том, что пассажирок теперь трое, на корабле знали, и им выделили отдельную каюту, в то время как Володя и Митька с Венькой ютились в мичманской. Да, за Славой ненавязчиво ухаживали, и она чувствовала внимание, но ни ссор из-за неё возникнуть не успело, ни каких-то других неприятностей. Володя обязанности старшего брата исполнял отменно! Было ли страшно? Да, особенно, когда заштормило. Было ли скучно или неуютно? Немного. Но в основном те дни запомнились тёплым солнцем, удивительным воздухом, которым Слава не могла надышаться, и ничем не обьяснимым ощущением покоя и того, что все они на своём месте. Прощание, как и встреча, были очень душевными, Слава даже не ожидала от себя такой сентиментальности и того, что будет настолько жаль расставаться. У ребят тоже глаза были на мокром месте, но они изо всех сил крепились. А Володя будто окаменел. Того учтивого дворянина, души компании и просто обаятельного собеседника, больше не было. А был смертельно усталый человек, который принял какое-то очень важное рещюшение и не отступит, даже если это будет стоить ему жизни.

Еще Слава вспоминала визит в настоящую старинную дворянскую усадьбу. Там жили еще одни соседи Анны, точнее — ее отца, профессора Ивана Андреевича Истокова, титулованных дворяне из обедневшей боковой линии славного и старинного рода. Единственный сын старого графа был ровесником Анны, и его она тоже считала своим другом, почти братом, как и его многочисленных сестриц. И не навестить старинных друзей Анна попросту не могла, поехала с визитом. А поскольку Олег Нахимов на тот момент еще не выписался из больницы, Николай Буревестник был «в лесу», а Иван Вспышкин — в море, то и детей она взяла с собой. И Славу, как свою подругу, тоже позвала. Сказать, что девушка была очарована и усадьбой, и ее обитателями — это все равно что промолчать! Она была просто в восторге!

Володи на сей раз рядом не было, он куда-то уехал по делам, но Анна была спокойна, а значит, её брату ничто не грозило. А значит, можно было расслабиться и просто отдыхать, наслаждаться тишиной, прозрачным воздухом и красотой золотой осени. Можно было посещать настоящие балы, кататься в экипаже или на лодке, коротать вечера с книгой у камина, у клавикордов с нотами или у окна с вышиванием. Странно, но проблемы теперь казались далеким прошлым, страшным сном. Беглецы и правда оказались как будто в книгах Тургенева, и теперь сонная безмятежность дворянских усадеб оказалась именно тем, что нужно для растрепанных нервов. И возвращалась Слава действительно отдохнувшей и почти счастливой.

В её памяти все равно остались бы эти экскурсии, эти прогулки, и то, как Володя подавал ей руку, поддерживал ее, помогая сесть верхом, как рассказывал и показывал то, что ему дорого. Этого уже много. Так не все ли равно, с кем он там танцует?

Глава 11. Под парусом надежды

Итак, фестиваль «Под парусом надежды». Уже за несколько дней до него Слава поняла, что бал в ее институте был просто легкой разминкой, детской забавой по сравнению с тем, что намечалось здесь. Конечно, Анна могла придумать сценарий и организовать это действо, раз уж с детства видела подобное!

Впрочем, Анна посмеивалась, и заверяла, что когда организацией занимался «наш Адмирал, ну, то есть дядя Степа Макаров», было еще более зрелищно. Но «дяде Степе» уже хорошо за восемьдесят, он устал, и теперь в организации праздника не участвует, только советами помогает да является постоянным зрителем. А сценарий пишет и руководит действом никто иной как Михаил Иволгин. Хотя и он тоже искренне недоумевает: а что такого-то? Обычный праздник, раз в год бывает. Так почему и не повеселиться вволю, не устроить что-то действительно запоминающееся? Людям ведь тоже хочется отдохнуть и развеяться! Не все время работать, надо и отдохнуть так, чтобы новые силы появились, и дальше жить хотелось. А впереди как раз полярная ночь, к ее концу уже такая усталость нагрянет, ничего уже не захочется. Вот и пытаются островитяне хоть напоследок порадоваться, да так, чтоб перед детьми потом не было стыдно.

Ещё за несколько дней начались репетиции. Детвора с удовольствием наблюдала, как заходят в бухту и маневрируют «Геркулес» и «Зарница». Оба — деревянные парусники, изящные и лёгкие, они как будто танцевали вальс. Приближались и удалялись, поворачивались то бортом, то носом, то кормой. Паруса то убирали, то поднимали, и корабли разгонялись, ложились в дрейф, резко меняли направление. Славе казалось, что они как будто под классическую музыку двигаются, но мелодия ускользала. Вальс, мазурка, менуэт, танго, фокстрот, контрданс? Ну что, что это может быть? И спросить не у кого…

Командовал «Зарницей», конечно же, Владимир Вспышкин, отец Альки и лучший капитан заповедника. Он отлично знал рисунок дна бухты, и даже когда под водой сдвигались льды или еще по какой-то причине рисунок дна менялся, он не боялся пропороть днище корабля. «Геркулесом» управлял Николай Буревестник. Он с юности увлекался парусным спортом, давно добивался почетного права «танцевать под парусами», и вот последние пять лет старинное судно в полном его распоряжении. Оба капитана последнюю неделю точно с кораблей почти не сходят, приводя их в идеальный вид, чтобы хоть завтра в поход, в любой шторм, поход — да хоть кругосветку. Команды тоже едва на пару часов, и то не каждый день домой заскочат — и опять на борту. С ними не поговоришь. Тайна, видите ли!

Володя, конечно, все знал, но только загадочно улыбался, и ни смысл маневров, ни мелодию так и не назвал. Михаил почти не выходил из кабинета, и Анна сама по дому ходила на цыпочках и говорила шепотом, а детей и вовсе норовила отправить погулять. Впрочем, отвлекать мужа хотя бы на еду приходилось. А он и во время еды умудрялся думать о деле, и рассказывал о том, каким себе представляет будущий праздник, настолько воодушевленно, что им невозможно было не залюбоваться. Есть все-таки во вдохновении и в увлеченности что-то притягательное! Да, с ним было тяжело. А потом пошли репетиции, и он уже вместе с будущими исполнителями главных ролей заперся в музее, и теперь уже оттуда не выходил часами. С утра Анну поцелует, попросит прощения за то, что вынужден идти — и пропадет. Возвращался часто уже затемно, и то — чтобы без сил рухнуть в кровать и мгновенно уснуть. Но Анна знала, что так оно и будет. Знала, и любила Михаила именно таким.

Кстати, Слава с облегчением заметила, что Анна и Катерина действительно нашли общий язык, и не только их дети, но и сами они вполне научились ладить. Хотя и была «мачеха» всего на несколько лет старше падчерицы«, ревности или даже какой-то настороженности Слава не замечала. Обе относились друг к другу с искренним уважением и приязнью. Обе друг друга прекрасно понимали, и обе искренне считали, что Буревестники — и отец и сын — не могли настолько ошибаться в людях, и их выбор надо попросту принять. Называли они друг друга просто по имени, виделись каждый день и держались просто и как-то душевно. В кутерьме всеобщей подготовки к празднику Анна и Катерина не пытались соревноваться, доказывая, кто из них лучше, а скорее, поддерживали друг друга. Кстати, обе, похоже, будут участвовать в празднике. Слава видела мельком, как Катерина примеряет платье дворянки девятнадцатого века, и невольно подивилась, как удивительно уместно она смотрится в старинной одежде. Но и они обе немы как рыбы. „Вот будет праздник — все увидишь. А пока потерпи, иначе сюрприза не будет“ — сказали обе, только разными словами.

Вспышкиных особо не видно, дети старательно делают вид, что ничего не знают, а если и знают — не скажут. Нахимовы и сами не в курсе, как и Венька и дядя Кондор.

Алька и Володя знают. Точно знают, тем более, что гримировать себя Володя позволил только „своей правой руке“, и она полчаса, наверное, колдовала над внешностью командира. В результате вышел из гримерки тот, кто ни капельки не походил смуглого красавчика-блондина, стройного и плечистого, которому никак не дашь больше двадцати лет. Ролью Володи был мужчина за тридцать, темно-русый с лёгкой проседью, намечающимся брюшком и дворянской бедностью. Нос был с горбинкой, глаза карие, и вообще, от прежнего Володи остался только звучный красивый голос. Кто это был, Славе пока не говорили. Но явно кто-то штатский.

А однажды Слава случайно услышала из открытого окна знакомые голоса:

— Всеволод Николаевич, мне страшно. Сколько лет мечтала об этой роли, а теперь, — голос Альки прервался.

— А что теперь? — Володя, как мог, ее успокаивал. — Алюша, все будет хорошо. Никто не справится лучше, и тебе это известно не хуже, чем мне.

— Знаю, но, — она запнулась и тихо-тихо закончила. — „Роль, что когда-то себе выбирал, заменит в тебе человека“. Помните? А если все опять повторится? Что, если из-за моей глупости, весь этот ужас придется переживать еще раз?

— Ну что ты! Война началась бы все равно, твоей вины здесь нет. Даже если б ты тогда не сказала у берегов Черты все, что ты наговорила. Мы слишком мелкие сошки, чтоб от нас зависели вопросы войны и мира. Коспиры все равно бы напали, мавры все равно бы вмешались, и ивняки вынуждены были бы защищаться, кто бы что ни говорил. Аля, голубушка, да к тому все шло с тех пор, как я под стол пешком ходил, а ты еще не родилась! Так что нет, не повторится. Слово русского офицера.

— Но запреты же не на пустом месте возникли!

— Не на пустом. Если б ты не сказала в нужное время и в нужном месте свое пожелание, то запросто могла оказаться в стороне от войны. Как остальные ребята в твоем лагере. Как те, кто остался в заповеднике. Ты просто не увидела бы этих ужасов. И… знаешь, Аленушка, я ведь так и не сказал тебе… Если б не ты, я бы здесь не стоял. Сложись все так, как сложилось, но без тебя — я бы не пережил ту эвакуацию. Боюсь, и желторотики тоже. Так что не вини себя. И спасибо. Огромное спасибо, за всех за нас. Знаю, тебя там не должно было быть. Знаю, вспоминать больно, страшно, мучительно стыдно, что не сумел, не успел, не сберег. И все же — потерпи. Последний раз. Мишка говорит, если доиграть на сцене, то роль отпускает, становится легче. А ему я верю. Так что твоя война закончится завтра. Навсегда закончится, поверь.

— А ваша? — тихо-тихо спросила Алька.

— И моя. Знаешь, мне тоже страшно. Мне завтра снова терять ноги, снова слышать тот самый приговор. Опять вам лгать, Кешку подводить под трибунал. Снова Пташку выносить из звездолета. Знаешь, я в тот день был почти уверен, что не умру, так поседею. И вот опять. Страшно. Но кто, если не мы, Всполох? Кто покажет ребятам, как это было на самом деле? Они ведь чувствуют, что — просто игра, а что — отзвук настоящих, хотя и прошедших, эмоций. Да, надо играть, пока не отболело, пока все помнишь, и все чувства еще свежи. Тогда, и только тогда они поймут, что нельзя играть с войной, нельзя встревать во взрослые игры, в которых ничего не понимаешь. Может тогда не повторится история нашей Ани, не будет новой Катерины, новых Женьки и Петьки — тоже. Хотя бы ради этого — постарайся.

— Постараюсь, — глухо ответила Алька. — Ради этого — клянусь, я сделаю все, что в моих силах.

Они замолчали, и Слава тоже затихла, потрясенная услышанным. Она уже слышала краем уха, что Женька и Петька — двое мальчишек, чуть старше Альки. Славные ребята — смелые, честные, из тех, за кем и в огонь и в воду. Подавали огромные надежды. Пока не сбежали в одну из реальностей Земщины на войну. Шли за подвигами, хотели стать героями. Наивные… Их нашли через день. Не то в плену, не то в лазарете. У одного не было ноги, у второго — глаза. А опоздали бы спасатели буквально на несколько минут — и мальчишек бы осталось только хоронить. Они выжили, но рисковали остаться инвалидами на всю жизнь, хотя им на двоих и тридцати еще не было. Да, чтобы такое не повторилось, чтобы мальчишки не калечились, чтобы девчата не влюблялись в негодяев, надеясь их исправить, и чтобы ни те, ни другие не рисковали связываться с мавританами — действительно, стоило рискнуть. Но что там будет, на этом вроде как школьном празднике?

И вот, наступил тот самый день. Оказывается, мероприятия были рассчитаны почти на весь день. И в самом начале программы был спектакль из жизни острова, когда дети показывали сценки из жизни коренных обитателей, открытия Земли, ее обороны, создания заповедника, рассказывали о знаменитых земляках, которые стали героями.

Начиналось все на площади неподалеку от того самого обрыва, с которого открывался потрясающий вид на бухту. Казалось, там собралось почти все население острова. Толпа была просто огромной. Взрослые и дети, празднично одетые, в приподнятом настроении, как семьями, так и коллективами собрались на площади, и там уже просто яблоку было негде упасть. Славу позвали Катерина и Анна. Маленькая Надюша, Володина любимая сестренка, приехала на праздник у него на плечах, а когда он ушел, то и дело дергала за рукав еще толком не освоившегося Веньку и что-то ему оживленно рассказывала. Таточку, дочь Анны, чтобы ей было лучше видно, обещал поднять на плечи Михаил. Вейка крутился неподалеку от Вспышкиных. Альки не было, ее отца тоже, зато ее мама со всеми четырьмя младшими детьми нашла удобное место, откуда открывался замечательный вид на сцену. Возле школы стояли учителя, возле музея — сотрудники НИИВА, а на самом берегу — моряки. Ту же летную форму, что и у Володи, носили собравшиеся у самого обрыва молодые люди. В общем, казалось, что здесь практически каждый заранее знал, куда именно идти и где его будут ждать. Не было таких, кто судорожно искал свое место. Даже только что выписавшиеся Нахимовы и Кондратий Иванович, только-только устроившийся на работу, уже нашли, где и рядом с кем встать. Но ни Альки, ни Володи, ни Михаила, ни Николая, ни многих других новых знакомых пока видно не было. Праздник вот-вот должен был начаться, и все они были на своих местах.

Начало действа обозначил какой-то очень знакомый звук. Не то горн, не то труба. Слава силилась, но никак не могла вспомнить, откуда ей так знакомы эти звуки. Анна тихонько шепнула: „Это сигнал побудки“, но яснее не стало. На импровизированную сцену вышел из здания музея юный актер, изображавший военного корреспондента, и рассказал о теме и о программе праздника.

Для Славы сюрпризы начались уже тогда. Во-первых, она никак не ожидала, что действие будет проходить аж на четырех площадках, в том числе зрителям предстоит выйти в открытое море, и закончится все встречей рассвета на приличном расстоянии от берега. Во-вторых, она слышала, конечно, что Михаила за его профессию сильно уважают и ценят, но что репортеры здесь способны на такое… Нет, она понимала, что простенькая песенка может, что-то и преувеличивает. Но даже если десятая доля — правда, то Слава вообще не представляет, как Анна может жить с военкором и не желать всем сердцем, чтобы он бросил эту работу! Это „по нашу сторону черты“, если уж работаешь на российскую газету, так и командировки будут, скорее всего, по России, и в „горячие точки“ посылают добровольно, да и не так уж их много. А там! Газета, в которой работал Михаил (и рассказчик, которого изображал ведущий), была при НИИВА. А значит, послать могли на любую войну, которая только была в истории России. Да и вообще, в любую точку земного шара, в любую эпоху, где возможно было вмешательства МАВР, и где было под угрозой само привычное течение мировой истории. А значит, любой репортер был и мастером на все руки, и историком, и разведчиком, и военным нескольких эпох, и специалистом по прикладному выживанию. И он не только должен был выжить, но еще и разобраться в ситуации, и суметь передать ее в редакцию, и объяснить ее своим читателям. Да так объяснить, чтобы не было ни обвинений в подтасовке фактов, ни туманности изложения. В общем, каждый специалист — на вес золота. И каждая командировка — как последняя, и есть все шансы, что родные даже не узнают, где, когда, и при каких обстоятельствах погиб их родной человек. Слава прямо содрогнулась от одной мысли, что такое возможно. А каково родным и близким таких людей?! И самим им — тоже?..

Между тем, действие началось. Главным героем на сцене пока был молоденький военкор, едва выпущенный из училища. Да и со школы — тоже недавно. Он был, похоже, не старше Володи. И буквально в первую же командировку влип в неприятную историю. Его отправили в девятнадцатый век, в пушкинскую эпоху. А там — явная провокация со стороны завистника-мавританина, и дуэль. Да еще и явно подстроенная, и по такому незначительному поводу, что казалось — шансов на спасение никаких. Особенно если вспомнить слова Анны про шантаж и про то, что Михаил-де не должен был долго прожить. Но нет, почти чудом обходится без крови, хотя парнишку его же начальство отдает под суд, и в качестве наказания, отсылает на полтора века вперед.

И вот перед зрителями уже заповедник Земля Неведомая. Незадолго до Великой Отечественной здесь уже был колхоз, жили люди, более того, здесь собирались снимать кино. Пронеслись кадры кинохроники (Анна с гордостью прошептала, что кадры настоящие, вернее, снимали на настоящую камеру того времени, но — своих современников). И правда, среди колхозников, слаженно и красиво работающих косами, среди строителей, возводивших Дом Культуры, среди рабочих и сборщиков урожая было на удивление много знакомых лиц. Кстати, Слава заметила, что никто не играл. Они действительно работали, и этот труд им действительно был знаком и привычен. И они искренне верили в то, что работают не зря, им действительно нравилось то, что они делали.

Так вот, в довольно глухой деревушке решили снимать кино про события 1812 года (видимо, к 130-летию событий, не иначе). И актеров на роли почему-то решили искать здесь же. Не всех, но как минимум одну актрису — точно. Да, это была Алька. Деревенская девчонка с толстенной соломенной косой, поморским говором и полной избой малышей. Слава даже не сразу ее узнала. Нет, ее почти не гримировали, но мимика, манера речи, поведение… Куда делась прежняя сдержанная, привыкшая держаться в тени, но с огромным чувством собственного достоинства девушка, больше похожая на мальчишку? Ее героиня была смешлива, беззаботна, и провинциальна, что ли?.. Это в Альке можно заподозрить „голубую кровь“. В ее героине подобное видел только режиссер. Так что было немного забавно наблюдать, как Алька, вернее — ее героиня, Валюшка, возмущается, что ее просят сыграть юную барышню, а потом, за ночь прочитав сценарий, плачет над сюжетом, и соглашается. Как она учится держать спину, говорить красивыми книжными» фразами, танцевать, и многому другому.

Юный репортер тоже оказывается среди актеров. Он — студент театрального училища, а герой его — корнет, сирота из обедневшего дворянского рода, влюбленный в генеральскую дочку. Но репетиций пока нет, и он с восхищением любуется островом, знакомится с людьми и вообще считает «ссылку» на остров скорее отпуском, чем наказанием.

И вот начинаются съемки. Дворянские усадьбы, неспешная и по-своему даже счастливая жизнь. Алька-Валя изображает дочку героического адмирала, которая очень скучает по любимому отцу, пытается добиться его внимания и ради этого принимает участие в парусных гонках. Она с командой из нескольких крепостных выигрывает у курсантов мореходки, и только после этого Валентина открывает свое имя. Отец возмущен, они ссорятся, и мать, сама бывшая крестьянка, пытается, но не может их помирить. Потом бал, где гостящая у них юная родственница, генеральская дочка, знакомится с героем репортера. Между молодыми людьми вспыхивают чувства, но родители девушки категорически против. Начинается война, юный корнет и героический адмирал уходят на фронт, адмиральша весьма толково командует крестьянами и организует оборону имения, потом и вовсе создает что-то вроде партизанского отряда. А дочка сбегает на фронт. Дальше иногда забавные, а иногда и опасные приключения в духе Гусарской баллады«, триумфальное возвращение. Корнет, успевший заработать орден, собрался уже свататься, но его возлюбленную решают выдать за старика, друга ее отца. Молодые люди сбегают, чтобы тайно венчаться, но их догоняет адмирал. Естественно, он возмущен их поступком. Впрочем, узнав ситуацию, он укрывает беглянку в своем доме, а юноше помогает по службе, а вскоре устраивает им и нормальную свадьбу. Никакие предрассудки чувствам не помеха, и главное — не происхождение, а сам человек. Его героическая дочка, тоже совершившая несколько подвигов, успевшая выйти в море, повоевать на суше, и убедиться, что война — не для нее, хотя защита Родины — превыше всего, все же отправляется в институт благородных девиц. Жизнь продолжается.

И вот, когда съемки практически завершаются, начинается Великая Отечественная. И режиссер, и актеры собираются на фронт. Репортер — тоже. Причем, оказалась на войне и юная Валентина. И вот тут-то Славка невольно поежилась. Уж очень знакомы ей были военные эпизоды. То летное училище, в котором репортер был самым младшим (как Володя), то сцена с бомбежкой и спасением из пылающего лагеря отдыха (как рассказывала Алька). То партизанские будни, то наступление, то прорыв из окружения… Нет, иногда можно было и посмеяться, как при описании будней в училище. Например, был у него замечательный друг, любитель животных, с которым вечно происходили забавные случаи. А бывало и не по себе. Например, на сцене, когда летчика подбили и он, кувыркаясь в воздухе, рухнул н землю, площадь дружно охнула и в едином порыве задержала дыхание. Живой… Его вытаскивают, всего в крови, из самолета, а он хватает за рукав первого встречного и хрипит: „Кешка? Кешка живой? А Тузик?“. Потом больница. И приговор: не то, что летать, ходить не будешь. Никогда. Или выжженные поля там, где прошел враг. Кладбища целых населенных пунктов. Лица и крики тех, кто получил похоронку. То, как молоденький командир доставал из обломков самолета еще более юную летчицу. Она была без сознания, и казалась совсем ребенком. А теперь вот была навсегда покалечена. И сколько таких было?.. Становилось страшно. Вот действительно, страшно, хотя „в кадре“ никто и не погиб, не были показаны увечья или результаты пыток. Но Слава чувствовала: после этого спектакля „за романтикой“ на войну не побегут. Слишком четко видно, что нет там романтики. А страх, боль, предательство, нечеловечески тяжелая работа — есть. И не всякому по плечу такая ноша.

Романтически настроенный юнец-журналист к концу спектакля сильно повзрослел. Изменились не только его манера говорить и одеваться, но и стиль его статей. Он стал жестче — и в то же время образнее, что ли. То, что он читал вслух, действительно брало за душу, переворачивало что-то внутри. Слава знала — это отрывки реальных статей Михаила. Но представить, что этот молодой еще человек столько пережил… Как-то не по себе становится. Но есть что-то у него в выражении лица, в глазах и в том, с каким надрывом иногда звучат у него гитара или пианино, что понимаешь — да, возможно. Было у него в прошлом что-то такое, что страшно представить, не то что пережить. Нет, юноша на сцене — не Михаил, это собирательный образ. Но образ такой, что дрожь по коже.

И Алька постепенно становилась сама собой. То самое постоянное ожидание подвоха, то самое ощущение, что она — натянутая до предела струна. То самое выражение глаз. Та худоба, та стрижка, больше похожая на ежик, те манеры. Были моменты, когда от ее игры (или не игры?..) просто дрожь по коже. Например, когда она получила ложное известие о гибели родителей. То, как она словно окаменела сперва, потом убежала в ночь подальше от людей, рухнула в траву, как подкошенная… Как тащила на себе раненого командира, пыталась растормошить его, привести, бессознательного, в чувство. Как она вернулась домой. Этот крик: „Мама! Мамочка, я здесь!“ так и звенел в ушах.

Спектакль, как и следовало ожидать, закончился хорошо. Журналист дописал свой репортаж и сдал его, получив прощение и возможность вернуться в свое время. Девочка-актриса вернулась с фронта домой. Война закончилась победой. И в залпы победного салюта неожиданно вмешались залпы из корабельных пушек.

Вот теперь все столпились на берегу бухты, наблюдая за танцем двух парусников. Они и правда входили в гавань под звуки вальса. Над водой звучала музыка Римского-Корсакова, с противоположного берега были видны лучи, подсвечивающие воду то одним, то другим цветом. Ну и салюты, куда без них! Итак, в бухту вошли парусники, в точности повторяющие тот, что открыл когда-то остров и тот, на котором первооткрыватель вернулся на Землю Санникова с новыми людьми. На берегу проходила инсценировка сначала открытия новой земли, а потом встречи вернувшейся за зимовщиками экспедиции.

Далее, уже на борту парусника, на палубе и в кают-компании проходила викторина по истории России и по деятельности НИИВА, затем — литературные посиделки и бал в открытом море. Перед этим, правда, зрители увидели еще два примера того, почему именно МАВР так опасен. И нет, дело не только и не столько в политике. На сей раз благодарным зрителям показали инсценировку истории противо-стояния Владимира Вспышкина и сначала того самого Опричника, что похитил позже его дочь, а потом и „всемогущего“ Кушакова. История, впрочем, стара, как мир. Слишком много общего, слишком сильная зависть к тому, кто сумел остаться человеком и довольствоваться немногим. Опричник был родом с Той Стороны Черты, и знать не знал ни о МАВРе, ни о НИИВА. Зато знал, что бывший противник времен отдыха в пионерском лагере, с которым он вечно соперничал, снова занял то место, на которое рассчитывал он сам. Увидел, что у соперника красавица-жена, что он не жалуется ни на зарплату, ни на работу, и более того — готовит экспедицию. Ну и всколыхнулась старая ревность и зависть. А тут еще появились „доброжелатели“, которые очень убедительно доказали, что метит былой соперник на твое место, и что ты куда как достойнее его. Ну и подтолкнули на месть. И отправился капитан в заведомо обреченную экспедицию, и спасся только чудом. Как и его жена, впрочем.

Ну и Кушаков. Да, действительно, он как-то раз вынужден был плыть пассажиром на корабле Владимира Вспышкина. И естественно, начал в своей привычной манере требовать к себе особого внимания. Пытался унижать членов команды, заставлять их выполнять свои требования. Капитан, конечно, вмешался, поставил пассажира на место. Разговор был на повышенных тонах, наговорили друг другу много всякого. Но так как судно на тот момент было в открытом море, деваться Кушакову оказалось некуда — он смирился. А на берегу решил мстить. И месть завела его прямиком в гостеприимные объятия МАВРа…

Ну, если быть честным до конца, то постановки были не только и не столько о МАВРе, на корабле им рассказывали намного больше и много о ком еще. Просто ей запомнилось именно это. Постановок было много — как и конкурсов, танцев, песен и так далее. Как-никак целый вечер и всю ночь нужно было занять! Кстати, кроме рассвета в открытом море, если повезет — можно было даже северное сияние понаблюдать.

Кстати, насчет спектакля. Слава с удивлением отметила, что школьники и студенты там играли не только вдохновенно, но и почти профессионально. А литературный язык и сюжет, каждый год — новый! Не только новичкам, но и старожилам, которые уже не один десяток таких праздников видели, каждый год должно было приятно смотреть и интересно слушать! Вот ребята и старались, выкладывались по полной. Слава, не знавшая об острове решительно ничего, с удивлением и напряжением следила за „переговорами“, „обороной форта ‚Северное Сияние‘, а когда вернувшуюся команду встречали семьи, и вовсе смахнула платочком слезу. Душевно получилось. Трогательно, и очень красиво.

После спектакля был ‚званый вечер‘, конференция, где защищали свои первые научно-исследовательские работы ученики средних и старших классов, и, наконец, бал. Митька и Венька действительно постарались. На сей раз они почти не отходили от Альки и Саши, которые и правда смотрелись в бальных платьях изумительно, старались предупредить любое их желание, никому не позволяли даже косо взглянуть. Хотя и желающих не было! Это же просто добрый школьный праздник, и не нашлось в поселке никого, кто желал бы его испортить! Да и ровесников Славы, и даже взрослых оказалось много. Студенты, уехавшие было на учебу, родители, молодые специалисты. Вот к этому балу и обещала вернуться Анна. Вернуться вместе с тем парусным кораблем, что бросал якорь каждый год в бухте возле самой Пращурки. И честное слово, ради такого праздника стоило вернуться! И кавалеров и дам было приблизительно поровну. Володя? Да, он и правда много танцевал, да к тому же он уже окончательно избавился от своей хромоты. Бывших курсанток и правда оказалось довольно много, и Слава со вздохом признала — они и правда очень хороши собой. Не чета ей, и Володе с ними наверняка интереснее и проще. Хотя с ней он протанцевал аж три раза, и каждый раз -новый танец. Больше — только с Анной, которую, как и полагается, сопровождал Михаил. Кстати, это оказалась очень красивая пара. И счастливая настолько, что стоило просто понаблюдать за ними, чтобы сделалось легче на душе. И не только за ними! Так же сияли и старшие Вспышкины, и старшие Буревестники. Как все-таки шло Катерине это бальное платье, и как же рядом с ней молодел Николай! Дети держались все вместе. И на них тоже было приятно посмотреть. Мальчики держались молодцами, да и девочки были довольны праздником. В общем, возвращалась домой Слава очень усталая, но довольная. Праздник ей очень понравился!

Ну, а позже она скорее по привычке наблюдала за спутниками. У Альки все явно было в полном порядке, она как будто скинула с плеч огромную тяжесть и стала, наконец, выглядеть на свой возраст. Все-таки без семьи ей было очень тревожно, а теперь долг был исполнен, волноваться больше не о чем, и она наконец вздохнула полной грудью. Кондратий, которого тоже больше не мучили ни чувство вины, ни угрызения совести от того, что работать приходится на негодяя, стал куда спокойнее и как-то живее, что ли. Анна и вовсе расцвела, было видно, что она любит и любима, и что она вернулась домой. Но что-то не давало Славке покоя. Что-то едва уловимое, словно застрявшая под ногтем иголка от кактуса, которую и не подцепишь-то ничем!

Ну все ведь хорошо! И люди вокруг — как на подбор, настоящие. И врагов больше нет. И Кушаков больше не достанет! И красота вокруг неописуемая — а Володя, как верный друг, не только показал ей все окрестные достопримечательности, перезнакомил с уймой полезных и просто интересных людей, и времени с ней проводил довольно много. Даже подозрительно много. На ее вопросы, почему он домой не идет, отмахивался. Говорил, важное дело надо доделать, а дома сейчас все равно не до него. И Венька себя дома не чувствовал. Нет, Катерина его и правда очень любила до сих пор, и он был искренне рад все-таки найти пропавшую маму. И сестренка с еще совсем крохотным братишкой его ничем обидеть не могли. Он, кажется, и забыл уже про свои подозрения о том, что маму в новой семье обижают. Теперь наоборот, ревновал ее к отчиму и детям. Считал себя лишним. И сколько Володька не пробовал ‚вправить этому балбесу мозги‘, получалось плохо. Может, могла бы помочь Алька, но ей было не до того. Как и Анне.

Ах да, еще одна маленькая деталь. Оказывается, новый дом семейства Нахимовых от дома Буревестников, куда переехал Венька, находился буквально в нескольких десятков метров. Когда Катерина выходила вечером на крыльцо с маленьким Иванушкой на руках, чтобы усыпить ребенка и подышать свежим воздухом, она видела крыльцо Нахимовых. А уж с чердака, где играли Таша Буревестник и Матвейка и Таточка Родниковы, то есть уже Иволгины, и подавно было все отлично видно! Так что ‚разведка доложила точно‘ — Алькины новые друзья собираются у Нахимовых каждый день, и сидят там подолгу. А значит, Венька каждый день сталкивался не только с Алькой, но и с Сашей и Митькой. И если с Сашей ему было говорить даже приятно, а ее отца он и вовсе уважал, то с ее братом все едва не превращалось в войну. И что они не поделили, Славка понять не могла. Вроде, оба неглупые парни, оба хорошие люди, а ведут себя как бараны! Так и норовят друг друга боднуть, куснуть или как-то побольнее задеть. И с чего вдруг?..

Нет, одно подозрение у Славы было. Даже два. Во-первых, между Олегом Нахимовым и Кириллом Кушаковым, к сожалению, было немало общего. Оба из провинциальных городков, толком не знакомые со своей родословной. Оба считают себя потомками известных адмиралов, стараются не уступать дворянам ни в воспитании, ни в стиле одежды, ни в чувстве собственного достоинства, ни в образовании. Оба возлагали на детей огромные надежды, а дети их не оправдали. Оба женились на вчерашних школьницах, которые не слишком-то представляли, что их теперь ждет. С обоими жены намучились. Нет, дядя Олег на жену и дочку ни разу руку не поднял! Но вот отчитать так, что мало не покажется, мог. И требования у него были завышенные. И ни сказать, ни показать, что любит, он толком не умел. Негде было учиться. Но если родной отец у Веньки вызывал лишь отрицательные эмоции, то дядя Олег… Его ведь за бывшего детдомовца ни за что не примешь! Элегантность, умение держать себя, воспитанность, тактичность… Да, было, чем восторгаться и что копировать! Венька еще помнил, как смотрели на его отца такими же восхищенными глазами, как Митька на дядю Олега. Не только его старшие братья, но и другие мальчишки, сыновья знакомых, сотрудников, каких-то ‚полезных людей‘. Кирилл Кушаков умел пускать пыль в глаза! Может, Нахимов тоже только притворяется? Но то, что он Митьку взял из детдома, что относился к нему, как к родному — это для Веньки было просто невиданно! Как и то старомодно-почтительное отношение дяди Олега к тете Тоне. Да, он был довольно сдержанным, почти суровым человеком, и вслух о любви не говорил. Да, требовал много. Особенно, когда решил заняться физподготовкой детей, и Сашу, и Митьку до тех пор тренировал, пока они не падали замертво. Да, был требователен и строг. Но даже подумать о том, что он способен ударить женщину или ребенка, было нельзя! Мог накричать, мог наказать. Но любил, ценил и берег. И, словно наверстывая упущенное, времени жене и обоим детям теперь уделял много. Раньше, может, и не понимал, как его Тонюшке тяжело ждать, как она переживала из-за его молчания, из-за его отстраненности. Но теперь… Да, Слава прекрасно понимала, что Венька попросту завидует. Смотрит на то, каково живется в доме приемного отца Митьке, и невольно сравнивает со своим отцом и своей жизнью. Так что мог придираться именно из зависти.

А мог и из ревности. Все же Митька и Саша как были, так и остались Алькиными лучшими друзьями, и Венька мог попросту бояться, что у нее не останется на него времени. Что он окажется не нужен, его тут бросят. Опять же, гордость. Венька, как ни крути, был по воспитанию ‚барчуком‘, одним из тех самых ‚богатеньких‘, которых так презирал Митька. И признавать, что он уступает в чем-то детдомовцу? Да ни за что на свете! А ведь уступал же. И в физической подготовке, и во внешности, и в знаниях. Так что отношения между Венькой и Митькой можно было охарактеризовать одной-единственной фразой: ‚А я-то чем хуже этого выскочки?!‘. И оба искренне старались доказать, что не хуже. И оба в результате ничего не добились. Им хотелось помочь — но как? Слов они не слышали.

Впрочем, Слава как чувствовала — это все равно ненадолго. Несколько дней — и ей надо будет возвращаться домой. Туда, где ждали ее институт с любопытными подругами, порой такими скучными лекциями и привычной, монотонной жизнью. Где ждали упреки родителей, выговор за прогулы от ректора и куратора, а еще… А еще Кирилл Кушаков. Его ведь так и не арестовали. И что именно ему надо было от Славки — бог весть. Оставаться здесь? А чего ради? Анне она сейчас не нужна, ее детям тоже. Дедушка и бабушка здесь свои, им всегда найдется кому помочь и с кем поговорить. Алька с друзьями. У Веньки новая семья, и он непременно здесь приживется. Кондратий Иванович тоже.

Володя… Слава знала, что никогда не интересовала Володю как девушка. Он был всегда просто другом, и ни намека на ухаживание все это время не было. А здесь, куда ни глянь, девушки и на редкость хороши собой, и при этом умные, смелые, и вообще, как из другого мира. Была в них какая-то цельность, что ли. Что-то, дающее понять, что такие не предают, не бросают дел на полпути, а главное — никогда не поступаются своими принципами. Местные девушки не чувствовали себя ни беззащитными, ни никчемными. Их уважали, ими восхищались, в них влюблялись раз и на всю жизнь. И Слава, как ни стыдно в этом сознаваться, им даже немного завидовала, чувствовала себя рядом с местными неуклюжей дурнушкой, неудачницей, у которой нет перед ними ни единого преимущества.

Вот только у Володи даже здесь не было романтического интереса. Да, он разговаривал с девчатами, перешучивался, развлекал интересными историями, провожал и помогал, но ни более того. Ни намека на ухаживания, ни малейшего признака влюбленности. ‚Они же у меня на глазах выросли! Мы тут все как одна семья. Как я могу с сестренкой встречаться, сама посуди!‘ — смеялся он. Да и друзей у него тут много. Постоянно то зовут куда-то, то сам на какие-то встречи ходит. Одноклассники, сослуживцы, соседи, друзья детства, родня… Зачем она ему теперь, когда и без того времени ни на что не хватает? Лучше уйти самой, пока еще не слишком поздно.

Слава понимала, что у Володи не может не быть лучшего друга. Понимала, что рано или поздно приедет тот бывший сослуживец, о котором рассказывали ей еще на космодроме, и она станет больше не нужна. Володя ведь из тех, кто не может жить без работы. Как и его отец. Володина мать вот не выдержала отсутствия мужа, того, что она всегда в его жизни третья, после долга службы и друзей. Катерина как-то выдержала. Более того, ей даже не казалось, что это неправильно. А вот сможет ли так Слава?.. Здесь ведь совсем другие люди. Другое воспитание. И то, что могут они, не под силу пришельцам.

И действительно, Володин друг приехал. Им оказался некий Кешка Константа, он же кандидат биологических наук Иннокентий Константинов. И это был куда более подходящий товарищ для Володи, чем она. Начать с того, что они знакомы уже несколько лет, пережили вместе столько всего, что рассказов ни на одну неделю хватит. Опять же, Кеша смелый, не то, что она — трусишка. Он тоже летчик, заканчивали одно училище, так что лучше понимает Володю. Он куда более интересный собеседник, чем она.

Хотя на первый взгляд Кешка казался довольно забавным — рыжеволосый, вихрастый, какой-то нескладный, растрепанный, в распахнутом белом ветеринарском халате поверх формы, причем в карманах чего только не водится! — он был в глазах Альки и Славы почти героем. Старше Володи на несколько месяцев, он пошел на фронт, едва отметив восемнадцатилетие. Сам Володька приписал себе год, и не только в училище, но и на фронте первое время был еще несовершеннолетним. Кешка просто обожал биологию, и при нем вечно были какие-то зверюшки и растения. Он даже на фронте где-то подбирал либо детенышей, либо раненую или больную живность, выхаживал ее, лечил, приручал. Володя рассказывал, что в училище в их комнате было вообще не протолкнуться — у одного под кроватью запчасти и механизмы, у второго — в куртку завернутое яйцо, со всех сторон обложенное грелками, гнездо из шапки, в котором птенцы пищат, из кармана летучая ящерка высовывается. Он еще смеялся: проснешься ночью — а по тебе кто-то мелкий топчется. Или если сигнал тревоги — так надо сперва сапоги вытряхнуть, а то вдруг в них кто заполз. И садиться, а уж тем более ложиться надо аккуратно, чтоб никого не раздавить ненароком. В ночь за полночь — свет горит. Кешка или с очередным питомцем возится, или вовсе операцию проводит. Или исчезает в самоволку — спасать кого-то. Хотя Володя и сам мог засидеться, проводя эксперименты или перенастраивая какое-нибудь оборудование.

Кстати, это умение заботиться и опекать и на Володю тоже повлияло. Он был в отряде младшим, и, если честно, не очень-то разбирался в теории и практике. Да и из дома раньше никогда так далеко и так надолго не уезжал, так что и освоиться-то на новом месте с менее понимающим соседом, чем Кешка, было бы куда сложнее. А потом Володя и вовсе заболел — подхватил инопланетную лихорадку. Тогда его безо всякого лазарета Кешка со своим зверьем и выхаживал. Володя ему, кстати, потом вольеры регулировал, минимизатор и телепорт настраивал, и вообще помогал сконструировать такой переносной зоопарк, в котором разнообразная инопланетная живность была бы не в клетках, а более-менее в своей среде обитания, но при этом — в безопасности. Минимизатор первоначально представлял собой чемодан, который можно было расширить примерно до размеров небольшого дома. Но Володька же недаром был сыном испытателя, и сам — гениальный инженер и механик! Это Володька изобрел тот самый скафандр, который при повреждении самостоятельно выбрасывает в район ранения кусок ваты, пропитанной кровеостанавливающим средством, пережимает артерии, и самовосстанавливается в течение менее чем одной минуты. Это он сделал множество небольших, но удобных усовершенствований во всем, с чем приходится иметь дело звездному летчику и планетологу-универсалу! Вот и тут — уменьшил минимизатор до размеров обычных наручных часов, а внутреннее пространство расширил до гектара. Ну, и эффект присутствия, эффект бесконечности и прочие эффекты использовал.

Вот только крепкая фронтовая дружба продлилась не так уж долго. Почти сразу после окончания учебы, после третьего боя, когда обоим дали недолгую увольнительную, Кешка узнал, что в районе завтрашних боевых действий находятся гнездовья какого-то редкого зверя. И уговорил Володю идти в самоволку, вывозить этих зверей в безопасное место. Как раз при помощи нового минимизатора. Ну, на место его Володя доставил. Животных они приманили, отловили и вроде как почти спасли. Назад летели, когда попали под обстрел. И как-то так неудачно вышло, что в корпусе как раз возле кресла летчика была вмятина. И ладно бы просто вмятина! Так она мало того, что придавила Володе ноги, так он еще и пока управлял своим самолетом, вгонял то, что на него давило, все дальше и дальше в тело. Больно было очень, так что он уже не садился на летное поле, он падал. И врезался в ограждение. Нос у самолета всмятку, ноги переломаны в нескольких местах, осколки сместились. Очнулся в больнице с приговором: ‚Летать не будешь никогда. Даже что пойдешь — не обещаем‘.

И надо же так получиться! Бывшие лучшие друзья вполне искренне считали, что поломали друг другу жизнь, и никогда в глаза друг другу глянуть уже не осмелятся. Кешка, зная, как мечтал Володя о небе, был уверен, что сделал его инвалидом. Володя был уверен, что в результате аварии разбил минимизатор, и животные, ради которых Кешка рисковал и жизнью, и карьерой, погибли. До самого конца войны они следили друг за другом, анонимно помогали, а вот показаться на глаза, или хоть написать — стеснялись. Хотя давным-давно друг другу все простили, да и не были так уж сильно виноваты. Минимизатор был цел и невредим, животные тоже, да и Володя снова смог летать. Встретились они уже после войны, когда возвращались домой.

Впрочем, Володя потом ту же ошибку чуть не совершил. Его же отправили инструктором в летное училище, готовить таких же молокососов, сбежавших на фронт, каким он сам совсем недавно был. И он готовил — так, чтоб они могли выжить. И учил, и воспитывал, и заботился, как мог. Его любили и уважали, а его учеников любой командир считал за честь взять в свою эскадрилью. Но однажды им нужно было эвакуироваться, поскольку вот-вот должны были начаться обстрелы. Володя знал, что где-то поблизости есть лазутчик. Решил его выследить. И ведь почти выследил, но очень не вовремя появилась Алька. Лазутчик услышал ее, и швырнул наугад гранату. Дело было на небольшой планете, притяжение было слабенькое, так что им, можно сказать, повезло. Володя закрыл Альку собой, зная, что далеко их не отбросит, и об стенку она не расшибется. А вот осколки… Поскольку граната была самонаводящаяся, осколки пришлись в живот, помяло ребра. Он почти потерял сознание от боли, но чувствовал, что сконструированный им скафандр сработал, что кровь течь почти перестала, герметичность восстановлена, но идти он не мог. И до самого звездолета Алька тащила его волоком по снегу. Потом по ступеням, до медицинского отсека. А потом командовала отступлением. Потому что кроме нее были сплошь новички, которые даже летать толком не умели. Новый набор, желторотики. А она все же курс уже прошла и могла бы уйти на фронт. И опять — жгучее чувство вины. ‚Свалил на ребенка такую ответственность!‘. А что он мог сделать, если всю дорогу в полубессознательном состоянии провел? Если опять началось воспаление, если из-за того взрыва старые переломы опять стали беспокоить? И опять приговор: не годен. А армия отступает, и если ребята останутся возле лазарета, не уйдут со всеми — это верная гибель. А они его живым не бросят! И Володя тогда приказал врачам сказать, что он умер на операционном столе и прогнать ребят. Пусть уходят в безопасное место! А когда все ушли, велел вколоть себе обезболивающее и сел за штурвал своего истребителя. Он был уверен, что даст возможность разместить лазарет в грузовом звездолете и позволит ему уйти достаточно далеко. На это действия лекарства хватит. А дальше все равно погибнет… Не погиб. Выжил, только окончательно растревожил раны, провалялся еще уйму времени в лазарете. Узнал, что ребята эвакуировались, а вот Алька, кажется, погибла. Потом искал ее, узнал, что живая, но на глаза показаться боялся. Вернее, стыдился — слишком перед ней виноват. Встретились, опять же, после войны. Как раз в том лагере и встретились, вернее — в доме у Анны Ивановны.

Так вот, Кеша в свою очередную поездку на Перекресток как раз привез свой зоопарк, и Володя ему помогал обустраиваться, строить вольеры, ухаживать за животными. Дома почти не показывался, уверенный, что Венька не горит желанием его видеть, сестренка с подружками или в гостях, грудной ребенок, а так же едва найденный сын маме куда нужнее, чем тот, который ей столько времени трепал нервы. Отец сутками пропадает в лесу. Ну и кому он там, дома, нужен? Вот и решил хотя бы в работу окунуться, забыть обо всем. Слава была не до конца уверена, а заметит ли Володя вообще ее отсутствие. Она твердо решила, что будет возвращаться домой, и как можно скорее.

Глава 12. Еще одна встреча

К сожалению, с возвращением у Славы не заладилось. Она попросту не представляла, как сказать о своем отъезде друзьям. Понимала, что это ненадолго, что придется возвращаться — а чувствовала себя почти предательницей. Ну как их всех бросить? Как уйти-то?

Между тем Алька зачем-то пообещала Митьке и Саше полноценную экскурсию по всем закоулкам Сонного царства, разработала подробный маршрут с посещением мест действия любимых книг и фильмов. Естественно, просто так их брать с собой небезопасно, надо сперва подготовить. Вот и стала рассказывать подробности подготовки тех самых «белых галок». Какие требования к тем, кто умеет находить дорогу, чему их учат, какие нормативы сдают… А требований оказалось как-то уж очень много.

Начать с того, что способов попасть в книгу и выбраться из неё было великое множество. В заповеднике любили читать, и книг (в том числе, фантастических) на полках хватало, но Алька сжалилась и перечислил способы устно. Можно было, как в трилогии «Рыцарь Ордена» Сергея Садова, найти ключ между мирами. Тут и таланты не нужны, чистое везение. Как и в романах Андрея Белянина, впрочем. Там герои попадают в параллельные миры просто потому, что оказались не в то время и не в том месте. Можно, как у Олега Роя в «Хранителях», воспользоваться готовым порталом. А можно, как у Корнелии Функе в « Чернильном сердце», «вчитать себя» на страницы. Кстати, именно для таких умельцев была построена в цикле Милены Завойчинской «Магия книгоходцев» так называемая Высшая школа библиотекарей. Но там учились именно студенты, а для школьников как раз и открыли Лицей Белых Галок. Да, именно в честь незабвенного Царскосельс-кого лицея, только учились там и девочки и мальчики из самых разных времён и сословий. И подготовка была такой, что впору ахнуть.

Мало того, что будущие путешественники по книгам должны были эти самые книги знать как свои пять пальцев и быть знатоками самой различной художественной (и не только!) литературы. Им надо суметь понять, куда именно их занесло (в какую книгу, в какой период, основное ли действие, или книга еще не началась, или уже закончена, или это альтернатива)по малейшим деталям. Мало того, что они должны превосходно знать историю, чтобы, оказавшись в прошлом или будущем «по ту сторону Черты» понять это. Они должны не отличаться от жителей той местности, куда они попали, а значит владеть навыками актера, дипломата, разведчика и ученого. Должны легко менять и внешность и повадки. Либо слиться с толпой, стать незаметными «серыми мышками», либо запомниться всем окружающим, стать ярчайшей звездой. А надо — и то и другое в течение одного дня. А еще «белые галки» должны уметь выживать в условиях дикой природы, войны, стихийного бедствия, космоса, иных планет. Они должны были уметь пользоваться самым различным оружием, множеством различных средств связи, приборов, видов транспорта. И многое, многое другое.

Особое внимание уделялось литературным талантам белых галок. Они должны были в совершенстве владеть литератур-ным языком, уметь сочинять в стиле того писателя, в книгу которого их занесло, и в своём собственном стиле. По необходимости они могли менять сюжет, вписывать туда своих персонажей или создавать свой собственный литературный мир. Естественно, в случае, если вписанным героем были не они сами, то могли возникать проблемы при встрече автора и персонажа. Поэтому ребят учили и определённой этике поведения в книге, ответственности перед теми, кого сочинили, и многому другому. Например, им запрещалось брать на себя функции главных героев и вмешиваться в события, пока они не стали критическими. Запрещалось вести себя не в соответствии с эпохой и обращать на себя всеобщее внимание. Под запретом были и романы с персонажами книг. И такие пришельцы были отнюдь не всемогущи, они тоже попадали впросак. Рассказывали про незадачливых галок, которым долго приходилось доказывать, что они не сумасшедшие и не шпионы, которых их герои вызывали на дуэль, и даже которые впоследствии влюблялись в собственных персонажей. И про тех, кому могущество вскружило голову так, что их пришлось усмирять. Но тех, кто служил верой и правдой, и после себя оставил добрую память и прекрасные миры, было куда больше. В Сонном Царстве оказалось много талантливых сочинителей, и многие галки становились потом журналистами, писателями или учёными. Так что местные даже шутили, дескать мы и сами давно уже запутались, кто здесь автор, а кто персонаж, так что все немного герои и немного творцы.

Даже не верилось, что на все это способен человек. И не просто человек — подросток! Но вот перед глазами отчеты Анны, Михаила, других, пока неизвестных ребят, уже давно успевших повзрослеть, если не состариться. Отчёты уже рассекречены, и, после того, как изъяли то, что нельзя разглашать, они стали доступны любому читателю библиотеки. Их можно принять за подростковую приключенческую повесть, если бы не пометки на полях, сделанные тем, кому ребята рапортовали. Приятный язык, красочные подробности, невероятные события…

Хотя Алька уверяла, что до профессионализма можно не доходить, взрослые чаще всего могут не обратить внимания на промахи, они не ожидают подобного и их можно застать врасплох. Но это если речь идет о местных жителях. «Мавритане» про «белых галок» знают, и вот они-то как раз очень опасны, попасть к ним в плен смерти подобно.

Ребята слушали, и только успевали ахать и охать. Алька честно снизила нормативы раз в пять, но и то ее друзьям пришлось изрядно потрудиться, чтобы сдать ей этот неожиданный экзамен. А пока они бегали по стадиону, отжимались, фехтовали, ездили верхом, сдавали теорию и учились стрелять из усыпляющих бластеров, за ребятами вышел понаблюдать дядя Олег.

Он, как оказалось, уже почти выздоровел (уровень развития медицины просто поражал), и не мыслил себе жизни без любимой работы. А поскольку министерства чрезвычайных ситуаций в Сонном Царстве не было, и спасателей тоже, он решил набирать свой отряд. Посоветовался с Николаем Алексеевичем, тот ему рассказал некоторые детали, даже людей посоветовал. Среди прочих к Олегу Витальевичу пришел наниматься в отряд и Володя. В армию его бы больше не взяли, у отца он не мог служить потому, что не хотел быть на особом положении. Капитан Владимир Вспышкин, отец Альки, с удовольствием взял бы его в свою очередную экспедицию в качестве полярного летчика, но Володе хотелось видеть не только льды. Нахимов сначала глазам не поверил. Не выглядел Володя как настоящий ветеран и герой! Казался всего лишь мальчишкой-первогодком, правда — только до первого вылета. Увидев Всеволода в небе, а потом — его показательный бой с Алькой на земле (обычная разминка, как скромно уверяли оба), Олег Витальевич сразу взял назад свои слова и зачислил Володю в отряд без колебаний. Нашлось там место и для Володиных сослуживцев, в том числе и для Кеши. И для Кондратия Ивановича, само собой.

Ну так вот, пока ребята старательно готовились к будущему походу, Олег Витальевич собирал отряд, Володя и Кеша обустраивали на новом месте зоопарк, а Венька наблюдал за происходящим, Николай Алексеевич уехал узнавать, что можно сделать с Кушаковым. У Володи действительно был на него набран компромат, и довольно серьезный. Были неопровержимые доказательства его преступлений, но было и еще одно обстоятельство. Кирилл Константинович Кушаков, как оказалось, работал на МАВР. Не напрямую, скорее просто выполнял для них какие-то мелкие поручения. Но доступ к их оборудованию он получил, про собранный компромат знал, как и про то, куда и кому должны были быть переданы бумаги. Человек, которому их нужно было передать, на работе отсутствовал, передать не лично в руки, а через кого-то, слишком опасно. Об этом Кирилл тоже знал, а значит, его люди могли попытаться похитить бумаги. Естественно, были сделаны их копии, естественно, все было перепрятано в надежное место, только Слава подробностей не знала.

В тот день они с Сашей и Алькой собирались прогуляться по улочкам старинного города. «Сколько можно в „лягушатнике“ плескаться? Надо настоящей жизни понюхать!» — заявил Митька, и Алька в кои-то веки была согласна с бывшим детдомовцем. Но перед тем, как вести в «настоящее прошлое», то есть на ту сторону Черты мальчишек, она решила разведать обстановку. Выбрала вроде как наиболее безопасное место и время, убедилась, что «мавританцев» там нет, сама сходила и проверила, действительно ли все в порядке, и пригласила на прогулку Сашу.

Конечно, одним, «без взрослых» гулять было нежелательно, Олег Витальевич бы неправильно понял. Поэтому пригласили заодно и Славу. Да, из нее, случись что, защитника на получится. Но Володя опять полез под какой-то агрегат, в котором с огромным удовольствием копался, Кешка ему ассистировал, включая-выключая какие-то приборы и меняя настройки. Ремонт не шел, аппарат как-то неправильно шумел, да еще грелся и неприятно пах, так что оба решительно не желали отвлекаться на сопровождение.

— Да-да, идите, конечно! Только Славушка, будь другом, глянь, на столе сверток лежит? Конверт такой пухлый, с бумагами? — спросил Володя.

— Лежит. И что с ним делать? Подать? — Слава даже не знала, радоваться ли самостоятельной прогулке, или расстраиваться. Что идут они без сопровождения, было уже понятно.

— Нет. Убери его куда-нибудь, ладно? И постарайтесь слишком долго не гулять. Штормовое предупреждение было.

Потом Славу что-то отвлекло, и она сунула злополучный конверт просто в карман. И забыла о нем, если быть до конца откровенной. Знать бы заранее, ни за что б с собой его не брала!

А начиналось все просто великолепно! Слава и ее спутницы оказались в музее, открытом в усадьбе девятнадцатого века, погуляли там, послушали экскурсию, сфотографировались, поели мороженого и покормили практически ручных уток и белочек. Славе давно не было так спокойно и хорошо, как тогда. Она заметила, что и Алька расслабилась, часто улыбается, шутит и даже рассказывает байки из своего прошлого. Обычно такая строгая и сдержанная Саша, так привыкшая держать себя в ежовых рукавицах, и то успокоилась, позволила себе просто отдохнуть, полюбоваться действительно очень красивыми видами. На самом деле они б в этот музей, конечно, не попали бы. Ехать-то в одну сторону несколько дней! Даже уходить было неохота…

Вот эта расслабленность и сыграла с тремя подругами злую шутку. Слава даже не сразу поняла, почему эти трое мужчин в легких летних плащах так внимательно на нее смотрят. А потом узнала те самые черные пристальные глаза, и ее чуть в воздух со скамейки не подбросило. Всю ленивую негу как корова языком слизнула! Алька оглянулась, и тихо охнула, потянулась к поясу.

— Только этого нам не хватало… Значит так, Саня, держись ближе к Славе. Я прикрою. И не возражайте! Я все-таки профессионал, — шепнула она, затем сунула Славе что-то, сжатое в кулаке. — Это телепорт, он мгновенно перенесет на Перекресток. Там бегите в НИИВА, расскажете все, как есть. Они его схватят, обязательно. И все что надо у вас в воспоминаниях посмотрят. Телепатии не бойтесь, там профессионалы, и это безопасно.

— А ты? Ты что задумала? — строго спросила Слава, а у самой сердце замерло.

Но ответить Алька не успела, потому что к ним уже подошел Кирилл Кушаков собственной персоной и два его телохранителя. Слава буквально нутром чувствовала — на них сейчас наставлено какое-то оружие, до поры спрятанное в карманах. Но стоит дернуться…

— Какая встреча! — глумливо усмехнулся между тем Кушаков. — Какие люди! Уж не думала ли ты, деточка, что так легко от меня избавишься? Не далеко же ты убежала! А где твой драгоценный Володенька? Уже сбежал?

— Не смейте, — сквозь зубы выдавила Слава. — Вы не имеете права!

— Девочка, не надо говорить мне о правах, — скрипнул зубами Кушаков. — Ты не в том положении. Думаю, ты сразу станешь сговорчивее, если мы немножко развлечемся? Скажем, по мишеням постреляем. По живым. Вот этим, — он попытался положить руку на плечо Саши, но она успела отшатнуться. — Ух ты, какая шустрая! — восхитился он. — Кто это у нас? Ах да, дочка того капитанишки, который сует нос не в свои дела. И как он? Уже похоронили? Хочешь, небось, к папочке-то? О, и Венькина зазноба тут! Какой удачный улов, господа! Прямо глазам не верю!

— Прекратите ерничать, — поморщился один из «телохранителей». — У нас не так много времени. Значит так, дамы. У вас есть два выхода. Либо вы отдаете нам то, что вам не принадлежит, а именно один очень интересный конвертик, либо мы его забираем сами. Но во втором случае жизни я вам не гарантирую. Ваш выбор?

— Вы ошиблись, господа. Есть еще и третий вариант, — подала внезапно голос Алька. — Прощайте!

Она резко выхватила что-то из-за пояса, и как будто песком швырнула в троих преследователей. Они закашлялись, стали тереть глаза, а Алька схватила спутниц за руки и как будто прыгнула вперед. Слава почувствовала, что падает, что воздух перед ней затвердел, и теперь рвется с хрустом, будто прочная ткань, на которую она рухнула со всего размаха. Кажется, Володя говорил, это признак действия телепорта? Или нет? И почему сзади раздались выстрелы? И что значит не то испуганный, не то болезненный вскрик Альки?

Приземление прошло неудачно. И Саша и Слава рухнули сначала на колени, а потом и вовсе навзничь и долго пытались отдышаться. Они лежали на траве — густой, высоченной и очень душистой и мягкой траве посреди поля. И если в Сонном Царстве заканчивался октябрь, гуляли они по парку в начале сентября, когда листва уже золотая, а солнце ласково почти-по летнему, то теперь, похоже, они угодили в июль. Небо пронзительно-синее, ни облачка, вокруг, куда ни глянь, поля. И ни души. Хорошо… Наверное. Было бы.

Алька! Эта мысль пришла в голову одновременно и Славе и Саше, они испуганно привстали, оглянулись. Алька стояла чуть поодаль, она даже не упала. Только присела теперь на корточки, сняла широкий пояс, расстегнула почти незаметную на нем застежку и сосредоточенно копалась в содержимом.

— Нет-нет, не пугайтесь. Я цела. Чего не скажешь о нашем оборудовании, — Алька задумчиво пожевала губы, что-то подсчитывая в уме. — Этот… снайпер, чтоб его, расколол нам машину времени напополам. Прямо во время перехода. Так что где мы с вами, я пока сказать не могу. Снайпер был из МАВР, так что знал, куда стрелять. Впрочем, если бы не Зорька, не знаю, что бы с нами было…

— А Зорька — это кто? — осторожно поинтересовалась Саша.

— Это мой пшик. Вернее, мой мурзик. Робот, Саня, если тебе так удобнее. Железный друг, который со мной с самой войны, и которого я сама собирала после того, как Всеволод Николаевич… как его ранило второй раз. В общем, вокруг нас было силовое поле, поэтому пуля срикошетила и не попала ни в кого из нас. Только здесь везде глушилки, я не могу понять, где мы. И ведь почти ничего с собой не захватила, балда! Ни денег, ни документов, ни даже экстренного набора выживания… А что есть, расплющилось или заблокировано. Ладно, сейчас. Минуточку.

Нужно отдать ей должное, соображала Алька быстро. Разобравшись, что у нее осталось, она решила отправить свою Зорьку за помощью к Всеволоду. И Слава ее прекрасно понимала! Действительно, если есть возможность его позвать, это будет лучшим вариантом! Пока же его нет — нужно надеть те самые пояса, создающие силовое поле, попытаться сориентироваться на местности и выходить к людям.

Когда стало казаться, что сил идти уже нет, а пить и есть хотелось уже просто нестерпимо, впереди показался какой-то город. Вернее, не город. Добежавшие до зданий путешественницы с ужасом поняли, что перед ними всего несколько пустующих строений, бывшие укрепления, бывшие жилыми дома, но здесь уже давно никто не живет. Люди здесь вообще много лет не показывались. Зато был колодец. И вода, к счастью, питьевая. А еще — яблоня, на которой первые яблоки уже созрели. И неприкосновенный запас провизии в виде сухого пайка у Альки в поясном минимизаторе нашелся. Ох, с каким удовольствием они набросились на еду! Но даже не успели хоть немного наесться, как забравшаяся на дерево Алька предупредила: Кушаков снова их отыскал. Как — уже неважно. Главное — он совсем скоро будет тут. И бежать некуда.

Единственный вариант, который мелькнул в голове у Славки — спрятаться на чердаке заброшенного дома. Поджигать ведь его не станут? Они ведь нужны живыми, не так ли? А значит, поднять лестницу и держать осаду? Тем более, разборный бластер у Альки все-таки оказался. Несколько запчастей, безобидных сами по себе, в собранном виде они превращались в оружие. Так что отогнать врагов будет чем! Но что, что им все-таки надо?! Славка наконец вспомнила про злополучный сверток и догадалась его открыть. Это были те самые бумаги, которые так долго собирал Володя! Компромат на Кушакова. Доказательства его преступлений, которые, попади они в неподкупный суд, гарантировали бы олигарху пожизненное заключение. Те самые бумаги, из-за которых похитили Славку, и которые Володю хотели заставить вернуть. А еще — неопровержимые доказательства того, что Кушаков работает на МАВР.

Нет, знаменитый олигарх не занимал там никаких больших чинов. Скорее, он был «мелкой сошкой». Использовал «мавританцев» в своих интересах, а они вскоре после этого взяли его на крючок. Видимо, тоже накопили компромат, потому что Кушаков кроме своих врагов должен был убирать с дороги и тех, кто чем-то мешает МАВРу. На его счету уже было несколько жизней, и знал он слишком много. А еще — имел доступ к машине времени, так что в «настоящее прошлое» вполне мог попасть. И, к сожалению, был у него и специальный радар, позволяющий отследить нахождение конкретного человека. Пока Слава была в «Сонном Царстве», Кушаков был бессилен. А здесь, в «настоящем прошлом», сразу начал ее искать. Ну, или не ее, а документы, что более вероятно.

Слава краем уха слышала, что Володя должен был не сегодня — завтра еще раз идти в штаб-квартиру НИИВА, еще раз пытаться предъявить им эту папку с накопленным компроматом. Первые попытки успехом не увенчались, то просто слушать не хотели, то доказательства посчитали неубедительными. А теперь вот он должен был идти — пошел бы, не сломайся двигатель. А не возьми Славка бумаги с собой, ничего бы не было!

Или было? Кто знает, просто успокаивала ее Алька, когда говорила, что охота идет все-таки за ней, или это правда? Ведь МАВР давным-давно хотел завербовать кого-то из «белых галок»! И что Алька работает на НИИВА, им известно, как и то, что с ней образцы секретного оборудования, а может и какие-то секретные разработки. Она слишком много знает, а потому — слишком лакомая добыча для МАВР. И она им нужна живой. Да и Кушаков будет очень даже не прочь рассчитаться за все былые обиды и со Вспышкиным, и со Всеволодом, и со всей НИИВА! А если Алька попадет в плен, они пойдут на любые переговоры. И согласятся на многое. Так что может, целью была как раз она?..

В общем, сказать, что ей стало не по себе — ничего не сказать! И прятаться по чердакам, дворам и крышам было откровенно страшно. Особенно когда стало ясно, что их все же окружили и сейчас расстреливать будут, если сами не отдадут бумаг. Тут уж Славе стало совсем страшно. Это Кондратий Иванович славился своей принципиальностью, и при нем охранники Кушакова не смели переступать черту. А уж без своего командира… Пристрелят, и не поморщатся! Хотя если намекнуть, что без нее они бумаг не надут? Ну, что данные на флешке, а флешка под паролем, который не взломать, и пока Слава его не скажет, им ее не открыть? Девушка собиралась начать торговаться, чтоб хоть Альку с Сашей отпустили, убедить, что уже девочки-то не при чем, надеясь бумаги переправить со своими спутницами, но тут появилась подмога.

Перестрелка внизу была короткой, они опомниться не успели, как трое нападавших были усыплены и обезврежены. На помощь подоспели не только Володя и Кешка, но и Венька с Митькой. Последние двое, как выяснилось, все-таки сумели найти общий язык во время поисков и помирились. Как и новоявленные «братья Буревесники». Когда они возвращались домой, Славка в кои-то веки не заметила, как Венька от «старшего брата» шарахается или огрызается на любую попытку помочь, а напротив, смотрит как-то уважительно. Неужели, помирились?.. Но еще большим потрясением для девушки стал разговор с Володей! Во-первых, после того, как Алькино послание до него добралось, Володя определил, где они находятся, понял, что надо торопиться. Но единственный способ добраться достаточно быстро, при условии что на несколько десятков километров зона закрытая для телепортирования — лететь на таком же военном истребителе, как тот, на котором он почти всю войну прошел. Он универсальный, и для атмосферы подходит, и для открытого космоса, и маленький — за двухместный самолетик сойдет. Искать летчика было некогда. Единственный свободный истребитель принадлежал Кешке, он его под исследовательское судно оборудовал, усовершенствовал, освободил место для нескольких клеток и минимизатора, снял оружие. Но для этой цели самолетик годился. Сам Кешка за пульт никак не мог садиться, он повредил руку, и из-за повязки пальцы оказались недостаточно подвижны, так что летел на помощь сам Володя. Первый раз с тех пор, как был ранен. И понял, что может лететь! Все-таки может, не смотря ни на что! И это было главным. А еще теперь, когда все самое страшное было позади, он вспомнил, что уже знает о планах Славки на возвращение домой, и попросил разрешения ей писать. Слово за слово, и девушка с огромным удивлением поняла, что ошибалась, и, кажется, то, что начиналось как дружба, вполне может перерасти в более нежные чувства.

Ну и поскольку документы все же были переданы туда, куда им и положено было попасть, Кушакова и его банду арестовали и опасаться больше было нечего, а семейные и дружеские неурядицы благополучно разрешились, уезжала Слава все же с легким сердцем. Здесь, в заповеднике, оставались у нее хорошие друзья, семья и частичка ее сердца, а потому она знала, что еще непременно вернется. А впереди было еще много интересного! Ей предстояло еще познакомить Володю со своими родителями, побывать в институте, решить, оставаться ли там, или перевестись на другую сторону Черты. Будущее пока еще было неясным, но в одном она была абсолютно уверена: приключений в ее жизни теперь будет более чем достаточно. А иначе и быть не могло!

Эпилог

Когда затих голос рассказчика, слушатели сначала замерли в ожидании, а потом по их рядам пронёсся возмущенный ропот: «А дальше? Ничего же не закончилось!».

— А дальше — история умалчивает. Извините, ребята, но это всё, — вздохнул вожатый. — Больше в рукописи нет ни слова. Так что думайте сами. Хотя все и так ясно! Злодей наказан, героиня нашла дорогу домой. Что вам ещё нужно?

— А свадьба? — поинтересовалась одна из девочек постарше. — Слава осталась в Сонном Царстве с Володей, или они так больше и не встретились?

— А Нахимовы? — добавил один из мальчишек. — Был в Сонном Царстве свой вариант МЧС, или его не удалось создать?

— А ребята? Кем они станут, когда вырастут?

— И правда, — вздохнула вожатая, но сразу улыбнулась. — А давайте сами додумаем? Будем считать, что было так, как мы загадали. Договорились? А теперь спать. Поздно уже!

Действительно, время было уже позднее, лагерь отдыха спал, и свет горел только в одной комнате — где читали вслух найденную на чердаке тетрадку одного из бывших постояльцев. Чтение затянулось на несколько вечеров, и было как-то странно, что больше не будет уютных посиделок перед отбоем, тихого голоса вожатой и бурного обсуждения перед сном.

Сколько споров было о том, кем и зачем оставлена эта тетрадка! Сколько предположений, чем все закончится, кто автор и что будет дальше с героями! Но все теперь позади. Завтра начнут читать другую книгу, и эта история забудется, как сон. Или все же нет?

Никто не мог ответить на этот вопрос. Но в этот вечер худенькая темноволосая девочка-подросток лет 12, не старше, на цыпочках пробралась из спальни в пустую комнату, прижимая к себе блокнот с карандашными набросками. Там она ласково погладила обложку, в последний раз пролистала страницы.

Эх, Венька-Венька, — вздохнула она. — Ты неисправим! Сколько раз просили не оставлять свои альбомы, где не надо? Нет, даже хорошо, что его рисунки помогли написать эту историю и выполнить просьбу Славы. Но теперь они должны исчезнуть, как ненужное доказательство.

Она пролистала ещё раз знакомые страницы. Вот эти рисунки когда-то смотрела в комнате тети Кати похищенная Слава, а эти появились уже позднее. Дом Анны Ивановны, и обсуждение побега на Ту сторону Черты, впервые он изображает Володю и Славу. И Кондратий Иванович тут, и Анна Ивановна, и Алька, само собой. А вот собственно побег через лес, вот то самое Убежище, оно же точка перехода. Мирные картины — Слава что-то рисует в блокноте, тётя Катя играет с дочкой, все семейство Буревестников за столом, Алька играет с малышами… Тот самый бал. Алька в роли барышни и гардемарина, а потом — она же, перерисованная с фронтовой фотографии. Володя в звездолёте, готовый к бою. Слава, её родители и дед с бабушкой на фоне площади в заповеднике «Полярное Сияние». Семья всё-таки собралась вся вместе, и больше не было нужды разрываться между двумя сторонами Черты.

Красивая юная пара в день свадьбы. Счастливые, ничем не омраченные лица, непривычные, но красивые костюмы. У жениха — парадная форма, у невесты — старинное платье. Володя и Слава, больше некому.

Они поженились, когда Володя уже опять стал командиром отряда. Слава действительно ненадолго возвращалась домой, но уже на втором курсе перевелась в Сонное Царство. На той стороне её всё-таки нашли последователи Кушакова из МАВРа и решили отомстить за арест предводителя. В результате Славу закинуло в параллельный мир, где никогда не появлялись ни Володя, ни Алька, ни её родители. Следовательно, и Олег Нахимов благополучно пережил четырнадцатилетие дочери. Митьку он так и не встретил, и долгожданного сына так и не увидел.

В общем, Слава тогда угодила опять в начало лета, но не прошедшего, а будущего, и оказалась на вступительных экзаменах вместе с Сашей Нахимовой, опять только что осиротевшей. И на сей раз Слава сильно сомневалась, а успела ли НИИВА прийти на помощь. Девушки оказались ровесницами и подружились, это видно даже по нескольким зарисовкам, сделанным Венькой со слов Славы. Он показывал то лекции, на которых они сидели рядом, то прогулки в парке, то посиделки в общежитии. Видно, что взрослая Саша переживала пропажу родителей даже острее, чем подросток. И ещё — что без Митьки и того ранения дядя Олег так и не понял своей ошибки, Саша так и продолжала считать себя обузой и ошибкой родителей. Слава оказалась там как нельзя более вовремя, и понемногу вытаскивала подругу из трясины апатии и отчаяния, но получалось медленно, да и сама она выглядела не лучшим образом. Не так горели глаза, не было прежнего азарта.

Ни бросать Сашу один на один со своей бедой, ни оставаться там навсегда Слава не собиралась. Она упорно искала выход в Сонное Царство — и нашла, но попали они обе в прошлое, прямиком к тем самым дворянам, соседям родителей Анны Ивановны. К счастью, через них удалось и выйти на НИИВА, и вернуться домой. Хотя и не сразу. Впрочем, именно во время этого путешествия, когда Саша встретила и родителей, и человека, которого полюбила, Слава особенно остро почувствовала, как ей дорог Володя. Так что оставалась она только до тех пор, пока не убедилась, что у подруги все наладилось, что родители и жених — кстати, русский дворянин, правда, живший аж в девятнадцатом веке — её любят, ценят и в обиду не дадут. А потом за собиралась в родную реальность, к своим родным и близким. Кстати, и Володя, пока её искал, тоже многое для себя уяснил. Так что после возвращения Славы у них начался красивый роман, который и закончился через год пышной свадьбой. Сейчас Володя продолжает служить, Слава учит детей истории, а вместе они растят замечательных детей, и, кажется, вполне счастливы.

Вырезка из газеты о выставке известной художницы Екатерины Буревестник, прошедшей в прошлом году и вызвавшей целую бурю отзывов. Объявление об открытии нового отряда профессиональных спасателей во главе с Олегом Нахимовым (его первый заместитель — Кондратий Буркин).

Акварельный рисунок троих подростков в форме Лицея Белых Галок. Ребята еще сами не верят своему счастью. Венька Буревестник, все такой же рыжий, но окончательно избавившийся от маски надменности, Митька и Саша Нахимовы. Пройдёт несколько лет, и их пути разойдутся. Венька, как и мама, станет художнико, хотя и проплавает несколько лет с Митькой на одном корабле. Митька останется верен детской мечте и станет моряком. Саша будет писать, и её повестями для детей будет зачитываться весь заповедник. Но это будет нескоро, после двадцати, а пока ребятам предстоит полная приключений жизнь путешествен-ников по книжным страницам.

Девочка улыбнулась. Какие они здесь ещё забавные! Это потом пройдёт Венькино восхищенное обожание, и они с Алькой останутся хорошими друзьями. Как же он все шокирует, когда вернётся из очередного похода с невестой! И заявит: «А чем я хуже папки?». Да, Николай Буревестник давно уже для него единственный настоящий отец! А девушка, хоть и из одной из книг, а в семью вошла, как родная. Чем-то немного на Катерину похожа… И имя красивое — Евдокия Макарова.

И Митька перестанет ревновать сестренку. Сам он долго будет писать ей из каждой поездки, советоваться, и наоборот — пытаться помочь на расстоянии. Но однажды во время каникул на острове встретит приехавшую на практику студентку-геолога по имени Валя — и влюбится, как школьник. Она, хоть и не сразу, но ответит на его чувства, и останется на Земле Неведомой навсегда.

Саша так и останется романтичной барышней. Она долго ни в кого не влюбится, будет держать дистанцию. Но уже после получения диплома вдруг познакомится с летчиком из отряда Всеволода Буревестника, Арсением Заботиным. И тот влюбится с первого взгляда, начнёт ухаживать, а вскоре сделает ей предложение.

Алька? О, Алена Вспышкина окажется достойной дочерью своего отца и продолжателем дела Михаила Иволгина. Пока Анна Ивановна и Слава преподавали в Лицее Белых Галок свои любимые предметы, её отец продолжал исследования, а Всеволод окончательно пришёл в норму, и не просто стал летчиком, но и создал при отряде Олега Нахимова эскадрилью быстрого реагирования, Алька не сидела сложа руки. Она быстро поняла, что навоевалась на всю оставшуюся жизнь, и не хочет, чтобы кто-то ещё повторял её судьбу. Так что она поступила в институт, который оканчивал Михаил, но занималась предотвращением войн, а так же нейтрализацией агентов мавритян. И хотя служба у неё была скорее мужская, в семье ею искренне гордились. А один из сослуживцев, такой же разведчик, станет её любимым мужем и отцом её детей.

А вот и семейный портрет! Сколько же тут народу! Свет в кабинете включать опасно, а настольной лампы не хватает, чтобы разглядеть всех. Взрослые и дети, молодежь и старики… Десятка три человек, а то и больше!

Дальше газетные вырезки, как те, по которым писался тот текст, так и описывающие дальнейшие события. И здесь им оставаться нельзя! Поэтому девочка тяжело вздохнула, но достала из кармана конверт, и листок бумаги. Набросала несколько строк:

«Митя, передай маме, ладно? Сеанс связи состоялся, Сева и Венька опять уехали, вернутся не раньше Паруса надежды, папе с первого числа дали отпуск, я тоже приеду уже на днях. Тетрадь нашли, копия достаточно точна, а доказательства возвращаю. Привет всем нашим! Н.Б.».

Потом она спрятала в конверт блокнот и записку, запечатала его и сверху написала:

«Дмитрию Нахимову лично в руки. Надежда Буревестник».

Теперь оставалась лишь нажать на марку — и письмо уйдёт адресату. Конверт с тихим шелестом исчез, затем на его месте появилась марка со знакомой закорючкой на обороте. Письмо получено, дома все в порядке. Теперь можно и поспать. История наконец-то завершена.