ЧАСТЬ 1.
    

В этом месте мы все были пленниками. Некоторые люди лежали на голой земле, а другие сидели, прижавшись друг к другу, в грязных и рваных одеждах. Сложно было представить, что когда-то, — а ведь совсем не так давно, — это были граждане в деловых строгих костюмах и дамы в красивых опрятных платьях и блузках, которые жили в своем городе, ходили на работу, любили и улыбались. В их глазах читалось отчаяние и полное непонимание того, что происходит. Я всматривался в лица сидящих в надежде увидеть хоть кого-то знакомого, и в тоже время другая половинка меня искренне надеялась, что не встречу никого из своего окружения. Многие сидели, опустив голову вниз, и ковыряли пальцами землю, вырывали редкие травинки, другие — возносили искаженные лица к пасмурному небу и их губы беззвучно шевелились, будто бы произнося молитвы, а некоторые растерянно смотрели в брешь стены, откуда приводили других горожан, словно ожидая какого-то приговора.

Я никогда не видел ничего подобного, поэтому все происходящее сейчас казалось мне сном, какой-то небылью — так нереально все выглядело на самом деле. Вы когда-нибудь видели людей, полностью отчаявшихся, потерянных, словно забывших что-то важное и дорогое им, забывших, для чего они живут? — Сегодня я увидел их собственными глазами.

«Главное, сохранять спокойствие, » — говорил я сам себе, чувствуя, что среди этих людей начинаю терять самообладание.

Вы ошибаетесь, если думаете, что все вели себя тихо. Некоторые пленные плакали, другие шептались друг с другом или кричали, но в полный голос никто из окружавших меня не говорил. Я чувствовал, насколько напряженной была обстановка, и это напряжение передавалось и мне. Приходилось прилагать усилия, чтобы не поддаться всеобщему настроению. Старался держаться чуть в стороне, насколько это вообще возможно было сделать, расположившись у самой стены, — все равно меня тесно окружали люди. Лица горожан лишь отчасти казались мне знакомыми: кого-то я видел регулярно на улице, с кем-то сталкивался по работе и мы обменивались парой-тройкой слов, но мы не были хорошо знакомыми, и даже тех, кто торговал на площади, я сейчас узнавал с трудом. Нас держали в каменных стенах руин Брезжинца под открытым небом, никто не смог бы сбежать при всем желании.

Теперь я понимал, что массовое сознание людей действительно способно на невероятные вещи. Человека можно вознести, а можно подавить, и он не сможет сопротивляться толпе и будет вынужден поддаться атмосфере социума, последовать за остальными. И я почувствовал, как здравый смысл тоже начинает покидать меня, заставляя все чаще задумываться о доме, о неволе и о своей дальнейшей судьбе с предвзятым ощущением, будто бы все кончено, что моя жизнь больше никогда не будет прежней.

Каким бы самоуверенным человек ни приходил сюда, спустя несколько часов, максимум — день, его ждала та же участь, что и остальных…

Я посмотрел на человека, скорчившегося у стены недалеко от меня. Когда я сюда только пришел, кажется, он находился в той же позе, полусидячим. За все время, что я здесь, он ни разу не пошевелился. Внезапно среди всех шумов я стал различать женские голоса, их всхлипы и плач, которым ранее не придавал значения, не выделяя из массы человеческих звуков. Одна женщина плакала горько навзрыд и повторяла поочередно одно и то же, может быть, чье-то имя или фамилию. Мне не было отсюда слышно, к тому же голоса других заглушали ее время от времени. Здесь было очень много людей. Холодно.

За последний день их численность только увеличилась примерно до пятидесяти человек, если не больше, и я уже точно не мог отстраниться ни от кого, все сидели плотнее. Я обратил внимание на то, что здесь совсем нет детей. Интересно, когда я в последний раз обращал внимание на детскую фигуру или смех, и почему задумался об этом сейчас? Может быть та женщина, что рыдает уже который час навзрыд тоже…

Время тянулось бесконечно, и что удивительно, за весь этот период люди не стали общительнее и смелее, общее горе их не сближало — каждый, наоборот, погружался сам в себя, усиливая свои страдания и передавая этот настрой безысходности другим. И, глядя на всю эту безысходность, я тоже поддался чувству тоски и печали.

ЧАСТЬ 2.

Если вчера казалось, что все происходящее со мной на самом деле какая-то дикая игра разума, то сейчас я полностью в этом разуверился. Я много спал, и на удивление в сон погружался быстро, но он был поверхностным и я легко пробуждался при каждом неосторожном толчке и движении сидящих рядом со мной или от чужого плача. Состояние было возбужденное, как на иголках.

Мне ничего не снилось, поэтому когда я открывал глаза, вспоминать было не о чем. Но все же на одно я надеялся — что когда открою глаза, все вокруг и правда окажется дурным сном, что я оденусь и утром пойду на свою работу, а на обед снова возьму суп и второе и встречусь с друзьями по цеху.

У меня на том производстве было два близких друга. Мы выросли вместе и после школы решили, что вместе пойдем работать на производство. Нам очень повезло, что всех нас сразу же взяли, ведь в то время даже взрослым сложно было устроиться куда-нибудь. Видимо, в нас просто увидели дешевую рабочую силу и способность улавливать все сходу. Так мы проработали втроем на одном производстве, но в разных цехах более семи лет, и мои друзья очень скоро обзавелись семьей и у одного даже родился ребенок. За все это время никто из нас ни разу не подумывал о том, чтобы сменить работу: платили всегда вовремя, бесплатно кормили, да и стаж терять не хотелось.

Однако среди пленных я не видел ни Алекса, ни Стюарта, и оставалось только надеяться на то, что они успели где-то скрыться или уехать из города. Особенно было жалко Стюарта — он со своей семьей только обустроился на новой квартире, и совсем недавно мы все вместе справляли его новоселье. Прекрасная жена, маленький четырехлетний сынишка — понятия не имею что с ними будет, если Стюарт окажется в этом месте.

За Алекса я беспокоился чуть меньше — он со своей женой любил путешествовать, поэтому, было вероятно ожидать, что они уедут куда-то на выходные, пусть даже за город, и тем самым избегут массовых арестов в Брезжинце.

Странно, что всех нас собрали здесь, ведь это место — старая каменная крепость в отдалении от одноименного города. Вряд ли за нами кто-то придет. Я вообще сомневаюсь, что хоть кто-нибудь знает о том, куда делась бóльшая часть взрослого населения Брезжинца. Все происходящее эти дни явно было незаконным, но и власти города тоже почему-то молчали и не предпринимали никаких попыток остановить повсеместные аресты.

Арестовывали, кстати, не всех и сразу, а постепенно. Ежедневно из города уводили по пять, а то и больше человек, как я уже потом понял. Иначе бы исчезновения были весьма очевидны, а я до последнего, как и многие, не знал ни о чем происходящем вокруг. И я осмелился предположить, что многие из жителей города сидят в крепости уже давно, ведь успели отчаяться и потерять надежду и внешний вид их был весьма удручающим — явно они пробыли в плену более четырех дней.

Меня же застали, когда я выходил из дома. Пришедшие вчера люди не вызвали у меня никаких подозрений. Одетые во все гражданское, серые кепки, городские бежевый и коричневый плащи, аккуратные ботинки, при них были обычные кожаные портфели, с которыми ходит большинство мужчин в городе — ничего необычного и бросающегося в глаза. Спросили какие-то документы сначала, а я не нашелся что им ответить, этот вопрос застал меня врасплох. У нас, в Брезжинце, по правде признаться, документы никто никогда не спрашивал, даже во времена нахлынувших мигрантов из Орссона это было редкостью — все всех знали в лицо, именно поэтому никто документы с собой никогда не носил. А потом прошло время, сменилось поколение, и граждане стали более независимыми: меньше поддерживали друг с другом контакты и почти перестали интересоваться жизнью друг друга, редкими стали встречи соседей и пропали те глубокие разговоры по душам между ними. Город сделался молчаливым и тихим, а его улицы — какими-то чужими и, при всем наличии многочисленных прохожих, — невыносимо одинокими. Единственное, что осталось по-старому — это то, что никто по-прежнему не носил с собой документы.

Я мог бы вернуться в дом и поискать их, но мне сразу же скрутили руки без всяких разговоров, что вызвало во мне мгновенное возмущение и негодование. Заметив попытки воспротивиться этому, меня тут же предупредили, что за оказанное сопротивление я буду жестоко наказан. И так я оказался здесь, среди таких же ни о чем не знающих людей.

Внезапно послышались перешептывания между людьми, будто волной, начавшиеся от впереди сидящих и постепенно голоса дошли до меня. Пленники стали оживленнее, остро ощущалась их тревожность: многие приподнимались чтобы посмотреть и лучше разглядеть что-то впереди, а затем снова присаживались и нервно шептались, дергались, оглядываясь на каждого говорящего рядом человека, будто бы от полученной информации зависела их собственная жизнь, — по сути так оно и было. Голоса становились все громче, обеспокоенные говорили о каком-то Раймоне Гессе, пожимали плечами, но все равно передавали информацию друг другу. Любопытство овладело всеми и многие задавались вопросом кто это. Мне это имя ни о чем не говорило, как, собственно и большинству здесь находящихся. Кроме того, не было видно что творится впереди.

Спустя несколько секунд после того, как я услышал имя, в передних рядах началось какое-то волнение и плач. Я заметил, что кто-то кого-то сдерживает, а маленькая женская фигура кричит и плачет, видимо, цепляясь за другого человека. С огромным трудом ее вернули на место, усадив среди других пленников, а кого-то все-таки увели за стены Брезжинца. Сложно было разобрать что же все-таки там происходит. По рядам ходили только догадки людей.

Прошло еще немного времени, как прогремел выстрел, заставивший всех мгновенно устремить свои взгляды в сторону стен, за которые только что вывели пленника.

ЧАСТЬ 3.

Старая крепость Брезжинец — точнее, оставшиеся от нее руины, местами заросшие травой, мхом и густым кустарником — была излюбленным нашим местом в детстве. Мальчишками, мы со Стюартом, Алексом и еще несколькими ребятами часто бывали здесь, залезали на большие глыбы и то, что осталось от каменных плит, представляя себя защитниками этой небольшой, пусть уже и утратившей свое былое величие, крепости. Особенно зимой здесь было весело проводить время.

К нам иногда присоединялись мальчишки из ближайшей деревеньки Бриоль и мы устраивали большую снежную битву за вековой Брезжинец, кидаясь друг в друга снежками, выглядывая из-за мощных шероховатых стен и прячась за грубыми перекрытиями внутри замка. Мы чувствовали себя настоящими воинами, защищая девчонок, укрывавшихся наверху и игравших роль наших принцесс. Битва прекращалась тогда, когда абсолютно все выдыхались, и, по правде сказать, бриольские ребята ни разу не выигрывали у нас, хотя численное преимущество было на их стороне.

Мне особенно нравилось взбираться по узкой местами обвалившейся лестнице и залезать в высокую башню из серого неаккуратно обработанного камня — отсюда хорошо были видны все окрестности нашего города. По неосторожности и невнимательности отсюда легко можно было навернуться и упасть вниз, сломав себе что-нибудь, поэтому сюда решался забраться не каждый.

Люди построили новые дома неподалеку от разрушенного Брезжинца, оставив прежнее название, и со временем небольшое поселение разрослось, а каменная постройка так и осталась покоиться на возвышенности, став символом города, отстроенного заново. Очертания старого Брезжинца, хорошо были видны почти из любой точки города — каменный гигант выглядывал башенками из-за деревьев со склона, все также продолжая стоять на страже и охранять покой его жителей.

И кто бы мог подумать, что однажды жителей города, в котором они родились и выросли, приведут в руины крепости и будут держать как заложников для непонятных целей.

Звук неожиданного выстрела будто застыл в воздухе и люди, вздрогнувшие и покачнувшиеся, испуганные и непонимающие все еще продолжали сидеть неподвижно, всматриваясь в стену, за которую увели одного из пленников. Мы больше ничего не слышали, а потом несколько людей вернулись и раздался громкий плач. Надрывно плакала та женщина, что так отчаянно цеплялась за мужчин. И я понял, что, должно быть, они убили его. И нам всем теперь следует быть осторожными: не провоцировать вооруженных захватчиков, иначе нас будет ждать та же участь — истребят по одному и тогда уж точно все будет кончено.

Я увидел как люди стали хвататься друг за друга и прижиматься, по рядам сидящих пробежала паника, а кто-то начал бросаться из стороны в сторону и пытаться залезть на стены. Только все это было бесполезным, нарушителей спокойствия насильно усаживали обратно и угрожали расправой. Вновь оглушивший всех выстрел в воздух стал последним предупреждением.

— Сидите тихо, иначе... — послышался звонкий мальчишеский немного надменный голос со стены и все мы увидели молодого человека, который щелкнул затвором и возвысился над нами. Пистолет в его руке, которым он указывал на каждого сидящего, плавно переводя с одного пленного на другого, внушал страх. И если бы не оружие в руке, то никто бы не воспринял его всерьез. Казалось, внутри людей проснулся страх за свою жизнь и они больше не выглядели отрешенными и безразличными. Прямо сейчас вопрос жизни казался всех.

ЧАСТЬ 4.
   

Никто не смел шелохнуться и возразить. Вокруг нависла минутная тишина, казавшаяся вечностью, и я мог слышать беспокойный стук собственного сердца и улавливал неровное дыхание окружающих меня горожан. Глядя на худощавого мальчишку с пистолетом, у меня складывалось впечатление, будто пленник тут он, а не мы, что он сам нас всех будто бы боится. Я ощущал дрожь в его руке и растерянный, в то же время отталкивающий взгляд — так смотрят люди, которые выискивают в толпе ненавистного им человека, готовые расправиться с ним сиюминутно, как только найдут. На секунду мне стало жаль его. Но это мимолетное чувство резко сменилось как только дуло пистолета на мгновение застыло на мне, и я испытал ненависть к этому взъерошенному парню, который решил поиграть в странные игры с нами. Ко всем нам он испытывал нескрываемую ненависть и не стеснялся выражать свою неприязнь открыто.

«Зачем он это делает?» — вопрос, назойливо крутившийся среди прочих однотипных мыслей, на который я никак не находил ответа, и предполагаемые объяснения никак не укладывались у меня в голове.

Я видел перед собой мальчишку, который был напуган не меньше нашего и который никак не мог быть преступником! На вид я не дал бы ему и семнадцати лет, хотя судя по всему этот парень был гораздо старше — залысины на висках, острые черты лица, но при этом такой звонкий не сломавшийся с возрастом голос мог ввести в заблуждение кого угодно.

Он перевел дуло пистолета на соседнего человека, затем на еще одного, будто бы наслаждаясь своей властью.

— Все оставайтесь на своих местах! Иначе пожалеете, что все еще живы! — парень опустил оружие и посмотрел через плечо за край стены, откуда поднялся недавно и где совершил расправу над жителем Брезжинца. Не похоже, что его мучила совесть и что он раскаивается за содеянное. Я неосознанно представил себе мертвое тело невинного человека, совсем недавно сидевшего среди нас, а сейчас — лежащее у стен крепости, и навязчивые мысли рисовали образ будущих убитых жителей.

«Ужас… этот парень просто сумасшедший, » — я попытался отогнать столь отчетливо рисовавшиеся моменты, помотав головой.

Охватив своим шатким взглядом всех сидящих еще раз, он спустился со стены, и только тогда люди осмелились заговорить снова. Перед тем как он спустился, мне запомнилось его лицо, искаженное в страшной непередаваемой гримасе. Он явно был чужим в этом краю, и мне удалось насчитать как минимум еще десять не местных людей, что удерживали нас в плену.

Вечерело. По рукам пустили несколько металлических фляжек с водой, но ее все равно не хватало на всех — пить давали лишь раз в день, а еду взять было негде, поэтому не кормили совсем. Уходящее солнце последними лучами освещало каменные стены и козырьки Брезжинца. Я видел как жадно пьют люди, трепетно распоряжаясь каждым своим глотком, хотя были и те, кто не считался с другими, выпивая непомерно много.

До меня в этот день фляжка опять не дошла.

Рассматривая часть башни Брезжинца, освещенную рыжим прощальным солнцем, где будучи ребенком часами мог сидеть в детстве, я задумался о том, о чем подумал бы любой, оказавшись в неволе.

«Единственное спасение — это побег. Нужно только дождаться темноты…»