Русалка

Худенький мальчик стоял на каменистом берегу холодного моря, тревожно вглядываясь в обманчиво спокойную синь. Тут и там его взгляд натыкался на торчащие из воды скалы, то пологие, то острые, словно пики. Вода тихо омывала тёмно-серые камни, чуть нахлынув и намочив шершавое брюхо, и тут же отступала назад, собирая за собой белую пену. 

Над морем раскинулось такое же бездонное небо. Оно хмурилось резкими серыми тучами, которые ветер гнал куда-то вдаль, не давая ни на миг остановиться и пролиться дождём. Порывы ветра заставляли пожухлую траву стелиться по земле, но море оставалось на удивление спокойным.  

Мальчик ёжился, будто нахохлившийся галчонок, и зябко кутался в коротковатую курточку. Полы её никак не желали сходиться, а рукава открывали тонкие запястья на целую пядь. Голая кожа тут же покрывалась пупырышками со вздыбленными волосками, словно на неё плеснули ледяной водой. Парнишка переступал ногами, притоптывая, и бросалось в глаза, что на одной нет носка.

На вид он казался лет двенадцати, но, наверное, это была неправда, потому что по словам его братцев, в таком возрасте в русалок никто не верит. А мальчик стоял на берегу и ждал именно русалку.  

Два брата-близнеца называли его болваном, верящим в сказки, но парнишка не мог понять, что в этом плохого? Сказки ведь очень красивые истории, над некоторыми он даже плакал — только украдкой, потому что если близнецы видели слёзы, тут же принимались дразнить сопливой девчонкой. Кроме того, сказки давным-давно рассказывала мама, а если не верить в них, то значит, не верить и маме, чего никак не может быть!   

Поэтому он стоял промозглым вечером на безлюдном берегу и ждал русалку. Мальчик знал, что если рядом находились бы мать или няня, то русалка не появится, нужно непременно чтобы один. Но из дому уйти очень сложно. За ним постоянно кто-то следил: то няня, то мать, то братья, а то и сам отец. Последнее случалось до того редко, и мальчик до того сильно боялся оплошать, что непроизвольно мочил штанишки.   

Тогда отец брезгливо морщился и презрительно выговаривал супруге, что, видимо, та в подоле принесла этого выродка. Не их он крови, не их! Близнецы не упускали возможности подначить его, мать строго наказывала, заставляя выстоять на колотом горохе утро без завтрака, и только няня, смазывая потом истёртые усердным стоянием коленки барсучьим жиром, приговаривала, чтобы он самый лучший и самый умный маленький мальчик на свете. 

Сказку о русалке Вильгельм всегда слушал, затаив дыхание. Наверное, потому, что мать только её и рассказывала, эта история запомнилась лучше всего. Он всё детство провёл, марая дорогую бумагу не менее дорогими красками в неуклюжих попытках изобразить мечту. Увы, талантом художника мальчик не обладал, и рисунки шли на растопку камина под ругань недовольного такими растратами отца.   

Как-то он проснулся самым счастливым на свете: ему снилась русалка. Волшебное создание было столь прекрасным, отливая чешуёй и играя разными цветами в лучах заходящего солнца, что слепило глаза. Вильгельм щурился, но не отводил взгляда, несмотря на резь под веками. Русалка пела ему песню и звала за собой. Мальчик послушно ступил в ледяную воду и пошёл за манящей сказкой, не обращая внимания, что вода затопила сначала ботинки, затем с шорохом заплескалась у колен, после железным обручем сдавила грудь, выбивая дыхание, залила рот, а за ним и нос, заложила уши и напоследок, будто порыв ветера, всколыхнула волосы... 

Он проснулся, хватая раскрытым ртом воздух: одеяло обмоталось вокруг горла, не давая дышать. Но всё же Вильгельм чувствовал себя настолько необыкновенно и  счастливо, что рассказал о прекрасном сне за завтраком, иначе блаженство перелилось бы через край. Отец опять скривил рот, мама постаралась перевести разговор, а близнецы загадочно переглянулись. 

Поздно вечером, когда уже все улеглись, поместье сотряс нечеловеческий крик. Кричал Вильгельм, отбиваясь подушкой от скользкого, холодного тела длиной не более полуметра. Рядом, не скрываясь, во весь рот хохотали близнецы, передразнивая и гримасничая. После рассказанного сна им пришла в голову шутка и, пошушукавшись и скоординировав действия, братья пробрались на кухню, где один отвлекал повариху, а второй воровал свежепойманную щуку из корзины. До вечера рыбину припрятали в саду, а потом подкинули в кровать Вильгельму, заботливо прикрыв тушку одеялом.  

Вильгельм уже улёгся и вытянул ноги, как вдруг его кожи коснулось что-то склизкое и холодное. Как во сне, тут же спёрло дыхание, и он, что твоя рыба, немо раскрывал рот, не сумев позвать на помощь. Скинув одеяло, мальчик тяжело свалился на пол, неуклюже задев при этом кружку с водой, стоящую на тумбочке. На шум прибежала няня, почивавшая в комнатке напротив, тут же явились близнецы, с порога принявшиеся гоготать, затем поспела мать и под конец концерта — отец семейства. 

Близнецов пожурили за шутку в неуместное время, Вильгельма отругали за поднятый шум, няне вменили всё прибрать, а щуку снова отправили на кухню. 

С этих пор Вильгельм снами делился только с няней. Впрочем, няне поверялись не только сны, а так же просто мысли и иногда нехитрые планы. После очередной злой шутки близнецов подопечный решительно заявил ей, что не намерен оставаться в этом плохом доме. Поднявшись к себе в комнатку, он принялся собирать сокровища в стянутую на пол простыню, совсем как в тех книжках, что ему читали.

 Аккуратно сложил любимые картинки и кособоких деревянных солдатиков, которые вырезал садовник. Прибавил несколько красивых перьев, добытых им же, затем подумал и достал из угла наказанного тряпичного куклу-шута, который иногда рассказывал ему сказки, сидя на руке няни. Шут подозрительно говорил няниным голосом, но Вильгельм верил, что истории тот придумывает сам. 

На этом сборы закончились, и мальчик принялся увязывать длинные концы, как дверь распахнулась, и на пороге появился сам отец. Сзади, опустив глаза, маячила предательница-няня. Далее последовало короткое и жёсткое наказание, после которого Вилли понял, что доверять он может только себе, да ещё русалке из сказок. Он крепко-накрепко пообещал, что обязательно сбежит к своей мечте. И вот, спустя недели, ёжась от холодных брызг, он стоял и смотрел на спокойное седое море.

— Русалка!.. — тихо позвал мальчишка, переминаясь с ноги на ногу.

Может, она спит, и надо просто покричать? Может, сквозь эдакую толщу воды шёпот не слышен?

— Русалка-а-а!!! — крикнул он уже в полный голос.

Море так же оставалось спокойным, только у дальнего камня блеснула тусклой чешуёй уродливая рыбина. На мгновение Вильгельм увидел акулье рыло, растянутое в хищной, острозубой улыбке, но мальчик сморгнул и тут же задохнулся от восторга: медленно подтягивая гибкое, сильное тело, на камень карабкалась его мечта.

Русалка была совсем такой, какую он рисовал себе в воображении. Упругий хвост свисал вниз, а широкий плавник свободно колыхался в воде. 

— Ты пришла… — прошептал мальчишка и шагнул навстречу.

Хотелось много: погладить чешую, убедившись, что она именно такая шершавая, как везде говорилось. Послушать русалочью песню — ведь согласно всем сказкам, та несёт забвение. Погреть немного своим теплом, обнимая худенькую спину и ткнувшись носом в волосы — как к маме в детстве. Всенепременно понюхать — пахнет ли тиной? И рассказать все-все мечтания, начиная с того самого момента, как ему в первый раз прочитали сказку о дивной деве-рыбе. 

С каждый шагом вода захлёстывала всё сильнее, могильным холодом доставая до самого сердца. Хрусталики льда облепляли плотнее и плотнее, они иногда отрывались и растворялись в крови, замедляя её ток, и Вильгельму казалось, что внутри замирает сама жизнь. Но мальчишка упрямо переставлял ноги по каменистому дну. Один ботинок навсегда завяз в песке, и голую ступню больно ранили осколки ракушек и острые камни. Следом тянулся красноватый след, тут же растворяясь в воде. 

Русалка, как зверь, втягивала носом солёный воздух и нервно била хвостом, нагоняя волны. По прекрасному лицу пробегала гримаса, искажая черты в уродливые. Но Вилли каждый раз смаргивал, и его мечта вновь сверкала на проглядывающем сквозь тучи солнце, как новая рождественская игрушка, какую отец привозил из большого города. За несколько метров до камня силы мальчика оставили, и он жёстко оттирал щёки, по которым катились злые слёзы вперемешку с брызгами. Он сильно ушиб палец на ноге, мокрая одежда липла к телу и мешала движениям, губы стали почти синюшными от промозглого холода. И только горячие слёзы обжигали, напоминая, что он ещё живой и всего в шаге от мечты.

И тут русалка плавно скользнула в море, уходя под воду без единого всплеска, а потом поплыла навстречу. Чешуя переливалась красивым рисунком, омываемая водой, огромные, манящие глаза ярко блестели на бледном лице, и тоненькая мелодия, сладкая, как медовый пирог, ввинчивалась в виски, звала, обещала, требовала следовать за ней… до конца…

***

Это был тихий уголок: каменистый берег, плавно уходящее в глубину дно, правда, испещрённое острыми скалами, которые тут и там выныривали из воды, навеки застыв над её поверхностью. Местные говаривали, что тут часто пропадают люди, но утопленников не находили, и потому разговоры так и остались простыми домыслами. Тем более, что даже в шторм море оставалось спокойным.   

Под толщей воды в полукруглом гроте сирена сыто улыбался. Он неуклюже выбрался на неровную скальную поверхность, пытаясь удобнее пристроить мощный хвост, и принялся снимать личину. Подцепил серыми когтями за краешек и начал аккуратно тянуть вверх. Вот исчезла, скатываясь в чулок, изящная шея, обнажая сероватую, землистую кожу с рядами мелких чешуек. Затем скрылись сочные губы вкусного кораллового оттенка, оставляя вместо себя отвратительную расщелину поперёк всей морды. Рот мигом треснул в улыбке, словно радуясь освобождению от оков, и разорвал лицо напополам. Конусообразные зубы в несколько рядов вывернулись наружу, являя довольно жуткое зрелище.  

Сирена опустил затёкшие от напряжения руки, давая им отдых, чуть потряс, размахивая из стороны в сторону, а затем снова кропотливо стал стягивать личину дальше. Место тонкого носика заняло рыло, похожее на акулье: широкое, приплюснутое сверху и нависающее над рядами зубов. Лоб, как и шея, так же пестрел мелкими чешуйками: они огибали совершенно лысые надбровные дуги и сбегали по вискам на шею, захватывая часть скул. 

Сирена, больше напоминая себе каракатицу, подполз на брюхе к добротному сундуку и, цепляясь за ржавые металлические клёпки, подтянулся вверх, снова пытаясь поймать равновесие и пристроиться удобно.   

Боги всех морей, как же комфортно дышится в воде! Она ласково обтекает всё тело, поддерживая его, как младенца мать, нежно проникает в жабры, омывая их, наполняя кислородом и самой жизнью! Даже тут спёртый и затхлый воздух карябал и обдирал глотку, а затем начинал жечь лёгкие, но сирена знал, что эти ощущения обманчивы и ничем серьёзным не грозят.

Сирена тяжко вздохнул и снова подтянулся, неловко подвернув под собой хвост. Надо привыкать дышать и воздухом, иначе той лакомой добычи, что он словил сегодня, ему не видать!  

 Наконец утвердившись на каменном полу грота и привалившись плечом к влажной стене, он одной рукой откинул крышку сундука. Потом аккуратно встряхнул снятую личину и стал укладывать внутрь, боясь повредить. Тогда на поверхность выйти будет не в чем, и он навсегда останется хилым задохликом. А ведь он только-только поверил в себя, поймав по-настоящему стоящий улов: не какую-нибудь снулую, полусонную рыбу, увязшую в иле и потому не сумевшую улизнуть, а вкусную и сочную добычу.  

Впервые за всё своё существование сирена Кайлерре чувствовал, что сыт и доволен собой. Впервые он поверил, что сможет быть достойным представителем рода, а не запуганной добычей более сильных сородичей. 

Кайле вырастила бабушка. Отца его зацепили тралом местные рыбаки, и что дальше стало с тем — неизвестно. А мать так вообще сбежала, торжественно вручив напоследок тогда ещё живому отцу икринку с зародышем маленького сирены-Кайле. Икринка благополучно сплавилась бабке, матери отца, а сам он через время пропал.  
В общем-то родственные чувства во втором и более поколениях сиренам были чужды: Кайле, например, лучше ужился бы с безмозглым осьминогом, нежели с сородичем. Но по каким-то причинам бабка не съела икринку и не бросила её на произвол судьбы, а выходила и вырастила. Жаль, конечно, померла рановато: Кайлерре не успел войти в возврат даже второго самостояния, не говоря уже о зрелости. 

Да и хитростям жизни научить не успела: хотя бы как надевать личину. Взрослые сирены могли делать это без подручных средств, постепенно изменяя черты лица. Многие носили её, не снимая, тем самым порождая каждый раз новые и новые сказки и легенды на суше. А такие недоучки, как Кайлерре, вынуждены были натягивать её, словно линялую шкуру, которую прежде всего нужно было добыть.

Ну хоть здесь бабка помогла: померла, будучи в личине, и Кайле потратил много времени сначала на то, чтобы разделать воняющий труп, затем чтобы снять, не повредив, прелестное русалочье личико, а после — чтобы сохранить, то натирая водорослями, за которыми он плавал на берег, то отмачивая в солёной воде, натянув на камень-болванку для сохранения формы.

По сути, если бы не его убежище-грот, доставшееся от бабки, он бы давно и сам стал лакомой добычей для более сильных обитателей подводного мира. А в силу того, что охотиться полноценно не мог, то и развивался гораздо медленнее, нежели приличествует сиренам его возраста. 

До сего дня.  

Кайле сам поражался, насколько сегодня был смелым и дерзким. Настоящий сирена! Быстрый, хитрый, безжалостный! Он давно заприметил свою добычу, но сначала просто был слишком мал, чтобы охотиться успешно, да и человечек всегда приходил с более сильным сопровождающим. Но Кайле умел ждать.

Сирены — самые страшные хищники морей.  Сила и смелость сочетаются с изворотливым умом, а вкупе со свирепостью эти качества дают немыслимый результат. В море они непобедимы, чего нельзя сказать о суше. Здесь всегда царствовал иной хищник — человек. Опасный соперник — но и самая вкусная еда, если посчастливится её поймать.

Противостояние людей и сирен существовало испокон веков. Морских обитателей заманивали в сети, людей ловили на ангельский голосок и смазливое личико. Сирены научились надевать личины, люди придумали изощрённые ловушки.

Всё это плескалось в крови Кайлерре, проходя красной нитью в памяти, доставшейся от предков. Он с рождения знал, каков вкус его главной добычи. Не полудохлой рыбы — человека. Он ощущал дрожь предвкушения и горячую кровь во рту, ещё только вылупившись из икринки. Он всплывал на поверхность, высовывал рыло из воды и старался поймать тёплый аромат еды, если та гуляла по берегу. Он трепетно выслеживал, приманивал, пел, завлекая в свои сети свою первую жертву.

Оба сердца колотились так, что, казалось, слышало всё море в самых своих отдалённых впадинах. Уши закладывало от волнения, словно он заплыл на большую глубину, когти втягивались непроизвольно, а хвост нервно мёл воду, как вёсла лодки. Кайле ёрзал на сером камне, постоянно соскальзывая, бабкина личина присохла к коже и чесалась под чешуйками, и сирена нутром чуял, что родное рыло проступает поверх хорошенького личика. Контроль то и дело спадал, и морской охотник видел, как тень недоумения набегала на его человечка. Но добыча зашла в море только по пояс, а там было слишком мелко, чтобы доплыть. И Кайлерре делал над собой усилие, возвращая миловидность, и тихонечко напевал, ругая про себя сухой воздух и жалея надсаженные, пересохшие связки.

Он, конечно же, не выдержал характер: когда человечек встал, словно скала, в паре гребков от камня, сирена скользнул щучкой в воду, чтобы схватить добычу. Крепко прижимая к себе уже не трепыхающееся лёгкое тело, Кайле, ликуя, плыл в свою пещеру. Едва сдерживаясь, чтобы не впиться зубами в ещё тёплую плоть, сирена мурлыкал свою песенку.

Он и знать не знал, что стал для кого-то сбывшейся мечтой.