ВО ИМЯ ВСЕГО ЖИВОГО

Сегодня день выдался невесёлый. Мы с Джезом побывали в больнице, и выяснилось, что у него не просто временная слабость, а эта проклятая миопатия. Он был очень подавлен, почти ничего не ел. Когда я предложил заглянуть в ресторан и немного снять стресс отличной отбивной, Джез расплакался, как ребёнок.

Мы приехали домой, и Джез поднялся в свою комнату, отказавшись от моей помощи и от трости. Я прислонил трость к стене и прошёл на кухню, чтобы сделать себе кофе. Хотелось выругаться: чувство беспомощности овладевало мной всё больше и больше, и я подумал — как же чувствует себя Джез, который с трудом приказывает себе встать или сесть.

Разговор в кабинете врача был до неприличия коротким. Знаю я эту их песню: «Надежда есть и дистрофия мышц может ещё замедлиться, не паникуйте заранее».

У нас это не наследственное, но два года назад заболел Стиви, мой брат, он старше меня на десять лет. Однажды на работе не смог разогнуть пальцы, когда взял чашку с кофе. Стоял и кричал от ужаса, а рука крепко держала чашку и отказывалась разжиматься. У Джеза было такое же — когда он попытался открыть дверь, руки его не слушались, он даже не смог с силой пнуть эту проклятую дверь. Стиви ходит в специальном костюме, который помогает ему сгибать ноги и руки в суставах.

Ну и дорого же этот экзокостюм им обошёлся, Стиви потратил на него почти все свои сбережения. Наверняка он будет рекомендовать и Джезу этот костюм. Но у сына всё ещё не так плохо, он может работать и учиться из дома, если будут проблемы с тем, чтобы передвигаться по городу. Конечно, придётся забыть мечту о машине, водить ему нельзя: всем, у кого проявляется миопатия, врачи запрещают садиться за руль.

От резкого звонка я вздрогнул. Звонил мой начальник.

— Ну как дела с сыном? — участливо поинтересовался он.

— Не очень, — ответил я. Язык с трудом ворочался во рту, слова говорить не хотелось. — Это действительно то самое.

— Жаль, жаль, — бодро сказал он в трубку. — Ты, наверно, ещё не читал последние новости? Нет? Так иди, ознакомься, потом надо будет выезжать, делать спецотчёт про группу Кирка. В общем, давай, жду через час звонка и готовься завтра на выезд.

— Понял, — произнёс я вяло и дал отбой.

Что там ещё за группа Кирка, не вовремя эта чёртова командировка...

***

Фома Кирк участвовал в космической программе и был одним из космонавтов на МКС лет двадцать назад. После полёта врачи отстранили его, хотя физически он был совершенно здоров — почему-то психологи выявили высокую степень риска развития депрессивно-маниакального психоза. То время он вспоминает с тоской и отвращением — пришлось сидеть дома пару лет под наблюдением психотерапевта, «поддерживать» психику лошадиными дозами различных антидепрессантов.

Потом годы работы около ракеты, но не в ней. Мимо него проходили всё новые и новые парни, космонавты. Отправлялись туда, где и он когда-то был. Впервые полетели на Марс — мимо него. Привезли ему оттуда маленький камушек.

После этого Фома не выдержал и уволился с базы, по собственному желанию. Это было последней каплей. Камушком кинул в своё рабочее окно, правда, не разбил, слишком маленький. Ему оставалось около десяти лет до пенсии, жена сильно переживала, что он потеряет в доходах и льготах, ведь для бывших космонавтов предусмотрены различные скидки и помощь от государства. Но Фома сказал ей: «База забрала у меня мечту. Я больше никогда не вернусь туда».

С тех пор он работал в группе разработчиков в авиаинституте. Вроде и по специальности, но ни слова о космосе, ничего выше стратосферы, никаких проклятых космонавтов, Марса, Луны, нет, сэр, с меня хватит.

Фоме Кирку было сорок два года, и он был ещё крепким мужчиной, когда его настигло старение. За несколько недель он постарел примерно лет на двадцать. Его перестали узнавать на работе, глубокие морщины искажали лицо, а силы — куда девались его силы? Единственное, что оставалось с ним ещё с момента первых проб и подготовок к полётам в космос — это ежедневные упражнения на выносливость и силу, и в зрелом возрасте он не забывал их регулярно выполнять, не давая себе поблажек.

— Вам не менее шестидесяти лет сейчас биологически, — сообщила ему полноватая миловидная врач, проводившая диагностику.

— Как такое может быть?

— Вероятнее всего, синдром Вернера.

— Что? — не понял Фома.

Врач сочувствующе покивала ему:

— Прогерия. Понимаете, у вас началось преждевременное старение. Но есть и хорошие новости. В институте молекулярной медицины уже найдено решение для вашей проблемы. Вы не первый заболевший. Мы можем приостанавливать процесс старения клеток, и вы сможете вести полноценную жизнь...

— Шестидесятилетнего человека, — с горечью закончил за неё Фома.

***

Он действительно был не первый заболевший, и прогерия приняла характер пандемии, как и миопатия, поразившая моего сына Джеза, моего брата Стиви.

Тысячи людей по всему миру выбывали из строя, тысячи рук ежедневно бессильно падали, не в состоянии подняться, тысячи ног подкашивались — мышцы отказывали своим владельцам.

Фома Кирк, узнал я, был сейчас не в городе. Он оказался автором любопытной теории: наши проблемы с дистрофией мышц и резким старением могут быть вызваны отсутствием натурального белка в пище. Все мы и наши дети, и даже наши родители питались исключительно искусственно выращенным мясом. Давно не было нужды в огромных фермах, забое скота, во всех этих ужасных кровавых бойнях, поскольку вся белковая пища выращивалась искусственно и стоила существенно дешевле, чем выращивание и прокорм скота или птицы. Это был огромный шаг вперёд, поскольку белковая пища теперь была доступна всем слоям населения. Страны третьего мира потихоньку выбивались из отстающих, поскольку улучшение качества питания положительно сказалось на обществе и дети, вместо того чтобы воровать и мучиться годами на дрянной работёнке ради куска хлеба, стали учиться новому. У нас появилось множество людей с высшим образованием, которые хотели заниматься робототехникой, авиастроительством, осваивать космос, строить колонии глубоко на океанском дне. Гидропонические фермы для выращивания свежих овощей теперь были на крышах практически каждого небоскрёба, и жители были уверены в том, что даже оставшись без средств к существованию, они найдут себе пропитание — центры бездомных и приюты кормили детей и взрослых за счёт государства.

Белковая пища искусственного происхождения синтезировалась легко и быстро, позволяла создать любой вкус — мясо птицы, дичь, говядина и свинина, даже страусятина или креветки. Это положительно сказалось и на фауне Земли — в морях и океанах восстанавливалось природное разнообразие.

Но вот находится Фома Кирк, который объясняет наши пандемии старения и дистрофии мышц нашей самой главной находкой последнего века. Который объявляет искусственный белок врагом человека. Фома уводит свою супругу и несколько десятков таких же безумцев, как и он сам, на заброшенную ферму далеко от города и начинает разводить голубей, самый доступный вид птиц. Домашние куры и свиньи остались разве что в детских зоопарках.

Вот туда-то, на далёкую голубятню, к сумасшедшим старикам я и должен ехать и проводить прямой эфир.

***

— Привет, ребята, с вами снова Ферри Ли и герой нашего времени — мистер Фома Кирк. Вместе со своими товарищами он отказался от жизни и работы в большом городе ради того, чтобы вернуться к практике наших праотцов — выращиванию животных...

Фома раздражённо поправляет меня:

— Птиц!

— Выращиванию птиц, — я с трудом скрываю усталость, мы ехали сюда 4 часа по пыльной душной дороге ранним утром, а этот старик — на редкость вредный и нудный тип.

— Мистер Кирк, поделитесь с нашими зрителями — какая причина побудила вас отказаться от интересной высокооплачиваемой работы и уехать сюда?

Фома смотрит на меня с ненавистью, белки его глаз желтоваты, в морщинах на лице скопилась сухая серая пыль.

— Прогерия, — выплёвывает он, — я и мои друзья, — тут старик обводит руками двор фермы, где столпились его товарищи, — однажды утром проснулись стариками. Это может случиться с каждым из вас.

И тут я понимаю, почему он меня ненавидит. Мы примерно ровесники. Только в свои сорок я выгляжу на тридцать-тридцать пять, а она – на шестьдесят. Что поделать, работая на ТВ, я должен тщательнее других людей ухаживать за собой, у меня в планах ежемесячный косметолог, каждую неделю массажистка освежает моё лицо, это издержки профессии. Наши женщины на ТВ не обходятся без инъекций, которые продлевают их двадцатилетие на долгие годы.

Тем временем мистер Кирк продолжает. Кажется, эту речь он готовил специально, так гладко она течёт. Фома смотрит в камеру внимательным, пронизывающим взглядом, словно гипнотизируя зрителя.

— Никто из вас не застрахован от этого. Пока вы продолжаете жевать свои псевдокотлеты и бифштексы, все вы в опасности. Каждый разумный человек должен понимать, что нельзя так просто отказываться от опыта предков.

Я ощущаю, что надо перехватить инициативу. Когда собеседник жонглирует фразами «каждый должен понимать» или «как всем известно», то он врёт. Пытается выдать желаемое за действительное. Мы хорошо знали этот приём. Резко забираю от Фомы микрофон и, сладко улыбаясь, говорю на камеру:

— Я так понимаю, вы разработали свою теорию, которая должна помочь вам и вашим товарищам, которые страдают этим заболеванием?

Лицо Кирка сморщивается, он явно недоволен, что его патетическую речь прервали, и переминается с ноги на ногу. Но сейчас он как раз может изложить свою теорию.

— Да, так и есть. Я... мы полагаем, что возвращение к естественному способу питания, к натуральному мясу позволит нам предотвратить дальнейшую заболеваемость и улучшить наше состояние.

Я не выдерживаю и спрашиваю:

— Среди вас есть дети?

— Нет, — недоумевая, отвечает Кирк.

— Тогда как вы собираетесь предотвращать заболеваемость? — ликую я, подловив его на нестыковке. Впрочем, Фома тут же раздувается от гордости, у него есть ответ:

— Мы надеемся, что нашему примеру последуют не только заболевшие, но и здоровые люди. Мы планируем возродить производство мяса по всей стране. Сейчас мы начали с голубей. Хотите попробовать наваристый мясной суп из настоящей птицы? — самодовольно спрашивает Фома.

— Благодарю, возможно, после съёмок, — уклончиво отвечаю и тут же скалюсь в ответ: — Но всё же, мистер Кирк, возможно, вы расскажете нашим зрителям, есть ли у вас определённые исследования, может быть, сравнение влияния искусственного и... натурального мяса на организм человека?

Как и ожидалось, он не отвечает на прямой вопрос.

— Это очевидно, — самоуверенно заявляет он. — Пандемия прогерии и миопатии вызвана нововведениями в нашем питании. Общеизвестный факт (ну как же, конечно, отличное выражение для того, чтобы убедить слушателя, что говоришь правду), что лучшим питанием для нас является пища, которую наши предки употребляли тысячи лет назад.

— И жили менее тридцати лет, — подхватываю я язвительно.

— Да, сейчас и сто лет не предел. Но что это за жизнь? Вы не болеете, вам не понять.

Конечно, мне не понять. Дома у меня лежит больной сын, который со слезами утром пытался поднимать килограммовую гантель. Бесполезно тренировать мышцы, когда отказывает вегетативная нервная система.

Я оставил этого старика с такими же стариками — а по сути, ещё молодыми людьми — наслаждаться своими голубями. Они предлагали мне посмотреть, как они быстро убивают голубей и ощипывают, но я отказался. Для меня есть животных — всё равно, что ввязаться в войну. Войну одних существ против других. Какая разница — зачем, это отвратительно. Мы же люди, не хищники, мы сознаём себя.

***

Но нашлись и другие. Как пандемия болезни охватила весь мир, так мания поедания свежего мяса охватила заболевших. Это были поистине ужасные дни. Люди прямо на работе могли оказаться в один день инвалидами, неработоспособными на всю жизнь. На производствах и в офисах периодически вспыхивала паника, и впервые за всю историю Земли во многих странах вдруг полностью исчезла безработица как таковая, поскольку рабочих рук категорически не хватало. Всех заболевших отправляли на пенсию по инвалидности, и это легло огромным бременем на государство и плечи налогоплательщиков. Денег не хватало даже на минимальные пенсии, а с тех пор, как больные массово стали отказываться от искусственного мяса, проблема нехватки питания стала для них очень острой. Они уходили за город, отыскивая заброшенные дома и превращая их в птичники, некоторые строили новые дома своими обессилевшими руками.

Я и мои коллеги метались от одной фермы к другой, но это давно перестало быть сенсацией, наши репортажи уже не смотрели с таким любопытством. Кажется, в плане распространения этих идей невольно мы сделали больше, чем следовало. В конце концов, примерно через полгода после того, как Фома Кирк впервые основал свою голубиную ферму, мы получили от правительства не запрет, но очень серьёзную просьбу уделять этому как можно меньше внимания. Пресс-секретарь министерства здравоохранения пришла в студию, плакала и просила нас:

— Пожалуйста, не надо показывать снова по ТВ, как живут люди на этих фермах. Всё больше и больше их уходит из города, мы не можем им помогать, и они умирают там, без лекарств от прогерии, без мышечных биоинъекций. У нас есть способы поддержать их жизнь ещё на десятки лет, мы не можем вернуть им молодость и силу, но не дадим умереть. А они всё идут и идут туда, возникает проблема с охотой в заповедниках, люди едят то, что смогут поймать сами, едят диких белок, зайцев, косуль и чувствуют потом себя плохо, они неспособны переварить натуральный белок без специальной медикаментозной поддержки. Мы не можем им помочь, когда они уходят из города.

***

Наш редактор тогда хорошенько всё обдумал и поручил мне и моей коллеге обсудить этот вопрос с учёными. Мы посетили Институт бессмертия, где шла работа с сенесцентными, то есть стареющими клетками. Нам показали сотни фотографий мышей, проиллюстрировали поиск вакцины от старости и смерти. Никаких результатов. Они понимают, почему начинается прогерия, и даже создали совместно с институтом молекулярной медицины лекарство, которое в большинстве случаев успевает притормозить начавшийся процесс старения клеток, но...

— Добрый день, ребятки, с вами снова Ферри Ли...

— И Мэгги МакРи.

— Мы в Институте Бессмертия — и это потрясающе. Вы услышите мнение профессоров о сложившейся ситуации.

— Всё не так безнадёжно.

— Здравствуйте, эээ...

— Эээ...

— Вы так думаете?

— А как же ваше новое лекарство, которое спасает стареющих?

— Максимум продлить?

— Так продолжительность жизни даже с лекарством...

— Не превысит ста лет?

— При нынешнем уровне от ста двадцати и выше?

Мы вышли из Института опустошённые и подавленные. За этот прямой эфир мы точно не получим премии. Отпустили операторов и решили немного выпить с Мэгги вдвоём. Но сначала я набрал номер Джеза.

— Привет, сынок, как себя чувствуешь?

— Дурацкий вопрос, пап — ответил он мрачно.

— Я тут с коллегой планирую зайти в ресторан. Хочешь, мы за тобой заедем и посидишь с нами?

— Нет, не хочу, — резко обрубил он и бросил трубку.

Мэгги похлопала меня по плечу:

— Что, портится характер? Это подростковое.

— Да не подростковое это, — в сердцах отрезал я. — Он был контактным и весёлым парнем до болезни. А теперь отказывается есть что-то, кроме хлеба с овощами. Кажется, этот Фома Кирк порабощает все умы.

— Может, он не так уж и неправ, — задумчиво сказала Мэгги.

— Вряд ли. Я всё равно не смогу есть мясо животных. Это же война!

— Вы, мужчины, всегда любили войну, — подколола меня она.

А я замер, думая о том, что, может быть, Кирк действительно может оказаться прав и это станет лавиной, которая увлечёт нас на годы, на десятилетия назад, забрав всё то, чего мир достиг.

***

Следующим пунктом посещения был Центр Генетики.

— Здравствуйте, ребятки, это я, Ферри Ли, и моя спутница...

— Мэгги МакРи. Сегодня мы ведём трансляцию из Центра Генетики, где лучшие учёные мира кое-что могут рассказать нам.

— Готовьтесь узнать сенсационные новости, ребятки!

Но никаких сенсаций не было. Старик Питер Моуди, возглавляющий отдел по исследованию генетических программ клетки, в прямом эфире ляпнул, что происходящее, то есть резкое старение клеток и мышечные дистрофии — более или менее естественный процесс.

— Ну, насколько вообще может быть естественной мутация, — добавил он и долго покашливал от смеха. Мол, любое изменение, любой фактор может стать мутагеном. Так что, учитывая, что наша жизнь стремительно менялась в последнее столетие, удивительно ещё, что пандемия имеет довольно скромные размеры и ограничилась не самыми неприятными болезнями, кхе-кхе. Ведь вместо прогерии мы могли бы заполучить...

Тут мы прервали его дурацкой болтовнёй, с трудом скрывая замешательство и испуг. Побеседовав ещё с десятком местных генетиков, мы уверились, что в Центре все слушают мистера Моуди и поддерживают его пессимизм относительно происходящего. Работы по исследованию, конечно, ведутся, но генетики почему-то не собираются прикладывать усилия для того, чтобы победить недуги, поражающие всё больше и больше людей.

Один из генетиков шепнул нам по секрету, что Моуди потерял жену в самом начале пандемии, что у него самого уже зафиксирована миопатия поясничного отдела и он отказался с ней бороться, считая это бессмысленным.

Мы с Мэгги возвращались домой в молчании. Снова решили заглянуть в ресторан, но на этот раз я уже не стал звонить Джезу. Приличного ресторана поблизости не было, только бар, но и это сойдёт, решили мы. Заказали пару порций спиртного покрепче и уставились в телевизор на стене. Коллеги с федерального канала бубнили новости. Но внезапно на экране появился диктор, явно испуганный, глаза его бегали и он с трудом сохранял внешнее спокойствие.

— Мы прерываем выпуск для экстренной новости из Скайтауна-2.

Скайтауны — это ряд экспериментальных городов, всего около двадцати, если я правильно помню. Там проводились исследования погоды, небо над городами всегда было чистым. Специальная климатическая программа позволяла создать в них различные условия, и, соответственно, города как нельзя лучше подходили для выращивания необычных, экзотических для наших широт растений и деревьев. В общем, эксперименты там пока были не очень удачными, но программу всё ещё не сворачивали. В городах жили только те, кто обслуживал теплицы, фермы растений и климатическое оборудование, народу немного, воровать нечего. Там даже банков не было, ни к чему.

Диктор продолжал:

— Группа людей, страдающих генетическими заболеваниями, ворвалась в Скайтаун-2 и напала на местных жителей с оружием. Нескольких пойманных людей нападавшие тут же... — огромная пауза, диктор явно борется с собой: — тут же... съели.

Он кричит кому-то за экраном:

— Я не могу об этом говорить, не могу!..

Бармен смотрит на нас округлившимися глазами, выпуск новостей прерывается на рекламу. Он нервно щёлкает пультом и на следующем же канале психически более устойчивая дама вещает, стараясь походить на робота:

— Стало известно, что во главе стариков-каннибалов стоит некий Помпей, но пока неясно, псевдоним это или настоящее имя. Зверства, которые устроила группа убийц, они объясняют тем, что полное восстановление возможно только за счёт употребления человеческого мяса. Сейчас в нашей студии находится психотерапевт, который согласился дать комментарии относительно поведения Помпея и его последователей.

Бармен снова переключает канал. Мужчина средних лет появляется на экране и говорит отрешённым голосом:

— Прямо сейчас отряд специального назначения, срочно направленный в город правительством, должен найти решение этого вопроса, – Пауза. – Возможно, они используют силовые методы. Перед нами вопрос — что делать с людьми, которые, предположительно, потеряли рассудок и нарушили все человеческие законы? Заключить в больницу, в тюрьму — есть ли надежда на выздоровление для этих несчастных? Такого вопиющего случая агрессии не было со времён...

На следующем канале произносят такие слова:

— Поступок Помпея может пробудить желание других отчаявшихся попробовать пойти таким путём. И это крах человечества. Здесь нужны только крайние меры.

Мэгги слабым голосом произносит:

— Бармен, бутылку и лёд.

Он, всё ещё глядя в экран, протягивает нам и то и другое.

Мы так же, не отрывая взгляда от экрана, наливаем себе в стаканы. Но не пьём.

Мужской голос, задыхаясь, произносит:

— С разрешения правительства мы ведём прямую трансляцию с окраин Скайтауна-2. В центр нас не пускают, там идёт операция.

Над городом стелется жирный чёрный дым.

— Это горят люди, — говорю я Мэгги.

Даже её закалённые репортёрские нервы не выдерживают, и она бежит в туалет. Бармен одним духом что-то выпивает из стакана и кидает в рот сразу пару ломтиков лайма.

Пока Мэгги в туалете, неизвестные журналисты пробиваются ближе к центру, и мы видим чёрные спины отряда спецназначения. Они стреляют? Похоже на то. Слышны крики, один из людей в чёрном оборачивается к камере и вежливо говорит, что съёмка с этой минуты запрещена.

Я отвёз потом коллегу домой.

***

Джез дома всего этого не видел. Первым делом я зашёл к нему в комнату, но он лежал, уткнувшись в стену. Я сказал ему:

— Джез, сегодня в стране произошло страшное событие. Давай вместе посмотрим телевизор, мне хочется знать, чем всё закончилось.

— Что там ещё такое, — ворчливо отозвался сын.

Я рассказал ему, очень аккуратно подбирая слова. Кажется, всё равно он был шокирован. Но я не знал, как спросить, что именно его удивило больше — нападения Помпея или подавление его группы.

Я помог ему спуститься вниз, и мы вместе сели смотреть новости. За последний час дикторы уже пришли в себя и относительно спокойно повторяли одно и то же:

— Нападение Помпея и его… коллег… единомышленников на людей с целью каннибализма, — я покосился на Джеза и с удовлетворением увидел ужас на его лице, — было остановлено, но какой ценой! Таких событий в современном обществе не было зафиксировано уже около полувека. Группа бунтовщиков отказывалась вступать в переговоры с другими людьми, мирными или военными, и пыталась даже при осаждённом городе продолжать свой кровавый погром.

Видеохроника действительно подтверждала это: кто-то снимал из окна здания, и было видно, как старики с ножами и копьями в руках колотят в окна, в двери, даже вытащили одну женщину прямо за волосы. Тогда люди в чёрном впервые приступили к активным действиям, они вырвали женщину у них из рук, но старики отчаянно отбивались и явно ранили парочку военных. Те предупредили, что будут стрелять, ответа от Помпея и группы не последовало. Несколько выстрелов в воздух никак не повлияли на безумцев, и отряд спецназа молча расстрелял бунтовщиков.

Я посмотрел на сына. В его глазах были слёзы.

— Папа, это война? — спросил он.

— Надеюсь, что нет.

— Но как же нет, если болезнь провела черту и эти старики доказывают, что дороги назад нет? Если теперь все заболевшие будут считаться потенциальными сумасшедшими?

Он высказал то, о чём я думал всё это время. Что заболевшие своими последними действиями поставили себя вне общества. Небольшие группы отколовшихся теперь поставили под угрозу нормальность психики всех остальных.

Как мы с Джезом оказались правы! Весь следующий год правительство предпринимало довольно гуманные в некотором роде шаги, чтобы предотвратить такие ситуации в будущем. Все, у кого диагностирована прогерия и миопатия, должны были явиться в социальную службу, где им в плечо вживили крохотный чип-контроллер. Безболезненная операция, позволяющая отслеживать местонахождение и контролировать перемещение, — незначительное количество парализующего токсина могло обездвижить нарушителя на срок от нескольких часов до нескольких дней. Отъезжать далее чем на десять километров от своего города можно было только с разрешения местных властей, как и находиться вне города без разрешения более двух суток.

На Джезе это никак не сказалось, только он не пожелал идти сам в службу, и я вызывал инспекторов на дом. Его чипировали, как чипируют кошек и собак и он несколько дней опять лежал молча, отказываясь есть и делать зарядку. Я понимал его чувства, унизительная процедура.

А вот Фоме Кирку пришлось труднее. Его обязали уйти с фермы. Судьба Помпея никого не вдохновляла, и Кирк с коллегами стали строить новую ферму на окраине города, чтобы перевезти туда голубей.

Мы с Мэгги уже давно не освещали проблему, поскольку наш редактор решил, что правительство само разберётся.

***

Многие плохие и хорошие события начинаются словами «В один прекрасный день». День, в который случилось моё главное событие, совсем не был прекрасным. В этот день Джез не смог самостоятельно встать с постели и плакал несколько часов. Я съездил за специальной коляской. От экзокостюма, как у Стиви, сын отказался категорически. В коляску он всё-таки сел, а я вызвал бригаду строителей, которые должны были переоборудовать лестницу в моём доме, добавив к ней пандус и специальные перила.

И в этот далеко не прекрасный день на мой телефон пришло смс-сообщение: «Мистер Ли, профессор Джон Хилдинг просит о встрече». Я перезвонил по этому номеру, и трубку подняла какая-то девушка.

— Добрый день. Джон Хилдинг мой отец и он просил найти вас, чтобы встретиться. Это профессор молекулярной биологии, у него есть для вас информация по проблеме пандемии.

Такими словами можно «поймать на крючок» любого репортёра в мире.

Я немедленно выехал в лабораторию профессора, надеясь, что строители справятся с задачей сами, без моего присмотра.

Джон Хилдинг оказался не очень старым человеком, довольно приятным, с небольшой седоватой бородкой. Он засуетился, когда я пришёл, стал угощать меня кофе и печеньем. Наконец, справившись с нервозностью первых минут, он сказал:

— Я хочу вам показать результаты моих экспериментов за последние два года.

И достал папку с листами и фотографиями.

Знаете, как это бывает в фильмах: перед нами быстро мелькают кадры документов, лицо героя вытягивается, мы видим, что на него снизошло понимание происходящего. Так вот, у меня было совсем не так. Я несколько часов листал его документы и толком не соображал, что хочет сказать профессор. Он мямлил, сыпал терминами, я уже довольно сильно разозлился и собирался уйти, но тут он жалобно попросил меня подождать и постучал в соседнюю дверь.

Она открылась, и вошла молодая девушка, опирающаяся на палку. «Миопатия», — с грустью подумал я. Когда она заговорила, я узнал голос, который слышал по телефону. Довольно милый голос, надо сказать, отметил я невольно.

— Мистер Ли, меня зовут Элли. Извините, наверно, папа не смог вам всё внятно объяснить. Это неудивительно, ему легче общаться с мышами, чем с людьми. Позвольте мне...

И она села рядом со мной, забрав папку. Элли доставала по очереди документы и фотографии и подробно мне объясняла, что же там иллюстрируется.

— Вот первые результаты исследований изменений в клетке. Они доказывают очень важное — это не наследственная мутация и по наследству она не передаётся. Заболевшие могут иметь здоровых детей.

Это я уже знал, о чём сообщил ей с некоторым сарказмом.

Девушка никак не отреагировала на мои эмоции и ласково попросила:

— Я не очень долго буду рассказывать, наберитесь терпения.

Потом она показала, что профессор проверял теорию Кирка и она оказалась несостоятельной — искусственный белок не вызывает мутаций.

— В чём же тогда причина, по мнению мистера Хилдинга? — спросил я всё ещё с некоторым гневом, ожидая очередной безумной теории, которых стало так много в последнее время.

— Вероятнее всего, причина в этом. — И она показала мне список, где значились латинские названия веществ, которые, по мнению профессора, стали причиной мутации.

— Эти мутагены, — продолжила девушка, — содержатся во всех продуктах компании «МоудиФарм». Во всех лекарствах и биодобавках, которые предлагает эта компания.

И тут я почувствовал себя дураком.

Ну конечно же, фамилия Моуди. Старик Питер Моуди, из Института Генетики.

— Это компания, которая принадлежит Питеру Моуди? — уточнил я.

— Он основной разработчик в ней, именно ему принадлежит контрольный пакет акций, — подтвердила она.

И тут мне всё стало ясно. Я вскочил, документы с наших колен упали на пол. Схватил профессора Хилдинга за плечи и начал целовать. Мужчина отворачивался, но улыбался в усы и покашливал.

***

Потом было всё, словно во сне. Я отснял с оператором материал и, не спрашивая редактора, показал его всем на студии. Эффект разорвавшейся бомбы — недостаточно сильные слова. Материал немедленно пошёл в эфир, без согласования с правительством.

Но новость, которую я принес своему сыну, была намного важнее и лучше информации о том, что найдена причина мутаций. Профессор Хилдинг, дочь которого уже давно заболела миопатией, нашёл что-то вроде антидота и повернул процесс вспять. Он поднял свою девочку на ноги почти из состояния овоща. Да, это заняло много времени, целых два года. Что такое два года по сравнению с годами мучений, которые уже прожили заболевшие, державшиеся только за счёт ежедневных инъекций!

Элли Хилдинг, надо сказать, вскоре стала Элли Ли. Она не хотела менять фамилию из-за такого звучания, но Джез настаивал. Жалко только, что мою красивую лестницу уже переделали, добавив пандус. Убирать его мы не стали, как напоминание о тех днях, когда инвалидные коляски могли появиться в каждом доме.

Судьба Фомы Кирка особо не изменилась: он вернулся в город и вылечился в скором времени, оставшись, впрочем, таким же нудным и ворчливым, как и раньше. Конечно, никто не смог вернуться в свой прежний возраст, но болезнь была побеждена и на этот раз уже окончательно.

А, ну я забыл сказать ещё одно. Я не сказал тех новостей, о которых снимали материалы уже не мы, а федеральный канал. Моуди, конечно, арестован. Как оказалось, гнусный старикашка отлично знал о том, что натворили его продукты и считал, что человечество вполне заслуживает такого. Насколько я знаю, ему назначили пожизненное заключение, а ведь в последние лет пятьдесят никто не удостаивался такого тяжкого наказания. За преступление против человечества, мне кажется, этого даже мало.

Но есть и другая потрясающая новость – Хилдинг вместе с профессорами из Института Генетики, изучая созданное им лекарство от прогерии и миопатии, выяснил, что оно имеет любопытный побочный эффект — если его принимать постоянно, то оно окончательно уничтожает процесс старения клетки. Понимаете? Понимаете?! И такую сенсацию нам не дали первыми снять и сообщить народу! Впрочем, я удовлетворялся тем, что стал родственником этого удивительного учёного, который спас моего сына и десятки тысяч других людей.

А что мы будем делать с десятками тысяч бессмертных... об этом подумаем в следующем столетии.