Утро

Сун Фань пробиралась в сад через решётку, спрятанную глубоко под водой, потому что была очень худенькой и любила нырять. В первый раз она просто удирала от братьев, во второй — потому что свистнула утиную ножку из тарелки у стражника, в третий — так как заприметила в том саду плодоносящую грушу.

А затем она стала ходить туда просто так, почти каждый день. Ей нравилось выбираться из озера, ложиться на тёплый камешек, чтобы обсохнуть, а затем молчаливо бродить по саду, в который никто не ходит, кроме неё. Там были разбиты клумбы с невиданными цветами — и ярко-красными, и жёлтыми, и фиолетовыми; там струились каналы, прозрачные, словно роса; там было много-много прекрасных мостиков и пагод, от вида которых у Фань заходилось сердце. А ещё — стоял на вершине пригорка Будда. Пузатый, весь золотой, с проницательным взглядом — и совершенно покинутый. Одинокий! Сун Фань приходила его навестить и ни разу не встретила перед ним дымящейся палочки.

Так что с некоторых пор крошка Фань, дочка простого крестьянина, всегда полуголодная и босая, навещала несчастного Будду, который казался ей ещё более одиноким, чем даже она сама.

— Кто же поставил тебя сюда, милый Будда? — сетовала она, выкладывая на алтарь несколько спелых груш и оставляя себе одну. — Ты смотришь на всех с вершины холма, но смотрит ли кто-нибудь на тебя?..

И Сун Фань ложилась на широкую перекладину в пагоде, где стоял Будда, свешивала одну ногу и качала ей, полдня напролёт глядя в небо, на верхушки деревьев и большой-пребольшой дворец, который был недалеко отсюда. На дворец она смотрела чаще всего — ей казалось, что она может увидеть шныряющих туда-сюда слуг, стайки евнухов и — даже — отблески украшений новой императрицы.

Лишь несколько дней спустя Фань встретила кого-то ещё.

Поднявшись, как всегда, по ступеням из камня, набивая живот грушами и веселясь, она вдруг увидела за кустами шёлковые одежды. Сун Фань спрыгнула с дороги в заросли, испугавшись, и замерла. Каменный лев оказался прямо перед ней, обнажив свои острые зубы, и она обняла его покрепче, чтобы не задрожать.

«Кто-то ещё пришёл к Будде!» — догадалась она.

И простояла вот так, почти не дыша, несколько долгих-долгих минут. Но когда её не нашли (и даже не попытались), Сун Фань осмелела: ей стало любопытно, что же за человек вспомнил наконец-то о Будде.

— Кто он таков? — спросила она у льва.

Крошка Фань вдохнула поглубже (для храбрости) и пробралась к алтарю через кусты, тихо-тихо ступая. И вот, затаившись среди деревьев, крошка Фань смогла увидеть зажжённую палочку, и через дым, через духоту летнего сада — юношу, стоящего на коленях перед статуей Будды. У него были тонкие черты лица, а голова выбрита — лишь одна коса свисала до самого пояса. Он сидел, как будто и не дыша, прижав руки ко лбу. Сун Фань не умела так смиренно молиться!

Он показался Фань очень странным и, наверное, неземным.

И стоило ей так подумать, как юноша резко открыл глаза. И не глядя на Будду, как полагается, а глядя прямо в её глаза.

Сун Фань замерла. Через лёгкую дымку она смотрела в ответ, пока юноша не моргнул и не разрушил этим их общее замешательство.

Подобрав подол, Сун Фань бросилась вниз без оглядки, громко шлёпая босыми ногами по ступеням из камня.

Не успела она далеко убежать, как настиг её возглас:

— Постой! — услышала Сун Фань, снова скрываясь в кустах.

Юноша спускался, шелестя рукавами, и прыгал сразу через две ступеньки, лишь бы настигнуть бедную Фань. Он внимательно оглядывался и крутил головой, но Сун Фань забилась за статую льва среди кустарника и перестала дышать.

Однако что-то её всё-таки выдало, потому что юноша остановился на ближних ступенях и громко сказал:

— Я не обижу тебя, — а затем наклонился к тому самому льву, за которым свернулась Сун Фань, и добавил: — выходи.

— Простите меня, господин! — сразу кинулась ему в ноги Сун Фань, не поднимая глаз. — Я случайно пришла в этот сад и увидела Будду — а как же можно пройти мимо него, не помолившись?

— Случайно? — удивился юноша.

Сун Фань покраснела и схватилась за уши.

— Честное слово! Я здесь первый раз в жизни!

— И груши ты не срывала, а просто нашла.

Крошка Фань аккуратно оглянулась и ахнула. Оказалось, что она выронила почти все груши, когда бросилась на колени, и теперь они лежали возле неё, уличая во лжи.

Сун Фань зажмурилась от испуга.

— Господин, я не нарочно, — выпалила она. А затем робко подняла на юношу взгляд: он показался ещё выше, чем прежде, и дракон с его одежды смотрел прямо на Фань, словно не вышитый, а живой. — Я пришла, чтобы навестить одинокого Будду — ему очень скучно совсем одному…

— Всего лишь?

— Всего лишь.

Юноша потопал ногой в раздумьях. Он сложил руки за спиной, наклонился, прищурился. Сун Фань показался он смутно знакомым — в первый и последний, пожалуй, раз.

— Знаешь ли ты, чей это сад? — спросил он вдруг.

Сун Фань пожала плечами:

— Нет, господин.

— Хорошо, — кивнул юноша.

— А чей?

— Я тоже не знаю.

Крошка Фань посмотрела на него недоверчиво. Юноша это, должно быть, почувствовал и в одно мгновение переменился: он присел возле Фань и начал собирать груши.

— Я просто захожу сюда через проём в стене, когда получается, — пояснил он с улыбкой.

— Проём в стене, господин?

— Можешь звать меня братцем. Или, знаешь, — озарилось его лицо, — зови даже просто — Линь! Хорошо?

Никогда раньше Сун Фань не называла вельможу по имени, так что она, не раздумывая, согласилась.

«Когда ещё выпадет такая возможность!» — решила Сун Фань про себя.

Братец Линь тем временем поднял её с колен.

— Вот, держи, — передал он ей все груши, отчего-то сияя и радуясь, — можешь и дальше приходить сюда, если хочешь. Я никому не скажу, если и ты никому не скажешь.

— Про вас? — уточнила Сун Фань.

— Конечно. Пускай у нас разные положения, но мне тоже нельзя быть там, где меня не ждут. Хорошо, крошка… Как же тебя зовут?

— Сун Фань, господин… То есть, братец!

— Хорошо, крошка Фань?

— Хорошо, — пообещала Сун Фань, робко улыбаясь, но смелее рассматривая юношу перед собой.

Между тем, было очень неловко оставаться с ним один на один. Как только окончилось это знакомство, она поклонилась и сообщила, что убегает домой.

— Как — уже? — удивился искренне Линь.

— Меня дома… ждут, — опять соврала Сун Фань и всё-таки пообещала: — но я приду сюда завтра… ведь можно?

— Мы об этом договорились.

И стоило Сун Фань отвернуться, зашлёпать босыми ногами по разгорячённым камням, как этот вельможа окликнул её:

— Крошка Фань!

— Да, братец! — отозвалась Сун Фань громко, едва различая за деревьями силуэт.

— Значит, это ты приносила груши к алтарю? — спросил её Линь.

И Сун Фань кротко кивнула, будто бы он мог её разглядеть.

— А вы?.. А ты? — крикнула она, не удержавшись.

Линь показался из-за яркой июльской листвы, вынырнул, будто какой-то зверь:

— А я их все съел.

И улыбнулся так широко, так тепло и приятно, а ещё — со знакомым для Фань лукавством (так улыбались братья), что она поняла: «Мы хорошо поладим!».

И в целом — оказалась права.

День

С тех пор они подружились.

Сун Фань этим очень гордилась, а ещё — ей нравился Линь: он не походил на других знатных особ. Одежды у него, конечно, были из шёлка, но ни разу Линь не взглянул на Сун Фань свысока (даже учитывая разницу в росте). Он был простым и добрым — так решила про себя Фань.

Обычно они встречались в пагоде возле воды — там было всегда прохладно — и потом Линь рассказывал что-нибудь интересное. Это были самые разные истории — и про дворец, и про небесных жителей, и про то, как в детстве Линь убегал (прямо как Фань). Он говорил об этом, смеясь:

— Няньки носились за мной, а я прятался у матушки в комнате. Она никогда не выдавала меня!

— Как? — удивлялась Фань. — Разве тебя могли забрать у матушки, братец?

— Забирали, когда находили, — пожимал плечами Линь, и Сун Фань казалось, что улыбка его тускнеет. — Но ты только послушай!..

И он продолжал очередную историю, ничего не боясь.

А потом наступил момент, когда они научились молчать. Они просто сидели рядом, иногда — перед Буддой, иногда — у воды, думали о своём, смотрели на небо, на кроны деревьев, братец Линь вырезал фигурку иль дудочку, Сун Фань ела груши или спала, и им было уютно и хорошо. Крошка Фань сквозь ресницы могла наблюдать, как хмурится Линь, когда что-то не получается, как в чёрных его глазах отражаются блики света — ей нравились подобные вещи. Если бы её братья были такими добрыми, как и Линь!

«Может быть, они злые, потому что полуголодные?» — подумала как-то Фань и ещё раз взглянула на Линя украдкой — он был хорошо одет, сыт, причёсан, и на каждую встречу приносил пирожные из цветов. Даже пах он не так, как все остальные. Удивительно — он походил на сад!

Так однажды она и сказала, когда Линь говорил о поэзии — Линь вообще знал много того, о чём не подозревала малышка Фань.

— Как бы ты описала меня, сестрица? — спросил её Линь в тот день.

Тогда-то Фань и сказала ему, как есть:

— Ты похож на горячие камни у озера, братец Линь. И на ветки ивы, которые тонут в воде. И на все эти красивые мостики! Ты похож на цветы, которые здесь растут, и на дорожки, по которым никто не ходит — мне с тобой хорошо, как в этом саду: ты такой же прекрасный, братец Линь, и никем неизведанный! В тебе, кажется, только я, только Будда и только ты…

— А как же император? — спросил, улыбаясь, Линь. — Он ведь тоже бывает в этом саду.

Сун Фань задумалась на мгновение.

— Но гораздо чаще он здесь не бывает, разве не так, братец Линь?

А после она всё же заметила, что Линь помрачнел, нахмурился даже, как туча, и решила после этого не говорить о том, как ей нравится, что они лишь втроём, и что нигде она не чувствует себя лучше, чем в саду перед самым дворцом императора.

А то, что сад императорский, она узнала от стражников — однажды, когда Фань проплывала между прутьев решётки, они подошли очень близко — и она расслышала разговор:

— Император гуляет по саду сегодня, — сказал один из них. — Что-то он зачастил!

— Молится, — ответил второй.

— Есть, с чего…

Но Фань уже поднырнула и оказалась в саду. К тому же, она похолодела от мысли, что император сейчас гуляет там, где гуляет и Линь!

Со всех ног она бросилась к пагоде у воды, а не найдя там друга, побежала к Будде — и действительно, Линь сидел перед ним.

— Линь, скорее, бежим! — задыхаясь, Сун Фань схватила его за рукав и потянула в сторону озера.

— Почему? — удивился Линь.

Он даже не успел распрямиться — так и побежал следом за Фань полусогнутый.

— Там император! Он казнит нас, если увидит!

— Кто так сказал? — не испугался Линь.

— Все так говорят.

И действительно, что уж знала об императоре Фань, так это то, как он бывает не мил. Однажды знакомый торговец пришёл к её отцу и рассказал, что во дворце льются алые реки. Это Фань хорошо запомнила (целый месяц потом она плавала в красной воде по ночам), так что Сун Фань знала наверняка: есть груши в чужом саду — это плохой поступок, за который могут хорошо наказать.

Поэтому она бежала, не отпуская Линя, и его шёлковый рукав то и дело выскальзывал, и её ноги то и дело заплетались, и только то, что Линь бежал вместе с ней, придавало ей сил и смелости. Преодолев ступеньки, оставив позади льва и львицу, бамбуковый мостик через канал, крошка Фань влетела под тень пагоды и пригнулась. Запыхавшийся Линь пригнулся следом, загадочно улыбаясь.

— Мы прячемся, — сообщила ему Фань, думая, что он до сих пор ничего не понял.

— Это слышала вся округа.

— Думаешь, братец Линь? — испугалась Сун Фань. — Значит, слышал и император?

Линь улыбнулся ещё ослепительнее, ещё шире:

— Мне кажется, император вообще ничего не слышит.

— Почему?

— В последнее время ему, должно быть, не хочется.

— Почему? — не отставала Фань.

— Наверное, он очень устал.

— Откуда ты знаешь?

— Все это знают, сестрица, — покачал головой Линь. — Одна ты у нас в облаках!

— Неправда.

— Правда.

— Про сокровища в холме говорят, про восстание, про то, что император казнит всех во дворце. А вот про это, братец Линь, никто не говорит! Ни единого слова!

Сун Фань разозлилась, даже, наверное, разобиделась. Её почему-то задело, что Линь считает, будто она совершенно не при делах. А ведь целые дни, которые Фань проводила вне сада, она проводила среди людей: на базаре, на улицах, даже дома — и она знала наверняка, о чём взрослые говорят (и о чём — только шепчутся).

Но не успела она надуться, как братец окликнул её — без тени былой улыбки.

— Так значит, император всех убивает?

Сун Фань обернулась: Линь глядел на неё в тот момент как зверь, не мигая. Он и раньше порой смотрел очень пристально, словно в душу, но в этот раз у Фань похолодело внутри.

Она замялась немного, схватилась за мочки ушей, как делала, если боялась или стеснялась кого-то.

— Так говорят, — тихо сказала она.

— Многие?

— Все… Разве ты не слыхал, братец?

Линь как-то повёл плечом, некрасиво (так на него не похоже!), и сразу спросил о другом:

— И что за сокровища?

А Сун Фань была и рада сменить наконец-то тему:

— Они здесь спрятаны — все в округе об этом знают!

— Правда?

— Но я их уже нашла.

И Сун Фань аккуратно выглянула, поманив за собой и Линя. В саду никого не было (куда же пропал император?), и крошка Фань спокойно указала пальцем на дерево, с которого обычно срывала груши:

— Если бы я принесла в дом сокровища, братец Линь, то никто бы не поверил, что я их нашла. Зато если я приношу груши, то все едят — и продлевают жизнь! Разве это не счастье — поесть, когда хочется?

— Я не ем груши, — сказал тихо Линь. — Не люблю.

— Значит, будешь коротко жить.

— Так говорят?

— Так говорят… Постой, братец Линь! Но ты съел все груши, которые я принесла на алтарь!

— Именно тогда я и понял, сестрица, что они — точно не для меня!

И Линь рассмеялся, прищурив глаза, и Сун Фань толкнула его в плечо за такую шутку, и вместе они упали, широко улыбаясь, на горячий от солнца пол.

— Ну что ж, — вздохнул Линь уже как-то привычно, прижимая к себе крошку Фань, — посмотрим, как получится у меня…

И больше они не разговаривали на эту тему, как больше и не слышали про императора, зашедшего в их сад — с их сокровищами, их дружбой и их собственным Буддой, который вечно куда-то смотрит (и вечно о чём-то молчит).

Между тем, в жизни Фань это лето было самым коротким — время в саду пролетало мимо, словно на крыльях у журавля.

Линь говорил иногда чудные, красивые вещи.

Как-то:

— Смотри-ка, сестрица, как плывёт дракон!

— Где? — удивлялась Сун Фань.

— В небе, конечно!

И Фань поднимала голову, высовывалась из пагоды и смотрела, смотрела, смотрела, пока не начинали слезиться глаза — и тогда она точно видела, как из облаков складывается дракон, как блестит его чешуя и развевается ус. Его хвост порою обхватывал солнце, а порой — падал за крыши дворца, будто благословляя его.

Линь улыбался, смотрел на Фань, как обычно, пристально:

— Ну? — спрашивал он игриво. — Видишь?

— Конечно, братец! Но я бы и не заметила, если бы ты не сказал…

— Ничего, — утешал её тогда Линь. — Некоторые не замечают и того, что у них под носом… А у тебя с этим всё хорошо!

И он клал спелую грушу прямо под нос Сун Фань.

Помимо этого Линь видел порою, как оживают львы, стоящие в самом начале ступеней, под аркой. Он говорил, что они зевают, прямо как кошки, когда на них долго светит жаркое солнце, и ныряет в пруд каменная черепаха, и даже — какие сказки! — ходит иногда по саду волшебный цилинь.

— Он похож на дракона, с рогами, с хвостом быка, и он порой выглядит очень страшно, а порой, сестрица, тебе при нём так хорошо… А бывает, что всё и сразу, если такое время.

— Какое?

— Смутное.

— Братец Линь, а ты не обманываешь меня? — всё же настораживалась порою Сун Фань.

А Линь молча складывал за спиной руки и улыбался.

Ещё иногда он стоял в пагоде с Буддой и долго-долго молился — Сун Фань тогда не мешала ему, болтая ногами в озере и приглядывая за тем, чтобы никто не пришёл.

А в общем, а в целом — их дни проходили мирно и хорошо.

Вечер

Как-то раз Сун Фань оказалась в саду поздним вечером.

Братья снова её обидели, а родители — как всегда — решили, будто бы виновата во всём Сун Фань, и тогда, невзирая на темень, крошка Фань понеслась в то место, где ей всегда хорошо.

А на полпути Сун Фань застала гроза. Она прибила пыль на дороге, разогнала по домам людей, и только Сун Фань не изменила себе — и смело прыгнула в озеро, чтобы пробраться в сад. Плывя под водой, она слышала, как стучат тяжёлые капли, словно отголоски чего-то, прорываясь сквозь толщу воды.

Дождь заливал кувшинки, барабанил по каменным львам и умывал все цветы и деревья.

В опустившихся сумерках, когда духота улеглась, а лягушки ещё не проснулись, в этой вязкой и странной тишине, в аромате влажного можжевельника Сун Фань увидела что-то новое. Сад оказался вдруг не таким, непривычным, и чем темнее становилось в округе, тем больше он пугал крошку Фань.

Зажмурившись, Сун Фань пробежала под тёмными ветками ивы, барабаня пятками — пронеслась по мосту, аккуратно обошла статуи льва и львицы, чтобы они ненароком не зарычали, и наконец-то взобралась на холм к Будде, сияющему в свете огня.

От ног Сун Фань на сухом полу образовалась лужа.

— Прости меня, милый Будда, — попросила она полушёпотом.

Едва пробиваясь сквозь шум дождя, долетело в ответ:

— Не прощу.

Сун Фань застыла от страха. Напугавшись, она стала вертеть головой, искать кого-то глазами, но в сумерках — пус-то-та. Тогда она вскинула голову к Будде, медленно и аккуратно, но тот был совершенно невозмутим, хотя и смотрел на Фань.

— Ты говоришь со мной? — попробовала она робко, пугливо.

— Я тебе отвечаю — это ты всегда говоришь со мной.

И голос у Будды оказался каким-то странным: Сун Фань воображала его другим — раскатистым, низким, гремящим. А на деле: Будда говорил почти так же, как говорил и Линь.

— Я… — Фань запнулась, шлёпнулась на колени и ударилась лбом о пол, — я не принесла тебе груш сегодня. Я так бежала!..

— От кого?

— Просто так, — призналась Фань, — вот сюда… Здесь мне лучше — с тобой и Линем.

Дождь вдруг усилился, погасла свеча у Будды, громыхнуло небо так сильно, словно заколотили в там-там.

— Думаешь, я смогу защитить тебя? — спросил сквозь всё это Будда.

Но Сун Фань всё равно зажмурилась, прижалась к алтарю и задрожала — от холода и от страха. Ей стали казаться всякие вещи. В каждом сучке, пеньке, в каждой шуршащей кроне ей мерещилось существо, готовое её съесть. Скрипели ветки, стонал ветер, проносясь вдоль холма, на небе вспыхивал один серебряный дракон за другим — и Фань казалось, что они к ней всё ближе, ближе и ближе…

А потом появился Линь.

Он вышел из-за Будды, весь растрёпанный и сырой, будто стоял там всё это время:

— Крошка Фань! — окликнул он.

И Сун Фань едва не расплакалась — впервые — от счастья: так она была рада, что теперь не одна.

— Ах, Линь! — кинулась она к братцу. — Ты здесь!

Крошка Фань обняла его, и складки мокрого шёлка прилипли к её рукам.

— Ты что, испугалась? — спросил, улыбаясь, Линь.

Он был очень тёплым, и за ним не было мира, казалось, был только он, и Сун Фань не хотелось его отпускать.

— Почему ты так поздно? — спросила она.

— А зачем ты пришла?

Сун Фань помолчала немного, задумалась, согревая дыханием сырую одежду Линя.

— Мне просто хотелось уйти, — сказала она наконец.

И они постояли, обнявшись, пока Фань не перестало трясти от страха, постояли под звуки обложного дождя, ветра и грома.

Но несмотря на это, им было хорошо.

* * *

— Разве тебе не нужно домой? — спросил её Линь.

Они сидели на широких перилах пагоды, смотря на дворец. Он расстилался перед ними, словно ковёр из драгоценных камней, весь поблёскивающий от света зажжённых окон и факелов. Кое-где огоньки двигались, и Фань понимала, что это ходит прислуга.

— Нет, не нужно, — поболтала ногами Сун. — Такое со мной бывает, что я не прихожу. Не возвращаюсь домой.

— Возвращаться домой… — повторил странно Линь.

Сун Фань на него посмотрела. В тусклом свете луны было едва заметно, и всё же Фань разглядела, как Линь вроде бы улыбнулся.

— Что здесь смешного? — не поняла она.

— Ничего, — ответил Линь тихо. — Просто если не хочется возвращаться, то какой же это дом, сестрица?

Сун Фань хотела что-нибудь возразить, но не смогла придумать.

— Плохой? — предположила она.

— Не знаю, крошка Фань.

Они снова помолчали, посмотрели на дворец, поёжились от ветра, пробирающего до костей из-за влажной ещё одежды.

— И всё же, братец, ты здесь зачем? — спросила Сун Фань опять — не в первый уж раз.

— Я, как и ты, убегаю.

— Ты ведь большой и взрослый!

— Ну и что, крошка Фань? Ну и что?.. Смотри лучше, какое чудо!

Сун Фань не хотелось совсем отвлекаться, но всё же она поняла, про что братец Линь говорит: от ковра под ногами оторвался один огонёк и вдруг полетел, полетел, заплутал, как будто бы в звёздах, а потом опустился на руку Фань.

— Светлячок, — объяснила она, передавая огонёк Линю. — Я их не видела очень давно.

— Как будто бы часть дворца, — снова навоображал что-то Линь.

Всё-таки он был тот ещё Фаньтазёр! Сун Фань так и не научилась делать подобные вещи (уж точно не так хорошо, как Линь). Зато она искренне улыбнулась.

— Значит, я его потрогала — а заодно и дворец.

— А может, и императора, — предположил Линь.

— Императора — это всё-таки вряд ли, братец… Но если ты возьмёшь его лучше, вот так, то сможешь освещать себе путь, возвращаясь. Здорово я придумала, да?

— Крошка Фань — большая молодец, — согласился с ней Линь и аккуратно прикрыл светлячка ладонью, чтобы тот никуда не вырвался и больше не улетел.

Вечер стал гуще, темнее, наступила непроглядная ночь. Луна, как отполированное блюдо, засияла над головами; любуясь ей, Линь рассказывал крошке Фань новые сказки, пока её не потянуло ко сну…

Деревья и сад больше не пугали Сун Фань, гроза миновала, и Линь тихо насвистывал песенку, играясь со светлячком. Крошка Фань растянулась на перилах, ногами коснулась Линя, чтобы он не ушёл, и сама не заметила, как заснула, убаюканная всем, что испытала за этот день, утро и вечер.

Ночь

Появились ароматы осени.

Через несколько дней, пока Сун Фань дожидалась друга, с ней приключилось чудо: объявился цилинь. Крошка Фань как раз прилегла внутри пагоды, где они часто встречались с Линем, когда вдруг замолчали цикады, потемнело на небе солнце, а потом и вовсе — задул северный ветер, путая ветки плакучей ивы над мостиком. Фань приоткрыла сонно глаза и увидела: статный, как дракон, с большими ноздрями, весь в чешуе, цилинь аккуратно ступал по воде, и от его блестящих копыт отходили круги — всё больше, больше и больше. Длинные усы его парили в воздухе, а на крупе сидел младенец — он держался за ветвистые рога и смотрел по сторонам, раскрыв от восторга рот. В этот момент у Сун Фань как будто замерло сердце — вместе со всеми звуками этого мира. И ей было так страшно смотреть на божественного зверя, и ей было так от этого хорошо! Цилинь гордо прошёл рядом с ней, обернулся, посмотрел прямо в душу, а затем удалился — и пока не исчез его хвост за кустами физалиса, Сун Фань не могла вздохнуть. Ей всё чудилось, что так она и умрёт: под чернеющим небом, с ветром, пробирающим до костей, и даже не попрощается с милым Линем…

А затем она проснулась из-за того, что плачет.

Линь дёргал её за плечо, наклонившись, а она только и смогла что обнять его. Ей стало отчего-то ужасно больно — и она сама не поняла, отчего…

* * *

— Значит, всё так и случится, — объяснил ей Линь, когда она успокоилась.

Вместе они сидели под сенью пагоды, где Линь учил её выводить иероглифы мокрой кистью прямо на голых камнях. Иероглифы быстро сохли, и Линь говорил, что в этом весь смысл — всё в этом мире уносит ветер: не стоит ему мешать.

— Императрица рожает. Я так слышал.

— Правда?

— Видимо, ждут проблемы юного императора.

— У него появится сынок или дочка — что же в этом плохого? — не поняла Сун Фань.

— Посмотрим, сестрица.

И Линь беспечно пожал плечами, и улыбнулся, и нарисовал такой сложный иероглиф, что бедная Фань не смогла его повторить. Хотя Линь и казался ей не очень-то высоким вельможей, Сун Фань поражалась порой, как много он знает. Читать все эти рисунки, складывать их в предложения, рисовать их, не отрывая кисть, — казалось, что Линь творит чудеса.

У Сун Фань пока ничегошеньки не получалось!

— Скажи мне, сестрица, — обратился к ней Линь после недолгого молчания, такого уютного и сонного, какое бывает лишь в жаркий полдень. — Если я тебя попрошу кое-что передать, сможешь ли ты это сделать?

Сун Фань посмотрела на Линя внимательнее, чем прежде. Его выбритый лоб немного вспотел, а из плотной косы выбилось несколько прядей. Сун Фань вдруг подумалось, что сегодня он выглядит неопрятнее, чем обычно.

— Ты куда-то спешил, братец Линь?

Но Линь не ответил на этот вопрос:

— Мне очень нужно в честь праздника отнести несколько юэбинов. Поможешь?

— Юэбины? — тут же забыла обо всём Фань.

Дело в том, что она их даже не пробовала — уж слишком они были дорогие для их семьи.

Линь об этом как будто бы знал, поэтому, пускай и не отрывая кисти, он широко улыбнулся — от его глаз разошлись лучи. И запустил свободную руку за край халата.

— Вот, посмотри, — предложил он, достав аккуратный свёрток.

Сун Фань послушно взяла его и, не удержавшись, сунула туда нос: внутри оказались лунные пряники.

Сун Фань задохнулась от восторга, когда Линь пообещал ей:

— Скажешь, что они твои, когда мой друг их оценит.

— И я смогу их съесть? — не поверила девочка.

— А что же с ними ещё делать, глупая?

Сун Фань сама не заметила, как снова начала плакать. Никогда, никогда раньше она не пробовала настоящего юэбина! Пока дети вельмож ходили по базару, набирая себе пряников самых разных сортов, она лепила комочки из риса и притворялась, будто они — настоящие пряники.

Линь накрыл её неопрятную головку ладонью, а Сун Фань спрятала лицо в его шёлковом рукаве. Они просидели вот так очень долго, потому что крошка Фань упивалась своими счастливыми слезами и запахом из этого свёртка, а Линь рассеянно поглядывал в сторону озера, где прохаживался волшебный цилинь.

Зажигались в воздухе первые светлячки.

* * *

Обратно Сун Фань пошла через шумный базар.

Как и обещал ей Линь, господин отдал ей юэбины, пускай и разломанные пополам. Он сказал (весь такой важный, прямой, словно палка):

— Какая крошка! — и пригладил вихор на её голове. — Ведь ты же поможешь нам, правда?..

Господин показался очень странным для Фань. Она шла вдоль прилавков, вспоминая об этом и откусывая юэбин по крупинке — чтобы досталось братьям. Всё вокруг шумело, кто-то громко ругался, пахло едой и травами, а перед Фань словно ничего не было — она просто шла вперёд, улыбаясь. Этот её юэбин — самый вкусный на свете!

Словно опять замерла округа, и Сун Фань жила во всём мире одна, совершенно, и она скакала между прилавков, кружилась, закрывала глаза, и путалась в тканях у лавки портного, и бегала, звонко смеясь. Она не слышала стука копыт — она ничего не слышала.

Если бы не Линь, то никогда бы она не стала такой счастливой! Как же ей повезло!..

А потом Сун Фань оттолкнули в сторону, пробегая мимо.

Много-много солдат стеклось в ту сторону, где побывала Фань…

И через несколько дней, когда всё утихло, когда Фань должна была снова вернуться в сад, она застала чужой разговор. Сун Фань не хотела подслушивать, но почему-то остановилась и навострила уши.

Торговец продолжил нашёптывать её отцу, но так, что Сун Фань могла всё расслышать.

— Так ведь говорят, что давно… Просто наш император ничего не слышал — и не хотел!

— Что вы, что вы! — испугался отец Сун Фань, однако же ухо своё не убрал. — Льва съела его же львица… Какие дела!

Торговец продолжил:

— Говорят, он уже собирал союзников, а послания свои передавал в юэбинах (только представьте себе, братец Сун!). В последний-то раз кто-то послания перехватил… А императрица всё ладно обставила! Провисел на иве в летнем саду…

— Мучился?

— Мучился.

— Ну, что же... и поделом! — махнул рукой отец Фань.

— Поделом!

— Может быть, заживём теперь?

— Заживём!

И на этом торговец выпрямился со скрипом, помахал соломенной шляпой на прощание и покатил тележку, нагруженную посудой и тряпками.

Фань ощутила тревогу, не похожую ни на что — и вроде бы с Линем они обсуждали, что так, наверное, всё случится, и вроде бы закончились поиски среди бедняков, и ничего больше не угрожало спокойствию Фань, а всё-таки сердце её заныло.

Следующим днём, как обычно, она отправилась в сад. Там она села перед Буддой, который тут же на неё посмотрел, поклонилась ему и спросила задумчиво:

— Разве можно что-нибудь передать в таком крошечном прянике? Я ведь пробовала его — слишком вкусный был юэбин, чтобы кого-то из-за него убивать…

* * *

С тех самых пор Сун Фань не встречала Линя. Она ходила в их сад каждый день, писала пальцем иероглифы на камнях, ждала, и ждала, и ждала, и потом плакала, и выглядывала знакомые пёстрые ткани, похожие на цветы, и длинную косу, и глаза, такие по-звериному пристальные, такие по-человечески добрые, и (может быть) цилиня, который унёс бы её печаль.

Шли годы, восходила звезда нового императора, и Сун Фань больше не пролезала сквозь прутья решётки.

Дорогой первый друг, сказки, дерево в россыпи груш — всё осталось там, словно было чудесным сном, дивным садом посреди неприглядной жизни.

И всё же Сун Фань порой вспоминала звонкий смех Линя.

И всё же — думала о том, как опять одиноко Будде, сидящему на холме.