Лето. Запах яблочного пирога

«А мне так мало нужно для счастья – одно шоколадное мороженое» (из к/ф «Жизнь прекрасна»)

«Да лето же! Не успеешь оглянуться – бах! – и ушло! Давай быстрей!» (Рэй Брэдбери, «Канун всех святых»)

– Нет-нет, совсем не так! – раздражённо прокряхтел старик Адам, когда Давид, один из его сезонных работников, сорвал персик с ветки так, что листики тревожно задрожали, а несколько плодов не выдержали такого кощунства и упали на землю. – Нежно. Будто ласкаешь любимую женщину.

Давид, смуглый парень неопределённого возраста и национальности, так же неопределённо пожал плечами. А затем выдал эмоциональную тираду на незнакомом языке, отдалённо напоминавшем старику смесь русского и одного из восточных языков. Но не вьетнамского. Его бы он узнал, пожалуй, даже если бы лежал на смертном одре.

– Он тебе не понять, – с чудовищным акцентом, но хотя бы на английском, крикнул Каро, другой сезонный рабочий. – Но я передать он это.

Каро залопотал что-то, в ответ Давид расхохотался, показал фермеру большой палец и продолжил работу уже более бережно. Адам кивнул и двинулся к дому. На своих двоих, хотя внуки наперебой твердили ему, что в его возрасте пора уже поберечься. Они даже подарили ему на семидесятый день рождения добротный пикап, но он вот уже двенадцать лет стоял в сарае. Адам считал глупостью разъезжать по фермерским угодьям в машине. Вот до города он всегда добирался на пикапе, хотя это случалось не так уж часто.

Адам задрал рукав лёгкой льняной рубашки и взглянул на часы: без четверти десять. За пятнадцать минут он точно успеет дойти до дома. Чёртов второй завтрак, чёртова кормёжка по расписанию! Всё это его ужасно раздражало, но доктор в один голос со всеми его многочисленными отпрысками твердил о том, что в его, Адама, возрасте пора хоть немного взяться за ум. А дедушка Адам, хоть и отвечал на это ворчливым негодованием, но внимал хорошим советам. Однако от одной разрушительной привычки-болезни он излечиться не мог. До дома оставалась добрая сотня футов, когда старик замедлил шаг, достал из нагрудного кармана рубашки потрёпанную пачку красного «Мальборо», заглянул, чтобы пересчитать содержимое. Ровно восемь сигарет. Что ж, дюжина за два дня – не так уж и много. «Но и не так уж и мало», – словно наяву услышал он голос доктора Сандерса.

– Да чтоб ты провалился, док! – в сердцах воскликнул Адам и вернул пачку на место.

Можно покурить и после завтрака. На его крик в окно, выходившее из кухни, высунулась обеспокоенная Бесс, но Адам лишь отмахнулся от неё. Мол, устроила возню на пустом месте. Бесс он любил ничуть не меньше других своих внуков и внучек, но по праву считал её самой непутёвой из всех. Ещё бы: все остальные при делах, при деньгах и при семье. А она заявилась не далее, как два месяца назад, заплаканная, с сынишкой на руках и пятьюдесятью баксами наличными. И всё. Тот сукин сын, что смел одно время называться её мужем, оставил их на съёмной квартире в полной пустоте. Просто так случилось, что однажды, придя с дневной смены в госпитале, Бесс обнаружила рыдающего Томми посреди пустой квартиры. Хотя, не совсем пустой. Малыш сидел на старом матрасе, а справа от него валялся початый батончик «сникерс». Вот всё, что оставил им этот гов…

Резко кольнуло в груди. Адам даже не успел сообразить, что произошло, как всё прекратилось. Он чертыхнулся и сплюнул на землю. Слюна была вязкой и жёлтой.

– Дедушка, к тебе пришли! – крикнула Бесс из глубины дома.

– Пусть подождут на террасе.

Адам надеялся, что пришёл ещё кто-то в поисках сезонной работы или хотя бы подработки. В этом году двое его постоянных работников попросили расчёт, и лишняя пара рук пришлась бы как нельзя кстати. А лучше не пара, а больше. Но, завернув за угол дома, Адам испытал разочарование вперемешку с раздражением. На крыльце стояла молоденькая женщина, на первый взгляд, которому Адам уже не так безусловно доверял, ей было лет тридцать. Адам готов был биться об заклад, что женщина, как только увидит его, начнёт талдычить о страховке, спасении во Христе или о моющих пылесосах. Смотря что она втюхивает своим потенциальным клиентам. Однако Адам ошибся.

– Доброе утро! Вы – Адам Холи?

– Ну, допустим, – он недоверчиво скрестил руки на груди.

Адам уже заготовил речь, посылавшую женщину куда подальше, но она совершенно вывалилась из его головы, едва прозвучал следующий вопрос.

– Это вам нужны сезонные рабочие?

Из горла старика вылетел звук, больше похожий на кряканье. Он прокашлялся, сплюнул вязкую, отвратительно-жёлтую слюну на землю.

– Ну, мне. А кого Вы можете предложить, дамочка?

– Себя, – просияла женщина и, шагнув к нему, протянула руку. – Меня зовут Джо Митчелл.

Руку Адам пожал с некоторым ошеломлением и… тревогой. Что-то было неправильно, и через мгновение он понял, что именно. Дамочка никак не тянула на рабочего, пусть даже сезонного. Слишком светлая кожа, слишком ухоженные руки, слишком наивный взгляд. Вся она была… слишком, словно бы сошла с экрана из романтической комедии пятидесятых годов. Особо ярко это подчёркивали волосы. Адам не особо вникал в хитрости парикмахерского искусства, но если бы спросили его мнения, то он ответил, что дамочка обесцветила волосы при помощи перекиси водорода. Бред конечно, ведь сейчас существует тонна более щадящих способов превратиться из брюнетки в блондинку, но дамочка пользовалась средствами начала двадцатого века. Волосы у неё были почти белые и истончённые до такой степени, что напоминали паутину или…

– Так что, мистер Холи? – оживлённо спросила женщина, высвобождая свою изящную ручку из его лапы. – Вы меня нанимаете?

– А вы уверены, что справитесь с этой работой?

– О, да, сэр! – она разом подобралась, словно по стойке «смирно». – Я умею собирать, поливать, окучивать, перебирать, таскать, даже трактором умею управлять, а ещё…

– Вольно, солдат, – хрипло рассмеялся Адам. – Вы приняты, дамочка. Но если не будете справляться, мы распрощаемся.

Дамочка, назвавшаяся Джо Митчелл, на мгновение расслабила мышцы, а потом лихо отдала честь. Совсем не как гражданская. Адама невольно передёрнуло.

– Спасибо, мистер Холи! – Она подхватила лежащую на террасе небольшую спортивную сумку. –А вы – военный?

– Вьетнам, – отрезал Адам. Обычно его тона хватало, чтобы прекратить дальнейшие расспросы.

Он поманил новоиспечённую работницу в дом – второй завтрак уже ждал на кухне.

– Ого, так вы как Форрест Гамп?

Адам посмотрел на неё, как на умалишённую.

– Это фильм, дамочка. Выдумка.

– Ну да, только я больше ничего не знаю о войне.

– Молодёжь, – сварливо пробормотал Адам, но лекцию устраивать не стал. Не привык говорить на такие темы с кем попало.

Завтракали они вчетвером: Адам, его внучка Бесс, четырёхлетний Томми и Джо. Остальные работники любили устраивать перекус на открытом воздухе, в тени деревьев, а Адам не возражал. Джо тарахтела без умолку. Она успела рассказать о вреде орехового масла, пока густым слоем намазывала оное на кусок хлеба. Потом говорила о растущих ценах на нефть, затем – об осеннем празднике урожая и предстоящем Хэллоуине, до которого оставалось ещё три месяца. В завершение завтрака, когда, по подсчётам Адама, Джо съела три бутерброда и дожёвывала второе яблоко, она поведала о том, что студия «Дисней» выкупила права на «лучшую космическую сагу»[1] у «ЛукасФилм».

– И теперь я даже думать боюсь, что эти фанаты Микки Мауса сделают с седьмым эпизодом, – траурно закончила Джо.

Бесс сидела, покраснев от раздражения, а Адам, напротив, обнажил свои пожелтевшие от никотина зубы в рассеянной улыбке. Своей говорливостью, жизнерадостностью и наивностью Джо напоминала ему какую-то старую знакомую. И волосами. Да, пожалуй, волосами в первую очередь.

После завтрака Адам отвёл новую работницу к персиковым деревьям, где уже трудились Давид и Каро. Где-то в глубине души старик надеялся, что Джо не согласится работать с этими арабами или турками, или кем-там-они-ещё-могут-быть.

– Ну, дамочка, вот ваше дерево, вот ваша корзинка, а вот ваши коллеги.

Джо посмотрела наверх и приветливо помахала рукой смуглым парням. Они ответили ей тем же и перекинулись между собой несколькими фразами на родном языке. Дамочка смущенно рассмеялась и потянулась за корзинкой.

– Погодите, я принесу вам лестницу.

– Это долго. Я справлюсь и так.

И она, комично зажав в зубах корзинку, полезла на персиковое дерево. Адам наблюдал за ней и радовался. Было в этой Джо Митчелл что-то солнечное, что вызывало улыбку. Давид обратился к ней на родном языке, а она звонко рассмеялась, словно бы поняла смысл фразы.

На пару мгновений Адам позабыл обо всём, пытаясь понять, кого так отчаянно напоминает его новая работница. А ещё через пару мгновений он увидел её ноги, обтянутые в светлые джинсы и обутые в ковбойские сапоги, свешивавшиеся с нижней ветки. Она совсем по-детски болтала ножками и беззаботно улыбалась.

– За работу, бездельники! – с напускной брюзгливостью прикрикнул Адам, а сам занялся фасовкой уже собранных плодов в многочисленные ящики.

Ещё несколько минут он питал надежду, что можно будет выгнать Джо за то, что она отвлекает его арабов или турок, чёрт их разберёт, но они стали работать даже быстрее и старательнее, чем раньше. Через полчаса, когда Каро спустился с очередной корзиной персиков, Адам не выдержал и спросил:

– Вас что, оса в зад ужалила?

– Что, босс? – не понял тот.

– Что так быстро, говорю?

– А, – лицо работника озарилось пониманием. – Солнечная леди сказала, получит наш деньги, если мы плохо работать.

Адам от души рассмеялся, но тут же его смех перешёл в надсадный кашель. Пока он пытался освободить лёгкие от вязкой мокроты, думал над рядом вопросов: почему он так хочет спровадить Джо отсюда, кого она ему так напоминает, и почему Каро назвал её солнечной леди? И когда она умудрилась ему хоть что-то сказать.

За работой никто из них не заметил, как поочерёдно прошло время обеда и чая. Оба раза об этом напомнила угрюмая Бесс, приносившая еду прямо в сад. Но на ужин все собрались в небольшой кухне Адама. Джо уже привычно болтала обо всём на свете, причём теперь на двух языках. И съедая при этом двойную порцию картофельного пюре, куриных крылышек и зелёного горошка. Мужчины хохотали в голос. Даже Томми заливался звонким детским смехом, хотя, разумеется, по большей части не понимал, что так рассмешило взрослых. Даже Бесс старалась не нарушать атмосферу. По крайней мере, она улыбалась.

– Итак, Джо, – в конце трапезы объявил Адам. – Для первого дня неплохо.

Дамочка мгновенно просияла.

– Слева от дома пристройка для девушек. Там ты найдёшь раскладушки, подушки и одеяла. Постельное бельё выдаст Бесс.

Фермеры всегда ложились спать пораньше. Адам не был исключением, и уже в десять он был в кровати. Но сон не желал идти к нему. «Это всё из-за странной дамочки», – подумал он, уставившись в сгущающиеся сумерки за окном. А потом решил, что не прочь выкурить сигаретку на ночь. Облачившись в длинный махровый халат тёмно-синего цвета, он сонно доковылял до двери, выходящей на террасу. За дверью, на одном из кресел-качалок, расположилась Джо.

– Тоже не спится? – спросила она и, не дожидаясь ответа, добавила: – Ты знаешь, как переводится твоё имя?

Адам ошеломлённо покачал головой. Он не понимал, чем вызван такой странный вопрос.

– «Земля». А если вспомнить фамилию, то получится «Святая земля». Мне нравится.

Адам решил не придавать этому значения и уселся в кресло, стоящее по другую сторону от двери. Достал из кармана пачку сигарет, задумался и протянул Джо. Та предложение приняла. Они прикурили, и в сумерках обозначились пульсарами два красных огонька.

Адам повернулся, чтобы завязать какой-нибудь разговор, но застыл с открытым ртом. В кресле Джо словно сидел другой человек. Человек из его прошлого. У Джо были те же волосы, та же манера зажимать кончик сигареты между стиснутыми зубами и улыбаться при этом. Но одежда, обстановка и, главное, имя на какие-то несколько секунд поменялись. Рядом с ним, как и почти сорок лет назад, сидела медсестра из Красного Креста, Джойс Кэнди, которую все ребята, находившиеся в подчинении полковника Холи, называли не иначе как…

– Детка-Конфетка[2], – едва нащупывая голос, выдавил старик.

– Привет, полковник, – сказала Джойс.

Та самая Джойс, которой, когда началась война[3], едва исполнилось двадцать пять. У её палатки в те времена с самого утра выстраивались очереди. Какое-то время полковник не придавал этому особого значения: Джойс была хорошенькая, и неудивительно, что ребята старались повидаться с ней. А потом он всё же решил наведаться внутрь. Увиденное его удивило, растрогало и рассмешило… Но это не Джойс, потому что она не может выглядеть настолько молодо. Или может? Что-то внутри подсказывало, что это всё-таки она.

– Ты… – в горле опять предательски пересохло. – Если ты действительно Джойс, то почему совсем не состарилась?

– Такие, как я, не стареют, полковник.

Перед мысленным взором Адама пронеслись какие-то обрывки образов, почерпнутых из всей этой фентезийно-фантастической чепухи, которой щедро кормит американское телевидение. Вампиры, оборотни, демоны, пришельцы… Джойс рассмеялась. Смехом настоящей Джойс – беззаботным, лёгким и чистым. Смехом-облачком, как говорили некоторые рядовые.

– Нет-нет-нет и опять нет. Я – День Лета. Или Дочь Лета, если тебе так больше нравится.

– Что за чушь?

– «Лето – это маленькая жизнь»[4]. Так пел в своей песне один человек, живущий за океаном. И в чём-то он прав. Но, я думаю, и у меня есть все основания быть в этом уверенной, что Лето – это ещё и состояние души. Возраст сердца, – она затушила сигарету о ладонь, даже не поморщившись, и повернулась к Адаму. – Сколько тебе лет, полковник?

– Восемьдесят два.

Адам предчувствовал, что должно случиться что-то плохое, но двинуться не мог. Ноги налились свинцом, а окружающий мир стал вязким и нечётким. Только Джойс – День Лета – была реальна в этом мире, больше похожем на желе из грёз.

– А на сколько ты себя чувствуешь?

Адам попробовал пожать плечами, но сквозь вязкое желе едва смог это сделать.

– Лет на сорок пять, полагаю.

Джойс поднялась с кресла-качалки и двинулась в его сторону. У Адама перехватило дыхание, но она всего лишь включила лампу, висевшую над террасой.

– Как обычно, ты – сама скромность, – в свете лампы было видно, как Джойс улыбается. – Тридцать пять, я бы сказала. И это прекрасно. Потому что я повидала многих людей, чей возраст сердца в два, а то и в три раза больше настоящего.

– Бесс, – едва шевеля губами, шепнул Адам.

Джойс коротко кивнула и села на прежнее место.

– К чему всё это? – вдруг не выдержал старик. – Зачем ты здесь?

– За тем же, что и всегда. Я принесла Последний День Лета. Твоего Лета, полковник.

Сердце Адама, второй раз за день, на мгновение сжалось и тут же вновь вошло в привычный ритм работы.

– Ты знал, что кельты и славяне – прародители нынешних русских – обожествляли времена года? Они приписывали им человеческое лицо и характеры, наделяли их властью, просили покровительства. И каждое божество правило в своё время. В чём-то древние были правы, в чём-то – не совсем. Лето – это цветение, плодородие, богатство, полнота. Но, если попробовать копнуть в другую сторону, то в греческой мифологии тоже можно найти его олицетворение…

– Деметра и Персефона, – прервал её Адам.

Но Джойс покачала головой.

– Так, да не так. Ты знаешь, как по-русски звучит слово «лето»?

Настала очередь Адама качать головой.

– Le-to, – выразительно и чётко сказала Джойс. – С первого взгляда больше напоминает французский, но, поверь мне, это русское слово… Но не будем отвлекаться. Греция. Как называется река из Царства Мёртвых?

– Стикс.

– Есть и такая, – кивнула она. – Но нас интересует другая: Le-ta.

Адам уловил проведённую параллель и, шумно выдохнув, потянулся за сигаретами. Желе исчезло, но ноги по-прежнему были налиты свинцом.

– Я что, всё забуду? Или умру?

– Нет, не обязательно, – Джойс протянула к нему руку. – Угостишь ещё одной?.. Я просто сказала, что Лето – это и полнота, и теплота воспоминаний, и забытье, и умиротворение. Последний День Лета несёт такие чувства. Я делала это, сколько себя помню. В этом заключается моё предназначение.

– И как ты собираешься разделаться с этим? – нервно усмехнулся Адам. – После таких разговоров я вряд ли способен на умиротворение.

– А это – мой самый главный секрет, – улыбнулась Джойс. – Ты не представляешь, насколько мало нужно, чтобы пробудить эти чувства. Рядовому Харперу нужны были мятные леденцы, Бруксу – арахис в сахарном сиропе, а вот майор Майлз заставил меня поднапрячься. Больше всего на свете он любил…

– Консервированные дольки ананаса, – не смог сдержать улыбку Адам. – Я помню, как тогда ты всех кормила с ложечки этими дольками. Потом ещё долго каждое утро начиналось фразой: «Сегодня ананасы?» Но для чего ты устраивала всё это?

– Всё просто: вкус и запах еды, которую мы любим, вызывает «летние» чувства. Этими сладостями, этими чувствами я провожала их в Осень и Зиму. Кто-то уходил, кто-то возвращался. Это как… Как деревья в лесу. Ты видишь дерево, у которого начинают желтеть листья. Это – Последний День Лета, а потом наступает Осень, а за нею – Зима, и человек… то есть, дерево, погибает. И никому с первого взгляда не понять, наступит ли для него Весна, набухнут ли почки, чтобы возродить листья… Понимаешь, полковник? Я не знаю, умрёшь ли ты, заболеешь, чтобы провести остаток отведённого тебе времени прикованным к постели? Или пройдёшь Осень и Зиму, чтобы встретить новую Весну? Я всего лишь приношу твой Последний День Лета.

Сбивчивые объяснения Джойс оставили в голове Адама тревожные образы, которые он едва ли мог осознать.

– Выходит, Осень – это болезнь, а Зима – смерть?

– В моём понимании. Но мне тяжело судить о том, что мне недоступно.

– А Весна? Та, которая наступает после Зимы? Что-то вроде загробной жизни?

– Нет, – потом подумала и добавила: – По крайней мере, я так не думаю. Знаешь поговорку: «как заново родился»? Люди, едва ступившие в Зиму и переродившиеся в Весне. Вот как я это понимаю. А загробная жизнь… Это скорее между Зимой и Весной. Для меня это сложно, полковник. Я сама этого не видела и не ручаюсь за правдивость моих догадок.

На свет лампы слетелось несколько мотыльков, и теперь они словно выгрызали из светового клубка комки шерстяных нитей то там, то тут. Джойс молча наблюдала за их обречённой на смерть пляской. Она опять затушила окурок о ладонь, на которой не осталось и следа, и поднесла руку к ночным бабочкам. Те чуть изменили траекторию полета, но от лампы отдаляться всё же не решались.

Адам сглотнул сухой, непомерно большой ком, образовавшийся в глотке. Он чувствовал, что Джойс ждёт. Какого-то слова или, скорее, ритуала. Ведь древние божества любили ритуалы? Но она не божество, она Дочь. Или День… С чего всегда начинался её день во Вьетнаме?

– Эй, Детка-Конфетка! Что сегодня сладкого в твоей аптечке? – Адам попытался сказать это таким же бодрым и весёлым голосом, которым говорили с ней его ребята.

– Ни за что не догадаешься! – её голос звучал так же, как и тогда.

Она лукаво подмигнула и спрятала руки за спиной. Мотыльки вновь вернулись к полёту по привычной траектории. Когда Джойс показала руки из-за спины, в них оказались две тонких деревянных палочки с намотанной на них сладкой ватой.

– Вот на что… – воскликнул Адам, потом вспомнил, что внучка и правнук уже давно спят, и понизил голос. – Вот на что похожи твои волосы – на сахарную вату.

Джойс рассмеялась и протянула ему лакомство. Вкус и запах лета. Воспоминания. Адам с силой втянул воздух, надеясь уловить аромат своими убитыми никотином рецепторами. И глаза его округлились.

– Запах яблочного пирога!

– Потому что ты любишь этот запах.

Адам коротко кивнул и, оторвав кусочек сладости, отправил его в рот. Вкус был изумительный, и он подумал: «Вот что значит плыть по Le-ta».

– Люблю бабочек.

Он повернул голову. Джойс изогнулась в кресле, как какая-то индийская богиня – скрестив ноги, раскинув руки и склонив голову на бок. Вместо магического жезла в её левой руке торчала сладкая вата. А мотыльки оставили попытки пробиться к свету и уселись на её ладонях, волосах и щеках.

– А ты знала, что бабочки питаются минеральными солями, которые выделяются с потом? Думаю, если бы не это, они ни за что не согласились прикоснуться к таким огромным, безобразным, неуклюжим существам, как люди.

– Правда? – разом поникла Джойс. – Никогда бы не подумала.

Адам продолжил поглощать свою сладость. Учитывая все обстоятельства, он полагал, что ему кусок в горло не полезет, но обнаружил, что это не так. Джойс больше ничего не говорила, а он плыл вниз по волнам Le-ta, грелся в лучах своего последнего летнего солнца. Когда от сладости осталась лишь обглоданная деревянная палочка, Адам перевёл взгляд на Джойс. Какую-то долю секунды с его губ готов был сорваться крик, но потом она моргнула и мотыльки, расправившие крылья и заслонившие её глаза, испуганно вспорхнули и уселись на волосах.

– Ты не съела свою сладость, – Адам кивком указал на её руку, которая продолжала сжимать палочку со сладкой ватой, словно символ власти.

– Мне ещё рановато, – усмехнулась Джойс и рывком поднялась с кресла-качалки. Мотыльки испуганно взвились под крышу террасы. – К тому же, у меня другая любимая сладость.

– И какая же?

На мгновение глаза Джойс изменились. Словно их подёрнула дымка прошлого: тёплого и счастливого. «Она смотрит в Le-to», – подумал Адам.

– Карамель на палочке, – улыбнулась она, а потом, без какого-либо перехода: – Твой Последний День Лета подошёл к концу. Прощай, полковник.

Адам машинально поднял руку, чтобы посмотреть на время, но часов, разумеется, не оказалось.

– Без четверти полночь. На твоём месте я бы легла обратно в кровать.

– Ты никогда не окажешься на моём месте, Детка-Конфетка.

– Может быть, – не стала спорить она, спускаясь вниз по лестнице. – Мне трудно судить о том, чего я не знаю.

И она вошла в ночь. А старик, которому в душе было тридцать пять, повернулся и, подхваченный тёплыми водами реки Le-ta, ушёл в дом. Доковылял до кровати, тяжело опустился на край и уронил голову на руки. Летнее настроение улетучивалось сквозь пальцы. Зачем, ну зачем она раскрыла перед ним все карты? Сердце билось часто-часто, ещё немного – и загонит Адама в могилу. Скрипнула дверь.

– Дедушка, – тихо начала Бесс; ей никогда не удавались две вещи: кого-то обвинять и о чём-то просить. – Я хотела сказать: вчера звонила Лиза, приглашала меня на свою выставку. Можно я воспользуюсь твоим пикапом? Я нашла на завтра няню для Томми и…

– Даже не думай, – резко оборвал её дедушка Адам. – Оставляй его со мной и езжай хоть до вечера.

– А как же…

– Пустое всё это. Один раз живём. Езжай.

Бесс разом просияла, смахнув лишние годы со своего «возраста сердца» и, радостная, вышла из комнаты. Адам крякнул, отправил пачку сигарет в прикроватную урну. Завтра будет новый день. И, кто знает, быть может ему посчастливилось жить в стране с таким климатом, когда на смену жаркому Лету сразу же приходит озорная Весна.

Он засыпал с довольной улыбкой на лице. С этой же улыбкой он встретил новый день.

[1] Имеется в виду космическая сага «Звёздные войны» Джорджа Лукаса.

[2] По-английски прозвище Джо звучало бы как «Candy Lady», т.к. её фамилия переводится как «сладость» или «конфета».

[3] Война во Вьетнаме длилась с 1964 по 1975 года.

[4] Строчка из припева одноимённой песни российского барда Олега Митяева.