Кукольный домик

Комната, в которой я жила уже довольно долгое время, не выходя за ее пределы, достаточно велика - десять шагов в длину, семь - в ширину. В ней нет ни книг, ни других способов скоротать время, поэтому иногда, чтобы отвлечься от тягостных мыслей, медленно подтачивающих мой разум, я разговариваю вслух сама с собой и с немыми и неподвижными узницами, составляющими мне компанию.

Я уже изучила комнату вдоль и поперек - ее стены оклеены розовыми обоями с омерзительным цветочным узором, на полу – мохнатый ковер, который гасит звуки шагов и в котором ноги утопают по щиколотки. Обои выглядят плохо - кое-где кусками отстают от стены, кое-где сквозь них проступают клеевые пятна причудливых форм - одно из них было похоже на лошадиную голову, другое - на злобную лису, кусающую себя за хвост. Мужчина, единственный человек, посещающий меня здесь, клеил их сам, - он как-то хвастался этим, но получилось у него неважно. Еще он плотно прибил ковер к полу гвоздями по краям - как-то я несколько дней подряд посвятила попыткам поддеть край ковра, приподнять его и увидеть пол, - без особой цели или надежды, просто, чтобы хоть чем-нибудь заняться, но у меня ничего не вышло. Когда он вернулся и заметил мои попытки, даже не разозлился, - просто спросил, чем это я тут занимаюсь, и даже внятного ответа не смог получить. К тому моменту я была уже достаточно сломлена, чтобы не пытаться бороться с ним. Я утешаю себя тем, что это временный эффект, что мне нужно просто собраться с силами, и однажды я сделаю с ним что-то страшное, и он больше не сможет держать меня здесь, или сбегу. В моей комнате нет окон, только примитивная система вентиляции и люстра в тусклых хрусталиках, которые звенят, слегка покачиваясь, если их задеть. Этот звук такой же ненастоящий, как и все здесь, - монотонный, раздражающий, выматывающий, поэтому я всегда старалась проходить под люстрой осторожно, слегка согнув шею, но иногда все равно задеваю.

Впрочем, если бы это было единственным, от чего здесь едет крыша, я могла бы считать, что мне повезло. Я бы молилась и плакала целыми днями, придумывала сказки, - последнее успокаивает. Думаю, по сути, это примерно так же интересно, как читать, только немного труднее, - ведь приходится все придумывать самой. Зато и придумать можно то, чего хочется больше всего на свете.

В своих сказках я сбегала из комнаты тысячи раз. Дверь открывается - это он заходит в комнату в ведром воды в руках, но не успевает сделать и пары шагов - я бросаюсь на него, хватаю его за горло, валю на землю. Я так стремительна, что он не успевает сообразить, что происходит. В сказках я душила его голыми руками, чувствуя раздавленный кадык под своими пальцами. Острой кромкой ведра я разбивала ему нос, изо всех сил била его ведром снова и снова, превращая лицо в кровавое месиво - брызги орошали отвратительные розовые обои. Вдоволь насытившись местью, я отбрасывала его тело в сторону - больше ничто не стояло у меня на пути, и я бежала вверх по лестнице навстречу струе упоительно-яркого солнечного света, к людям, птичьему пению, шуму большого города, - всему тому, что принадлежит по праву рождения любому, и что он безжалостно украл у меня.

В сказках я мстила ему за каждый миг, проведенный в неволе, сильная и жестокая, но на деле я слаба. У меня тонкие руки, хрупкие пальцы. Когда он приходил в последний раз, на нем были темные очки, и я увидела в них свое отражение – огромные глаза на очень худом лице с острым подбородком. Когда он укладывает меня на кровать, у меня нет сил сопротивляться - одной рукой он захватывает в стальное кольцо пальцев оба моих запястья, прижимает к подушке, и я оказывалась совершенно беззащитной. В такие моменты его глаза становятся абсолютно пустыми, и от ужаса я слабею еще больше. Время от времени он отвлекается на молчаливых узниц, заполнявших комнату - хочет, чтобы все взгляды были устремлены на нас, поэтому, если замечает, что что-то идет не так, встает с кровати, не глядя на меня, словно зная, что я все равно не способна к сопротивлению, и приводит свое маленькое королевство в порядок, поворачивая холодные лица в правильном направлении.

Комната, в которой он держит меня, заполнена куклами. Небольшие шарнирные куколки сидят на полках большого стеллажа на всю стену, надежно прикрепленные к нему так, чтобы я не могла их оттуда снять. Некоторые висят на веревочках. Я думала о том, что веревки можно было бы использовать для побега, но мне не удалось оторвать их от стальных креплений в стенах и потолке. Разорвать их тоже не получилось - они оказались очень прочными и все, чего я достигла, - это изрезанные пальцы и ладони. Самые большие куклы расположились по четырем углам комнаты и вдоль стен. Они высокие, некоторые их них даже выше, чем он или я, и сделаны необыкновенно реалистично. Стеклянные глаза смотрят с совершенно живым выражением: их лица выглядят испуганными, задумчивыми, удивленными. Время от времени мне кажется, что выражения лиц меняется. Однажды я несколько недель подряд следила за выражением лица Эльвиры - куклы в углу справа от двери, одетой в длинное вечернее платье - отделанный черными перышками воротник плотно прилегает к белоснежной груди, пышная юбка по краю слегка подернута пылевой паутиной. Первые дни ее лицо оставалось неизменным, но на восьмой день я заметила, что левый уголок ее губ совсем чуть-чуть опустился вниз. Человек, бросавший на нее лишь случайные взгляды, никогда не заметил бы этого, но я была очень внимательна. Возможно, я просто сошла с ума.

Он любил повернуть лица кукол так, чтобы все они, - и пупсоподобные крошки со стеллажа, и ростовые красавицы из углов, и кривляющиеся марионетки под потолком смотрели на меня. Кровать стояла в центре комнаты, и я была совершенно беззащитна под их взглядами. Иногда мне становилось так плохо, что я заворачивалась в одело как можно плотнее, утыкалась лицом в подушку и лежала так часами. Но даже тогда я не переставала чувствовать их взгляды на себе.

Однажды я позволила себе открытый бунт - пройдя по периметру комнаты, я повернула все кукольные лица в разные стороны: теперь некоторые их них смотрели в стены, некоторые слепо пялились в потолок, другие уткнулись взглядом в пол или друг в друга. Весь день я наслаждалась покоем: мое тело наконец было полностью расслаблено, и взгляды, от которых я задыхалась, походившие на надоедливых насекомых, наконец перестали меня мучить. Когда он пришел и увидел, что я сделала, его лицо стало очень страшным, и я испугалась, что он ударит меня. Что могло помешать ему бить меня?

Но он никогда не бил - возможно, это казалось ему недостаточно эстетичным. Не стал и в этот раз. Вместо этого он привязал меня к кровати и, неспешно повернув все кукольные головы надлежащим образом, долго держал мою голову, заставляя смотреть на них. В начале я пыталась держаться с достоинством, но под конец плакала и просила разрешить мне прекратить. Все это продолжалось, наверное, несколько часов, и все это время он стоял рядом с кроватью, пристально глядя на нас и учащенно дыша. Он ушел только тогда, когда меня стало трясти от усталости, страха и отвращения так сильно, что зубы застучали. В тот день я была близка к помешательству, как никогда. Больше к куклам я никогда не прикасалась.

Однажды, лежа рядом с ним, я спросила:

-                  Почему я здесь?

-                  Потому, что мне очень хотелось, чтобы здесь жила настоящая, живая кукла, Тея, - ответил он, не отрывая взгляды от моей шеи, по которой в тот момент по-паучьи ползли его пальцы. Он всегда называл меня Теей, не спрашивая моего мнения на этот счет. Думаю, ему нравилось осознавать, что он придумал мне имя так же, как куклам.

-                  Послушай, - я старалась говорить как можно спокойнее, а это было непросто - в разговорах с ним я всегда быстро начинала срываться на истерику и крик, поэтому он редко разрешал мне разговаривать. - Ты не можешь держать меня в этом подвале вечно. Рано или поздно кто-то обратит внимание на то, что происходит - соседи или кто-то из гостей. А может быть, ты живешь не один? - я смотрела на него пристально, надеясь, что его лицо дрогнет, но оно оставалось абсолютно непроницаемым.

-                  Если ты живешь не один, рано или поздно они заметят. Пожалуйста, ну, пожалуйста, послушай меня. Посмотри на все это. Ты - больной человек, тебе нужна помощь. Неужели ты думаешь, что жизнь - это собирать кукол и складировать их в подвале, чтобы мучить меня? Прошу тебя, отпусти меня, и я никому не расскажу о том, что ты сделал. Ты должен, должен, должен отпустить меня! - в конце концов я все-таки не выдержала, разрыдалась. Это из-за его равнодушного лица, такого спокойного, как будто бы все это время я разговаривала не с ним, а со стенами или одной из моих соседок.

-                  Ну вот, - теперь он выглядел даже расстроенным. - Посмотри на себя. Ты совсем не так красива, как обычно, когда вот так кривишь лицо. И не стоит плакать, это без толку, ты же сама прекрасно понимаешь, что без толку.

В тот день я окончательно и четко поняла, что умру здесь. Здесь, в комнате с омерзительными цветочками на обоях, без единого солнечного луча на лице, в компании чокнутого маньяка, ласкающего себя, глядя на коллекцию кукол в подвале. Я буду сидеть под землей бесконечно долгими днями, и не будет меняться ничего, кроме нарядов, которые он заставляет меня надевать. Происходящее снаружи меня не коснется. Я буду потихоньку покрываться пылью седины, так же, как мои соседки по заточению покрываются трещинками от старости. Если я ничего не сделаю, меня освободит только смерть - и кто знает, как скоро я лишусь здесь рассудка?

Я пересчитала взгляды, устремленные на меня, - восемьдесят три, и время от времени он делал и приносил новых.

Я пыталась представить себе процесс изготовления кукол, пыталась представить себе, как он вдохновляется. Мне виделся более глубокий уровень подвала, каменные стены, покрытые не цветочками, а плесенью, грязный пол. Длинные ряды крючьев, безвольные, чуть подрагивающие тела, лужи крови, стекающей с них, на полу, и горы частей искусственных женщин, готовящихся заменить настоящих… Мне казалось, что я слышу пронзительный крик той, чье время закончилось в тот миг, когда ее копия была завершена его длинными и тонкими пальцами. Суетливыми и неутомимыми.

В ночь, когда эта страшная картина предстала перед моими глазами так ярко, словно я видела ее собственными глазами, я забралась под кровать, где взгляды Эльвиры, Мадлены, Адель, Марии и остальных узниц не могли меня достать, и начала молиться, точно не зная, кому - любому, кто мог бы услышать. И меня услышали.

Через какое-то время он пришел с водой - собирался навести порядок в комнате, мне знаком велел молчать, - похоже, был сильно не в духе. Он редко бывал несобранным, редко демонстрировал мне свои эмоции, но, похоже, сегодня был особенный день. Когда он прошел мимо меня, я заметила бурое пятнышко на манжете его обычно чисто выстиранной рубашки, и почувствовала, как густой волной во мне поднимается страх, - я снова вспомнила привидевшийся мне подвал. Так, словно я видела это своими глазами, передо мной снова возник глубокий подвал, ряд крючьев, тела, свисающие с них, как туши перед разделкой; брызги крови, летящие во всем стороны, тонкий визг...

Он молча вымыл комнату с обычной педантичностью, даже не взглянув на меня, плотно закрыл за собой дверь. Зачем я подошла к ней, прикоснулась к еще теплой от его прикосновения ручке, толкнула? Закрыто. Как всегда.

Следующие несколько часов я не могла успокоиться - садилась на кровать, тут же вскакивала снова, нарезала  круги по комнате. Желание выйти стало настолько нестерпимым, что справляться с ним уже не удавалось. Чтобы отвлечься, я начала считать свои шаги, когда негромкий шорох привлек мое внимание. Я обернулась недостаточно быстро, чтобы увидеть движение, но сомнений быть не могло - когда я в  последний раз смотрела на Адель, ростовую куклу в кружевном нижнем белье, ее голова была чуть сильнее повернута к стене. Теперь она смотрела прямо на меня, стеклянные карие глаза, казавшиеся влажными, тускло посверкивали под пушистыми ресницами, которые, казалось, слегка подрагивали. Из чего он их делал? Я прикоснулась к ресницам Адель. Волосы. Возможно, беличьи, - рыжеватые, золотящиеся на кончиках, у корней темнее, чем по всей длине. Я ждала, дрожа все сильнее, - мне казалось, что кукла вот-вот схватит меня за запястье, отбросит мою руку, повалит меня на пол и начнет душить. Я представила, как вслед за ней оживут и набросятся на меня остальные, подобно лавине,- пупсы спрыгнут со своим подставок, марионетки полетят, раскачиваясь на веревках, целясь острыми пальцами прямо мне в глаза… В конце концов я не выдержала и закричала:

- Выпусти меня, немедленно, немедленно выпусти! - я металась по комнате, била в стены обоими кулаками сразу, подбегала к Адель и трясла ее за плечи, а потом продолжала кричать. Мне нужно было, чтобы своей безучастностью она доказала, что мне просто померещились и поворот головы, и дрожание ресниц… На самом деле, я осознала, что была вполне готова к тому, что она кивнет мне, с издевкой взмахнет свой шарнирной рукой; возможно, это даже было бы лучшим вариантом, - это доказало бы, что я пока что еще здорова, что я не сошла с ума; не разговариваю с тем, кто на деле говорить не может.

Но Адель смотрела все так же вкрадчиво и неподвижно, лишь в глубине глаз мне мерещился недобрый огонек, разгоравшийся все ярче и ярче. Не помню точно, что происходило со мной следующие несколько часов - должно быть, я впала в забытье. Не уверена даже, что с момента, как я, скуля от страха, опустилась на кровать, завернувшись в одеяло, и до момента, как я услышала резкий глухой хлопок прямо за дверью, прошло именно несколько часов. Возможно, прошли сутки или полчаса. Когда ты похоронена заживо, быстро теряешь счет времени.

Странный звук заставил меня очнуться, я подошла к двери и в очередной раз толкнула ее. Дверь была открыта. Я толкнула снова, но что-то как будто держало дверь снаружи, и тогда я ударила дверь плечом из-за всех сил. Теперь она открылась больше, чем на половину, а нечто, удерживающее ее с той стороны, с мягким стуком осело на пол.

Больше всего на свете мне хотелось броситься вперед, найти выход, вдохнуть свежий воздух, позвать на помощь, но я не спешила. Я знала человека, державшего меня здесь, достаточно давно, чтобы понимать, насколько он коварен и жесток. Нельзя было исключать вероятности, что, открыв дверь моей комнаты, он просто придумал очередной изощренный способ помучить меня.

Дрожа от нетерпения, я подождала несколько минут, прежде чем открыть дверь шире и сделать шаг за порог комнаты впервые за очень долго время, и едва не поскользнулась на большой кровавой луже, растекшейся по полу. Человек, столько продержавший меня здесь, внушавший мне такой ужас, лежал на боку справа от двери, неестественно вывернув руку, судорожно сжимавшую пистолет. Большое влажное пятно расплывалось у него на спине. Очевидно, он пытался застрелиться, но от страха или малодушия отвел руку со смертью в последний момент. Пуля не достигла цели, пройдя насквозь выше, чем было нужно. Дверной замок был нетронут; моя первая безумная мысль о том, что его вышибло пулей, оказалась неверной. По всей видимости, он сам решил отпустить меня: открыл дверь, прислонился к ней спиной, чтобы замедлить ее на случай, если я среагирую быстро, и нажал на курок. Но все пошло не по плану - он глухо стонал, корчась у моих ног, размазывая кровь по полу:

- Помоги мне… Помоги...

Он был у меня в руках. Все то, что я прокручивала у себя в голове бесконечными днями и ночами под землей, я могла сделать с ним сейчас, но вместо этого я осторожно вытащила пистолет у него из рук и огляделась по сторонам. Лестница, ведущая из подвала наверх, нашлась очень быстро. Когда я представляла себе, как все здесь выглядит снаружи, мне почему-то виделись гладкость, сияние и стерильная  чистота, но мой мучитель или кто-то до него явно строил подвал самостоятельно, - проемы между большими плитами были замазаны чем-то грязно-серым, по углам кучковалась пыль, с которой даже он, при всем его маниакальном стремлении к чистоте, ничего не мог сделать. Лестница была сделана из дерева, и вела к люку в потолке. Добравшись до него, я не без труда приподняла крышку люка на расстояние шириной примерно в ладонь, но она тут же с грохотом упала обратно, - мне сильно мешал пистолет, и я сунула его за пояс юбки. И все равно открыть люк целиком удалось не с первой попытки, - я все время нервно оглядывалась; боялась, что он соберется с силами и схватит меня за ноги. Но он лежал неподвижно, только иногда начинал стонать, один раз снова сказал выдавил свое “помоги” и затих.

Не помню в своей жизни ничего более пьянящего, чем волна свежего воздуха, ударившего мне в лицо, когда мне наконец удалось отбросить крышку. На меня посыпались песок и мелкие камушки - люк вел не на первый этаж дома, как я ожидала, а сразу на улицу, на свободу. Потянуться на руках тоже оказалось не просто, но, в конце концов, ползком я выбралась наружу и упала лицом в траву. Трава была восхитительно мягкой и влажной от росы. На свободе было раннее утро - я услышала безмятежное птичье чириканье, увидела зарождавшуюся вдали рыжеватую полоску рассвета. Я стояла в самом центре пустоши, обрамленной невысокими холмами. Никаких строений поблизости не было - лишь далеко, едва различимо возвышался за холмами город, казавшийся в рассветной дымке полупрозрачным. Видимо, там он жил все время, приезжая сюда по ночам. Выходит, что то, что я считала прежде днем, было на самом деле ночью?

Я пошла прямо к городу, едва сдерживаясь, чтобы не закричать, не запеть от радости. У меня не было никаких способов связаться с людьми, поэтому я решила просто идти вперед. Воздух теплел, и я как будто плыла в теплой ванне, щурясь от удовольствия, широко открывая рот, чтобы зачерпнуть им больше воздуха.

А потом, перебираясь через очередной холм, я случайно наткнулась на нее. Видимо, прежде чем умереть, она успела спрятаться в небольшом овраге, скрытом от посторонних глаз густыми кустами с жесткими блестящими листочками, поэтому он ее и не нашел. Я вытянула ее наверх за руки, и мне показалось очень страшным, что, когда я тащила, острая ветка куста поцарапала ей кожу под глазам, - выступила совсем небольшая капелька крови, хотя она уже не была живой.

Девушке было лет двадцать с виду, она была одета в белую блузку и черную юбку, на ногах были изящные туфельки. Казалось совершенно невероятным, чтобы она пришла на пустошь в таком виде. Видимо, он доставил ее сюда, а уже потом попытался убить. Оставалось неясным, как именно он привез ее, - никакого транспорта снаружи не было видно, но я решила, - пусть этим занимаются другие. Важнее всего было выбраться, добраться до людей, позвать на помощь.

Я не знала только, что делать с мертвой девушкой, лежащей у моих ног; подумав, я закрыла ей глаза, - пустой взгляд пугал почти так же сильно, как взгляды кукол в подвале. На ее лице было написано страдание, блузка была перепачкана в крови, из левой руки, чуть повыше локтя, торчала проволока; меня передернуло. Она так и не узнает, что послужила причиной поражения своего похитителя, - видимо, каким-то невероятным образом ей удалось вырваться от него, в темноте спрятаться здесь, в кустах. Вот почему он был таким раздраженным, когда приходил ко мне, вот почему его одежда была перепачкана кровью. Теперь я понимала: за его раздражением таился страх. Не найдя сбежавшую девушку, он понял, что, когда она доберется до города, ему несдобровать, и решил закончить все прежде, чем за него это сделает кто-то еще. Возможно, если бы девушка продолжала бежать, она бы осталась жива, но она, должно быть, была до смерти напугана и просидела в кустах слишком долго, так долго, что, когда попыталась идти, обнаружила, что уже не может.

А может быть, все было иначе, и она просто скатилась в этот овраг, потеряв сознание. Мне хочется верить, что так и было.

Я решила оставить ее там, где нашла. Я положила ей на лицо свой яркий шейный платок - решила, что так ее будет проще найти, а еще не хотела, чтобы к моему возвращению какое-нибудь животное добралось до ее лица.

Я продолжала идти, петь мне расхотелось. Я представляла себе, как приведу сюда людей; представляла, какой у него будет взгляд, когда они свяжут его и поведут туда, где он будет бесконечно мерить свою комнату шагами. Наверное, если я попрошу в благодарность за помощь сжечь всех кукол до одной, мне не откажут. Может быть, я даже сама поднесу к ним спичку. Но сначала отверну все их головы к стене.

Так я думала, когда на очередном холме, спускаясь вниз по крутому склону, зацепилась ногой за торчащий из земли корень и полетела вниз. Меня подбрасывало на земляных буграх так долго, что я даже успела подумать, как глупо будет сломать себе шею теперь, когда спасение так близко. Удар об землю выбил из меня дух, и я услышала оглушительный хруст. Несколько минут я тупо осознавала случившееся, сидя на земле. Кисть моей левой руки лежала неподалеку от меня, нелепо растопырив пальцы, похожая на огромного бледного паука, притаившегося к высокой траве. Ни на ней, на на моем предплечье не было крови, я не чувствовала боли. Несколько мгновений я глупо улыбалась, разглядываю место скола, а потом вдруг затряслась крупной дрожью – ничего не могла с собой поделать.

Пистолет, который я унесла с собой, отлетел в другую сторону. Я медленно подняла его, глядя на город, в который я так мечтала попасть, и теперь навсегда недоступный для меня. Несколько мгновений я держала пистолет плотно прижатым в голове, гладя курок пальцем, но потом передумала. Судя по всему, я могла и не умереть после выстрела в голову, а с изуродованным черепом существовать дальше было бы куда сложнее.

Даже не знаю, откуда у меня взялась тогда способность рассуждать так холодно и логично. Возможно, шок сослужил мне добрую службу.

Странно. Он никогда не приносил мне еду или питье, я не справляла естественных нужд, не спала; когда я плакала, по моим щекам не текли слезы. Как хорошо мой рассудок защищался от очевидного - ведь я уже тогда обладала знаниями об окружающим мире, во всяком случае, в какой-то степени - знала о существовании животных, машин, людей. Знала также и о том, что людям положено есть, пить, спать, но ни разу не задумалась о том, что и мне стоило бы этим заниматься. У людей есть семьи, друзья. Я мечтала увидеть небо, почувствовать свежесть ветра, но ни разу не подумала о близких или родных. Может быть, я запомнила лишь последнее впечатление? Может быть, мне оказались доступными только общие знания о мире моего прототипа, до смерти замученного на нижнем ярусе подвала? Позднее, бродя по улицам города, плотнее подняв ворот плаща, я искала листовки с собственным изображением, но не нашла. Видимо, я пропала настолько давно, что те, кто искал меня, если такие и были, уже потеряли надежду найти. Возможно, если бы я приложила больше усилий, я сама вышла бы на них, но не думаю, что им хотелось бы встретиться с тем, чем я стала. К тому же я все равно их не помню.

В день обретения свободы я добровольно вернулась к люку и обнаружила, что забыла закрыть его. Маньяк мог бродить где-то неподалеку, если бы его рана оказалась не слишком серьезной, ища меня. Но, спустившись вниз, я обнаружила его лишь немного сдвинувшимся в сторону. Кровавый след под ним уже слегка загустел и поменял цвет. Я думала, что он мертв или лишился сознания, но, услышав мои шаги, он приоткрыл глаза и посмотрел на меня. Некоторое время мы смотрели друг на друга молча - сейчас я думаю, что у него уж не было сил выдавить очередное “помоги”, но тогда мне хотелось верить, что он испугался, - пистолет был у меня в руке, и он это видел.

Стрелять я не стала; заткнула ему рот куском его собственной окровавленной рубашки, крепко связала веревкой, найденной на одной из полок стеллажа в углу, и оттащила немного в сторону от двери в комнату. Он умирал долго, еще несколько часов, наверное, и довольно тихо; я была так возбуждена, что не следила за временем. Шуметь и биться он начал только под конец, пытался вытолкнуть кляп языком, громко мычал. Кажется, он пытался сказать то ли “помогите”, то ли “пить”; мне так и не удалось разобрать, хотя я стояла рядом с ним все время, чтобы не упустить момент, когда он наконец подохнет. Больше я ничего с ним не сделала, и до сих пор жалею об этом.

Когда он наконец перестал ворочаться и мычать, я тщательно исследовала пол, и обнаружила люк, ведущий на нижний ярус. Тогда я не подумала об этом, а сейчас абсолютно уверена, что он не сам выкопал яму такой глубины, - не думаю, что, даже несмотря на защиту холмов, это невозможно было сделать незаметно, - слишком много потребовалось бы работы. Вероятно, котлован был вырыт кем-то давным-давно и заброшен, а он лишь оборудовал его под свои нужды и спрятал от посторонних глаз. Спускаясь на нижний ярус, я ожидала увидеть кровь и смерть, но комната была вымыта до блеска - вот чем он занимался в последние часы своей жизни. Крючья, торчащие из потолка, поблескивали в подмигивающем полумраке: лампочка под потолком тоже доживала свои последние часы. Я обнаружила запас воды и еды, ножи, кукольные заготовки, мотки проволоки и много других предметов, о назначении которых мне тогда не хотелось думать. Приклеивая кисть к запястью клеем и хорошенько заматывая эластичным бинтом, я не особо рассчитывала на успех, но на какое-то время это сработало; хотя кисть уже никогда не обрела прежнюю гибкость, ее пальцы неуклюже шевелились. Позже я прикрепила ее прочнее.

Снаружи, под одним из холмов, я обнаружила хорошо замаскированный автомобиль, а недалеко от другого - место с свежевскопанной землей - по всей видимости, здесь он закапывал тела жертв или то, что от них оставалась. Возможно, и останки человека, которым я когда-то была, тоже были спрятаны здесь; проверять я не стала. Его я закопала подальше, с другой стороны того же холма, туда, куда никогда не падают солнечные лучи; это показалось мне правильным.

Я долго не знала, что делать с телом девушки, найденным мной на пустоши. В конце концов я принесла ее на нижний ярус и, глядя на ее лицо, попыталась придать сходство с ней одной из безликих пока что кукольных голов, заготовленных маньяком раньше. Потом я закопала ее рядом с остальными, решив, что телу я смогу предать сходство по памяти. Я переоценила свои навыки скульптура - лицо получилось уродливым, и никакого сходства с девушкой не вышло. В конце концов, я закопала неудавшуюся куклу - было жутковато при мысли, что получившийся уродец может ожить.

Думаю, я боялась напрасно. Маньяку потребовалось много времени, чтобы это сработало - минимум двадцать пять попыток - именно столько ростовых кукол, включая меня, было в комнате.

Сейчас я живу на верхнем ярусе подвала - постепенно он стал мне домом. Иногда хожу в город, ночью, стараясь не привлекать к себе внимания. Я больше не бываю в своей прежней комнате подолгу - захожу раз в пару-тройку дней, чтобы проверить остальных, - изредка вижу, что они поменяли положение - совсем чуть-чуть. В конце концов, я не помню, сколько времени потребовалось мне самой. Я жду.

Мне очень одиноко.Меня лишили прежней жизни, общества других людей и памяти. Каждый раз, заходя в комнату, я надеюсь, что найду одну из них ожившей, но каждый раз меня ждет разочарование.

Я никогда не хожу на нижний ярус, но в мыслях снова и снова возвращаюсь к нему, сидя на верху, учась вырезать лица, - одно за другим, одно за другим. Монотонная работа. Но в последнее время она удается мне все лучше и лучше.