ДЕВУШКА И МЭТР

эссе

– Деточка, пожалуйста, взгляни на меня. Скажи на милость, что ты видишь? Юная девушка, смутившись от подобного вопроса, стыдливо опустила глаза, произнеся лишь – я не знаю.

– Вот-вот, и я не знаю. Хотя, почему не знаю? После недолгого молчания встрепенувшись, проговорил собеседник.

– Пред тобой, прелестная деточка, сидит признанный мэтр, достояние, так сказать, страны, почётный член нескольких известнейших в мире академий и прочая, и прочая. А вон там, – и мэтр указал рукой на смеющегося мужчину, находящегося в обществе незнакомых мэтру людей, – находится действительно уникальный, хотя и мало известный высокому художественному обществу, человек.

– Ну, что Вы, рассмеявшись, проговорила девушка. Какой же это «уникальный» человек? Это же мой отец.

– Правильно, – проговорил, тяжело вздохнув при этом, мэтр. Это твой отец, про которого ты, дорогая, не знаешь ровным счётом ни-че-го.

– Ну, что Вы, улыбаясь, ответила девушка, – о своём отце я знаю буквально всё!

– Нет, деточка, я берусь утверждать, что о своём отце ты не знаешь ни-че-го, – повторил мэтр.

– Хорошо, проговорила заговорщицки девушка, в таком случае, расскажите мне о нём то, чего не знаю ни я, ни вся наша семья. Почему я говорю – вся наша семья? Да потому, что мой папа ни кому не доверяет так, как доверяет мне. И именно поэтому, рассказывает мне то, что ни когда не поведал бы ни кому другому. Даже своей жене, т.е. моей маме.

– Ну, что ж, – усмехнулся мэтр, – в таком случае послушай то, что я не сказал бы ни кому другому, даже родному сыну. Даже будучи на смертном одре.

– Почему мне? – удивлённо произнесла девушка.

– Потому, – после некоторого раздумья ответил тот.

– Ты являешь самым близким человеком, действительно великого человека! Я не побоюсь этого слова, потому как, именно таким, каков он есть на самом деле, его не знает, Пока, ещё ни кто. Кроме меня.

– Вы всё шутите мэтр, – смеясь, проговорила девушка. Великим, мой папа называет Вас. Он говорит: этот человек умудрился создать шедевр, имя которому – Мэтр. Именно с большой буквы, неоднократно повторял он мне, говоря о Вас.

– Вот это и делает его великим и даже неповторимым, – ответил на реплику девушки, Мэтр.

– Что – «это»? – удивлённо спросила девушка.

– А то, что недоступно, пожалуй, ни кому на свете. Кроме твоего отца! А именно – пропускать вперёд себя всех, оставаясь, тем не менее – впереди».

– Вас трудно понять, мэтр, – проговорила задумчиво девушка.

– Можете ли Вы пояснить мне ваши слова?               – Расшифровывать тебе их, я не стану, а вот предысторию своей дружбы с твоим отцом, пожалуй, расскажу. И так, слушай мою исповедь.

– И Мэтр нАдолго замолчал, глядя куда-то вдаль, едва ли видя, что-то там, впереди себя, за горизонтом, за облаками.

– Деточка, – неожиданно начал он, терпеливо ожидавшей рассказа, девушке.

– Я ведь и не помышлял никогда стать художником. Хотя и закончил «Строгановку». И то, лишь уступив воле родителей, которые и сами входили в только что организовавшееся общество художников-кубистов. А было это на заре Светской власти, если тебе не известно об этом. Но после окончания Строгановского училища, я мечтал поступить в консерваторию, по классу композиции. Да, да! – Представь себе, я хотел стать великим композитором! Мэтр опять надолго умолк, разглядывая что-то на полу, перед собой.

– Именно там, в Строгановке, я впервые встретился с твоим отцом. Он учился на два курса старше. Но уже тогда привлекал к себе пристальное внимание всех, кто хотя бы раз глянул на его картины.

– И Вы называете папину мазню, картинами, – весело рассмеялась девушка, подумав, что Мэтр, таким образом, пытается разыграть её. Ни кто, ни она сама, ни мама, ни брат, ни её подруги, частенько бывавшие у неё дома и заглядывавшие ради интереса в мастерскую папы, когда его не бывало дома, не могли признать в том, что было изображено на полотне отца, сколько-нибудь стоящую картину. Тем более, картину, которую не стыдно было показать хотя бы знакомым, не говоря уже о выставках, пусть даже в какой-нибудь, одной из общественных библиотек.

– Нет, деточка, ты ещё не доросла до той глубины мысли, которая отображена на любой из его картин. Стоит ему на полотне сделать один, всего лишь ОДИН мазок, и все мои регалии тут же меркнут перед этим мазком. Я ведь, деточка, и художником стать решил, лишь глядя и изучая технику и философию, да-да, именно философию, его мазка.

Гонимый неистребимой жаждой догнать твоего отца, я сутками не вылезал из своей мастерской, напрочь позабыв обо всё на свете. Забывал про еду, про сон, путая время суток и времена года, я целеустремлённо шел к своей заветной цели. В то время, как твой отец и мой старый друг(очень хочется надеяться, что это именно так),

преспокойно предавался всем радостям жизни, уделяя всё свободное время чему угодно, только не рисованию.     И лишь изредка, после какой-нибудь очередной вечеринки, проходя мимо своей мастерской, словно бы вдруг, вспомнив о чём-то, забегал туда, и открыв тряпку, которой была занавешена давно начатая картина, и отойдя на метр, другой, подумав всего несколько секунд, делал именно тот, свой неповторимый мазок. И кинув кисть на мольберт, снова закрывал полотно той же тряпкой, насвистывая, уходил на какую-нибудь пирушку. А я тем временем, наблюдавший эту картину, уходил домой...

И неделями не мог заснуть, снова и снова вспоминая этот неповторимый мазок. И лишь изредка засыпал в слезах, из-за неспособности не только повторить, но хотя бы приблизиться к пониманию того, как это делается. Хотя пристальней меня, ни кто не следил за работой твоего отца.

Да, действительно, я набирал баллы, набирал вес, так сказать, в творческой среде. И даже став всемирно известным художником, признаюсь честно – не стою и ногтя твоего отца.

И Мэтр опять надолго умолк, теперь откинувшись на спинку стула и закрыв глаза.

– Постойте, Мэтр, проснитесь же, – тормоша старика за рукав, взволнованно проговорила девушка. Но как же так, работы моего отца ни где и ни когда не выставляются.

Ему, что не дают выставляться? Да и, честное слово, понятны ли они кому-нибудь?

– Понятны, деточка, ещё как понятны, – ответил ей мэтр, открыв глаза.

– А выставляться ему не дают из зависти и ревности такие же, как я, старые, замшелые академисты, ни чего не соображающие в современном искусстве. А творчество твоего отца, деточка, свежо, ново и... неповторимо.

Это говорю тебе я, профессор, национальная гордость, почётный член множества мировых академий. Ценой огромных усилий, тайных слёз и предельного трудолюбия, так и не ставший тем, кем является ветреный, радостный, и как мне кажется – беззаботный, твой отец. Мэтр встал и не глядя в сторону девушки, облегчённо вздохнув, словно после многотрудной исповеди, улыбаясь, направился в сторону двери.      

– Постойте, Мэтр, но мы же не договорили с Вами.

– Нет, душа моя, наш разговор, как раз-таки, окончен. А что касается твоего отца, то я, без чьёго-либо ведома, отправил часть его работ в Европу.

– А как же отец? – спросила удивлённо девушка.         – Рассмеявшись, Мэтр обернулся: – да твой отец и сам не знает, сколько у него работ вообще.

– А Вы? – спросила девушка.

– Я? Я знаю все их наизусть! Все те гаммы, все чувства, которые он сам того не ведая, передал в своих картинах. Представляю, какой фурор произведут его полотна в мире.

– А как же Вы? – опять спросила девушка.

– Что я? – повернувшись в двери, ответил Мэтр.

Деточка, на мой взгляд, пришло время, каждому заняться своим делом – твоему папе писать, а мне, на правах его старого друга, открывать его картины миру. Благо, мои регалии позволяют мне не отчитываться в своих действиях перед академистами. Но даже, если меня и попрут из всех академий, снимут все звания, я буду глотки грызть всем, кто встанет у меня на пути вывода в свет работы твоего отца. Теперь я понял, знаю, для чего я ещё существую на этом свете. И Мэтр с улыбкой пошел к выходу из галереи, в которой была организована очередная выставка его картин. Оставив в полном недоумении и душевном смятении совсем ещё молодую, ни чего не смыслящую в искусстве рисования, но уже озадаченную этим своим непониманием, девушку.