Тонами.

Новый дом.

Новая жизнь.

И все же…

Ослепляющая белизна снега, мягко окутавшего все вокруг, служила контрастом для их наполненной бесконечными трудностями мрачной жизни. Как они могут начать сначала, если их заклеймили, осудили все, в особенности Сатсума и Тесю.

Они упали на колени, чтобы выжить.

И снег падает беспрестанно, снежинка за снежинкой — неумолимый в своей правоте — как он падал  перед тем, как из моря поднялись горы, и как он будет падать, когда они все умрут от голода. Токио глотнула тепловатый чай, отдавшийся горечью во рту. Но они знали это — люди из Айзу прекрасно понимали это — и все равно разрозненные кланы примкнули к возглавившему их Ямакаве-сану в изгнании в северный край Хонсю.

Токио поежилась, глядя в свинцовые небеса. Над деревней разыгралась очередная метель, а у них почти закончились ресурсы. Токио не жаловалась. Не перед другими. Никогда. Поэтому она не сказала ни слова во вновь разгоревшемся споре о том, как найти провизию и обеспечить ею деревню.

Еда… только о еде и разговариваем. Внутри горел голод — постоянный притихший голод, не отпускающий ни на мгновение.

Это все же был смертельный приговор. Новое правительство переселило их сюда, оставило от жалования жалкие крохи и бросило гнить в этой насквозь промерзшей пустоши. Полностью обесчестило. Пытаться жить и не дать отчаянию поглотить тебя, оказалось невероятно сложно — практически невыполнимо.

Громкий удар сотряс дверь. За ним последовал второй, и две жмущиеся друг к другу фигуры, прорвавшиеся сквозь белых насекомых, спотыкаясь, вошли в прихожую и тотчас рухнули на пол.

— Я нашел ее без сознания в сугробе, — скрипучим от долгих часов на морозе голосом проговорил мужчина, расстегивая соломенную накидку.

Вокруг женщины таял снег. Она попыталась встать, и ее шляпа с громким стуком упала на пол.

— Юки-сан? — Токио не видела ее с тех пор, как они сели на корабли.

— Оне-сама, — слабый всхлип.

— Сллава богам, ты жива! — дрогнул ее собственный голос.

— Токио оне-сама, — слабо выдохнула Юки. Она настолько вымоталась, что едва смогла приподняться.

— Ты, должно быть, замерзла. Иди сюда. — Токио помогла ей подняться и усадила около очага.

В гостиной Юки вытянула руки над едва тлеющими углями. Сквозь кожу на ее тонких, белых и холодных, дрожащих пальцах проступали кости, и Токио не могла отвести взгляд от этих слишком тонких, слишком белых, слишком холодных рук обездоленной.

Она всунула в них миску с водянистым, горячим супом, и Юки кинулась есть, не заботясь о манерах.

— Где ты живешь? И что делаешь здесь? — Токио не могла скрыть удивления от неожиданной встречи.

— В Нохеджи. Я надеялась, что смогу вымолить еду, — между глотками прошептала Юки в густеющую тишину.

Словно есть иные причины, способные отправить ее в такую погоду. От непрошенных мыслей Токио покраснела: ей стоило быть сдержаннее.

— В метель? — прозвучало больше как вопрос, а не утверждение.

— Простите, — еще тише прошептала Юки и затряслась в плаче. Токио неуверенно положила руку ей на спину и принялась успокаивающе — как она надеялась — гладить.

Значит, правительство хочет превратить нас в дрожащий, скулящий скот, прячущийся по норам. Нет, она не уступит погоде, этой мертвой земле, горечи, пропитавшей воздух. Никогда. Другой рукой, расслабленно, словно птица, лежащей до этого на коленях, Токио сжала в кулак грубую ткань кимоно. Она — дочь самурая Айзу, и если другие женщины забыли, кем являются, то она — нет. И поэтому Токио взяла себя в руки и распрямилась, не позволяя дрогнуть, пока Юки, дрожа, доедала суп.

— Большое спасибо! — громко поблагодарила Юки, чем вывела ее из размышлений. Девушка низко поклонилась широкоплечему мужчине, притащившему ее сюда. — Без вашей помощи, я бы не увидела Токио оне-сама.

Мужчина кивнул, подтверждая ее слова, но, похоже, благодарность Юки стала для него неожиданностью, и, стоило Токио отвлечь внимание на себя, как он мгновенно выбросил ее из головы.

— Вы родственники?

Токио вновь посмотрела на Юки. Та выглядела ужасно, потому она принялась гладить ее активнее.

— Это Сайто-сан из Шинсенгуми.

Сайто мотнул головой:

— Ой!

— Шинсенгуми? — тоненько взвизгнула Юки, отшатываясь от Токио, взгляд испуганным зверьком метался от нее к Сайто и обратно.

— Шинсенгуми? — прошептала она тише и настойчивей, отодвигаясь от мужчины, хоть он даже не шевельнулся. — Но почему? Я слышала, они — кучка головорезов.

— Юки-сан… — неожиданно возмутилась Токио.

— Я слышала, Тесю так сильно ненавидят Айзу потому… потому что Шинсенгуми не знают жалости, и не только в Икеда-я. Это из-за них мы на грани гбели.

— Это ложь. Они рисковали своими жизнями за Айзу, и сражались вместе с нами до самого конца.

— Но…

Токио захотелось ударить дрожащие губы Юки, чтобы выбить из нее подобные бредни.

— А вот это — правда. Но даже сейчас…

— Замолкни, — зло рявкнул на нее Сайто. Выпрямился, расправил плечи, готовый действовать — но в ответ чему, Токио до конца не поняла. Ей неожиданно стало холодно, по телу пробежали мурашки.

— Ко бы знал, что после войны станет только хуже, — запричитала Юки  в последовавшую тишину, кинулась к Токио и, уткнув лицо ей в плечо, громко зарыдала.

Это из-за них на грани гибели? Нет, наивным и доверчивым людям Айзу просто было нужно кого-то обвинить, и они нашли жертвенных ягнят в таких же обездоленных, как и они сами, пусть те и не были ни в чем виноваты. Катамори-сама может и даровал им имя Шинсенгуми, нахваливал их, верил, обещал тот же статус, что и у своих людей, но в глазах людей Айзу, они все равно оставались отвратительными Волками Мибу. Кровожадными, жестокими, неприручаемыми. Шинсенгуми.

Холод пробрал до костей, но глаза Токио загорелись. Юки все еще истерично всхлипывала на ее плече, так что Токио продолжила успокаивающе наглаживать ее по спине.

В конце концов, это смерть клана Айзу. Здесь они раскаются в верности, собственной сущности, ошибках и слабостях, силе. Кому-то придется это сделать. Ради нового правительства, людей, Японии и ее будущего. Она не заплачет…

Токи выглянула из-за плеча Юки, и случайно заглянула словно в волчьи, золотые, яростно горящие глаза. Позже она так и не смогла объяснить, что произошло между ними: слова не подобрались, как бы они ни старалась. Было ли это понимание? Нечто большее?

И холод неожиданно выгорел.