Максимальная скорость

Сегодня он точно доберется до мостика.

Рыжий попытался вспомнить все, что происходило вчера, но не смог. Мартос вчера точно шел с ним. Почти дошел до лифта, а потом, потом, кажется, дельфин был. В шляпе такой дельфин.

Странный.

«Катись оно все!» ― подумал Рыжий. Сегодня он точно доберется до мостика. Сегодня точно доберется. Шестью семь ― сорок два. Прямо сейчас встанет и пойдет. Девятью четыре ― тридцать шесть. Доберется, потому что если не доберется сегодня, завтра уже никогда не доберется. Семью-семь ― сорок девять. Нет, надо добираться сегодня.

Он попытался из всего потока мыслей выудить что-то полезное. Но это было тяжело. Как во сне ходить и пытаться понять что-то. И чем больше пытаешься, чем больше напрягаешь сознание, тем сильнее все вокруг меняется, ускользает.

Вот кубрик, кубрик, в котором Рыжий каждый раз, раз за разом, приходит в себя ― он, кажется, точно есть. И в нем двенадцать кроватей. Шесть на два ― двенадцать. Но людей здесь осталось только трое. Да и можно ли называть их людьми? Вот, Мартос, например, с соседней койки. Вчера был Мартос как Мартос. А сегодня ― всего-лишь тень. Посерел, как они всегда сереют, скукожился.

― Рыжий, пойдем есть, ― сказал Мартос, ― спорим сегодня опять паста на завтрак. Паста со вкусом свинины, паста со вкусом кабачков, паста со вкусом пасты… Рыжий, а давай мы сегодня двойной паек съедим?

Мартос сидел на койке и то надевал, то снимал футболку, и кожа под ней была серой и сухой. Уже не человеческой кожей. А мертвой такой, будто тряпичной.

Рыжий старался на него не смотреть. Он выбрался из постели, натянул футболку, принялся застегивать штаны, но ремень никак не хотел проходить под пряжкой. У дальней стены кубрика Шекли все пытался что-то изобразить и выводил пальцем по металлической стене корабля. Мартос снова снял футболку. И снова надел.

― Пойдем есть, Рыжий. Рыженький, миленький, помираю как хочу есть.

Снова надел. И снова снял.

― Сколько будет шестью шесть? ― спросил его Рыжий. ― А дважды два?

Он окинул кубрик взглядом и сморщился ― пахло сегодня плохо, чем-то кислым и соленым. «Плохо, ― подумал Рыжий, ― очень плохо». Сегодня что-то случится. Поэтому нужно сегодня, прямо сегодня стиснуть зубы и добраться до капитанского мостика.

Он встряхнул головой, и быстрее, быстрее ― пока мысли не нагнали его и не заставили впасть в отчаяние ― побежал к двери.

Только с койки доносился знакомый голос Мартоса:

― Пойдем есть, Рыженький, миленький, пойдем есть.

***

В коридоре было эхо.

Эхо ждало его там, где коридор хорошо освещался. И оно звучало не снаружи, а прямо внутри, прямо в голове.

Рыжий посмотрел вперед. Двенадцать метров коридора, и три пятна света. Свет ровным конусом ― как в мультиках ― расходится от ламп. Не должен быть такой свет. И не должно быть ― шестью-девять! ― такого эхо! Но что тут должно быть, а чего не должно ― это было уже неясно. Это было уже туманно. Было уже где-то там, на Земле, где существуют законы и логика. Где коридоры не меняются местами, где дельфины не ходят в шляпах, а эхо не может убить.

Рыжий вдруг понял, что забыл обуться, и ноги теперь мерзнут, потому что железный пол очень холодный. Но нельзя было возвращаться за ботинками. Никогда нельзя. Омар однажды вернулся и теперь говорит только о фикусе. А почему он говорит о фикусе, Рыжий не помнил, но помнил, что что-то важное с этим фикусом было.

Он опустил взгляд и пошевелил каждым пальцем ноги, и вид ног ― обычных человеческих ног ― успокоил.

Во втором пятне света прислонившись к стене сидел Лейтенант. Лейтенант был мертв. Лейтенант умер позавчера, кажется, или поза-позавчера. Или, может быть, он умер уже несколько лет назад, а для Рыжего все это слилось в сплошное, спутанное и лишь наполовину настоящее прошлое.

Он помнил только, что их тогда было трое. Лейтенант шел впереди, а Мартос замыкал. Потом остались Рыжий и Мартос, и тогда замыкать стал Рыжий. Он никогда не шел впереди. Сегодня он первый раз шел первым. Сегодня он первый раз шел один. И должен был добраться до мостика.

Рыжий почувствовал, как скрутило живот. Но делать было нечего. И он сделал первый шаг. Сразу же по пятну света.

Миг не было ничего: ни эхо, ни звуков, ни дыхания. И на какую-то секунду Рыжий почувствовал такую радость, словно готов был прямо сейчас взлетать. «Вот оно что! ― думал он, стараясь удержать хохот. ― Ботинки!». Все это время они ходили в ботинках, и ботинки вызывали эхо. А босиком… Какое эхо может быть босиком?

И как только он подумал об этом ― или именно из-за того, что подумал ― где-то далеко раздался тихий, едва слышный звук: «тук». Он отскочил от одной стены, набрал мощь, полетел в другую. И громче-громче, как банка с жуками, если схватить ее и трясти. А если ты в самой банке? А если жуки невидимые?

Рыжий закрыл лицо и пошел вперед, стараясь перекричать назойливый, бьющий со всех сторон звук. Дважды-два, думал он. Шестью четыре! А в голове, кроме криков крутились совсем не ответы. Шестьдесят четыре! ― отвечал ему мозг. Сто восемнадцать! Дельфин! Можно ли считать дельфина в шляпе существом разумным? Или ношение шляпы следствие, а не причина?

Причиной!

ПРИЧ…!

Эхо забралось в его голову и стучало прямо в ней. «При-при-при» ― повторял Рыжий, пробираясь по пятну света. «Вот-вот все закончится, ― говорил он себе, ― еще шажочек, еще полшажочка, при-при-при, а там темнота». А в темноте хорошо и спокойно. Никто тебя не видит. И ты никого не видишь. При-при-при. И отдыхаешь.

Он вынырнул из конуса света, эхо пропало, и тишина сначала оглушила, а потом обволокла чем-то прохладным и тихим.

«Потому что только ты это можешь» ― подумал он голосом лейтенанта. Набрал воздуха и пошел дальше.

И снова «тук-тук-тук» в голове. Потому что ты должен добраться. Только ты в этом всем разберешься. Рыженький, хорошенький, только ты нас спасешь.

Рыжий вывалился из второго пятна, готовый вот-вот потерять сознание. Но терять сознание было нельзя. Что-то звякнуло под ногами. Рыжий нагнулся и поднял железную табличку с гравировкой. Но здесь, в темноте он не смог прочитать. Убрал табличку в карман и приготовился к последнему рывку.

Тем более Лейтенант уже начал шевелиться. Сначала челюсть подвигалась туда-сюда, потом он размял шею и наконец повернул к Рыжему свою квадратную голову. У него были черные всклокоченные волосы, кожа белая, почти прозрачная в свете ламп, и глаза ― белые, лишенные зрачков глаза. Шея у него была бычья со вздутой синей жилкой и маленькие плечики в черных лейтенантских погонах.

― Рыжий, ― сказал он, ― тащи шахматы, сыграем партеечку.

Рыжий пошевелил мозгами и подумал, что когда-то в старые добрые времена, было, конечно, грустно и плохо, когда люди умирали. Но раз уж они умирали, то и умирали окончательно. Имел бы ты совесть, Лейтенант, откинуться как положено порядочному человеку!

― Не буду я с вами играть! ― Рыжий принялся расчесывать щеку. «Побриться бы, ― жалостливо подумал он, но где уж тут бриться?»

― Что значит, не будешь? ― возмутился лейтенант. ― Сотни лет люди играли, а мне, понимаете ли, нельзя по причине умертвления? Ты покажи мне закон, Рыжий. Нет, ты покажи мне закон, согласно которому мертвым запрещено играть в шахматы? То-то, Рыжий, нет такого закона. Значит, тащи доску, будем играть. А то, что я шевелиться не могу, так я тебе буду цифры и буквы называть. Е-четыре всякие, Аш-восемь. А ты будешь фигуры за меня двигать.

Рыжий ничего ему не ответил. А что он мог ответить, если Лейтенант только и говорит, что про шахматы? Нет, тут надо не обращать внимания. И на слова его и на белые лишенные зрачков глаза, которые в свете ламп кажутся почти желтыми, с пятнами.

Рыжий посмотрел на последнее пятно света. Услышал, как Лейтенант хищно клацает зубами.

― Останься, Рыжий. Я тебе приказываю, как твой старший офицер. Останься. Знаешь, Рыжий, ты всегда был у меня на хорошем счету. Я тебя даже боялся. Не помню уже причину, но боялся. Может быть, ты помнишь причину? Вот и я не помню. Ну, так что там насчет партеечки?

Рыжий что было сил побежал вперед. Голоса в его голове отдавались эхом: море-море. Из-за света все стало белым, Рыжий взмок, волосы липли на лоб, футболка ― к телу. Только ноги мерзли.

«Фикус, Рыжий! ― отразилось в голове эхо, ― запомни фикус!»

ФИКУС-ФИКУС-ФИКУС. Вот что будет важно, когда ничего не останется. ФИИИИИИИИКУС.

― Пратееееечку! ― кричал вдогонку Лейтенант.

Рыжий врезался в дверь и стал ждать бесконечные секунды, пока она откроется. Дважды два ― говорил он себе. ФИ-И-ИКУС ― отвечало эхо. РЫ-ЖИЙ! ФИ-КУС. Смерть. Смерть. СМЕРТЬ. Эхо пробовало слова из его головы.

Сто восемнадцать… Фикус.

Дверь разъехалась, и Рыжий ввалился в комнату отдыха. Рухнул на пол и потерял сознание.

***

Он открыл глаза и увидел перед собой пару новеньких, начищенных до блеска ботинок. Ботинки были хорошие, из настоящей кожи, для парадной формы старшего офицерского состава. Черные шнурки протянуты через серебряные колечки, на боках с внешней стороны маленькие значки Исккателя-2 ― корабль, похожий на старую дальнобойскую фуру, прямоугольный и весь какой-то несуразный даже на серебряном значке.

Когда-то ты был гордостью планеты, подумал Рыжий, примеряя ботинки. Ботинки подходили идеально, и он подумал: не его ли это обувь. Только у него таких никогда не было. У рядовых ботинки из заменителя и кольца не серебряные, а черные, и значков нет.

Когда-то людей, севших на тебя, называли героями, ― продолжил думать Рыжий, обращаясь к кораблю. Нас, понимаешь, называли героями. Я до сих пор помню этот день, когда мы поднимаемся по широкому огороженному трапу на шаттл, а за оградой огромной площадки стояли люди, так много людей, что напоминали какой-то единый сотканный из пестрых нитей ковер.

А теперь ты такая же развалюха, как жестяная банка, которую несет по течению река. Ее бьет, о какой-то берег, и она бьется и мнется, и никому до нее никакого дела. Сколько уже лет прошло на земле, пока мы летели и спали? Двести? Четыреста? Там, наверняка, построили уже другие корабли, а может давно уже встретили пришельцев и обмениваются с ними, как туземцы с европейским человеком.

И только мы тут плывем-плывем неизвестно куда, всеми забытые, никому не нужные…

Рыжий наконец закончил со шнуровкой и приготовился. Впереди ждал лабиринт. Сырой темный лабиринт, больше напоминающий болото. Рыжий увязал в полу по самые голени, зажимал рукой нос, чтобы не вдыхать этот гнилой запах, и шел, шел, надеясь, что пол не застынет, и Рыжий не застрянет в нем навсегда.

Этот коридор был мясорубкой, и запах мяса здесь никогда не выветривался, а становился все более густым и тошнотворным. Иногда Рыжему казалось, что он видит это ― мясо и кровь людей, которых перемолол и выплюнул лабиринт. Но, конечно, их не было. Была только черная, едва поблескивающая серебром масса. Масса слизистая, скользкая как горячая резина, мертвая масса из мертвых тел. И каждый шаг был тяжелым и бессмысленным как во сне, когда бежишь за поездом, а он уезжает, или пытаешься спастись от того, кто гонится следом. Или бежишь от того, кто гонится на поезд, а поезд уже ушел.

Или это поезд гонится.

Рыжий ударился в стену, тут же почувствовал как эта черная слизь обхватывает и пытается втянуть его. Прямо в стены втягивает, чтобы растворить в себе и сделать частью корабля. Грязь, слизь, охристые пятна где-то перед глазами.

Рыжий дернул руку. Тяни-тяни! Пригнись, пальба будет! Старый запах, знакомый с Земли. Мокрый запах.

Болота-болота! Дожди, брезентовые мешки за спинами. Ровнее! Ровнее строй. Порох, порох. Не стрелять! На землю и ползти, ползти, чтобы по лицу грязь. Ползти-ползти, вдыхать этот запах, видеть этих жирных желтых червей и ползти, ползти как черви, пока приклад винтовки бьет по бедру. Бедром! Бедром!

На позиции! Живее! Живее! Стрелять! И все это мокрое, мерзкое, тухлое растворяется в запахе пороха, жаре, жире. Жарче! Жарче! Точнее цельтесь. Точнее. Ради чего вы сражаетесь?

Ради Земли, товарищ полковник! Ради! Земли единой, святой, без государств, без войн, с одним правительством. Целься-целься!

Рыжий сделал еще одно усилие и вырвал из стены руку. Слизь какое-то время еще тянулась к нему, тихо шипя что-то. Слизь под ногами вспенилась, запузырилась, Рыжий зашагал быстрее, стараясь прогнать только что нахлынувшие видения. Коридор ― думал он мучительно. Заставлял себя выбирать мысли, заставлял себя собирать их в кучку. Как дети собирают из кубиков связанные слова, и вечно что-то путают и готовы все разломать.

Думай! ― приказывал он себе. Коридор! ― говорил мучительно. Коридор ― вот последний рубеж. Рубеж, за который ему ни разу не удалось зайти. Говорили, некоторым удавалось. Кот говорил, что Усачу с Риком удалось пробраться, и они теперь сидят на капитанском мостике и тянут пиво и смеются над нами, идиотами, которые все идут и идут и не могут дойти.

А ты, Кот, откуда знаешь, если сам здесь? Ничего-то ты, Кот, не знаешь. Ах, во сне видел? А я вот во сне рыб видел. И дельфина видел. А дельфин в шляпе был.

Пузырь жижи лопнул прямо под ногами Рыжего, черная дрянь брызнула на него, запахло болотом и гнилью.

Вечером-вечером, ― подумал Рыжий, ― я умру вечером. И затянул про себя.

Вечерний звон. Вечерний звон…

Исчез корабль, загорелось над головой черное небо с желтыми звездами. И Алиса была здесь с ним, лежала и тихо так обнимала, и гладила его жесткие грязные волосы. И тихо на ухо говорила.

― Ничего, Рыженький, ничего. Это ведь хороший вечер, чтобы умереть. И я тоже хорошая, хорошая так ведь?

Рыжий попытался ее обнять, но рука вошла во что-то вязкое и вонючее. Запах болота прорвался через черную дыру в небе, и оттуда громкий голос Лейтенанта:

Ползи. ПОЛЗИ!

― Ты его не слушай. Ты меня слушай, ― попросила Алиса, ― я ведь умереть хочу. Гладь меня. Гладь.

Рыжий начал гладить, уже не обращая на странности внимания. Ну и что, что была она не мягкой и теплой, а скользкой и всей какой-то гнилой. Она же с ним была, рядом была. Его Алиса, Алиса.

Гладь меня, говорила она, и он гладил. И растворялся в ней, потому что была она больше не Алисой, а была она скользким существом. Тем приятнее было, что она сливалась с ним, опутывала его руку, потом грудь его начала опутывать. И вся она была уже на нем, и смотрела своими голубыми глазами ― одним с его груди, а другим с его ладони, и продолжала, продолжала опутывать.

А за ее расплывшимся телом шумел, переливаясь лес. Шумел и пах болотом, и где-то там, в лесу, в горшке ― таком квадратном пластиковом под терракот ― раскачивался совершенно домашний фикус.

***

«Помнишь? ― спросил кто-то. ― Помнишь, ты пообещал мне запомнить фикус?» Рыжий встряхнул головой, и подумал, что Алиса совсем уже не Алиса. А лес, конечно, не лес, а дальняя стена коридора. Вернее даже не стена, а дверь. Дверь, которая ведет в лифт, а лифт поднимет его к капитанскому мостику. И там будет пиво. Обязательно холодное и свежее, такое, какое можно пить и проливать мимо. И его щетина, конечно же, вся пропитается пивом, но будет это приятно, как свежий холодный воздух после душного магазина…

Надо только сосредоточится на этом фикусе. Кто же о нем говорил? Лейтенант, Лейтенант говорил, конечно. Еще тогда, когда был жив и не просил каждый раз сыграть с ним перетачку, вращая белесыми глазами без зрачков. Тогда он шел впереди, и тогда стены начали засасывать Кота, а мы пытались его вытащить, но чем больше тянули, тем больше он словно отталкивался от нас и будто сам пытался уйти в эти стены.

Тогда Лейтенант отпустил руки и начал кричать: «Пустите его, пустите, пусть сам выбирается». И закричал Коту: «Фикус, Кот, видишь этот фикус? Смотри на него! На нем и сосредоточься. Про Катю помнишь? Как она его сюда притащила? Как пробивала через все эти горы бюрократические: неположенный предмет в неположенном месте. Справки там всякие, бумажки. Хотела в каюту, но в жилом помещении не разрешили. Так и остался здесь, бедняга, у лифта. Фикус этот. Вот только о нем и думай, Кот. Только о нем и думай. Только ему и верь».

«Только фикус», ― думал про себя Рыжий. Шел он с каждой минутой все тяжелее ― черная жижа что-то вытягивала, путала мысли, приглашала в себя. И будет потом, думал Рыжий, плыть в космосе корабль из живых, растворенных людей. И где-то на этом корабле мертвый, а все-таки не до конца Лейтенант будет вертеть своими без зрачков глазами и искать того, кто сыграет с ним партеечку.

Фикус был все ближе. Рыжий коснулся его шершавого листа, нажал кнопку лифта и стал ждать, когда тот спустится. Он все ждал и ждал и почему-то думал про себя: не оборачивайся. Главное, Рыжий, не оборачивайся. Но как же ему хотелось! Рыжий всем телом чувствовал: что-то там за его спиной происходит, страшное и злое. Что-то тянется к нему и хочет достать. Вот уже и дыхание за спиной ― теплое такое дыхание, громкое…

Лифт щелкнул и раскрыл пасть, Рыжий шагнул в него, нажал на кнопку на мостик и не выдержал, обернулся.

Перед ним стоял дельфин. На задних плавниках. Просто стоял и смотрел на Рыжего, нос его, гладкий и синий, был высоко задран, и на нем красовалась черная фетровая шляпа. А глаза у дельфина были не рыбьими, черными. А были они зелеными с человеческими зрачками. И Рыжий вдруг узнал эти глаза. Глаза Лейтенанта. Зеленые глаза с черными длинными ресницами.

Дельфин причудливо вытянул, вывернул плавник, приподнял в приветствии шляпу и, переваливаясь, двинулся в лифт. Рыжий отпрянул к стене.

Двери сомкнулись прямо перед дельфиньей мордой, и Рыжего потянуло наверх.

***

Лифт ехал мучительно долго. Рыжий пытался избавиться от неприятного чувства в затылке. Но не мог. А в голове стучало и стучало ― он справился. Справился и теперь поднимается на мостик.

Никогда он прежде не добирался так далеко, а теперь добрался. Рыжий был уже в кабине, и она поднимала его к капитанскому мостику. И почему-то Рыжий знал, что не будет на мостике ни странного эхо, ни пузыристой жижи, ни бьющегося в стену Шекли. И дельфин ― страшный этот дельфин в шляпе ― остался где-то далеко внизу и только моргает человеческими с черными ресницами глазами.

Он вспомнил про табличку. Достал из кармана и прочитал «Аркадий Леченков». «Леченков ― это я», ― подумал Рыжий. Фамилия была его. Но имя, имя было другим.

Лифт резко затормозил. Двери раскрылись.

Кабина корабля была подсвечена голубым, в широких иллюминаторах сияли дрожащие точки звезд. Людей с пивом, конечно, не было, и ветер кондиционеров гулял над решетчатым полом. Справа и слева от капитанского мостика стояли два терминала, прямо под мостиком светилась галактическая карта. «Мы где-то на ней, ― подумал Рыжий, где-то на этой карте маленькая точка меня, наконец, достигла своей цели».

«И что эта за цель? ― подумал он, оглядываясь. ― Вот я, добрался до кабины, стою на капитанском мостике, ― Рыжий встал на капитанский мостик, ― смотрю на эти завихрени галактик и пытаюсь хоть в чем-то разобраться». И почему я вообще решил, что ответы здесь? И почему все так говорили: Рыженький, говорили все, ты должен попасть на мостик. Они ведь почему-то знали, и я тоже знал, что только я смогу.

А может, мне это все только кажется…

Он надеялся, когда доберется, вспомнит. Или кто-то подскажет ему. Он так долго шел. Много дней, много страшных дней, полных ужаса и тревоги. Он вспоминал первые дни, когда все только началось. Когда человек мог завернуть в коридор и навсегда исчезнуть. Или попасть под влияние эхо и забыть себя ― превратиться в осколок последней мысли.

Рыжий вдруг подумал, а если бы он проиграл кораблю, какую бы он преследовал цель? Сыграть партеечку, как лейтенант? Пойти позавтракать, как Мартос?

Нет, понял вдруг Рыжий, он бы пытался добраться до мостика. Прямо как сейчас. И откуда он знает, что однажды не сдался, не упал и не сократился до одной плоской и очень глупой мысли: добраться до мостика? Дважды два! ― в отчаянии подумал Рыжий. ― Шестью девять.

Как назло мысли путались. Сколько? Сколько? Он не может посчитать, потому что волнуется или потому что стал, как они ― бесполезным, беспомощным, глупым? И почему он решил, что может всех спасти? Мартос наверняка думает, что если позавтракает, спасет корабль. А лейтенант думает, что спасет всех, если сыграет партеечку.

А он, Рыжий, дурак, хотел добраться до мостика! Ну, добрался. Вот он, мостик, пустой, никем не тронутый. И без людей выглядит лучше. Уже много дней корабль без людей спокойно плывет в пространстве и собирает данные. И будет плыть еще столько же и больше. И зачем тогда, спрашивается, люди?

Рыжий подошел к одному из терминалов, упал, облокотившись на его холодную ногу, растрепал волосы, расчесал заросшие скулы и завыл. Сколько дней он надеялся добраться до мостика, сколько верил? А здесь ― ничего. И оставалось только выть.

Он выл, даже не сумев заплакать. Выл, пока не услышал тарахтящие звуки. Поднял голову и понял, что его окружают жукопобные существа. У них было по две руки и две ноги, корпус тела больше человеческого, тяжелая голова без плеч. В руках они сжимали вытянутые предметы, в которых Рыжий без труда распознал оружие.

Оружие было направлено на него.

Жук жестом показал ему встать, и Рыжий встал. Он заметил красную лампочку у двери спасательного шлюза и догадался, что жуки взяли корабль штурмом через шлюз. Может, это из-за них все сошли с ума? Есть же такие свойства у некоторых насекомых…

Рыжий поднял руки, не таясь разглядывая жуков. Не такими уж они были странными для пришельцев. Эхо было страннее, и коридор-лабиринт, и сошедшие с ума люди. А жуки, как будто были даже нормальными.

Рыжий вдруг почувствовал, как сильно у него чешется щека. Он попытался прогнать это чувство, но чем больше хотел от него избавиться, тем сильнее оно становилось. И в какой-то момент Рыжий подумал, какая разница. Он опустил ладонь на щеку и расчесал. Оружие разом щелкнуло.

Главный поднял лапу, и все остановилось. Жук переваливаясь подошел к Рыжему и долго вглядывался в его лицо. Хотя Рыжий не видел его глаз, он терпеливо ждал, потому что больше ему ничего не оставалось.

Жук оторвал себе голову.

Рыжий глупо моргнул и подумал про себя ― «Жук оторвал себе голову». Ну, и подумаешь? Что такого, когда жуки отрывают голову?

Вместо головы жука на него смотрела обычная человеческая голова, и Рыжий понял, что жук никакой не жук, а просто человек в скафандре.

― Леченков? ― спросил этот человек. ― Аркадий Леченков?

― Дмитрий, ― поправил Рыжий.

Мужчина переглянулся с остальными.

― Странно, у нас в отчетах капитан корабля значится Аркадием.

― Дмитрий, ― настойчиво поправил Рыжий.

― Да ты чего! Что у вас тут происходит, а?! ― человек подхватил Рыжего под руки и потащил к пилотскому креслу. ― На связь не выходите, на запросы не отвечаете, приборы все барахлят, когда пытаешься диагностику делать. Дайте ему кто-нибудь воды, а? Он побелел весь, ты в порядке, в порядке, спрашиваю?

Рыжий понюхал воду, которую ему протянули в пластиковой фляге и сморщился.

― Да ты пей, ― продолжил гость, ― пей, помогает. Она с витаминами, специальная смесь, ядерная. Давай же.

Рыжий сделал несколько глотков, и почувствовал такое недомогание, что его потянуло в сон.

Ну вот и все, подумал он. Завтра опять очнусь на кровати, ничего не помня. И снова буду мечтать оказаться на мостике, чтобы дойти и понять, что ничего нет. Ни-че-го. А есть только люди-жуки с волшебным снадобьем.

***

Рыжему снился кубрик. Старый еще, нормальный, с нормальными людьми, которые шутили и раскладывали вещи, шурша рюкзаками. Путешествие тогда только начиналось, и спорили больше о том, что встретится на пути. Побеждали инопланетные красотки, потому что они ― Лейтенант криво усмехнулся ― всегда побеждают.

Сам Рыжий сидел с Лейтенантом за столом, посреди стола стояли железные магнитные шахматы, и лейтенант задумчиво глядел на доску, а Рыжий оглядывался по сторонам и готовился к самому долгому в жизни полету.

Шумели кондиционеры, пахло мясом, солдаты раскладывали свои вещевые мешки и занимали койки на Искателе-2.

― В шахматах шестьдесят четыре клетки, ― сказал Лейтенант, не отрывая от доски глаз, ― а количество уникальных комбинаций игры равно десяти в сто какой-то там гигантской степени.

― Сто восемнадцатой, ― подсказал Рыжий. Он вспомнил, что любил шахматы, часто и хорошо играл. Много играл, выигрывал. Почти всегда выигрывал. Думал много. Когда-то он думал много. Хорошо считал, когда-то у него получалось, ― но это если учитывать невозможные варианты.

― Да я не к тому, Рыженький, ― отмахнулся лейтенант, ― я к тому, что когда дело касается космоса, то количество уникальных комбинаций бесконечность в бесконечной степени. То есть, вероятность встретить два абсолютно идентичных события стремится к нулю. Это я лично от твоего брата услышал, Рыженький. Он так складно это все говорил. Умно так. А знаешь, что он еще говорил? Объяснял нам, почему мы все похожи. Дышим воздухом, имеем конечности, ну или что-то типа… почему, если существует все, что только можно и нельзя представить, наш мир ограничивается тем, что можно?

Лейтенант походил конем, и Рыжий в голове уже начал просчитывать. Если учесть то, и взять во внимание это… да, когда-то он умел думать.

― Потому что подобное стремится к подобному. Попробуем упростить, ― Лейтенант застучал пальцами по игровой доске, ― возьми ртуть и воду, что будет сверху.

― Вода, ― отозвался Рыжий, двигая ладью, ― ртуть снизу, потому что плотнее.

Можно подумать, он никогда не слышал этих теорий братца. Братец его с самого детства только и думал, что о космосе, о вероятностях и о том, чтобы зайти за эти пределы. Сколько лет он пробивал этот проект: Искатель-2, сколько потратил сил, сколько нервов: поседел в двадцать четыре, к сорока стал уже похож на живое ископаемое. Помешался, пугал даже Рыжего. Вода, ртуть ― один в один слова его братца. Еще с самого детства слова.

― И, если ты, например, рыба и живешь в воде, ― продолжал лейтенант, ты об этой ртути знать не знаешь ― ну есть там что-то на дне. Для тебя черное, потому что света нет. Ну и пусть себе будет. Для тебя ведь это дно и есть. Ты рыба, тебе в воде хорошо, ты эту воду единственную знаешь и принимаешь за единственную верную.

А дальше? Смотри, Рыженький, что дальше будет. Берешь ты, рыба ― ты главное, помни, что ты рыба, анчоус например.

― Не хочу быть анчоусом.

― Ну, тогда карп. Карпы они же знаешь, какие смелые. Они в Японии за символ мужественности почитались. Почему, знаешь? Потому что рыбу, когда живую для блюд режут, рыба бьется и вырывается, как любое живое существо, так? А карп, карп он, конечно, тоже бьется, но спокойно так, мужественно. По-моему, так карпы просто тупые, но разве это важно? Вот ты карп, Рыжий, и живешь в воде. И все тебе в этой воде нравится, но в какой-то момент захотелось посмотреть, из чего сделано дно.

А там ртуть, Рыженький. А у ртути другие законы, понимаешь? И все там не как в воде ― перемещаться труднее, света почти нет. Еды нет. А если только нос туда сунешь, сразу траванешься. Так ведь?

Вот и с нами такое случится. Помяни мои слова, Рыженький, чем мы дальше будем улетать, тем страннее будут вещи вокруг. Да вроде шахмат, где конь ходит буквой «Л», а Ладья вообще летает в воздухе.

***

Рыжий проснулся в кресле пилота. Он сначала подумал, что хочет полежать еще немного, возможно, перевернуться на другой бок. Потом он вдруг понял, что произошло.

― Ну как? ― спросил его человек-жук.

Рыжий расчесал потяжелевшую голову. Сейчас он уже не мог сказать, какая часть разговора была на самом деле, какую он додумал сейчас, какая ему приснилась, и, если это был сон, почему корабль не вернул его в кубрик, как всегда возвращает уснувших?

Но он точно вспомнил, что зовут его Дмитрий. А Аркадий ― его брат и капитан корабля. И табличка эта принадлежала брату. И идея принадлежала брату, а Рыжий оказался здесь случайно, потому что после войны не знал больше, куда податься. И почему бы тогда не пройти блатом на корабль, который рванет с Земли и никогда туда не вернется?

Жук отошел к одному из терминалов, принялся щелкать по экрану.

― Дрянь! ― рявкнул он в сердцах. ― Старая развалюха! ― попробовал что-то пощелкать на своих наручных часах. ― Бесполезно. Как пытаться открыть средневековую дверь кодовой комбинацией. АРРРР! ― зарычал он. ― Древняя безумная развалюха.

Рыжий огляделся.

― А где остальные?

― Отправил обыскивать корабль.

― Нельзя. Нельзя было, ― сказал Рыжий, схватившись за волосы, ― нельзя идти назад. Никому и никогда. Они теперь уже не вернутся.

― Да что за ерунду ты говоришь? ― жук снова начал что-то щелкать на своих часах, лицо его ― почти оранжевое ― становилось все более хмурым.

― Связи нет, ― сказал он наконец, посмотрел на Рыжего, и сказал нервно, ― почему ты решил, что они не вернутся?

Рыжий выполз из кресла и оттолкнул жука от терминала.

― Вот почему я так хотел добраться до мостика, ― сказал он, изучая панель ввода, ― вот почему все пытались довести меня. Брат всегда говорил мне пароли. Я был его поверенным, и, когда все это началось, мы надеялись, найти ответы в его бортовом журнале.

Рыжий заставил механизмы в голове крутиться: сто восемнадцать, шестьдесят четыре…

Он ввел нужные цифры в терминал, открыл бортовой журнал, выбрал последние записи и принялся читать.

***

Заметили впереди скопление сиреневого тумана. Пока невозможно определить, что это. Ни один из приборов не фиксирует физические свойства облака. Движемся прямо на него.

***

Кайли заметила небольшое повышение температуры. Больше никаких странностей в облаке, кроме…

Участились случаи головной боли среди членов экипажа. У некоторых наблюдаются галлюцинации, расстройства нервной системы, кошмары. Причины выясняются, связывать феномен с сиреневым облаком пока рано.

***

Считаю своим долгом записать увиденное, хотя осознаю нереальность происходящего. Возможно, в облаке находится некий галлюциноген, однако как он смог попасть в герметичный корабль ― сказать сложно.

Сегодня я видел как работников медицинского кабинета всосало в стену. Не знаю как объяснить. Они просто подошли и растворились в ней.

***

Пытался отдать приказ, чтобы корабль развернулся, но он не слушается

***

Я никак не могу задуть свечи на праздничном торте.

***

― Сиреневое облако, ― пробормотал Рыжий, вглядываясь в иллюминаторы. Небо было все таким же беспросветно черным с точками звезд и небольшими пятнышками галактик ― как будто грязь на стекле. Рыжий не видел сиреневое облако, но, возможно, его нельзя было видеть изнутри.

«Рыба в ртути вряд ли поймет, что она в ртути» ― сказал однажды Лейтенант. «Мы никогда не заглядывали за пределы пространства ― сказал однажды его брат, ― что если в каком-то месте есть точка перегиба. Перехода одного состояния реальности в другую».

Рыжий почувствовал, что ему плохо. Он сел на пол. Над ним нависло оранжевое лицо жука.

― Ты в порядке? ― спросил тот, хотя явно был не в порядке. Теребил свои часы, и бормотал: ― да где же связь? Где это проклятая связь?

― Почему вы здесь? ― спросил Рыжий, стараясь справиться с наваливающейся головной болью. ― Вас здесь не должно быть.

― Мы вас догнали, ― будто между делом объяснил жук, ― мы и думали, что так будет. Ваш Искатель-2 достигает скорости равной 99,99 процента от скорости света. Все это время вы двигались, и жизнь внутри корабля текла медленнее. За это время на Земле сменилось несколько поколений, мы разработали более совершенный двигатель, скорость примерно 99,9999 от скорости света и, очевидно, догнали вас.

― И что? ― спросил Рыжий. ― Сильно изменилась жизнь на Земле?

Жук еще раз огляделся и пожал плечами.

― Ничего не изменилось.

― Нужно развернуться, ― сказал Рыжий, ― чем дальше, тем будет хуже.

Жук присел на край кресла и достал совершенно обычную земную сигарету.

― Вот что, ― сказал он, закурив, ― вот, что я думаю, друг. Понятно, вы в этом облаке дольше варитесь. Да только у наших тоже в последнее время головные боли случаются. А вчера на корабле медицинский отсек пропал. Дверь открывается, а за ней лист металла.

― Нужно повернуть корабли, пока не поздно, ― сказал Рыжий, вводя коды, ― когда мы выберемся из этой зоны, возможно, сможем вернуться.

― А зачем? ― спросил его жук. ― В чем смысл?

Рыжий остановился на секунду, повернулся и тихо спросил.

― А ты что предлагаешь?

― А предлагаю, ― не задумываясь ответил Жук, ― поступать так же как много поколений до нас и много поколений после. То единственное, на чем держится человечество, ― Жук наклонился к Рыжему и доверительно шепнул, ― положиться на авось и вдавить рычаги до максимума. Мы с командой знали на что идем. И попробуем дойти до конца. Посмотрим что будет, а? В общем, ― он бросил окурок прямо на металлическую решетку, надел шлем-голову и двинулся к шлюзу, ― я собираюсь с головой нырнуть внутрь и посмотреть, что там будет. А ты ― делай, что хочешь.

Рыжий сидел в кресле и смотрел на мигающее поле ввода. Он услышал шаги за спиной, повернулся и увидел обрюзгшее лицо Лейтенанта.

― Рыженький, ― сказал тот, ― миленький, ну сыграем партеечку?

Рыжий засмеялся и смеялся, наверное, минут пять.

― Сыграем, ― сказал он, ― почему бы не сыграть?

Повернулся к экрану и ввел команду ― максимальная скорость.