---

День курсанта

(5 августа).

Курс первый.

Посвящается всем выпускникам КВВКУС

и моему сыну лейтенанту Лазареву Евгению Вячеславовичу

Абитура.

Мы идем. Ночь. Роса покрыла всю траву и листву и сверкает серебром под яркой луной.

Мы – это около тысячи человек абитуры (абитуриентов) Кемеровского Высшего Военного командного училища связи.

Живем мы в тридцати километрах от славного города Кемерово, в учебном центре не мене славного училища, чем сам город.

Рядом с учебным центром, всего-то в трех километрах находится деревня со смешным названием Ягуново, рядом угольная шахта с таким же названием. Наверное, шахтер такой был. Все же называли эту деревню Ягуновкой.

Трое из нашей абитуры пошли в самоход (самовольная отлучка), и дернул их черт пойти на танцы в местный клуб. Естественно, что с местными парнями завязалась драка. Троим против многих деревенских парней стоять сложно. Шансов одержать победу "умением, а не числом" у наших из абитуры не получилось. А получились травмы.

Одному из наших пробили дубиной голову. Двое быстро ретировались назад, в наш лагерь и пробежали по палаткам.

– Мужики, вставайте, наших в Ягуновке убивают! Вставайте, пошли!

– Пошли!

– Идем!

– Вперед!

– Как убивают?

– Хрен его знает!

– Но, надо идти! Надо!

– Пошли!

– Вперед!

На часах было начало четвертого утра, середина июля 1984 года.

И мы пошли.

Я не скажу, что пошел весь лагерь. Нет, но, примерно четверть пошла. Некоторые возвращались назад. Таких были единицы.

В военной организации должен быть командир. И вот толпа, идущая выручать своих в деревню, тоже была полувоенной организацией. И нужен был командир. И я им стал. Почему? Черт его знает. Просто принял командование толпы идущей в деревню на себя.

Мы были злые как собаки. Нет, мы не были курсантами. Мы просто хотели ими стать. И сдавали вступительные экзамены. За короткий срок мы сплотились, стали одним коллективом, одним организмом.

И хоть каждый из нас был конкурентом другому, но мы переживали друг за друга. И с сожалением провожали того, кто не сдал очередной экзамен. А тут нам говорят, что кто-то из абитуры лежит избитый в деревне.

Никто толком и не знал, сколько народу там осталось. Сонное воображение юных людей рисовало картину, что человек десять наших бьется в деревне, отбиваясь от толп наседающих злых деревенских парней. Руки сжимаются в кулаки, и мы идем вперед, спотыкаясь в неверном свете о корни деревьев, запинаясь о норы сусликов. Вперед, вперед, только вперед! Товарищи гибнут. Их убьют. Только вперед!

Я передвигался вдоль строя. Именно строя. Нас приучили за две недели ходить строем. И мы идем строем. Мы не военные, мы – кандидаты в курсанты. Но мы идем в колонну по четыре.

– Шире шаг. – командую я – Подтянись. Не отставай. Тише. Отставить разговоры. Деревня услышит.

И деревня нас услышала. Вернее сделал вид, что не услышала. Ни одна собака не гавкнула. Они все забились в свои конуры.

Когда под утро идет толпа больше тысячи человек, пусть обутых не в кованые сапоги, а легкую обувь, но в ногу, то земля легко подрагивает.

И мы все чувствовали единение. Мы были одним целым, мы идем на помощь своим друзьям, попавшим в беду. Держитесь братцы! Держитесь, мы идем! Мы рядом!

Чтобы отбиться от зловредных и коварных аборигенов надо вооружиться.

В школе нас учили, что булыжник – оружие пролетариата. Все мы это усвоили хорошо, только не было столько булыжников под рукой. А были деревенские заборы из штакетника.

Мы быстро рассеялись и разобрали деревенские заборы к чертовой матери. "Бей врага его же оружием! И на его территории!" – этот лозунг мы также хорошо впитали на уроках отечественной истории.

Итак. Мы – в деревне. Месте, где, может, найдем лишь раненных товарищей. Мы вооружены. Осталось найти товарищей, прийти на помощь и покарать злодеев – жадных местных. Мы двинули в центр села. Вот и местный очаг культуры – деревенский клуб. Рядом с крыльцом огромная лужа крови.

Лужа была не просто огромной, она была чудовищно огромной. Кровь уже свернулась, но местами была еще жидкой. Казалось, что вся кровь в человеке вытекла. Но трупа рядом не было.

Беглый осмотр места происшествия дал лишь поверхностную картину происшествия. Вот сломанный забор из штакетника. Не хватает десятка досок.

Одна штакетина, сломанная пополам, валялась рядом с лужей крови. Мы шли мимо, и ропот несся по толпе:

– Это кровь абитуриента!

– Это кровь нашего.

– Бля, убью!

– Педерасты!

– Судя по штакетинам, из было человек десять.

– Точно! У наших шансов не было. Особенно, если с голыми руками.

– Бей деревенских!

Когда тысяча человек, вооруженная палками, проходит мимо лужи крови своего товарища, то в голове бьется одна мысль: "Где эти деревенские!" Убьем, порвем!

Нам не попался ни один злыдень из деревни Ягуново, мы не нашли ни раненного своего товарища, ни его труп.

Делать нечего и мы пошли назад в наш лагерь. Мы никого не убили, не покалечили, но были горды собой. Бог в этот раз спас чьи-то жизни, здоровье, а мы не сели в тюрьму. Я мог пойти за организатора этого действа. Как говорят, пойти "паровозом".

Мы были наивные, полагая, что исчезновение на время более тысячи человек может пройти незамеченным.

Когда уходили, то пошли самый коротким путем, он пролегал рядом с постом. Там хранилась законсервированная военная техника. И часовой исправно доложил в караульное помещение, что толпа абитуриентов двинулась неизвестно куда.

Начальник караула – в штаб, а те уже в приемную комиссию. Офицеры – командиры рот абитуриентов подняли оставшихся, построили, провели поверку-перекличку и выявили "самоходчиков". ("Самоход" – самовольная отлучка из расположения воинской части.)

И когда мы стали подходить к нашему лагерю, то включились прожекторы. Мы как зайцы, рванули к своим палаткам. Сердце рвалось из груди, только сейчас, на бегу, я понял, что могу элементарно вылететь с абитуры.

Мой отец – офицер, не простит мне второго подряд провала при поступлении в военное училище. Первый раз я поступал в Омское общевойсковое военное училище, завалил сочинение, плохой почерк. Буква не понятна – ошибка. Таким образом, насчитали 32 ошибки, а сейчас могут отчислить по "залету".

Пот от страха и возбуждения катился по всему телу. Говорят, что человек в момент выброса адреналина может многое.

Если бы в этот момент был кротом, то прорыл бы тоннель к ядру Земли.

Сходу заскочил в свою палатку и сбросил на ходу кеды, нырнул под одеяло. И притворился валенком. Мол, лежу, сплю, ни о каких походах в Ягуновку не знаю.

По лагерю слышался топот сотен ног, рвущихся в свои палатки.

В палатке проснулись те, кто не пошел с нами. Либо сильно спать хотел, либо кто просто не пошел из-за трусости или иных убеждений.

– Не прячьтесь, мужики. – голоса у тех кто остался были вальяжные, спокойные, мол, не суетитесь под клиентом.

В палатке жило по восемь абитуриентов, не пошло трое.

– А, что? – сердце выпрыгивало из груди.

– Всех построили, пересчитали, записали, так, что готовьтесь...

– К чему? Готовится к чему?

– К разбирательству. – голос ленив, было слышно как он сладко потягивался, ото сна, суставы хрустели в истоме, голос был переполнен самодовольства.

Два других голоса были полны сочувствия.

– Как там хоть прошло-то, а?

– Хреново. Никого не нашли.

– Скорее, хорошо, что никого не нашли. А то бы поубивали на хрен. – я пытался взять себя в руки и осмыслить что же произошло.

В лагере послышалось какое-то движение.

– Батальон, подъем, выходи строится на поверку!

– Командирам рот построить роты! – слышался голос командира батальона абитуры полковника Абрамова.

– Быстрее, быстрее! Первая рота, подъем! Строится!

– Вторая рота, подъем, строиться!

– Взвод, подъем, строиться! – это я вышел из палатки и командовал. На абитуре исполнял обязанности заместителя командира взвода, а проще "замка".

Все бегом выбегали на поверку. Благо, что большая часть была одета, только обуться.

До всех уже дошло, что "попались".

Наш командир роты капитан Вертков начал читать список личного состава.

Если раньше, до похода, кто-нибудь периодически позволял себе вольность и кричал: "тута", "здеся", "а куда я денусь"! Все это встречалось дружным, одобрительным смехом.

Сейчас же все громко рявкали в темноту "Я"!

Мой взвод был на месте.

Раньше, до "массового исхода", абитуриенты, стоявшие в задних рядах, при вечерней поверке, кричали в темноту "Я", и переходили на свободное место, а, затем, кричали "Я" за отсутствующего. На весь батальон всего четыре лампочки. Поэтому в темноте, которая начиналась в двух метрах, сложно было рассмотреть кто из абитуриентов на месте, а кого нет.

Но, сегодня был иной случай.

Вертков пошел читать "по головам", чтобы кто-то в темноте не ответил за отсутствующего.

Все на месте.

– Равняйсь! Смирно! Равнение на середину! – и приложив руку к фуражке наш ротный, потопал, изображая строевой шаг, к полковнику Абрамову – Товарищ полковник, во второй роте абитуриентов поверка произведена, лиц не законно отсутствующих нет. Командир роты капитан Вертков!

Точно также командиры остальных трех рот доложили, что "самоходчики" все вернулись в строй.

В первом взводе послышался разговор:

– Ну, вот теперь отчислят всех самоходчиков. И конкурс меньше будет. Поступим. – голос самодовольный.

– А по сопатке? – не оборачиваясь, спросил я.

– Чего? – голос уже агрессивный.

– Что слышал. Скучно мне одному уходить.

Все знали, что в случае драки отчисляли обоих абитуриентов, не вникая в суть конфликта. Есть драка, значит, вон из училища. Были такие прецеденты.

– Батальон – отбой! – скомандовал полковник Абрамов – Разойдись! Через две минуты, чтобы никого не видел, иначе весь батальон будет заниматься строевой подготовкой!

Строй рассыпался. И по палаткам. Утром у нашего взвода экзамен математике. Устно. Хотя разве это имеет это большое значение? Ведь могут и отчислить всех участников похода в Ягуновку, запросто.

Наутро был развод личного состава абитуриентов, а после мы пошли на экзамен. Те, кто был свободен от сдачи экзамена в этот день сели писать объяснительные по поводу ночного инцидента.

По лагерю ходили слухи противоречащие друг другу.

Выгнать все полторы тысячи человек – не могли. Оказывается именно столько ходило в "набег на половцев".

Говорят, что будут "вышибать" лишь зачинщиков. Тех, кто попал в драку, ну, и тех, кто организовал поход, поднял лагерь.

Лагерь я не поднимал, я лишь командовал. Этого хватит.

С такими грустными мыслями я привел свой взвод на математику. Смертельно хотелось спать. И было страшно, что после экзамена, вне зависимости от его результатов я отправлюсь домой.

Дождался когда меня вызовут, взял билет, и спокойно отправился готовится.

После того как не поступил в военное училище, я по настоянию родителей, и дабы не растерять знания, поступил в Марийский Политех, на радио факультет, закончил его первый курс, и пошел вновь поступать в военное училище. Но благодаря усиленным занятием по начертательной геометрии, инженерной графике, изрядно посадил глаза, и не мог уже поступать в ВОКУ. Вот и пошел по стопам своего отца – в Кемеровское ВВКУС.

Поэтому для меня школьный курс математики, физики, казался детским лепетом на лужайке.

Быстро ответил на теоретические вопросы. Посмотрел задачу. Можно было ее решить "школьным" способом, т.е. применяя формулы, исписать два листа и найти результат. Я решил сделать проще – с помощью двойного интеграла.

Когда подошла моя очередь отвечать, то преподаватель посмотрела мои записи, удивилась. Спросила откуда у меня такие познания в высшей математике.

– Закончил первый курс Политеха. – скромно ответил я.

– В Кемерово?

– Нет. В Йошкар-Оле.

– Это как понимаешь? – женщина спросила меня, показывая на первый вопрос.

Вкратце я доложил. Она, молча, поставила в ведомость "отлично" напротив моей фамилии.

Я должен был ликовать, прыгать от радости. Я сдал русский (сочинение) на "хорошо", физику (устно), математику (устно и письменно) на "отлично". Осталась одна физкультура. Сдать ее на "хорошо", и все – я поступил.

Только до экзамена по физкультуре я могу и не дожить.

Меня окружили. И те, кто сдал, и те, кто только ждал вызова.

– Ну, как, Славка?

– Пять баллов. – я устало махнул рукой, хотелось спать.

– А что попалось?

Я рассказал. Кто-то сделал отметки в перечне вопросов.

– Славка, не дрейфь! – кто-то положил руку мне на плечо.

Обернулся, это был Зеленый. "Зеленым" его прозвали за ярко зеленый цвет его штанов, а фамилия была у него Салимзянов . Он – из Казани, я – из Йошкар-Олы. Двести верст между городами. Почти земляки. Он был из третьего взвода нашей роты, я – со второго. Взвод Зеленого сегодня ничего не сдавал

– Посмотрим. – я махнул рукой, достал сигареты.

– Тут с нас объяснительные взяли. – Зеленый стрельнул у меня сигарету, затянулся, с паузой выпустил дым, любуясь двумя кольцами, которые вдруг образовались в струе его дыма.

– Зеленый, я тебе сейчас пасть порву. – пообещал я.

– Ну, вот, я и говорю, что все, кроме тех, кто экзамены сейчас сдает, писал объяснения, написали, что мы пошли строем. Мол, почти военные, чтобы защитить честь и достоинство наших товарищей и не допустить их убийства. Понял! О, как!

– Это кто вас надоумил?

– Не знаю. – Зеленый пожал плечами, просто так все написали, как под копирку. Ну, также написали все, что именно ты нас вел в деревню и назад.

– Ну, и звиздец мне! – я в отчаянии плюнул.

– Да, не бойся ты! – подошел Серега Мазур.

Он был, как и Зеленый из Казани, мы быстро и с ним сошлись.

– Миронов! Миронов сдал экзамен? – прибежал дневальный по штабу.

– Сдал. – я помахал рукой ему, чтобы видел куда бежать.

– Здорово. Дай докурить. Тебя в штаб вызывают. К замполиту. Насчет похода в Ягуновку.

– На. – я сделал затяжку, передал окурок дневальному, он был из четвертой роты. – Чем пахнет?

– АХЗ.

– Чего? – не понял я.

– А хрен его знает. – дневальный пожал плечами – Иди. Второй этаж, третья дверь по левой стороне.

Побежал в сторону штаба. По плацу ходить нельзя, вокруг плаца бегом. По пути мне встретился наш ротный – Вертков.

– Миронов, стой! – приказал он.

– Я! – резко затормозил, еле на ногах устоял.

– Куда?

– В штаб. Замполит вызывает.

– Понятно. – он кивнул, у него медлительные манеры, хотя мужик вроде ничего. – Ты зачем в деревню ночью ходил?

– Своих выручать.

– Понятно. – он снова кивнул и задумался. – Теперь думай, кто тебя будет выручать.

– Не знаю. – на душе стало еще хуже чем было

– Я это... – снова небольшая пауза. – Слово за тебя замолвил. Не знаю, поможет или нет. Но спрашивали, как ты себя ведешь и мое мнение. Я сказал, что нужно оставить. Иди.

– Есть! – я развернулся чтобы продолжить свой забег.

– Стой. Иди сюда. – он поманил меня пальцем, я подошел. – Скажешь, что возглавил колонну, чтобы не допустить кровопролитие. Понял? – я кивнул. – Стой на этом, пусть режут на куски. Спас, мол, ситуацию. Дело заминают, поэтому, глубоко копать не должны. Но никому про меня. Ни слова. Понял?

– Спасибо, товарищ капитан! – вырвалось у меня совершенно искренне.

Во многотысячном коллективе лагеря кто-то замолвил за меня доброе слово.

– Давай... Иди, Миронов. – Вертков внимательно смотрел на меня.

Я молча кивнул. В душе загорелся огонек надежды.

Верткова за глаза называли "Слоном". За его медлительность. Но для меня сейчас он был спасителем. Все-таки ротный, пусть на абитуре, но знает всех своих подчиненных. К его мнению должны были прислушаться!

Я вбежал на второй этаж штаба на одном дыхании. Сердце колотилось бешено. Готов было выпрыгнуть не то, что из груди, а из глаз. Во рту пересохло. Точно такое же ощущение, когда дрался в массовой драке. Только сейчас было хуже. Я не мог ни ударить, и не пойти не мог тоже. Как на эшафот. Неизбежность. Вот тогда я понял, что именно это обозначает.

Постучал в обитую кожзаменителем дверь.

– Войдите. – приглушенный голос из-за двери.

– Товарищ майор, абитуриент Миронов по вашему приказанию прибыл. – как можно четче отрапортовал я.

– Заходи, Миронов, садись. – майор сидел, перед ним были разложены многочисленные объяснительные моих товарищей по лагерю.

– Есть. – я сел на обычный армейский табурет.

"Ни дать, ни взять, как оловянный солдатик!" – такая мысль промелькнула у меня в голове.

Майор оторвался от бумаг и внимательно смотрел на меня.

– Что скажешь в свое оправдание, Миронов?

– Пошел в деревню и возглавил народ, чтобы не допустить кровопролитие. – -выпалил я.

– Давно придумал, или кто надоумил? – майор пытливо смотрел мне в глаза.

Я сделал самое честное лицо, какое мог изобразить.

– У меня отец – офицер, он это училище заканчивал. И я знаю, каково быть командиром. И еще отец меня всегда учил не прятаться за спинами других и брать на себя ответственность. Ну, а коль, я назначен заместителем командира взвода, то и пошел со своими подчиненными. Я никого не звал. Но и в стороне остаться не мог. Вы бы меня сейчас спрашивали, почему люди ушли, а командир остался? Зато они пошли строем, а не толпой, оравой. Так бы разбрелись по деревне, выискивая жертву, а прошли лишь по центральной улице, а потом вернулись в лагерь. Все. Никто не отстал, никто не пострадал.

– Зачем забор разобрали? – уже заинтересовано майор смотрит на меня.

– Тут я уже ничего поделать не смог. – я развел руками. – Лучше забор, чем что-то другое.

– Сам думаешь, что с тобой сделают?

– Я не знал тех, кто ушел в "самоход", людей не собирал по лагерю. Я лишь спас деревню от разграбления. И никто не пострадал. – я смотрел самыми честными, преданными глазами на майора, какие мог изобразить.

– Так может тебя орденом наградить? – он чуть усмехнулся.

– Орденов не надо, лучше в училище примите.

– Посмотрим, посмотрим. Говоришь, что отец у тебя это училище закончил?

– Так точно.

– В каком году?

– В 1965.

– Сейчас служит?

– Служит. Начальник связи дивизии РВСН (ракетные войска стратегического назначения), подполковник.

– Академию закончил отец?

– Закончил, в Ленинграде.

– Имени великого связиста Буденного? – майор усмехнулся. – И ты хочешь стать связистом?

– Хочу.

– Ну, не знаю, не знаю. – он с сомнением покачал головой.

– Есть у меня шанс, что я останусь? – самые преданные и жалостливые глаза.

– Командир батальона и начальник училища примут решение. – ответил майор, глядя на меня, постукивая торцом авторучки по столу. – у меня тек пот по спине, руки предательски потели, трусы тоже были мокрые – Как сдал экзамен?

– На отлично.

– Осталась физкультура тебе и мандатная комиссия. Иди, Миронов, готовься. Думаю, что такие как ты нужны в нашем училище. – он внимательно смотрел мне в глаза.

– Спасибо. Спасибо. – я готов был взорваться от эмоций.

– Иди.

– Есть! – я вскочил и буквально вылетел из кабинета замполита.

Выскочил на улицу. Вздохнул полной грудью воздух. Как свежо, как хорошо! Как здорово! Если бы сейчас сдавали физо. То я бы пролетел стометровку с мировым рекордом. Я просто низко летел над землей, а не бежал.

Вот мой взвод.

– Ну, как?

– Как ты?

– Оставили?

Голоса сочувствующие. Искренние.

– Вроде оставили. На дверь не показали. – я был рад.

Закурил сам. У меня народ быстро "расстрелял" всю пачку. Свои они успеют покурить, сначала надо выкурить чужие.

– Ну, и зашибись, что оставили! – меня хлопали по спине, поздравляли.

– Спасибо!

– Как себя чувствуешь, Славян? – это Мазур Серега.

– Такое ощущение, что объявили приговор, одели петлю на шею, а в последнею минуту передумали. – мы сидели на траве, опершись спинами о березу.

– Как наши сдают?

– Пятерых завалили. – Серега вздохнул – Одного со "шпорой" (шпаргалка) засекли. Выгнали. "Банан" (двойку) в ведомость "закатали", и все. Привет родителям.

– Жаль мужиков. – я вздохнул.

– Готовится надо было, а не дрыхнуть, и суслов гонять. – голос Сереги был тверд.

Самоподготовка у нас проходила на опушке леса, прямо на траве, если дождь – то в палатках. В окрестностях Кемерово много сусликов, и если идти по полю и не глядеть под ноги, то споткнешься о нору суслика.

Если тихо сидеть, то суслики осторожно выглядывали из своих норок. Если не видно опасности, садились столбиками и пересвистывались с соседями.

Многие абитуриенты развлекались тем, что ставили на сусликов петли. Выливали несколько ведер воды в их норы. Суслик выпрыгивал из другой норы. И как бы не старались, ни разу не удалось поймать хитрого зверька. Но безделье и охотничий азарт делали свое дело и раз за разом, день за днем пытались поймать сусла. И вот один из таких "охотников за мясом" вылетел. За жестокое обращение с животными. Предстоит живодёру поездка домой.

Я вспомнил, когда в прошлом году точно также отправился в такую поездку.

Ехал не один, со мной был еще один такой же горемыка, только из танкового училища, что в Омске.

Проезд у нас бесплатный в плацкартном вагоне. Только денег у меня было двадцать копеек, а у меня попутчика – пятьдесят. Купили билеты. А за постель по рублю заплатить нечем.

Проводница ворчит, чтобы матрацы мы не трогали, коль постель не покупаем.

Мы рассказали, что мы горе-абитуриенты, едем домой. И денег у нас лишь на пару буханок хлеба, не то, что на постель, и на поесть нет.

Сжалилась тетка, дала нам два комплекта белья использованного. А есть хочется, аж, живот сводит и в глазах пятна пляшут. Кто по настоящему голодал – поймет.

И народ сидит, жрет, и смотрит, что два пацана смотрят к ним в рот голодными глазами, и никто не подавится, никто не угостит.

На наше счастье, на ближайшей маленькой станции вышли пассажиры, что занимали нижние места в нашем "купе", и заходят две молоденькие девчонки.

Мы-то были после десятого класса, а эти две – после восьмого. Ехали они в Казань поступать в юридический техникум. Девчонки симпатичные, деревенские. И сумок у них много. И от них так вкусно пахнет. Мне кажется, что я запах из их сумок почуял еще с перрона.

Мы с ними сразу познакомились, помогли сумки донести до нашего купе. Проводница посмотрела на наши маневры и подмигнула нам, мол, пацаны, не теряйтесь!

Девчонки тут же разложили свою вкусную снедь, лишь поезд тронулся. И пригласили нас за стол:

– Мальчики, вы с нами чаю попьете?

Второй раз нас звать не пришлось. Мы коршунами слетели с наших верхних полок и накинулись на еду. Девчонки испуганно смотрели на нас, и лишь периодически выкладывали новые порции еды из своих многочисленных сумок.

Так мы встали к ним на довольствие до самой Казани. Я с благодарностью вспомнил свое годичной давности приключение. Спасибо вам, девчонки!

В Казани мне нужно было пересесть на электричку до Йошкар-Олы. Денег нет, поехал "зайцем". Не в первый раз. Только вот обычно мы ездили на крыше "зайцами". Часть пути.

До станции Зеленый Дол от Казани ехать зайцем опасно. Вверху – высоковольтная контактная сеть. А вот в Зеленом Доле можно и на крышу вылезти, спасаясь от контролеров.

Неоднократно мы так ездили в Казань за сигаретами, когда у нас в городе кончались, пива попить, или просто с казанскими подраться. В маленьком городе мало развлечений. Вот и ездили за острыми ощущениями в больший город.

От таких воспоминаний в животе заурчало. Эх, какая курочка была у девочек! А окорок! Слюна побежала сильнее, в животе заурчало громче.

– Идем, Серега в "чипок" (чайная (чрезвычайная индивидуальная помощь оголодавшему курсанту), кафе) сгоняем. Наши еще час сдавать будут. Успеем.

Кормили нас на абитуре плохо. Это нам по молодости лет так казалось. Суп из гнилой картошки. Хотя гнилая картошка – это ещё можно есть. А, вот когда из "пластмассовой" картошки – вообще есть невозможно. Это сушённая картошка. Но, на вкус, как ручку жуешь. Мерзость, гадость. По слухам, даже свиньи отказывались есть эту картошку. Бастовали, намеренно худея. Какой садист её придумал нам давать?!

На второе неизменная овсянка или "дробь N 16" – перловая каша с огромными кусками варенного сала.

Пока были деньги, мы бегали в чипок, подъедались. Там было печенье, сигареты, сок в трехлитровых банках, леденцы, карамель.

Пока мы уплетали за обе щеки все купленное, запивая все это томатным соком, подошли абитуриенты из других рот.

– Здорово, Лысый! – они поздоровались со мной.

За мою короткую стрижку и большие залысины на лбу, меня часто звали Лысым.

– Здорово.

– А мы думали, что тебя отчислили.

– Передумали. – я ответил с полным ртом, в животе голод утихал.

– Поздравляем. – они пожали руку – жаль было, если бы тебя выгнали. Вы что сдаете?

– Математику устно. А вы?

– Физику. Не дай Бог к Матвееву попасть – зверь.

– Знаю, я ему сдавал физику. – я кивнул.

– И как сдал?

– Пятерочка. И математику сегодня точно также.

– Молодец. А мы еще не ходили. – они вздохнули.

– Ни пуха, ни пера!

– Пошел к черту!

Тут подошли представители национальных меньшинств, так мы назвали тех, кто прибыл поступать в наше училище из союзных республик.

Никто из нас не был националистом, расистом, многие из прибывших были нормальные парни. Нам только было обидно, что они уже поступили, а мы только в процессе.

Если мы все здесь, в лагере, потели на вступительных экзаменах, то эти национальные кадры уже сдали все экзамены у себя на родине, при своих военкоматах.

Точно также как и солдаты, что прибыли из войск. Экзамены сдавали при своих окружных комиссиях. Эти две группы – солдаты и "кадры" держались особняком ото всего пестрого лагеря абитуриентов. И ночью, на помощь в Ягуновку никто не ходил. Хотя, их тоже звали.

Ничего страшного, у них свои понятия о взаимовыручке.

Все мы с ревностью и завистью относились к этим двум категориям, что уже поступили.

Разговаривая с некоторыми, прибывшими из Средней Азии, покатывались со смеху.

Некоторые либо вообще не говорили по-русски, либо очень плохо. Но зато, какие истории они рассказывали о своих мотивах при выборе специальности!

Один нам поведал то, что у них председатель колхоза – бывший военный, вот он и отправил его учится в военное училище. Езжай, говорит, учись, как выучишься, вернешься домой, я уйду на пенсию, а ты станешь председателем колхоза.

Еще один поехал в военное училище лишь потому, что в училище выдавали бесплатно права на управление автомобилем.

А почему именно в Кемерово?

Все просто. Кто из клана побогаче – те в европейскую часть, да, в тыловое училище, или финансовое, а кто победнее – в Сибирь.

Многие из уже поступивших были нормальные парни, общительные. Щедро угощали своими припасами, что привезли из дома. Впервые попробовали узбекские лепешки, какие-то сладости. Попробовали сигареты, что делают в Узбекистане, Казахстане. Интересно. Да, и просто поговорить, пообщаться, тоже интересно. Без снобизма, без высокомерия нормальные парни.

И еще, что бросалось в глаза, так то, что было точно по два представителя национальностей. По два узбека, по два таджика, казаха и всех остальных тоже по два. И, как правило, один из них плохо говорил по-русски, второй более-менее сносно. Исключение, пожалуй, составляли лишь казахи. Те спокойно разговаривали по-русски. Они быстро перезнакомились со всем лагерем.

Много было парней, кто приехал поступать из Казахстана, земляки.

Парня из моего взвода Серегу Бугаевского ("Буга" или "Хохол"), он из села на Украине, также обманули в военкомате.

Когда в военкомате дошло дело до выбора конкретного военного училища, то ему говорят, мол, давай, езжай в Кемерово. У военкомата своя разнарядка, свой резон, свой пиковый интерес. Как продавцы живого товара.

– А где это? – интересуется Буга у военкоматчиков.

– Иваново знаешь? – спрашивают у него.

– Знаю!

– Орехово-Зуево знаешь?

– Ну, не знаю, слышал, где-то под Москвой?

– Правильно, недалеко от Москвы, и до Кемерово там рукой подать. Поедешь?

– Конечно, поеду! – от Москвы недалеко и до дома рукой подать. Климат не холодный.

Выписали ему военно-перевозочные документы (ВПД), сел Серега в поезд, Москву проехал, стал собирать постель, идет к проводнику, та ему и говорит:

– Сынок, ты куда?

– Как куда! Скоро Кемерово! – возмущается Серега.

– До Кемерово еще почти трое суток ехать. В Сибири это!

И как рассказывал Серега, тут он понял, что его жестоко и подло обманули.

В Западной части СССР о Сибири было мнение, что медведи ходят летом по улице, это, уже обычное явление, они роются по помойкам, совсем как бродячие собаки. А вот зимой, не дай Бог встретить медведя-шатуна в городе – задерет насмерть.

И вообще, что летом в тенистых уголках городских парков, скверах, лежит метровый слой снега, и покойников зимой не хоронят, складывают штабелями в сенях и ждут весны.

Когда приехал все-таки в Кемерово, то был поражен сорокаградусной жарой, обилием красивых девчонок.

М-да, это точно, что-что, а в Сибири самые красивые девчонки. Идешь по улице, и глаза в разные стороны разбегаются от красоты, так бы и познакомился со всеми! И сразу! Одновременно! О девчонках мы тут все постоянно думаем.

Солдаты, что поступили на выездных комиссиях, держались высокомерно. Не опускались до общения с нами – абитурой.

Кто-то отслужил уже по полгода, кто – год, а были двое, кто и по полтора года.

И были представлены различные рода и виды войск. Были и десантники, один из них – Егоров прибыл из Германии. Росту в нем было около ста восьмидесяти сантиметров, а весу более сотни килограммов. Как он был десантником? Наверное, его сбрасывали на грузовом парашюте.

Солдаты его звали "толстым". На самом деле он был толстым, на общей физ.зарядке, он увиливал от перекладины, ссылаясь на растяжение руки, или еще чего-нибудь.

Многие же солдаты с удовольствием показывали на спортивных снарядах, чему они научились в армии.

В принципе, ничего особенного. Подъем-переворотом, склепка, выход силой на одну, на две руки, "задний козел" и прочее.

Все это мы еще мальчишками во дворе научились делать.

Была еще одна категория тех, кто поступал. Они усиленно зубрили, мало с кем общались, больше молчали, в шумной компаниях на самоподготовке, сидели немного в стороне. Иногда им хотелось вставить реплику, но они сдерживались, молча курили, бросая быстрые взгляды на окружающих.

И по виду не скажешь, что они были отличниками или задохликами. С одним я разговорился как-то. Вскользь он обронил, что другого выхода нет. И ему надо обязательно поступить, не поступит – приедет домой, там его менты повяжут.

"Хулиганка", драка, кого-то хорошо приложил, человек в больнице, но живой. Возбуждено уголовное дело по факту нанесения побоев средней степени тяжести, вот он рванул в военное училище. Только военные не выдадут, военные не сдадут. Тут свой мир. Свои законы. Ты становишься членом военной касты, военного сословия. И судить тебя будут лишь военные своим, военным трибуналом. И только за военные преступления. А то, что менты даже вслед за тобой пришлют – положат под сукно. Ты – государственный человек. И жизнь твоя, здоровье – все принадлежит армии. Армейскому братству. Как раньше было "С Дона выдачи нет!". Так и из армии нет выдачи. И никто не может тебя осудить кроме армии. И менты тебе теперь не указ. Даже если тебя милиция сгребла, то все равно ничего сделать с тобой не сможет – передаст в военную комендатуру, т.е. к своим. Ты – в армии. И поэтому ты вне зоны влияния Ментов. И от того не любят они военных, а военные их. И тех, кто служит во внутренних войсках, тоже не любим. Мы. Потому что они Ментам служат. Вроде и наши – военные, но с ментами. Не наши они.

Тебе как офицеру дают много привилегий: квартиру вне общегородской очереди, ты получаешь больше денег, чем на гражданке. Инженер – твой ровесник получает 180р., а лейтенант – 250. И на пенсию ты выходишь в 45 лет, а не в 60. Только вот медики провели исследование, и установили, что у строевого офицера к 45 годам организм изношен как у семидесятилетнего. Просто так деньги у нас не платят. И в свои года офицер выглядит гораздо старше своих сверстников на гражданке.

И всегда нужно помнить, выбирая стезю служения Родине, что армия и выжимает из тебя многое, но ради всего этого можно и попотеть. Армия – это Братство. Свой Орден, посвященный служению Отчизне. И члены Ордена всегда придут на помощь сотоварищу. Свои правила, свои законы, порой непонятные штатским.

И даже если ты с кем-то подрался по пьянке, и менты тебя поймали, хотя это очень позорно, то передадут тебя в военную комендатуру. И будут тебя наказывать в первую очередь, что позволил мусорам "замести" тебя! А не за то, что что-то там ты сотворил

И товарищи будут, к тебе относится с легким презрением, что ты поддался милиции. И будут говорить: "А, это тот звиздюк, что в милицию замели!" Клички прилипают в армии надолго, иногда – навечно. Так, что можешь до самого выхода на пенсию носить кличу "звиздюк", лишь потому что поддался милиции, а не вырвался от них. Не прибежал в свою часть, в свое училище, сам, пусть избитый, с выбитыми зубами, сломанными ребрами, но сам, а не привезли как какого-то чмошника в наручниках в заднем отсеке "канарейки".

Армия тебя скроет, вылечит. Ты можешь отсидеть на гауптвахте трое суток, но все к тебе будут относиться с уважением.

Чтобы снять напряжение, тебя переведут к новому месту службы, за тысячи километров. И товарищи твои позвонят по системе военной связи, и расскажут твоим новым сослуживцам как ты служил. И что весь израненный вырвался от ментов и пришел в часть. И новые товарищи к тебе отнесутся с пониманием и уважением. Молодец! Мужик! Свой! В армии все просто. Либо ты – Мужик, либо нет. Белое и черное. Серого нет.

Это я вынес из общения с отцом и поездок с ним по различным городам и весям нашей Родины – СССР.

В армии, что хорошо, так, это, если попал в Богом забытый гарнизон, то через пять лет ты попадешь в нормальный город, и наоборот. Правда, это не касалось тех, кто служит в Старо-Арбатском военном округе. Те за пределы Садового кольца Москвы никогда и никуда не перемещались. Но нам туда не попасть. У маршала свои дети и свои внуки.

Нам бы в это военное училище попасть!

Среди абитуры выделялась еще одна категория.

Это – местные, кемеровские.

Мы их звали на манер блеяния козы "ме-е-е-естные". Многие из них были "позвоночные", то есть те, кто поступал по телефонному звонку.

Они, как правило, заходили на экзамен последними, и выходили минут через десять. Очень быстро сдавали. Гении... Кемеровские... Сдавали экзамены на "четверки", хотя на самоподготовке не готовились, часто ходили по ночам в "самоходы".

Родители часто к ним приезжали на КПП (контрольно-пропускной пункт) с огромными сумками с провизией. Некоторые из "ме-е-е-естных" обжирались прямо на КПП, некоторые приносили еду в свою палатку и щедро угощали.

Но мы уже знали, что ЭТИ тоже поступят вне конкурса.

Необходимо сказать несколько слов про училище, куда мы все поступали. У нас на абитуре были старшинами курсанты, что окончили уже три курса и перешли на выпускной – четвертый курс. Они много нам поведали об училище, и связанных с ним традициях.

В училище обучалось четыре батальона. Каждый курс – батальон. Номер батальона присваивался и шел до выпуска.

Так у нас были курсанты четвертого курса – они были из первого батальона. Второй курс – второй батальон, третий – третий батальон, а у нас – четвертый батальон, первый курс.

В четвертом батальоне были сильны традиции коллективизма. Несколько раз были случаи, когда кто-то из роты приходил в роту избитым, как правило, это было в городском саду. Рота, а то и весь батальон, поднимался, строился и массово выходил в город. Окружал горсад кольцом, а иногда и тройным кольцом, и искали виновных. Если конкретно не могли указать, то просто били хорошим боем всех, кто старше пятнадцати и до сорока лет.

У каждого курсанта на поясе кожаный ремень с металлической бляхой, в секунду свободный конец наматывается на руку, одним движением и становится уже грозным оружием.

С учетом того, что в Кемерово был культ уличных хулиганов, город буквально набит бывшими зэками и "химиками", которые насаждали свою субкультуру, то конфликты были часты.

И поэтому в училище мало кто удивился, когда вдруг абитуриенты четвертого батальона поднялись и пошли в Ягуновку. Казалось, что дух наших предшественников окружил нас. Буквально вселился в нас. Неспроста же пошли! Вон, в прошлом году, когда поступал второй батальон, была аналогичная ситуация, так они сами сдали тех, кто ходил в "самоход".

Каждый батальон делится на четыре роты. Первые две роты готовят специалистов по радиосвязи и ЗАС (засекречивающая аппаратура связи), это первая и вторая рота, третья и четвертая рота – многоканальщики, они изучали радиорелейную, проводную, тропосферную связь, аппаратуру уплотнения. Если проще, то первые две роты – радио, третья, четвертая – провода.

Впереди обозначения ставится номер батальона, потом – рота, потом номер взвода.

Так как я был во второй роте на абитуре, то получалось, что я был в четвертом батальоне, вторая рота, второй взвод. 42 рота, второй взвод, 422 учебная группа.

Курсанты нам рассказали, чем еще знаменита 42 рота.

Два года назад, рота готовилась к летнему отпуску, чистила оружие, его сдают на склад перед отпуском.

Человек десять из роты сдает экзамены раньше на месяц и раньше уезжает в отпуск, чтобы, когда рота в отпуске, произвести ремонт в казарме, ее называли рабочая команда, или короче – рабкоманда.

И вот рота чистит оружие, заодно и оружие рабкоманды. Все сдали оружие. Дежурный по роте проверяет наличие оружия, нет одного автомата. Он кричит: – Кто не сдал автомат?

Молчание.

Еще раз. Нет автомата. Дежурный с дневальными проверили роту, заглянули куда можно. Нет автомата.

Докладывают командиру взвода командиру роты майору Грешнову и командиру взвода капитану Верткову, что у нас был на абитуре ротным, мол, так и так, испарился автомат, четыре снаряженных магазина – рожка к нему, подсумок, штык-нож.

– Рота строится. Контрольная поверка.

Все на месте. Автомата нет. Стали искать. Нет и все тут. Доклад командиру батальона, оперативному дежурному, заместителю начальника училища, начальнику училища.

Все. Финиш.

Роту, потом батальон, а затем все училище выгнали на поиски автомата. Нет его.

Начальник училища строит все училище и говорит:

– Сынки, кто украл автомат, пусть принесет его. Я не буду разбираться, кто его украл и с какой целью. Пусть любой принесет. Обещаю, что добавлю к отпуску пятнадцать суток, а после окончания училища, будет первым выбирать место службы, впереди медалистов, краснодипломников и всех блатных. Слово офицера! Если же автомат не будет найден, то 42 рота не поедет в отпуск, пока не найдет автомат.

Отпуск под угрозой! Это был удар ниже пояса. Всем плевать уже на призрачное распределение после училища, до него еще дожить надо, а вот то, что не поедут в отпуск – это уже слишком!

42 роту насильно выгоняют в увольнение на сутки. Даже если тебе негде ночевать, ты не должен появится в казарме раньше времени. Негде ночевать? Иди к бабе в общагу. Не знаешь девок? Ты же курсант! Познакомишься!

Все это было сделано с одной целью – чтобы вор принес автомат в училище. Мало того. Дежурным по КПП, дежурным офицерам, патрулям было дано указание не досматривать курсантов 42 роты в увольнении и при следовании из увала. А как определить что он из 42 роты? Значит, вообще курсантов не досматривать! Пусть в самоходе, пусть пьяный! Лишь бы вора не спугнуть!

Пусть он хоть ящик водки несет в сумке. Не смотреть в его сторону!

Цель одна – вернуть автомат любой ценой!

Но никто не принес автомат, никто не позвонил и не сказал, что автомат лежит в таком-то месте. Не было этого.

Тогда особист училища выгнал всю 42 роту на футбольное поле, что на спортивном городке, каждый на листке бумаги должен был написать фамилию того, кого он подозревает. Рассадил так, что никто не видел, что именно пишет его товарищ.

Конечно, был шанс и того, что кто-то с кем-то будет сводить счеты, и промахов, но решили попробовать. Курсантам ничего не оставалось. Отпуск уже начался, и купленные билеты пришлось сдавать. А для курсанта – это святое.

Потом особист собрал эти бумажки и проанализировал. Порядка 70% указали одну фамилию "Жук".

Он был командиром отделения в первом взводе сержант Жук. Любитель игры в карты. Все курсанты поигрывали в карты: "Тысячу", "Преферанс", "Сочинку" – вариант "Префа", "Кинга", "Покер", банального "Дурака" и "Очко" – "21", некоторые – "Бура", "Свара", те, кто играл в последнею, называли "сварщиками", а в "Буру" – "бурильщиками". Игра в кости и домино тоже была в почете.

Но Жук был просто помешан на картах. Он готов играть сутками напролет, мог проиграть две месячные получки, свой компот на полгода вперед, сахар, масло, казалось, что если бы играл с дьяволом, то мог в азарте свою душу поставить на кон.

Незадолго до похищения автомата он спрашивал, у кого можно одолжить громадную сумму в пять тысяч рублей. Столько "Жигули" стоили! Курсанты получали пять рублей на втором курсе, сержанты на полтора рубля больше.

Все лишь смеялись и разводили руками. И вот, курсанты устали от того, что отпуск откладывается, они вместо отпуска занимаются на летней июльской жаре строевой и физической подготовкой, а также защитой от оружия массового поражения (ЗОМП) и совершают марш-броски по условно зараженной территории в ОЗК (общевойсковой защитный комплект).

Стали отрабатывать связи Жука. Выяснилось, что он почти каждый день бегал играть в карты в самоход. Компания там была необычная, в основном, бывшие заключенные. Первое время Жуку удавалось выигрывать приличные суммы по триста-пятьсот рублей, а потом – проигрыш в пух и прах. Карточные долго надо отдавать, это знают все.

Неплатежи по своим долгам может плохо закончиться для морального состояния, физического здоровья, а иногда и жизни.

Жука приперли к стенке на допросах. Тот "поплыл" и сознался. Да, это он украл автомат. За автомат ему прощали половину долга. Указал куда отнес автомат.

Взяли курсантов, вооружили, они окружили дом, провели обыск, для этого взяли миноискатели на кафедре тактики.

Приказ простой и чёткий – открывать огонь без предупреждения, в случае сопротивления. Ментов не привлекали. Это наше внутреннее дело.

Автомат был спрятан в куче досок. Конечно, никаких ордеров на обыска у курсантов не было. Это армейское дело, поэтому пусть гражданские играют в свои бирюльки, соблюдают формальности и такт. Понятых ищут. Допросики пишут. Бумажки марают. У военных главное – дело, достигнуть результата с минимальными телодвижениями и затратами. Как материальными, так и людскими. А не получится чего – пристрелить преступника за оказание сопротивления, не любовь к Родине! Да, и кто потом будет разбираться? Убили, да, убили! Значит, так надо было!

Хозяина дома положили мордой в пол, потом быстро спеленали и доставили в училище.

Курсанты были из все той же 42 роты и понимали, что из-за этого бывшего зэка у них отпуск сократился на десять дней, и поэтому не стеснялись и периодически охаживали его кованными яловыми сапогами, да прикладами. Если бы не офицеры, которые периодически покрикивали на курсантов, то не дожил бы зэчара – любитель военного оружия до суда и пенсии по инвалидности. Кончили бы его. Русские никогда крови не боялись своей. Ну, а чужая – как вода. Потом отловили ещё трёх человек. Из группы преступников – любителей штатного оружия.

Спустя полгода, был показательный суд. Особенность военного правосудия заключается в том, что пусть даже будет группа в сто человек, но там будет хоть один военный, то всех будет судить военный трибунал. И хоть ты прыгай через голову, а ничего не изменишь. И накрутят тебе по максимуму. Не фиг военных с пути истинного сбивать. И военного могут отправить на "дизель" – дисбат (дисциплинарный батальон), то гражданскому прямая дорога – зону топтать, и выполнять план Родины по заготовке леса.

А "дизель" не считается уголовным наказанием, и нет отметки, что ты сидел. Армия бережет своих.

Правда, говорят, что "дизель" похуже зоны будет. И если ты особо провинился, то сделают из тебя там животное. Армия. Свои порядки, свои законы, свои каратели, и палачи тоже свои.

И те, кто охранял дисбаты, всячески скрывают сей факт из своей биографии, потому что и после службы можно по морде схлопотать.

И если бы кого и убили в нашем ночном походе, то нас бы тоже судил военный трибунал, т.к. мы находились на военных сборах и автоматически попадали под юрисдикцию военных законов. Но в дисбат нас бы не сослали, а прямиком на зону, потому что мы, пока, – не военнослужащие.

Но, судить нас не будут, плюс ко всему замаячила перспектива остаться и продолжить свой путь при поступлении.

Армия – это государство в государстве.

Дали Жуку пять лет, а остальным членам бандитской группыы, охочим до военного оружия и снаряжения, – по семь лет.

Карты в училище после этого находились под жесточайшим запретом. Как рассказывали, за игру в карты на самоподготовке комбат давал сразу трое суток ареста. Пусть даже вытягивали старшую карту, споря о чем-то. Не волнует. Такса одна – трое суток "губы".

Досталось "на полную катушку" капитану Верткову. Он был командиром взвода, где служил Жук и кандидатом на должность командира роты, но после этого ему не было никуда хода. Так и сидел Вертков, перехаживая уже второй срок майора в капитанах. И, говорят, что любил Вертков "закладывать за воротник" от тоски отчаянной.

Так как Верткова мы на абитуре видели крайне редко, то ничего определенного я сказать не могу. На утреннем разводе личного состава и вечерней поверке он был трезв.

Про прежнего командира батальона полковника Комарова рассказывали, что с первого курса у него была поговорка, к выпуску батальон уже отвечал хором, четко, без запинки.

Комаров:

– Кто плохо учиться, нарушает дисциплину, поедет служить... Водка до желудка от жары не доходит, где?

– В Геок-Тепе! – строй отвечал в один голос.

А, Геок-Тепе находится в 30 км. от Ашхабада.

Батя был на учениях в Туркмении, говорит, ну, его нафиг туда попадать. Жара круглые сутки, ночью жара немного спадает, но активизируются всякие ядовитые насекомые и гады ползучие. Лучше в Сибири или в Поволжье!

Также славилось наше училище, по словам курсантов четвертого курса тем, что готовили классных специалистов. Оказывается, после года службы в войсках, командир части пишет отзыв на лейтенанта. Это не столько нужно самому лейтенанту, сколько училищу, чтобы обратить внимание на те или иные дисциплины. В том числе и приходили отзывы из Афганистана, где немало наших выпускников сражалось, выполняя интернациональный долг.

Я уже говорю "наше училище", хотя еще туда и поступил, но уже проникся, пропитался духом училища и уважением к его традициям.

Тем временем мой взвод уже закончил сдавать экзамен и все расположились в палатках. Сочувственно смотрели как парни, кто не сдал экзамен, собирали вещи.

Некоторые бодрились, и говорили, что, мол, специально завалили экзамен. Не надо нам это военное училище. Другие смахивали слезы с глаз. Обидно. Некоторые готовились. Сам видел. Но, не судьба.

Я подбадривал, сам себя в пример приводил. Еще успеют поступить в гражданский ВУЗ, там прокантуются годик и снова можно попытаться поступить в военное училище.

Ходили слухи, что те, кто не пройдет по конкурсу, не наберет баллов, то приезжают "покупатели" из училищ, где недобор, и берут туда. Но, для этого надо сдать все экзамены успешно, без двоек.

А вот некоторые, из тех, кто сдал, откровенно радовались, что их товарищи срезались. "Меньше конкурс" – говорили они. Меньше народу – больше кислороду!

Потом был обед.

Очень хорошо, что погода была ясная. Над столами навесов не было. Когда шел дождь, то суп ели наклонившись низко-низко, закрывая собой миску. Если распрямится, то было ощущение, что суп никогда не кончится. Второе есть было бессмысленное. Оно становилось, по концентрации, как первое блюдо. В дождь, как правило, второе никто не ел. Если было мясо, вылавливали.

Сегодня было все как обычно. Борщ из консервированных овощей, каша -"сечка" с огромными кусками отварного волосатого сала, компот из сухофруктов. В компоте сверху плавали разваренные черви, что были в яблоках, а потом попали в сухофрукты, где и нашли свою смерть, а сейчас в кипятке они разварились и всплыли наверх. Белые, толстые. Деликатес для карасей. Но не для нас.

Если впервые дни меня воротило от одного вида червей, то сейчас, после того как съел борщ, я ручкой ложки вылавливал и выбрасывал червей из своей кружки.

Второе не стал есть, сразу перешел к компоту.

Рядом сидел "Пиночет" – Олег Майтаков, за то, что он носил большие, квадратные, затемненные очки, его прозвали Пиночетом. Очки уж больно были схожи, что у чилийского диктатора.

– Ты что самый навар выбрасываешь? – Пиночет шутил.

– На, я могу тебе своих червей переложить. – я завис с очередным варенным беспозвоночным над его кружкой компотом.

– Не надо, у меня навар в самый раз – Олег закрыл свою кружку рукой.

– Слышь! Вы. – это Андрей Кириллович, по кличке "Кирилл", он сидел напротив нас, держался за горло, сдерживая приступ рвоты.

Кирилл был местным, перворазрядником по хоккею с шайбой и вены на его накачанной шее вздувались от напряжения, сам он покраснел от натуги.

– Я вам этих червяков в пасти забью. Прекратите! – позывы рвоты и злость душили его.

– Да, ладно тебе, – продолжал Пиночет – мясо, как мясо. Китайцы очень, говорят, уважают таких вот червей, говорят, что сплошной белок.

– Убью! – Кирилл хрипел.

– Ладно, Ладно, Андрюха, мы пошутили, остынь. – я миролюбиво улыбнулся, продолжая вытаскивать из своей кружки с компотом мертвых гадов.

"Кирилл" и "Пиночет" были местными, но "беспозвоночными", т.е. поступали как все, на общих основаниях. Держались просто, вместе ходили в Ягуновку в ночной поход. На КПП мамины подарки не жрали.

Теперь лагерь абитуры был разбит на тех, кто ходил, и на тех, кто не ходил.

После обеда было построение всего батальона. Раньше такого не было. Просто поротно отправлялись на самоподготовку. У каждой роты был свой угол в лесу. Располагались на траве и готовились к экзамену. Т.к. следующий экзамен у нас был физкультура, все рассчитывали поспать, компенсируя потерянную ночь.

Батальон построили в "каре" – буквой "П". В центре стоял комбат полковник Абрамов и трое абитуриентов, у одного была перевязана голова, сквозь повязку проступала кровь. У остальных были помяты и ободранные рожи, на лбу и под глазами наливались свинцом свежие синяки.

– Вот, товарищи абитуриенты! – начал комбат – Эти трое ночью ушли в самовольную отлучку в поселок Ягуново! Спровоцировали драку с местным гражданским населением. Не сумели отбиться! Позор! Бросили своего товарища на произвол, и побежали в лагерь. Позор! Ночью взбудоражили лагерь и абитуриенты, движимые ложным чувством пошли выручать попавшего в драку абитуриента. Еще хорошо, что никого не побили! Поэтому, батальон! Равняйсь, Смирно! Слушай приказ начальника училища! – и начал читать Приказ об отчислении абитуриентов таких-то с абитуры.

Одну фамилию я запомнил "Вылегжанин", никогда не встречал ничего подобного. Чудилось знакомое "Волжанин". Я заметил, что у него поблескивает обручальное кольцо. Женатый.

После того как закончил читать приказ, обратился к строю:

– Предупреждаю всех остальных любителей девочек и просто острых ощущений, что на этот раз мы никого больше не отчисляем, хотя, и следовало. На мандатной комиссии, при наличии одинакового количества баллов, выбор будет сделан в сторону более дисциплинированных, тех, кто не ходил в поселок Ягуново! Все! Командирам рот, отправить роты на самоподготовку.

И мы пошли на самоподготовку, а отчисленные абитуриенты поплелись к своим палаткам паковать вещи.

Погода была теплая, и наш взвод просто улегся на землю, спать. А что еще молодому здоровому организму надо? Корни деревьев нам служили подушкой, трава – периной. Весь взвод дружно засопел. Впереди один экзамен. Только один.

Только Женя Данданов, тоже местный, спал без "подушки". Он и в палатке спал без подушки, убирал ее на ночь. Впрочем, т.к. подушки были "жидкими", вата в них скаталась в один большой комок и постоянно убегала из-под головы в какой-нибудь угол подушки, то желающих поспать на двух подушках всегда было предостаточно.

Женька говорил, что не может выспаться на подушке. Голова болит, шея затекает. Каждому – свое.

Басарыгин из первого взвода, подошел.

– Как ты, Славка?

– Надеюсь, что все нормально. После мандатной комиссии узнаю.

– Посмотри на Комарова.

– Который это?

– Да, вон.

Он показал пальцем на Комарова. Небольшого роста, белобрысый.

– Он из деревни. Доверчивый Или не далекий. Он сегодня письмо получил от начальника училища.

– Чего? Не понял.

– Ну, мы, прислали ему письмо от имени начальника училища, что его зачислили училище, что он самый лучший абитуриент, и не ходил в Януновку. Поэтому, начальник училища его зачислил на первый курс и прислал курсовку, чтобы он нашил ее, а также назначает его замком. Он нашил курсовку, всем показывает с гордостью письмо. Попытался командовать взводом. – Басар был готов взорваться от рвущегося смеха.

– И что?

– Морду не набили. Так, послали подальше. Он курсовку пришил. Ходит довольный и гордый.

– Наивный дурачок.

– Во-во.

– Где курсовку взяли?

– В магазине купили. В конверт положили. Комаров пришил на рукав рубашки. Всем ходит, показывает курсовку и письмо.

– Смотрите, чтобы офицеры не узнали. Задницу надерут.

– Не надерут! Вертков уже знает.

– Как?

– Комаров подошел радостный к Верткову и похвастался. Вертков покрутил пальцем у виска.

– И все?

– Все.

– Комаров ничего не понял. Все еще бродит по лагерю и всем хвастается.

– Народ прикалывается активно, поздравляет и разводит на чипок. Чтобы проставился.

– Проставляется?

– Пару раз удалось. – Олег похлопал себя по животу – И пачка сигарет!

– Молодцы.

– Как говорит знакомый моего отца, если бы он был девочкой, то в детском саду можно было обмануть за конфетку.

– Такое ощущение, что он не вышел из детсадовского возраста.

Искренне было смешно и жалко "курсанта".

Комаров не мог усидеть на месте от возбуждения и ходил среди абитуриентов. В его глазах он уже был курсантом, а все остальные еще нет. Н, несмотря на рост был выше всех.

– Как же будет ему обидно, когда объявят, что он такой же как все.

– Неприятная штуковина его ожидает. – согласился Басар.

Наутро у нашего взвода и еще нескольких других было физо. Подтягивание, бег сто метров и километр, прыжки в длину. В некоторых училищах, говорят, что было и плавание, но у нас не было бассейна, так, что обошлись без заплывов.

Тех, кто сдал на двойку, тут же отчисляли. Ряды наши таяли. Впереди осталась лишь мандатная комиссия.

Перед ней с каждым беседовали из группы профессиональной ориентации. Их задача была, так нам всем тогда показалось, напугать как можно сильнее, и выявить тех, кто не готов к военной службе. Из всей абитуры только трое ушло после этой комиссии по профпригодности.

И вот наступил день "мандатки"!

С утра все чистились, как могли, гладились – на ночь укладывали брюки под свой матрац. Подстригали друг друга, правда, не очень получалось. Многие после этого обривали голову наголо. И по лагерю то тут то там мелькали голые, матово блестящие шары голов.

На мандатной комиссии присутствовал сам начальник училища.

На комиссии необходимо было заявить на какую специальность ты желаешь пойти. На радиста или многоканальщика.

Т.к. отец у меня закончил это же училище, и был связистом, он перед моим отъездом напутствоал меня:

– Запомни, сын. Элита в войсках – это связь. Именно они отбирают первыми себе людей. Уже после них набирают остальные рода и виды войск. Танкист никогда не станет связистом. Точно так же и в связи. Радисты отбирают себе людей первыми. Тут нужен слух, смекалка, воля к победе. Никогда ЗАСовец или многоканальщик не станет радистом, а вот радист всегда может стать кем угодно, освоить любую смежную связную специальность. И командиры частей в войсках связи почти всегда радисты, потому что он знает как организовывать всю связь. Поэтому, если будет выбор – иди в радисты. Будет поначалу тяжело, но потом втянешься и поймешь, что я прав.

У кого отцы были военные, использовали одну хитрость – они щеголяли по лагерю в старых военных рубашках отцов.

Я не был исключением, и поэтому на мандатную комиссию одел военную рубашку отца.

Вызывали по списку, в зависимости от результатов экзаменов. Первыми шли те, кто был уже зачислен: солдаты из войск и представители союзных республик. А потом уже простая "абитура"

Я был в числе первых пятидесяти.

Сказать, что я не волновался – ничего не сказать. Ноги подкашивались от волнения, во рту все пересохло, кровь гудела в голове.

На входе в зал заседания стоял курсант и инструктировал:

– Значит так. Заходишь строевым шагом и обращаешься к тому полковнику, что посередине: "Товарищ полковник, абитуриент такой-то, для прохождения мандатной комиссии прибыл!" Потом отвечаешь на вопросы. Как можно короче. "Есть! Так точно!" И не вздумай задерживать комиссию, им целый батальон надо пропустить.

Открылась дверь – это курсант, что внутри стоял открыл и выпустил оттуда красного как рак, с ошалевшими, ничего не видящего от волнения глазами, абитуриента.

– Приняли!– шепотом закричал он, тот курсант, что инструктировал меня, показал ему увесистый кулак, чтобы не шумел.

– Заходи! – тот, что у двери махнул мне.

Изо всех сил изображая строевой шаг, то, что видел я в кино, по телевизору, на строевых занятиях у отца в части, я вошел в зал, сделал левый поворот под прямым углом и остановился.

За столом в два ряда сидело много полковников, какой из них начальник училища я не знал. Поэтому прокричал срывающимся голосом тому, перед кем стоял армейский графин с водой:

– Товарищ полковник! Абитуриент Миронов для прохождения мандатной комиссии прибыл!

– Ты, что же так кричишь, Миронов? – подал кто-то из полковников.

– Виноват! Исправлюсь! – тише, но тоже громко ответил я.

– Как сдал экзамены?

Я хотел было открыть рот, чтобы доложить, но тот замполит-майор, что меня допрашивал меня доложил.

– Хорошо. – полковник, что за графином кивнул головой – Чей абитуриент? Кто может сказать?

– Я. – капитан Вертков встал. – зарекомендовал себя с положительной стороны, обладает хорошими организаторскими способностями. Достоин проходить обучение в нашем училище.

Тут я заметил, что кто-то из полковников из второго ряда наклонился и прошептал что-то на ухо полковнику, что за графином.

– М-да? – у полковника поползли брови вверх, а у меня сердце упало сначала в область паха, а затем ниже. – Действительно хорошие... – пауза. Потом добавил – организаторские способности. А почему, вы молодой человек, в военной рубашке. Кто-то в семье военный?

– Так точно! Отец! Закончил наше училище. – я даже не стал уточнять какое это "наше" училище.

– Династия, значит. – удовлетворенно хмыкнул кто-то.

– Отец служит еще?

– Так точно! Начальник связи дивизии РВСН, подполковник! – просипел я, в горле уже ни осталось ни капли влаги, казалось, что слизистая оболочка испарилась.

– И на какую специальность вы хотите поступить?

– На радиста! – из последних сил выдавил я.

– Я вас поздравляю, – начальник посмотрел в бумажку – Миронов, вы зачислены! Идите!

– Есть! – курсант открыл передо мной дверь, я вышел.

Хотелось петь, кричать на весть мир, что я зачислен. Но курсант, что инструктировал меня, показал кулак. Жест был уже привычен для него, наверное, он это делал всем, кто выскакивал из зала.

Кубарем я слетел по лестнице на улицу. Воздуха, воздуха! Расстегнул рубашку на груди, глотая воздух пересохшим горлом.

Меня окружили.

– Ну, как?

– Приняли?

Я лишь, хватая воздух ртом, кивнул.

– Молодец!

– Поздравляю.

– А куда?

– В радисты! – я прохрипел.

– А что спрашивали?

Я сбивчиво рассказал. Потом пошел пить воду в умывальник. В горле от волнения пересохло. Рубашка на спине была темная от пота. Голова кружилась. Как будто я пробежал пять километров по пересеченной местности. Лицо было также мокрым.

Разделся по пояс. Долго, жадно пил воду из-под крана, потом подставил стриженую голову под кран и долго стоял, наслаждаясь, пока кожа на затылке не заболела от холода. Вытерся рубашкой, потом ее же и надел.

Когда вернулся обратно, то несколько парней стояли и молча, курили, у одного на глазах блестели слезы. Не приняли.

Как потом оказалось, недели две назад, они курили в палатке, когда им дежурный офицер сделал замечание, эти абитуриенты нахамили ему, и вот он тот встал на мандатной комиссии и высказал, что о них думает. Хотя по баллам они проходили. Все сдали без троек. Но, не нужны нашему училищу хамы. Не взяли.

Жалко, обидно. Нормальные парни. За это они получили по три наряда, отпахали свое, и забыли про это. А тут на комиссии вспомнили. А потом стали выходить те, кто не прошел по конкурсу.

Приняли лишь тех, кто из детских домов. Ну, и конечно, "позвоночные". Те, за которых кто-то ходил, звонил, ходатайствовал, просил.

Среди них было очень много местных – кемеровских.

Хоть и говорили всем, что из местных стараются не брать, от них много хлопот, но, тем не менее, процент их был велик. Они и на абитуре организовали что-то типа землячества. Мол, ты не дергайся особо, в город выйдешь, там тебя встретят.

Ага, не того напали! "Не местные" им быстро и популярно объяснили, что в увольнение мы будем ходить раз в полгода, а все остальное будем жить в казарме. И они, кстати, тоже. Поэтому пугать нас полугодовалым мордобоем не стоит. Поэтому "позвоночные" быстро хвост поджали.

А, плевать, главное, что поступил, а все остальное – прорвемся! Я поступил! Я счастлив!

Сбегал на почту и отбил телеграмму родителям. Одно слово "Поступил!" Денег и так уже не было. Надо денежку экономить! Родителям и так не надо было расписывать, что и как! Они также будет рады не меньше меня.

Батя будет горд. Продолжил я его династию. Поступил в то же училище, что он закончил.

И вот построение после обеда. В строю лишь те, кто поступил. Кто не поступил – получают документы, проездные к себе домой, и ждут на КПП (контрольно-пропускной пункт) машину, которая отвезет их на вокзал.

Со многими успел подружиться. Приехали мужики со всего Советского Союза. Все разные, и все одинаковые. Все хотят стать военными. Стать офицерами. Но не всех берут.

Прошел слух, чтобы те, кто не поступил, оставались на месте. Выехали "покупатели" из других училищ, там, где конкурс маленький, типа военно-строительных училищ. Будут смотреть документы, будут беседовать, будут предлагать туда поступать.

Хочешь быть офицером? Езжай с нами в стройбат!

Стройбат – стройбатом, а вот мы – курсанты – связисты. Элита войск! У нас отбор! И в первую очередь нам нужны мозги, а не умение махать лопатой!!! Мы – самые лучшие!

В летное училище поступить проще простого. Там самое главное – здоровье! А знания? Если не полный идиот – возьмут! А идиотов на медицинской комиссии отсеют. Вот и все там крутится вокруг здоровья.

А вот ты попробуй стать военным связистом!

С первого дня на абитуре нам говорили, что связь – это нерв армии. Не будет связи – не будет нерва. Не будет нерва, то организм не сможет реагировать. И все – труп!

Связь не видно, не слышно, но это как воздух. Дышишь и не замечаешь, что дышишь. Вот не будет связи – не будет воздуха, и все. Помер. Мертвяк! Как в 1941 году было? Многие соединения оставались без связи, без координации, и все. Не знали, что делать. Связь – это вещь! Это сила! Или как говорят на Волге – "вестчь"!

И вот нас начали сортировать, согласно списков.

Мне повезло, да, и многие парни, с которыми я поступал также остались в одном взводе. И хорошо! Мы притерлись друг к другу, присмотрелись кто чем дышит, кто есть кто. Появилась какая-то внутренняя солидарность.

Те, кто был со мной в одном взводе, очень многие ходили в ночной поход в Ягуновку.

Когда шум улегся, и кто ходил выручать раненных товарищей, очень гордились этим! Внутренняя гордость – она сплачивает. Позабыты ночные страхи. И сомнение в душе пополам с паникой "отчислят– не отчислят"?!

И остался костяк взвода. 422 группа. 4 батальона 2 рота, 2 взвод. Рота радистов!

Радисты – элита связи. А связь – элита Вооруженных Сил. Значит, радисты – самые лучшие в войсках!!!! Элита элиты – соль земли!

Что такое остальные рода и виды вооруженных сил? Сила? Да! А без связи? Слепой, глухой великан!

Усердно впечатывая подошвы кед в асфальт плаца мы, стараясь держать равнение, топали мимо временного командира батальона полковника Абрамова. Мы – курсанты! Правда, пока, без формы, но – курсанты!!!

КМБ (курс молодого бойца)

Привезли походную баню. На каждую роту выдали по одной машинке для стрижки волос.

Некоторые побежали и побрили головы и ходили, сверкали между нами белыми шарами голов, они даже отливали синевой. На некоторых головах были видны свежие порезы от бритвы. Ну-ну, ночью уже холодно, братья менингита! Да, и комары еще не все спать улеглись. Немного, а летает.

Походная баня – душевая в чистом поле. На стойках висят распылители с краниками. Далеко нас видать! Только нет никого рядом. Рядом с душевой – жаровочная камера. Там можно посидеть, попариться, а можно и одежду кинуть, если ты в поле воюешь, то в одежде много паразитов, они там прожарятся от высокой температуры, при желании можно их потом грызть как семечки. Шучу, шучу.

Над нашим лагерем часто заходили на посадку гражданские самолеты. Порой так низко, что, казалось, видно лица пассажиров, прильнувших к иллюминаторам, рассматривающих пейзаж под крылом.

Вот и сейчас самолет заходит на посадку. Как-то неудобно, я, как и почти все наклоняюсь вперед, не показывать же пассажирам свое "хозяйство".

Только один рядом – "Фил", его также зовут "Сынок" из-за маленького, где-то метр пятьдесят пять, помахал одной рукой самолету, а второй рукой покрутил свой член.

– Фил, ты, что охренел?! – я не выдержал.

– А что такого? – Фил дальше продолжал спокойно мыться.

– Неудобно, стыдно. – я пожал плечами, как-то в голове не укладывалось.

– Стыдно, у кого не видно, а мне есть что показать. – Сынок самодовольно улыбнулся.

Все вокруг, включая меня, заржали.

Действительно, Филу было что показать. Его хозяйство было размером по колено.

– Вся сила в "корень" ушла. – прокомментировал Ефанов, он же "Смок"

Фил и Смок были родом из Подмосковья, окончили там техникум связи и поступили в военное училище, тоже связи. Недавно прошел фильм по мотивам Джека Лондона. Вот и прозвали неразлучную парочку за похожесть на главных героев фильма "Смок" и "Малыш".

Мандатная комиссия раскидала их по разным взводам. "Малыш" – в четвертый, а "Смока" – в мой – второй.

Ну, а потом стали нас переодевать...

Сначала новые, как в армии говорят "канолевые", или "муха не ебл...сь" трусы и майки. Потом вещевики (прапорщик и помощник – солдат с вещевого склада), специально приехавшие из училища стали выдавать форму.

Это в магазине хорошо. Берешь брюки от одного костюма, пиджак от другого, смотришь как на тебе сидит. А в армии – фиг. Брюки и куртка идут в комплекте, который никто ради твоего размера разбивать не будет.

Ладно, при моем росте 181см. быстро подобрали. Размер 48, рост пятый. А вот "Попу" – Женьке Попову, с его небольшим ростом, сильно развитой грудной клеткой и плечами куртка нужна 52 размера, а брюки – 48. Дали ему всю форму 52 размера.

Куртка впору, а брюки... На заднице все топорщится, спереди тоже, живота у Женьки нет, поэтому на поясе – одни сплошные складки. "Поп" тут же получил прозвище от Гурова ("Гурыч") еще одну кличку – "Швейк". Если кто читал "Похождение бравого солдата Швейка", так вот Поп был точной копией Швейка с иллюстрации в книге.

Вовка Соколов, также невысокого роста из третьего взвода нашей роты, получил трусы огромнейшего размера. Не долго думая, он заправил трусы в сапоги, поверх майки нацепил ремень, на голову – пилотку. Народ вокруг просто катался по траве от смеха, настолько комично это выглядело.

Хреново также пришлось и Матвееву, прозванного за фамилию "Мотей", у того был рост за 190 см, и ужасно худой. Длинная шея торчала из ворота, как карандаш в стакане. Рукава куртки заканчивались далеко за кистями рук, и руки торчали как палки. Сплошная несуразица.

Был еще один уникум Вадик Полянцев. Ростом и силой Бог его не обидел, откуда-то из глухой деревни, в Красноярском крае. Он был как медведь. Крестьянин и охотник. Мог часами рассказывать, как охотится на любого зверя. Послушать его, так он чуть не с пеленок ходил на охоту. Показывал, как вязать петли на зайцев, как вываривать мох. Много чего еще рассказывал, что нам, в основном, городским жителям было в новинку. А для него это был образ жизни. Он трамвай увидел только в Кемерово. Ноги, как многие охотники, ставил ступнями внутрь. Так ноги меньше устают в пути, и ветки не так хрустят. Последнее для меня было в новинку. Занимался пешим туризмом, и чтобы ветки так меньше хрустели? Тут я ему не поверил. Руки у него были длинные, они свешивались впереди туловища и как-то мотались одновременно , в такт походке. Нечто подобное видел по телевизору, когда громадная горилла-самец ходила. Силища в нем была огромная. Но он добрый. В среде абитуриентов было принято подшучивать друг над другом. Вадика было сложно "завести". Он только говорил:

– Ну, парни, ну, что вы пристали!

Он не был спортсменом, но когда его выводили из себя, он хватал обидчика и просто прижимал к себе. Кто попадал в его медвежьи объятия, то просто хрипели. Кости трещали, глаза вылезали из черепа, перебивалось дыхание. Почти потерявшего сознание он отпускал, тот медленно оседал, потирая сдавленную грудь или шею. Больше желающих попасть в лапы к Вадику не было. Просто дразнили и отбегали на безопасное расстояние.

Вот и "Поляне" с трудом подобрали форму. Куртка была туго натянута на спине, рукава также, как и Моти, доходили только до половины предплечья, а брюки болтались как на палке. Вадим постоянно их подтягивал, чтобы они не сваливались.

Под стать "Поляне" был и Серега Бровченко – одессит. Тоже высокий. Здоровый.

К штанам и куртке выдавали брючной ремень. Брезентовый. Сколько его не затягивай, все равно пряжка не держала, и ремень распускался, брюки сползали вниз с наших тощих животов, и "мотня" штанов болталась в районе колен.

Когда ремень затянут, а сверху на куртку одевался поясной – кожаный ремень, то получалось, что пряжка накладывалась на пряжку и неестественно торчала, как будто беременный.

Те, кто служил в войсках, показали, что лучше пряжку брючного ремня сдвигать вправо или влево, и там затягивать.

Бывшие солдаты, когда надели форму, то всем сразу стало ясно, что на них она почему-то сидит лучше. Они тут же начали примерять, где лучше ушить галифе, куртку в талии, рукава.

Сразу видно – люди бывалые, знают, что к чему. Ничего, и мы научимся, разберемся.

Тут же начали пытаться наматывать конец ремня одним рывком. Оружие. С первого раза не получалось, зато у бывших солдат это получалось почти мгновенно. Сделал шаг назад, сдернул ремень. И вот оно – оружие! Не нужно никаких нунчак. Тем паче, что они законом приравнены к холодному оружию! Две деревянные палочки, скрепленные веревкой или цепочкой – холодное оружие! За это и посадить могут, если применишь в драке против кемеровских! А это ремень – он при тебе всегда! И даже под парадку можно одеть. Незаметно.

Мы отчаянно махали ремнями, пока наши товарищи переодевались. У некоторых бляхи срывались и улетали. Потом сообразили, что надо внутреннею перекладину немного подогнуть. Тогда и бляха слетать не будет, да, и ремень на поясе расстегиваться не будет.

Выдали также и сапоги. Яловые. Тяжеленные!!!! И портянки. Ну, те кто служил в армии и деревенские быстро их намотали, а вот остальные...

Я старательно наматывал портянку, но она все равно распускалась, и когда засовывал ногу в сапог, то при прохождении по сапогу она умудрялась сбиться в один комок, либо нога проходила внутрь сапога, а портянка оказывалась наверху. Потом я сделал проще. Расстелил портянку поверх отверстия голенища и просунул ногу внутрь. Потопал. Вроде ничего. Нога в портянке защищена от тяжелого, грубого сапога. Только вот по бокам, в районе щиколотки, дави т сапог на незащищенный участок. Пока пойдет, а потом научусь!

У моих товарищей также не особо-то получалось. Многие поступали также как и я, махнув рукой на такую учебу.

Вообще я смотрю, что часто важна форма, а не содержание.

Старшина роты, солдат из войск Бударацкий Коля скомандовал:

– Рота строится!

Построились.

– Бегом марш!

Ёшь твою меть! Первые пятьдесят метров мы осилили быстро и легко. А вот потом....

– Твою мать, портянки! – хрипел кто-то сзади.

– Что за пидар их придумал?! – вторили ему.

– Не могли просто носки оставить! – подхватывал третий!

– И так четыре года?

– Все двадцать пять!

– Не звизди. 4 года в училище, а офицеры в носках.

– Сапоги тоже придурок придумал!

– У солдат – кирзовые – они легче!

– Зато зимой теплее.

– Ага летом как в печке!

– Так зима в Сибири восемь месяцев!

– До зимы дожить надо. Такими темпами, я ноги сотру до яиц. В инвалидном кресле буду кататься.

– Замковзвода! Разговорчики в строю! – Коля Бударацкий бегал вдоль строя.

– Вот еблан, разорался!

На Бударацком надо остановиться более подробно. Это был, с нашей точки зрения полный придурок. Ростом около метра семидесяти пяти. Худой, жилистый. Затылочная часть была гораздо шире лицевой части головы. Вытянутое как у лошади лицо, близко посаженные глаза, отвисающие тоже как у лошади губы. Лицо, или морда лица, было обезображено крупными оспинами.

У "Буды" был хронический насморк, он втягивал в себя сопли, долго их жевал, потом, в зависимости, от настроения либо сплевывал их либо проглатывал. Кто его поставил старшиной – одному Богу известно. Наверное, такой же даун. Ну, а как он прошел медкомиссию и сдал экзамены, полагаю, что и Бог не знает, это дело рук дьявольских.

Пробежали пять километров.

– Перемотать портянки, строится! – командовал Буда.

Я вытащил ногу из сапога. Мать моя! Вся портянка сбилась в районе щиколотки, на второй ноге ситуация не лучше. Ноги красные. Но не сбитые. Набитые сапогами. Но не сбиты в кровь, как у многих.

– Я ногу в кровь сбил! – захныкал Правдюков ("Правдоха"). – у него действительно правая нога была сбита. На портянке были видны следы крови.

– И что? Все сбили, нам тебя на себе тащить? Звиздуй вместе со всеми. – зло отреагировал Сехин.

Сехин был из многодетной семьи. Всего детей было двенадцать, он был девятым. Сам из деревни. Все делал обстоятельно. Он и портянки мотал умело. Не нога в портянке, а куколка. Было видно, что и сапоги носить ему не впервой, и заломлены они были у него сзади правильно. Это значит, что первая складка, что проходила сзади, заломлена как можно выше, тогда и не терло ногу.

-Строиться! Бегом!!! Ма-а-а-рш! Отставить! – многие по команде уже начали движение, но тут же останавливались и утыкались в спину впередистоящих, иногда и наступали на ноги.

– Блядь, поаккуратнее! Не видишь что ли! – ворчали передние.

– По инерции. – оправдывались задние.

– Жрать надо меньше, а то брюхо вперед несет.

– Не звизди!

– Сам заткнись. Сейчас по зубам получишь!

– Чего?

– Разговорчики в строю! – жевал свои сопли Буда – По команде "Бегом" руки сгибаются в локтях, корпус поддается вперед, а по команде "Марш!", все с левой ноги начинают бег. Вся рота – одновременно!

С учетом того, что вся рота стояла на мокром склоне, и приходилось бежать вниз, то как-то не слабо представлялось, как это будет.

-Бегом! Марш! Отставить!

С громкими матами в адрес Буды часть третьего взвода соскользнула вниз и врезалась в наш взвод, мы – в первый взвод.

– Блядь! Сука!

– Твою мать!

И другие маты неслись из строя. Все в новой форме плюхались в осеннею грязь и съезжали в низ. Форма новая быстро пачкалась.

В меня врезались и, пытаясь удержать равновесие, размахивая руками побежал вниз по склону, рядом, Серега Мазур, также махая руками врезал мне в плечо и я покатился. Оба упали, врезаясь в строй первого взвода. И упали!

– Ёкарный потрох! – я пытался встать, скользкая, грязная трава, грязь под ногами.

Мимо с матами пронесся Олег Алтухов. Опираясь на руки сзади и по-крабьи, боком отполз в сторону, встал, стал оглядывать себя. Зад на брюках, рукава сзади по локоть были в грязи. Серега Мазур пытался отряхнуться.

– Не дергайся, Серый, пусть высохнет. – посоветовал я. Наклонился и о траву оттёр руки.

– Строиться! – голос идиота Буды раздавался откуда-то сверху.

– Придурок!

– Шакал!

– Его мама стоя рожала! – несся говорок отовсюду.

– Дурака кусок!

– Дударацкий!

– Сейчас по прибытию в расположение лагеря, вам выдадут погоны, петлицы, эмблемы, подворотнички, оборудовать форму и вечером – строевой смотр!

– А где постираться! – голос из первого взвода.

– В умывальнике! – ответ Буды.

– А сушиться?!

– На себе! – был ответ старшины – Строиться! Отставить разговоры!!!