– Ну что у вас опять? – я беззвучно выругался.

Вот уже в который раз я пожалел, что позволил отцу уговорить себя принять командование первой межзвездной экспедицией. Лучше бы я остался на Земле и продолжил свою работу. Может быть, даже стал президентом. Вряд ли на долю президента за четыре года выпадает столько головной боли, сколько выпало мне за этот год. И умники, формировавшие экипаж, тоже хороши! Все его члены – первоклассные специалисты в своих областях. Но кто-то же должен был подумать и о психологической совместимости!

– Вы же знаете, что лучшие из лучших – всегда индивидуалисты! – сказали мне.

В результате, вместо чисто технических трудностей мне приходится разбираться с бесконечными дрязгами самолюбивых эгоистов.

– Так что там у вас? – нетерпеливо повторил я, пристально глядя на двух разъяренных ученых: Кароля Качора – энергетика, вернее специалиста по антигравитационным установкам, и Рикардо Паэса Гонсалеса – биолога.

– Мистер Мак-Элрой, я не могу жить с этим человеком в одной каюте! – заявил Гонсалес, энергично жестикулируя.

– Нет, это я не желаю больше жить в одной каюте с этим засранцем. Уж лучше перебраться в реакторный отсек.

– Мистер Гонсалес, - я с трудом подавил раздражение, - за последний год вы поменяли уже 5 соседей и ни с одним не смогли прожить больше двух месяцев.

– Но я действительно не могу жить с ним вместе. Он все время напевает себе под нос, когда работает.

– И что из этого? – возмутился Кароль. – Вы, например, раскидываете свои носки по всей каюте. Иногда даже оставляете их на моей койке.

– Но он же ужасно фальшивит, – кричал Рикардо, не обращая внимания на претензии энергетика.

– Все ясно, - решил я, – придется вас, мистер Гонсалес, снова переселять. Но, к сожалению, нас тут всего 9 человек. Значит, остались я и Алон Кац. Капитанскую каюту я вам все равно не уступлю. Так что у вас остается выбор: либо вы уживетесь с Кацем, либо вам придется возвращаться домой пешком, - и глядя на угрюмое лицо биолога, добавил. – Я выдам вам скафандр. Только учтите, что запаса воздуха в баллонах хватает всего на три часа.

– Вы шутите? – после долгого молчания спросил Гонсалес.

– Вовсе нет, – заверил я. – Просто ставлю вас в известность. Если без энергетика корабль вряд ли достигнет цели нашего путешествия, то без биолога мы вполне можем обойтись.

– Но как же внеземные формы жизни?.. - начал было тот.

– А кто вам сказал, что мы непременно их встретим? С чего вы взяли, что у Альфы Центавра вообще есть планеты?

– Но как же?.. – растерялся биолог.

– А вот так! – резко оборвал я его. – Отправляйтесь к Дэвиду Райту и передайте, что я покорнейше прошу его перебраться в каюту к Каролю Качору. А вам я НАСТОЯТЕЛЬНО, - я специально сделал ударение на этом слове, - рекомендую ужиться с мистером Кацем. И так, чтобы у него к вам тоже не было никаких претензий.

– Мистер Мак-Элрой, кто-то снова рылся в моих вещах.

И так каждый день. Ричард Итон, великий астрофизик и при этом совершенно несносный человек, уже пятый раз жалуется, что кто-то регулярно роется в его записях. И при этом, по его мнению, ничего не пропадает.

– Кто-то следит за ходом моих исследований, – заговорщическим шепотом сообщил он мне.

– А вы не пытались прямо спросить вашего соседа, что он ищет на вашем столе? – наконец не выдержал я.

– Кристиан уверяет, что это не он. А что он еще скажет?

– Ну, так спросите остальных.

– Да что вы! А если это шпион?

– Чей? Российский? Китайский? Или внеземной цивилизации? Кому тут нужны ваши работы? Да ваш шпион даже не сможет ничего передать на Землю до нашего возвращения.

– А после возвращения?

– Вы в своем уме! – взорвался я. – Да за двадцать лет, что мы будем отсутствовать, все ваши работы морально устареют.

– Это вы не в своем уме! - оскорбился астрофизик. - Да на всей Земле не осталось никого, кто смог бы повторить мои выкладки в ближайшие не то, что двадцать - сто лет.

– А вы у нас, оказывается, не только гениальны, но и скромны.

– Я просто здраво оцениваю свои способности, - Итон, кажется, не заметил моего сарказма. - И заметьте, ваши коллеги в НАСА их тоже оценили по достоинству.

«Пора что-то с этим делать» - решил я. Поэтому в тот же день после обеда, когда люди еще не разошлись по своим каютам, а вели не к чему не обязывающие беседы, время от времени срываясь на личные оскорбления, я обвел присутствующих строгим взглядом и резко сказал:

– Я требую, чтобы тот, кто регулярно роется в вещах профессора Итона, честно в этом признался. Иначе мне придется применить ко всем вам строгие меры.

Астрофизик резко поднялся из-за стола и опасливо спрятался за моей спиной. Чего он боялся? Что гипотетический шпион начнет палить во всех подряд заклепками из монтажного пистолета, испугавшись обещанных мер? Что за меры следовало принять, я и сам еще не решил - не сажать же всех под домашний арест.

Но это и не понадобилось. Сосед Итона слева тоже поднялся во весь рост, при этом его глаза оказались как раз на уровне моих, хотя я остался сидеть.

– Это я, - с вызовом заявил Раймонд Лу Мей, корабельный врач. - А что мне остается делать, если уважаемый господин профессор с завидной регулярностью уносит к себе мой коммуникатор, оставляя на столе свой. Я уже устал ругаться.

К сожалению, никто на корабле не воспринимает всерьез маленького доктора со смешным сочетанием традиционного английского имени с китайской фамилией. Ученые отмахиваются, когда он требует от них делать гимнастику и принимать витамины. Тем более, если он просит вернуть ему коммуникатор. Зато обожают отпускать глупые остроты в его адрес, поскольку Лу является одновременно привычным нам мужским именем, а Мей – женским. Но доктор просто не обращает на них внимания с традиционной восточной невозмутимостью. Честно говоря, доктор Мей – единственный во всем экипаже, кому я искренне симпатизирую.

– Мистер Итон! - строго посмотрел я на астрофизика. – Это правда? Мистер Мей говорил вам, что вы берете его коммуникатор?

– Но это же мой… – тот растерянно посмотрел на аппарат, который сжимал в правой руке.

– А вы включите его, - насмешливо предложил врач.

Экран включился, высветив приветствие: «Добро пожаловать, Доктор Коуберн!»

– Что это? – удивился Ричард Итон.

– Доктор Коуберн – это легендарный герой Хайнлайна. Как и я – хирург. Можете полюбопытствовать на досуге. В бортовой библиотеке есть эта книга.

Да уж. Помню, как доктор потребовал, чтобы в формируемой библиотеке обязательно была не только научная литература, но и художественная. Особенно Азимов, Хайнлайн и Кларк, преданным поклонником которых Мей являлся с давних пор. «Они же не занимают много места», - уверял врач.

– А как же тогда мой аппарат всегда оказывается у меня? - Итон все еще озадаченно смотрел на коммуникатор, хотя экран давно погас.

– Потому что я его вам приношу.

Детский сад, честное слово, как говорила мама, когда мы с сестрой начинали спорить из-за нового гаджета или пульта от TV. И такой ерундой мне приходится заниматься изо дня в день! Вот и сейчас, зайдя в кают-компанию, я застал свой с позволения сказать «дружный экипаж» в страшном волнении.

– А я вам говорю, что тут нельзя пользоваться Линеаризованной теорией относительности, – размахивал руками Ричард Итон. - И если вы этого не понимаете, то грош вам цена, как ученому.

– Ричи, успокойся ты наконец, - пытался урезонить астрофизика Кристиан Кернер, инженер регенерационных установок и сосед Итона по каюте.

– Нет, - вырывался тот, - этот недоумок не понимает элементарных вещей.

– К вашему сведению, доктор Итон, - вяло возражал Алон Кац, ковыряя ложкой в своей тарелке, – я вовсе не ученый. Я программист, электроник, системный администратор. Моя забота – чтобы все системы корабля функционировали нормально, а бортовой компьютер работал исправно. А то, что вам не хватает его вычислительной мощности – тут уж претензии не ко мне. Я никак не могу отключить ради вашей любознательности фоновые программы.

– Дело не в моей любознательности, осел вы эдакий! – все больше распалялся астрофизик. – Просто Линеаризованная теория относительности, заложенная в вашей программе, в данном случае в корне не верна. И вместо того, чтобы через положенное время прилететь к Альфе Центавра, мы можем оказаться черт знает где.

– Что тут происходит? – строго спросил я, усаживаясь за стол.

Все испуганно притихли, а Росс Фергюссон – ксеногеолог, дежуруревшый сегодня по кухне, поставил передо мной тарелку с вечной фасолью в томатном соусе. Диетологи решили, что это самая эффективная пища в наших условиях. Конечно, они напихали туда всяких минеральных добавок, превратив фасоль в сбалансированный пищевой продукт. Одного эти умники не учли - есть одно и то же блюдо на протяжении нескольких лет – наказание почище тюремного заключения в этой консервной банке, именуемой космическим кораблем. Немудрено, что все ссоры вспыхивают у нас в основном после обеда.

– Если у вас, доктор Итон, возникли какие-то трудности, – продолжил я, с отвращением прожевав первую ложку коричневой смеси, вызывающей вполне естественные физиологические ассоциации, - то вам следовало обратиться ко мне, а не к мистеру Кацу. И не к Качору. И не к Райту. Только к врачу вы можете обращаться, не спрашивая моего разрешения.

– Я всего лишь пытался объяснить этому придурку…

– Оставьте оскорбления на десерт, - потребовал я. – А теперь коротко и четко объясните, в чем проблема.

– Проблема в том, что в наш, как выразился этот ту…

– Я вас просил, – сухо напомнил я.

– В наш бортовой компьютер заложена навигационная программа, базирующаяся на Линеаризованной теории относительности - упрощенной модели, учитывающей только влияние нашей локальной скорости на релятивистские изменения времени.

– Но вы же сами принимали участие в разработке программного обеспечения, – напомнил я.

– Конечно. И тогда нам казалось, что вдали от крупных масс влиянием гравитационных сил можно пренебречь. А теперь я со всей ясностью вижу, что это предположение было ошибочным. Мы находимся совсем не там и не совсем тогда, где должны быть в соответствии с расчетами.

– Простите, профессор, - от удивления я даже положил ложку. – Я тоже учился в школе, и как вы определяете наше положение в пространстве – я немного представляю. Триангуляция по нескольким ярчайшим звездам.

– По восемнадцати, – гордо заявил астрофизик.

– И относительную скорость, я полагаю, вы можете легко установить из тех же данных. И даже проверить по красному или синему смещению спектра тех же звезд. Но как вы определяете время?

– Тоже по изменению спектра известных нам звезд. Вы ведь, наверное, догадываетесь, что звезды – это динамические системы. Одни вещества вступают в реакцию, превращаясь в другие. Постепенно спектр излучения меняется. Особенно это заметно у новых и сверхновых звезд. Если точно вычистить наше положение и скорость, то можно достаточно уверенно сказать, какой именно спектр и светимость определенных звезд мы должны наблюдать. Вы же понимаете, это будет совсем не то, что в это же время мы наблюдали бы с Земли?

– Понятно, - я снова взялся за еду. – Мы же к ним приблизились.

– Вот именно. Земные ученые в это время видят свет, покинувший данную звезду намного раньше. И интенсивность некоторых спектральных линий стала ниже, другие же усилились.

– Неужели все эти процессы происходят настолько быстро, что по ним можно определять время?

– Есть процессы, чья длительность не превышает года. Как вы понимаете, для нас они бесполезны. А есть весьма медленные изменения, но точность современных приборов вполне позволяет определить наше локальное время с точностью до нескольких суток. Скажем, в пределах 350 часов.

– И вы хотите сказать, что наблюдаемая вами ошибка больше?

– Я хочу сказать, что наблюдаемая мной ошибка весьма велика. Насколько велика, я сказать не могу. Для этого мне нужен компьютер, – астрофизик неприязненно посмотрел на кибернетика, тот даже бровью не повел. – Но мне и так ясно, что мы можем промахнуться мимо цели на четверть парсека.

– И что вы предлагаете? – спросил я, – внести какие-то изменения в навигационную программу? У вас есть какие-то соображения, почему ошибка так велика?

– Я попробовал кое-что прикинуть, но без компьютера это нелегко, – еще один неприязненный взгляд в сторону нашего компьютерного бога. – При разработке программы мы полагали, что от звезды до звезды будем двигаться в абсолютно пустом пространстве. Но комическая пыль, через которую мы все время летим, тоже имеет массу. Причем на длине нашего пути – огромную. Видимо поэтому, антиграв тянет чуть сильнее, и рыскает в зависимости от плотности этой пыли. Я не настолько самонадеян, чтобы прямо сейчас вносить какие-то изменения в работающую программу. Но ясно вижу, что нам потребуется корректировать текущее время и место. А чтобы рассчитать поправки, мне, опять же, понадобится компьютер.

– Хорошо, - сказал я. – Вы будете получать необходимые вам вычислительные мощности, скажем, раз в месяц. Этого достаточно.

– Пожалуй, да.

– Только будьте любезны, подготовьте все, что только возможно, на вашем персональном компьютере. Чтобы потом не тратить время попусту. А вас, – я обратился к Алону, – я попрошу проверить, какие из фоновых программ можно на это время приостановить или запустить в усеченном режиме без ущерба для жизнеспособности корабля.

На исходе второго года нашего путешествия мы настолько приблизились к цели, что необходимость в ежемесячных скрупулезных расчетах уже отпала. Надо отдать должное доктору Итону - он вывел нас на цель достаточно точно, и теперь производить мелкие корректировки курса можно было на основе прямых визуальных наблюдений.

Система Альфы Центавра не обманула надежд земных ученых. В системе этой двойной звезды не только обнаружилась предсказанная планета. Их оказалось целых пять. И ни одной, пригодной для жизни, насколько я мог об этом судить. Еще на заре космических исследований ученые пользовались понятием зоны обитаемости звезд. Они установили границы обитаемой зоны, исходя из наличия на находящихся там планетах воды в жидком состоянии, поскольку та является необходимым растворителем во многих биомеханических реакциях. Следует отметить, что нахождение планеты в обитаемой зоне и её благоприятность для жизни не обязательно связаны. В данном случае на самом дальнем краю зоны обитаемости помещался газовый гигант. Недозвезда, как назвал ее Ричард Итон, наш астрофизик. У нее даже было небольшое собственное излучение в инфракрасном спектре. Несколько ближе располагалась вполне твердая планета, немногим больше Венеры, обладающая достаточно плотной азотно-амиачной атмосферой. Сквозь облака просматривался ярко выраженный ландшафт, окрашенный преимущественно в разнообразные оттенки желтого и оранжевого. Возможно, растительность. Еще ближе – два крупных каменных осколка – не крупнее Деймоса – и несколько обломков еще меньше, стремительно вращающиеся вокруг общего центра, как расшалившиеся щенки. Остальные планеты вращались далеко за пределами комфортной зоны. Две из них были газовыми гигантами поменьше упомянутой уже недозвезды, и одна – куском льда, размером превышающего нашу Землю. Вот с него мы и начали наши исследования.

– И что вы надеетесь найти на этом айсберге, капитан? – спросил Росс Фергюссон, геолог экспедиции, когда я отдал распоряжение о высадке на пятую планету системы. – Ведь глубинное сканирование показало, что там нет ничего, кроме льда.

– Считайте, что я просто решил размять ноги после двух лет, проведенных взаперти. А заодно проверить, не разучился ли я водить челнок, а вы с Гонсалесом – брать пробы и проводить анализы.

– Больше никто не полетит? – биолог опасливо огляделся по сторонам, будто боялся увидеть инопланетное чудовище.

– А кто нам еще нужен? – усмехнулся рыжеволосый гигант Фергюссон, - уж не надеетесь ли вы повстречать там братьев по разуму?

– Мало ли что, - пожал плечами обиженный биолог, – какая-нибудь неполадка…

– Хорошо, - согласился я. – Захватим с собой Райта.

Дэвид Райт весь полет уверял нас, что является прямым потомком Орвила Райта, одного из изобретателей первого в мире самолета. И развлекал нас за обедом забавными историями из жизни своего великого предка. Как бы то ни было, сам он был гениальным механиком и мастером на все руки. Мог запрограммировать трехмерный принтер так тонко, что керамический рулон туалетной бумаги невозможно было отличить от настоящего. А уж места, где он заделывал мелкие кратеры на обшивке, мне не удалось найти даже при помощи сканера. Хотя я точно знал, где искать. За это я готов был простить Дэвиду его заносчивость и каверзный характер. Хотя, согласитесь, не слишком приятно пять минут пытаться оторвать туалетную бумагу от керамического рулона.

Но биолог зря боялся, и разведка прошла без осложнений.

– Вы были правы, – сообщил он пару часов спустя, явившись ко мне в каюту с герметичной капсулой для биологических образцов в одной руке, и персональным компьютером в другой. – В этом ледяном аду есть жизнь.

И он сунул мне под нос свой компьютер, на котором во весь экран красовалось скопление каких-то странных объектов.

– Что это? - недоуменно спросил я.

– Это простейшие. Местная разновидность микробов, если вам так понятнее. А это споры. И те, и другие не имеют ничего общего с земными микроорганизмами.

– А вы надеялись на что-то другое?

– Да нет... Хотя была в свое время гипотеза о панспермии – занесении жизни на Землю из космоса. Но у нее никогда не было слишком много сторонников, – он долго и внимательно разглядывал картинку на экране, прижимая к груди капсулу, точно любимого сына. – Одно мне непонятно - как они развиваются при такой низкой температуре?

– А может быть, они попали сюда из более теплого климата? – предположил я. – Тысячу лет пролежали вмороженные в лед, а вот теперь оттаяли?

– Пожалуй, это стоит проверить, - задумался Гонсалес. - Космические странники. Будет интересно сравнить с образцами, обнаруженными в метеоритном веществе у нас на Земле. Кстати, вы не можете мне подсказать, этот айсберг действительно вращается вокруг Альфы Центавра или мы повстречали его случайно?

Оказалось, что любопытство биолога было вполне обоснованным. Дальнейшие наблюдения показали, что Айсберг – это имя так и закрепилось за планетой – двигается по очень вытянутой эллиптической орбите и сейчас был близок к апогею. А в перигее он проходит довольно близко от третьей планеты. Не исключено, что когда-то он был одним из ее спутников. Сам газовый гигант сейчас находился в противоположной точке орбиты. А маршрут наш проходил мимо Близнецов – которые мы условились считать одним небесным телом, ближайшим к центру системы.

– Высаживаться на ней не имеет смысла, - безапелляционно заявил биолог. – Вряд ли мы найдем что-нибудь стоящее в этом пекле.

– Мы прилетели сюда, чтобы проводить исследования, - возразил ему геолог, - а вовсе не в поисках планеты для колонизации. На Земле, слава богу, пока еще достаточно места для всех. Если вы не хотите, я вполне могу спуститься один.

– Только если зонд обнаружит что-нибудь интересное, – осадил его я. – Мы тут не для того, чтобы обнюхивать каждый камень. Представляете, сколько лет на это понадобится? Человечество обживает Солнечную систему уже более трехсот лет, а там все еще осталось масса неисследованных небесных тел. Давайте сосредоточимся на второй планете. Она мне кажется самой многообещающей.

Правда, чтобы попасть к ней, нам придется выйти из плоскости эклиптики и совершить прыжок через звезду. Но именно при таких маневрах антигравитационный привод наиболее эффективен.

– Я бы повнимательней присмотрелся к третьей планете, - вмешался астрофизик. – Судя по всему, у нее могут оказаться спутники.

– На мой взгляд, все равно далековато от звезды, – с сомнением заметил я.

– Не скажите, - возразил тот, – солнечное излучение… Простите, я по привычке называю центральное светило Солнцем… Так вот, излучение двойной звезды в комплексе с собственным излучением газового гиганта в состоянии дать вполне комфортные условия.

Как я и думал, зонд не обнаружил ничего из ряда вон выходящего, требующего высадки людей. Он доставил на борт пробы грунта с поверхности. Росс Фергюссон теперь колдовал над ними в лаборатории, причем геолог очень сожалел, что ему не удалось испытать термоскафандр – полуторатонное чудо техники, покрытое трехдюймовым слоем диоксида циркония, и снабженное эффективнейшей системой отвода тепла. Его далекими предками можно считать комбинезоны, которыми пользуются вулканологи. Теоретически те могут некоторое время противостоять даже температуре расплавленной лавы.

А мы тем временем совершили запланированный маневр, в ходе которого обнаружили у третьей планеты около дюжины спутников, вращающихся, как и следовало ожидать, в плоскости эклиптики. Один из них по всем параметрам мог претендовать на звание второй Земли.

– Ну, ты гигант! – Рикардо Гонсалес хлопнул Итона по плечу, от чего тот даже пошатнулся. – Это же надо! Не имея никаких данных, предсказать существование спутников. И тут же их обнаружить!

– У таких планет очень часто бывают спутники, – пожал плечами астрофизик. – У них очень редко спутников не бывает. Если бы вы рассмотрели детальные снимки двух других больших планет, то и на их орбитах нашли бы пару-тройку маленьких шариков.

– Нет, ты гигант! – не унимался Гонсалес.

– Да, - спокойно согласился астрофизик. – За это и был назначен в эту экспедицию. Надеюсь, никто не сочтет нескромным, если я дам этой планете свое имя?

– Спутнику? А почему бы не самому газовому гиганту? – удивился биолог. – Это больше соответствовало бы твоим заслугам.

– Газовый гигант я уступаю вам, - саркастически улыбнулся тот.

Но Гонсалес застолбил самую дальнюю планету, попросив назвать ее: «Айсберг Паэса».

– Это будет символично – сказал он. – Бактерия Паэса, айсберг Паэса.

– Почему же тогда не «Айсберг Гонсалеса»? – спросил Алон Кац, отличающийся завидной дотошностью, как и все кибернетики.

– Потому что Паэс – моя основная фамилия. Я ж не виноват, что вы, американцы, считаете ее вторым именем.

– Тогда можно я возьму себе эту симпатичную планетку? – попросил кибернетик. – Может быть, со временем она тоже станет звездой.

– Ради бога, – разрешил я, поставив возле третей планеты на схеме пометку «Кац». Алон благодарно улыбнулся. - Ну, кому еще?

Поспорив некоторое время энергично и, как водится у них, очень эмоционально, члены экипажа разобрали все более или менее стоящие объекты в системе, дав им свои имена.

– Только вам, капитан, ничего не досталось, - спохватился астрофизик. – Может, хотите взять себе Близнецов?

– Нет уж, спасибо. Я не настолько тщеславен. Пусть останутся близнецами: Кастором и Поллуксом.

– Конечно, на вашу долю и так хватит славы, – с завистью сказал геолог.

– Не прибедняйтесь, Фергюссон, - парировал я. – Славы хватит на всех.

– Не пущу! – Ричард Итон растопырил руки и ноги, перегораживая люк челнока. – Никто не смеет попирать мою планету без моего разрешения.

- Итон, вы в своем уме? – опешил я, но быстро сообразил, что все это шутовство. В глазах астрофизика плясали веселые чертики.

– Я совершенно серьезно, – заверил он, с трудом сдерживая улыбку. – Я хочу первым шагнуть на эту землю. Я летел в такую даль вовсе не затем, чтобы все время сидеть в корабле.

Нет ничего удивительного в том, что планета Итон, второй спутник газового гиганта под названием Кац, вызвала такой ажиотаж. Вместо желто-оранжевой гаммы планеты Кернер, она радовала взор сотнями оттенков зеленого и аквамарином тысяч и тысяч крупных озер, которые в иных условиях следовало бы именовать морями. Но океан на Итоне отсутствовал, а какое ж это море, если оно не соединено с океаном?

Разведка при помощи управляемого зонда тоже дала весьма обнадеживающие результаты. Атмосфера не содержит ядовитых примесей. Правда, кислорода в ней только 12%, зато 8 процентов углекислого газа и 72% азота. Очень близко к тому, что, по предположениям ученых, было на земле в период палеолита. Пробы грунта не содержали ничего интересного. Да и странно было бы так с ходу обнаружить богатое месторождение циркония или иридия. Зато биологическая проба всех приятно удивила: капсула содержала несколько крупных зеленых чешуек. То ли мох, то ли листья какого-то растения. Про многообразие простейших я даже не говорю.

Челнок приземлился или, строго говоря, приитонился на берегу одного из крупных озер. До воды было не более ста метров, поскольку в планы нашего биолога входило взять биологические пробы воды.

Десант – биолог в компании с геологом и «хозяином планеты», как мы шутливо величали Итона, уже ждали в шлюзовом отсеке, облаченные в легкие десантные скафандры: тонкая металлическая оболочка, губчатый защитный слой и двухчасовой запас воздуха в баллонах за спиной. Поскольку атмосферное давление было близко к Земному, большего, по моему мнению, не требовалось.

Стоило трапу коснуться грунта, как «хозяин планеты», оттолкнув двух своих товарищей, спрыгнул вниз и побежал вприпрыжку к воде, что-то восторженно крича. Мне даже пришлось убавить громкость его микрофона.

– Не уходите далеко! – предупредил я по радио. – Если вы потеряете нас из виду, то можете легко заблудится. А я вас разыскивать не собираюсь.

За ним, навьюченный портативным исследовательским блоком и оборудованием для взятия проб грунта, выбрался Росс Фергюссон.

– Ну, долго вы еще будете копаться? – поторопил я биолога. – Мы не можем по вашей милости так и стоять с открытым шлюзом. Мне совсем не хочется, чтобы в него набилась всякая нечисть.

Лучше бы я этого не говорил.

– Кажется, сглазили, – будто прочитав мои мысли, пробормотал доктор Мэй, сидевший в кресле второго пилота в ожидании своей очереди выйти наружу. Кернер, забравшийся на огневую точку и наблюдающий за событиями на экране прицела, только ахнул от изумления.

Туча неумолимо надвигалась на челнок со всех сторон одновременно. Она появилась из ниоткуда и стелилась по земле, как утренний туман. Просто в какой-то момент возникла в воздухе - и начала неумолимо приближаться, особенно сгущаясь вокруг двух маленьких фигурок в скафандрах. На обзорных экранах прекрасно было видно, как она накрыла Итона, точно повторив формы его скафандра. Тот начал махать руками, будто отгоняя мух, затем дернулся и осел на грунт сломанной марионеткой. Фергюссон оставил свое оборудование и бегом бросился к челноку.

– Рик? – требовательно спросил я, не видя биолога на экранах.

– Сейчас еще минутку. Этот чертов…

Закончит я ему не дал.

– Взлетаем немедленно!

Я с силой вдавил кнопку закрывания внешнего люка и врубил форсаж.

– А как же Фергюссон? – Мэй попытался схватить меня за руки, но получив чувствительный тычок локтем в живот, отлетел к стене и там затих.

Яркая вспышка мелькнула где-то на периферии моего зрения. Должно быть, Кернер палил из плазменной пушки по загадочному явлению природы. Но челнок уже взмыл вверх, оставив под собой опасную планету. На наше счастье, туча не пыталась нас преследовать.

– Вы просто бездушное чудовище! – кричал врач.

Я не обращал внимания на его истерику, занятый маневрированием. И только когда внешний люк шлюзового отсека корабля закрылся за нами, я рывком развернулся к нему и дал выход своему раздражению:

– Мистер Мэй, – резко сказал я, – разве вы не знали, что начальнику экспедиции по штатному расписанию душа не полагается? Насколько я помню, единственная душа на корабле должна принадлежать вам, доктор.

Как не странно, эта отповедь подействовала на него успокаивающе.

Правильнее всего, конечно, в такой ситуации было оставить эту опасную затею и, не подвергая экипаж дополнительному риску, вернуться на Землю. Наше открытие уже само по себе оправдывало затраты на экспедицию. Можно перед отлетом даже отправить исследовательский зонд на Фергюссон, вторую планету системы, которая еще недавно казалась нам такой перспективной. Я хорошо это понимал, но самолюбие исследователя не позволяло поступить осмотрительно. Поэтому мы все, уцелевшие члены экипажа, сидели в рубке корабля, раз за разом просматривая записи и пытаясь определить, что же это за нечисть такая сожрала наших товарищей. Явление природы или своеобразная форма жизни, от которой не в силах защитить легкий скафандр? К сожалению, разрешение записи не позволяло разглядеть подробности.

– Как рой пчел собирается на сахарный сироп, - задумчиво пробормотал биолог, остановив кадр и увеличив изображение до такой степени, что на экране стали заметны квадраты пикселей. - Давайте попробуем поймать одну из этих тварей.

– Я запрещаю, – против моей воли тон оказался слишком категоричный, но я не собирался рисковать еще кем-нибудь, не имея для этого достаточно веских причин.

– Я вовсе не собираюсь высаживаться на планету. Мы же можем отправить зонд. Зонд ведь не пострадал.

– Возможно, он сел в более удачном месте, – все еще не соглашался я. – Может, эти твари живут только возле воды.

– Или их заинтересовали люди. В конце концов, чем мы рискуем? Исследовательским зондом? Зато какое достижение для науки!

Изображение ожило, показывая последние минуты жизни Ричарда Итона. При большом увеличении было видно, что он тянется рукой к дыхательному клапану, рот за стеклом скафандра широко открыт, будто ему не хватает воздуха, хотя баллоны должны были быть полными. В следующую минуту астрофизик исчез из кадра, упав на грунт.

– Вы обратили внимание, что стекло осталось целым? – брови Гонсалеса от удивления поползли вверх – Значит, мы можем безопасно использовать стеклянные капсулы для биологических образцов.

Запись кончилась, оставив на экране застывшее изображение двух неподвижных тел. Вдруг доктор Мэй вскочил на ноги и бросил мне в лицо:

– Убийца! Что вам стоило подождать еще две минуты, пока Росс доберется до шлюза?

Я, как и все, был не в лучшей форме, поэтому с трудом сдержался, чтобы не влепить доктору пощечину.

– И дождаться, что это дрянь сожрет нас всех, как сожрала беднягу Итона?

– Палач! – поддержал доктора Кернер. – Вы даже не попытались ничего предпринять!

– Зато вы предприняли весьма эффективную попытку расстрелять это явление из лазерной пушки, – съязвил я. – Думаю, это очень утешило покойных. Такой салют в их честь!

То, что при этом он израсходовал большую часть энергозапаса челнока, чем чуть было не лишил нас способности к маневрированию, я напоминать не стал. В нужный момент я просто прекратил подачу энергии к огневой точке.

– Я пытался хоть как-то помочь, – в голосе инженера проскакивали истерические нотки, – а вы…

– После всего случившегося вы не можете продолжать руководить экспедицией, - заявил Гонсалес, пристально глядя мне в глаза.

И только Кароль Качор угрюмо молчал, обхватив голову руками.

«Что это? Бунт на корабле? – с тревогой подумал я. – Только этого не хватало!»

Бунт придется жестоко подавить. Запереть всех по каютам. Может быть, даже пристрелить особо рьяных. Неужели они действительно не понимают, что путь к звездам неизбежно идет по человеческим трупам? Невозможно совершить прорыв в неизвестное абсолютно без потерь. Об этом говорит вся история человечества. Почитайте про эру великих географических открытий, первые попытки подняться в воздух. Да даже о первых шагах на пути освоения космоса… И моя задача, как руководителя экспедиции - свести эти потери к минимуму. Возможно, пожертвовать частью экипажа, чтобы спасти остальных. Я мог бы все это объяснить своему экипажу на массе исторических примеров. Но когда люди так вот смотрят на своего командира, они уже не в силах воспринимать логические доводы. На них действуют только демонстрация силы. Поэтому я нащупал в кармане монтажный лазер – единственное имеющееся в моем распоряжении оружие, и требовательно гаркнул:

– Прекратить разговорчики! Всем надеть скафандры и выйти в шлюзовой отсек. Вы, Райт, проверьте состояние челнока. Кернер и Качор, поможете ему. Гонсалес, вам надлежит взять пробы с поверхности челнока и зонда. Возможно, мы притащили с собой что-нибудь пострашнее этих пчел. Если это действительно пчелы...

К моему великому облегчению, ученые растерянно переглянулись и двинулись выполнять приказ.

– Мистер Мей, – обратился я к доктору.

– Да. Я помогу Риккардо. Наверное, надо потом взять у всех анализы крови и слизистых оболочек. Вдруг эта зараза уже на корабле.

– А мне что делать? – Алон Кац, потеряно наблюдая, как врач исчезает в дверном проеме.

– А вы принесите мне, пожалуйста, все записи, которые найдете у Итона в каюте. И его персональный компьютер тоже. Придется разбираться в его теории. Да, выведите на мой терминал поправки, которые он вводил на протяжении всего полета. Это тоже может пригодиться.

– Кэп, вам не встречался на этой планете маленький зелененький сталеед?

– Что? – я удивленно поднял глаза на Дэвида Райта, оторвавшись от дешифровки каракулей Итона.

– Ну, помните эту детскую загадку про маленького зелененького камнееда? Только на этот раз кто-то с большим аппетитом позавтракал металлическими деталями, расположенными на внешней обшивке. Одна антенна откушена под корень, другие покрыты мелкими язвами. Как будто изъедены коррозией. И это ведь не какое-нибудь железо или алюминий. Это высококачественные легированные стали. Та же история с замками шлюза и защитными щитками камер внешнего наблюдения. Кстати, вот что я нашел в гнезде, куда убирается антенна. Гонсалес велел вам показать.

И он протянул мне капсулу для биологических образцов, в которой что-то поблескивало.

– Что это?

– Спросите лучше у него самого, - ответил механик. – Тварь какая-то. Похоже, мертвая.

Вот так и было впервые обнаружено одно из самых удивительных существ во вселенной: живой организм, питающийся металлами. Вернее, как выяснилось позже, питаются они, как и все белковые создания, органической пищей. А панцирь строят… Из чего бы вы думали? Из чистого золота, превращая в него абсолютно любой металл. Это же несбывшаяся мечта средневекового алхимика! Риккардо Гонсалес так и назвал эту тварь Calliptamus Alchemilla – саранча алхимическая.

Чтобы выделить металл из руды, эта прожорливая тварь выделяет сильные кислоты. Непонятно, как они чуют металл, но вся планета оказалась изъедена пещерами, поверхность которых плотно покрыта их телами. Я уже не говорю о том, что они пожирают трупы своих товарищей. Ведь чистый метал для них – редкий деликатес.

К счастью, твердые керамические покрытия нашего челнока и исследовательского зонда оказались им не по зубам. Получается, что я мог бы и не торопиться взлетать с планеты. Достаточно было закрыть люк шлюза. Но я этого не знал, а рисковать не имел права. Да и в любом случае мы были не в силах ничем помочь. А так два человека элементарно задохнулись, когда саранча обглодала их скафандры и баллоны с дыхательной смесью.

– Это поразительно! – Риккардо Гонсалес влетел в кают-компанию, размахивая над головой персональным компьютером. – Вы только поглядите на это.

Весь экран занимала некая структура, не вызывающая у меня совершенно никаких ассоциаций. Исследовательский зонд благополучно вернулся из рейда на спутник газового гиганта, доставив несколько живых представителей местной фауны. Гонсалес позаботился поместить в капсулы для сбора биологических образцов разнообразные приманки. Но ни минеральные вещества, ни ароматические углеводороды, ни сахар, ни даже ненавистная всем фасоль не заинтересовали обитателей Итона.

– Вот видите, – тут же прокомментировал это событие Дэвид Райт, – даже безмозглые насекомые не желают ее жрать.

И только кусочек алюминия их заинтересовал. К тому моменту, как капсула была доставлена на корабль, от приманки не осталось и следа. И теперь биолог уже второй месяц корпел над доставленными существами, пытаясь разобраться в их анатомии и физиологии. Мы же тем временем продолжали нашу исследовательскую программу, передислоцировавшись на орбиту второй планеты в систему, носящую имя покойного геолога.

– Нет, вы только посмотрите! – не унимался биолог, сунув экран мне прямо под нос.

– Что это? – я пару минут сосредоточенно изучал изображение и пришел к выводу, что видимо, это модель какой-то макромолекулы. На большее моего знания биологии не хватило.

– Это ключ к планете! – с пафосом заявил Гонсалес. – И он у меня в руках.

Все недоуменно уставились на него, ожидая дальнейших объяснений.

– Чтобы вам было понятно, - выдержав театральную паузу продолжил биолог, - эта молекула - аналог ДНК у земных организмов. Только у нашей «саранчи» она находится не в ядре клетки, а входит в состав своеобразной мембраны. Кстати, у растений, которые нам удалось получить прежде, тоже имеется нечто подобное.

– Вы в этом уверены? – недоверие врача было понятно. Все-таки все это слишком непохоже, на знакомые нам формы жизни.

– Совершенно уверен! Вот взгляните,- и он переключился исключительно на Раймонда Мея. – Видите, напротив одной из этих молекул выстраивается комплементарная цепочка…

И два ученых углубились в обсуждение проблемы, сыпля непонятными мне терминами.

– Но это же означает полную имгомологичность местной эволюции! –возбужденно воскликнул доктор.

– Вот именно! - торжествующе подтвердил биолог.

– И что из этого следует? – прервал я ученый диспут, понимая, что иначе он продлится до бесконечности. Термин «имгомологичность» мне был совершенно незнаком, хотя я и уловил в нем приставку «им-» означающую отрицание и корень «гомо-» - подобный.

– А из этого следует, что обитатели этой планеты для человека и других земных организмов не опаснее, чем камни и ветер, - уверил Гонсалес и доктор Мэй согласно закивал головой. – Нам даже не понадобятся скафандры.

– Вы в этом точно уверены? – на этот раз я серьезно усомнился в выводах биолога. Хотя бы потому, что дышать воздухом, содержащим всего 12% кислорода невозможно. Это знает каждый.

– Конечно! – как ни в чем не бывало ответил тот. – В нашем случае «саранчу» интересует только металл. Стекло или керамика не вызывает у них ни малейшего интереса. Достаточно покрыть дыхательные аппараты слоем стекла…

– Или взять дыхательные аппараты от термоскафандров, - виновато вдохнул я.

– Вот-вот! - согласился Гонсалес. – И можно будет разгуливать по планете налегке.

– Хорошо, - я решил, что пора подвести итоги. – Вы рискнете выйти на поверхность Итона без скафандра? С одним дыхательным аппаратом.

– Я? – растерянно переспросил биолог. – А почему я?

– А кто же еще? Только учтите, что в случае серьезной опасности я не стану рисковать другими людьми, чтобы спасти вас. Так что если вы не уверены…

Мистер Гонсалес надолго задумался, видимо перебирая в уме все, что ему уже удалось обнаружить.

– К сожалению, у нас нет мышей или морских свинок, - неуверенно пробормотал он и вдруг голос его окреп. - Но я абсолютно уверен…

– Раз вы так уверены, то что вам мешает провести эксперимент на себе? Великие ученые прошлого не раз доказывали свою правоту подобным образом.

Конечно, зная об чрезмерной осторожности, я бы даже сказал, трусоватости Гонсалеса, я не сомневался, что он не решится на рискованный эксперимент. Главное, я был категорически не согласен, чтобы биолог использовал в качестве «подопытного кролика» кого-нибудь другого, убедив его в том, что это совершенно безопасно. В то время как сам он подобной уверенности не испытывал.

Если бы я знал, что Итон погибнет на этой злосчастной планете, я бы заставил его изложить свою теорию с формулами и выкладками. А также подробно объяснить мне технику определения локального времени и введения поправок в навигационные данные. А то теперь приходится разбираться в его черновиках, а черновики крупного ученого редко отличаются последовательностью и аккуратностью. Может быть, будь я специалистом-астрофизиком, было бы легче. Но в этом я тоже сильно сомневаюсь.

– Мистер Мак-Элрой…

– Это снова вы? – я оторвался от навигационных расчетов и раздраженно посмотрел на биолога.

Я даже на минуту пожалел, что тот не погиб на покинутой нами планете вместе с Фергюссоном и Итоном, но тут же себя одернул. Все-таки именно ему экспедиция обязана раскрытием тайны, которая оказалась ключом к этой планете.

– Я хотел попросить, - неуверенно начал Гонсалес, - если можно…

– Ну, что вы хотите, говорите скорей, если хотите, чтобы мы все-таки вернулись домой, а не мотались всю жизнь по вселенной, как Летучий голландец.

– Поймите меня правильно. Раз уж у нас освободилось два места, можно я займу отдельную каюту. Поверьте, это не капризы. Мне действительно трудно ужиться со всеми этими господами. Они же даже не понимают, что собранные нами образцы совершенно не годятся в пищу.

– Хорошо, – устало согласился я. – И постарайтесь не ссорится с ними во время еды. Они не виноваты, что выбрали другие специальности.

– Я постараюсь, – пообещал биолог. – Но и вы скажите Качору, что я не обязан разбираться в физике, чтобы доставить ему удовольствие поспорить о способах снижения энергетических потерь в антигравитационных двигателях.