Диктатура сов.

Своё имя Ил Илластриас унаследовал от какой-то бестолковой звезды, яблочно-зелёные глаза — от матери, тяжёлые каштановые кудри — от отца. По большому счёту, у него не было ничего, кроме пачки мятных снов, полного горьких облаков чайника и потемневшей от времени серебряной песни. Правда, потом у него появился совёнок. Им было хорошо вдвоём в обнятом снежными ладонями мире: у юноши была сова, а у совы — юноша.

Их общее «хорошо» продолжалось до тех пор, пока сова не заговорила. Однажды она сидела на чайнике с облаками и вычёсывала перья, да вдруг решила поведать Илу всё, о чём она думала — например, о том, что Ил зовёт её «совуном», «совом» и «совцом», когда у неё есть «нормальное мужское совиное имя»:

— Меня назвали «Кью» в честь второго императора совиного клана северного леса, — вещала чудо-сова хрипловатым юношеским голосом. — Значение имени — сломанная ветвь.

Илу, впрочем, было несколько не до второго императора — он сидел, широко раскрыв глаза. Кью продолжал вдохновенно ораторствовать, для пущего эффекта хлопая крыльями. Правда, вскоре ему надоело выступать на пустой зал, и он, скептически ухнув, вновь занялся перьями. Юноша к тому времени вполне смог себя убедить, что сон с говорящей совой, хоть он и не подходит к его снежно-белым стенам, всё равно очень интересен, и можно не торопиться просыпаться.

Едва Ил примирился с существованием у него в мире совы-подростка, как Кью добровольно взял на себя роль «мамочки» и теперь зорко следил за учёбой и режимом дня своего спасителя, словно бы пытаясь таким образом вернуть ему свой долг. От его круглых золотистых глаз не ускользала ни единая мелочь. И пусть своенравное вмешательство совуна в его жизнь не приносило пользы, Илу всё равно было приятно. Давно о нём никто так не заботился.

Однако ни Ил, ни Кью не понимали, что их ситуация становится хуже день ото дня. Совместную жизнь они начали в прохладном полукруглом мире, ничто не нарушало их уединения вдвоём, никакие краски не пачкали идеально белых мыслей. Их общее дыхание не сбивалось, пока Кью не заговорил.

А потом сова заинтересовалась книгами. Ил просиживал над ними часами – сначала учась, а потом отдыхая, — и Кью захотелось выяснить, что такого его юноша мог увидеть в цепляющихся друг за друга завитках слов и предложений. Он сам научился читать за каких-то две недели и сразу взялся за дело. Проглотив сборник японских сказок, он взялся за поэтов Серебряного Века, затем за съезды ВКП(б), подряд смахивая книги с полок шкафа Ила. Юноша не без опаски наблюдал за читающей совой, тревожась уже за собственный рассудок.

Гладкие, как шёлк, мысли совы смялись, когда Кью прочитал «Повелители галактик». Илу не нравилась эта книга – он считал её упрощённо-детской пародией на «Пикник на обочине», — и юноша не мог не намекнуть на это сове. Тогда Кью взглянул на его своими непрозрачными, как янтарь, глазами и спросил удивлённо:

— А что, так тоже можно?

Ил не понял, что именно «можно», поэтому только пожал плечами, и его локоны забавно подпрыгнули. А Кью был безмерно удивлён тому, что у книг есть свойства производить впечатления, наталкивать на мысли. Ещё больше он удивился тому, что книги бывают не только художественными, и не всегда являются чистым вымыслом. Отыскав пособие по рисованию, Кью часами выводил левой лапкой на обложках тетрадей Ила неровные кружочки и был безмерно рад, когда у него получилась вполне милая картинка из цветущих звёзд.

Ила же безмерное увлечение Кью только пугало. Когда он вдруг взялся с ним спорить о всемирной истории, совёнок посреди жаркой дискуссии вдруг раздражённо его исправил:

— Балда ты осиновая, Ил Илластриас. Кальвинисты, пуритане и гугеноты — это почти что одно и то же. Помнишь Реформацию?

Юноша только ахнул. Во-первых, он почти целый час (!) спорил (!!) с совой (!!!), как с умным образованным человеком, способным поддержать разговор и предложить интересные мысли. Во-вторых, Ил не знает об истоках и видах протестантства, а Кью – знает.

Что произошло с их уютным вязаным миром?! Сова стала образованнее своего хозяина!

Ил пытался убедить себя, что он учится, работает и занимается домом. Однако он всё равно снял с полки японские сказки, купленные им ещё в школе из-за красивой обложки, прочитал и позвал Кью, чтобы обсудить.

Его сова развивалась на глазах. Может быть, ему попался магический или геномодифицированный совиный подвид, но Кью перестал читать без разбора. Он теперь тщательно отбирал книги, даже завёл специальный листок, где немного коряво вычёркивал названия. От смешливой литературы на первых полках он перешёл к огромным коробкам, запрятанным в стенной шкаф. Там пылилась элитарная литература, о которой Ил или не имел понятия, или просто боялся прочитать что-то подобное. Кью не побоялся. Он велел своему юноше вытащить эти книги, перетрясти их и высушить. А потом выделил ему нечто «обязательное для прочтения», открыл какой-то потрёпанный том и сосредоточился на нём. Ил взял свою книгу, завернулся в исписанный чернилами свитер и взглянул сначала на аннотацию, а потом на Кью. Вдруг юноша уронил книгу и протянул ладонь. Сова прыгнула на сжатые пальцы, Ил приблизил руку к своему лицу, чтобы Кью мог потереться о его щёку. Совёнок плакал, и в его твёрдых золотистых глазах поблёскивали янтарные капли.

— Ил, просыпайся... Ил, ну проснись, ну пожалуйста...

Кью топтался на тонкой простыне рядом с юношей. Ил с трудом раскрыл глаза, перед ним ещё маячил какой—то шумный радужный сон, и он попытался отогнать его рукой.

— Что случилось, Кью?

— Ил, я... — сова забралась ему на грудь, села и расстелила пепельные крылья. – Я много думал и решил тебе всё-таки сказать.

«Собрался улететь?» — подумал было Ил, но тут же покачал головой. — «Нет, здесь что-то ещё серьёзней».

— Ил, я сова. У меня совиное имя, совиные мысли и взгляды. Поэтому я хочу тебя спросить, как человека, потому что только ты можешь знать ответ на мой вопрос.

Я научился читать, и для меня на все вопросы, неизвестные моим собратьям, нашлись ответы. Я теперь знаю о приливах и отливах, о потоках ветра, огненной радуге и латинских названиях цветов. Я даже знаю о таких вещах, о которых в северном лесу не имеют понятия – об Империи Солнца, протестантизме и коммунизме... Нас, сов, люди зовут мудрыми. Это правда. Мы знаем, какие цветы ядовиты, а какие лечат. Мы путешествуем по воздушным коридорам, определяем по рисунку звёзд исход людской войны... Но это не знание, это понимание. Мы видим вещи такими, какие они есть, а не собираем объедки чужого гения, как вы.

Людей считают себя хозяевами мира. Они могут хоть брать жемчуг со дна моря. И зачем им только этот жемчуг? Люди те же животные, даже слабее. Им нужно кутаться, чтобы не замёрзнуть. Им нужны самолёты, чтобы летать. Они разобрали мир по кусочкам, чтобы посмотреть, из чего он сделан... Им обязательно нужно допытаться, из чего он сделан, а не принять его таким, как он есть! Они закрыли уши, чтобы не слышать самого мудрого и справедливого голоса на свете.

Никто из животных не ведёт себя так, как люди. Все мы живём в балансе, например, те же совы. Мы едим мелкую живность, а потом умираем. Из-за нашего тела жирнеет земля, которая кормит эту самую живность. А потом люди, возомнив себя самыми понимающими, стали рубить леса, убивать животных и строить заводы... Скажи мне, Ил, почему?

Ил слушал его, не шелохнувшись. Он даже знал, что Кью скажет дальше. Он вернётся в лес, чтобы учить своих собратьев читать и понимать книги. И тогда они превзойдут людей, объединив в себе знание и понимание, отправятся в город и установят свою диктатуру сов. Это будет справедливо по отношению к Земле, которая, кажется, только этого и ждёт. А что будет с несчастным родом, вышедшим однажды из её лона? Ил так и видел, как наяву, гранитный город, окружённый тысячелетними соснами, а кругом – плакаты с Кью, простирающем руку – простите, — крыло в светлое будущего. Люди будут изгнаны, порабощены и, казалось бы, справедливо наказаны за каждую рану в теле Земли, но что же тогда так гнетёт Ила?

Прежде чем Кью закончил говорить, Ил уже знал, что ему делать. И даже знал, какими методами он сможет уберечь людей от диктатуры сов.