Еще одно ядовито-зеленое солнце.

Внутри все скручивает словно от гнилого мяса. Камни, камни, камни — звенят пиками, шуршат щебенкой, грохочут оползнями. Воздух горький — сколько не плюй, зубы ноют, а язык немеет. Тающими кляксами исчезает снег. Ренос зачерпывает его, пропускает сквозь пальцы. Белый обнажается черным, и тело дрожит от неиспытываемого холода.

— Можно вычеркивать, — выхаркивает слова Лит.

Ренос согласен: там, где прошла Тенебрис, искать нечего. Пустота и пустота. Безнадежно. Словно смотришь на конфету, а у тебя аллергия, и выворачивает от яркой обертки, приторного запаха. Выкинуть бы — не можешь прикоснуться. Так и здесь: дырки в мироздании есть, а иглы, их заштопать, — нет. Только удостовериться в появлении очередной и с видом ученого-теоретика выдать: «Война!» И от первого, и от второго Ренос давится собственным ядом.

— Идем, — слово-камень глухо ударяет по ушам. Закрыть бы глаза, выдохнуть и вернуться, наплевав на приказ. Казнят — а существовать хочется. Через шепотки за спиной, освещающие знаки и сдавленные молитвы, смертельно опасные задания. Скрипеть, не понимать и тянуть.

Как человек.

Горы гладкие, отшлифованные, отбрасывают кривящиеся тени, в которых и от солнца прятаться не захочется. Лит касается пальцами одной, и она идет волнами, откатывается с тихим шипением. Ренос хмыкает и удерживает его за плечо, не давая увлечься. Тени не стоит лишний раз дразнить. Хорошо, если просто попытаются оттяпать наглецу лишние части тела, хуже — если через них придут создания Тенебрис: видоизмененные люди и животные, искалеченные, сшитые друг с другом. От них почему-то всегда пахло мокрой шерстью, запах впитывался в одежду и долго не отстирывался. И мертвечиной. Потому их убийство считается благим делом. Для таких, как Ренос, они в некоторой степени братья.

— Тенебрис в последнее время разошелся, — в горле Лита булькает. Он кривится и кхекает темной кровью, вытирает рукавом.

— Победное шествие: мы теряем мир за миром, не знаем, как ее остановить.

Ренос тянется, хрустит костями. Тенебрис в его воображении ухмыляется черными губами и манит костлявым пальцем. Все они будут у нее под юбкой, просто кто-то раньше.

— Нужно найти укрытие. Учти, трумы появятся — твоя вина.

Лит извиняюще растягивает губы в полуоскале. Их задача проследить, чтобы из теней не полезло, а если полезет — упокоить вторично, а не дразнить и нарываться на драку. Видимо, в звонах колокольчиков и заунывных песнопениях Храма Лит не достиг просветления, а наоборот, заскучал и обозлился сильнее. Ренос и сам выбивал стекла и задирал окружающих, надышавшись благовониями — они туманили разум до такой степени, что отделить реальность от вымыслов не получалось. Аша еще умудряется сдерживать, но Аша одна, не хватает. Другие жрицы так, девчонки еще: принимают капризы за просьбы и спешат исполнить. А не спешат — мямлят в свое оправдание, глазищами хлопают, словно сдуть хотят. Раздражают.

— Аша обещала мне косу заплести, — шепчет Лит.

Ренос хмыкает и ускоряет темп. Надо найти место, где можно отдохнуть. Они сильны и способны справиться с сотнями трумов, но невыносливы. Тела устанут намного быстрее, откажутся двигаться, изо ртов потекут слюни, снова будет не хватать воздуха. Хуже издыхающих собак — слабые, беспомощные. Можно и сесть прямо здесь, не искать ничего — не по-человечески. Мелочь, но вгрызается в сердце, звенит подслушанными разговорами. Да и что стоит пройтись немного, отыскать очередную обезличенную пещеру, лечь и там отсчитывать время до возвращения. Дойдут.

Пещера — черный провал — обнаруживается неожиданно. Они обходят каждую скалу, поднимаются на максимально доступную высоту — и случайно падают в подземную пустоту. Веет сыростью, но под ногами сухо, и тихо так, что слышно, как из горла вырывается воздух. Ренос садится, сгребает Лита в охапку, и они ждут, держась друг за друга. Трумам все равно, куда приходить. Полезут, поползут, безмолвно и неумолимо, попытаются утянуть с собой. Или не придут — и не знаешь, что лучше. Значит, Тенебрис не боится. Победила. А их, Реноса, Лита, Ашу, первыми пустят в расход. Не потребуются.

Ренос вздыхает и зарывается носом в спутанные волосы Лита — и куда отрастил? Когда ухаживал, было красиво. А теперь за ним самим бы кто присмотрел. Ренос эгоистичен: это Лит может один, а ему без него словно без позвоночника. Лежать и ртом хлопать, вспоминать, как выцарапать жизнь у предательницы-судьбы. Наседка — смешно, и Ренос смеется, слушая, как отражается голос, усиливается и грохочет в ушах, голове, отдается в ребрах. В темноте шуршит, но им все равно, и кажется, что сейчас по-девчоночьи романтично умереть вдвоем.

Они всегда выбирают жизнь.

На поверхности неизменно. В темноте под ногами шуршит, вздыхает, тянет псиной. В провале пульсирует, ворочается с перестуком. Ренос вспоминает четки, которыми пользуются жрицы. Глухо бухает сердце, желудок стягивает в тугой узел. Лезут. Неотвратимо, целенаправленно, мешаниной из тел, рук, лап, выплескивается на и так искалеченную поверхность. Сражаться просто — им просто — размахивай мечом и не думай, что рвутся органы, шипит ядовитая кровь, а трумы продолжают лезть. Огнем мелькают волосы Лита, крошится камень. Ренос не видит и не слышит — сейчас у него другая задача.

Проседает порода, затягивает в пустоту — устанешь лететь. Еще один защитник не вернется — на его место кинут десятки. Ренос падает молча, улыбается. До усрачки хочется жить, но иногда просто не получается. Хорошо, Лит сумел удержаться. Еще виден — смотрит, склонив голову на бок, шепчет что-то. Тишина в пустоте ревет.

Лит кривится виновато. И они меняются местами.

На небе давно не появляются звезды.

Аша жмется к нему, серебряные в ночи волосы лезут в рот, острый локоть упирается в живот. Ренос стискивает ее до хруста, синяков и жалобных стонов. Отпустит — умрет, свалится на голову Тенебрис и собьет с трона. То-то смеху будет: воин света на троне тьмы. Между ног у Аши до сих пор мокро и тепло, а Реноса бьет озноб, и не помогает накинутая рубаха. В Храме тихо, и в отмирающей душе шевелится непонятное, заставляет всматриваться в тени и вздрагивать от каждого движения. Он вернулся. Лит вернулся.

Аша тихо напевает. Маленькая, тонкая. Ренос сжимает ее груди, тяжело дышит на ухо и все чего-то боится, до дрожи, до тошноты. Храм словно вымер: холодно, пахнет потом и грязью. Свинарник, а не обитель благочестия. Бежать из него надо — некуда. Только и остается делать вид, что ничего не понимаешь. Праздник на костях. Может, права Тенебрис? Забирает своих не-людей, возвращает сыночков и дочек в родимый дом. Реноса тошнит.

— Что с вами случилось? — тихо спрашивает Аша.

Ренос знает, что ей можно рассказать. Рассказать о том, как Лит упал вместо него. Рассказать о том, как Лит вернулся. Рассказать о том, как сжимал его в объятиях и рыдал, хороня надежду на человечность. Рассказать просто о тяжелом. Люди не возвращаются из теней. Люди не могут ходить по мертвым мирам. Люди не переполнены тьмой до такой степени, что их ломает от благозвучия молитв, хоть и тянет, болезненно тянет прикоснуться к светлому. Вместо слов вырывает звериный стон, падает порвавшимися четками и рассыпается, закатываясь в углы. Аша понимает.

— Вы могли бы помочь, если рассказали? — Аша заглядывает ему в глаза темными провалами. Реноса затягивает эта тьма, он почти забыл, как же было раньше. Голубые? Зеленые? В памяти остается только черное, гадкое. Привычное.

— Между жизнью Лита и мироздания, я предпочту Лита.

Аша скалится и кусает Реноса за ухо, мурлычет, словно кошка. В наплевательском отношении на других, не входящих в круг «друзей», они на редкость едины. Только Лит давно вышел за рамки этого круга — да его вообще трудно систематизировать. Он просто есть. А если его нет — нет и других.

— Ты хочешь переспать с ним?

У Реноса начинает болеть голова. Стучат молоточки в висках, мир пляшет — не повернуться, не вздохнуть. Аша много видит и много болтает, и редко кто оказывается в состоянии выдержать допрос. Аша заставляет думать, а думать Ренос не любит — слишком страшно понимать. Его всю жизнь учили быть исполняющим механизмом со стеклянными глазами. Нужен — работай, нет — в расход. Каждый прожитый день — праздник: ты жив, все еще задыхаешься от пахнущего нечистотами воздуха, морщишься от полных ненавистей взглядов и затыкаешь уши от песнопений из Храма. Нельзя мечтать, планировать…

Хочет. Начать сверху: распустить волосы, пропустить их между пальцами, любуясь, как они рассыпаются по спине и плечам, погладить по щеке, провести по губам — и целовать, целовать до тех пор, пока не заболит челюсть. Стянуть рубашку, поласкать между ключицами, спуститься по груди, животу… Лит — не девушка и не парень, и что делать дальше Ренос не представляет. Он его голым видел только раз и не уверен, что в ответственный момент его не стошнит. Встает, впрочем, на Лита исправно.

— Хочу спать с тобой.

Физически с Ашей легко. Ренос тянется за поцелуем, но Аша отталкивает его, встает, звенит браслетами, словно пытается отогнать трума, поднимает вещи и уходит. Пустому телу Реноса холодно. Он натягивает одежду, но дрожь не уходит. Темно и одиноко. По Храму гуляет сквозняк, кружит вокруг, промораживает кости. Ему остается только завыть — и перед глазами заброшенное и от того зловещее кладбище. Ренос вскакивает и бежит, мечется по улицам, пытаясь потерять себя. Город смеется многоголосьем равнодушия. Прячься, беги, кричи — результат один.

Лит не спит — больше никогда не спит — и Ренос плетется к нему. Перед глазами мелькают точки, сливаются в кривые и пляшут вокруг, трясут мир и расползающееся сознание. Мысли сплетаются, завязываются, перебивают друг друга и что-то прячут, не дают сообразить. Ренос пытается ухватиться то за одну, то за другую, разорвать, вытрясти. Думает, что если поймет — победит Тенебрис, не меньше.

В воображении эта склочная старуха все больше черт перенимает у Лита.

Реносу все равно: Лит пускает к себе. Они сидят на полу, плечом к плечу, и дрожь отступает. На языке горьким комком скапливаются слова, забивают глотку. Аша умеет говорить и слышать, он — нет. Хочет понять, барахтается в правде и не может успокоиться, сдаться. Слова дерут горло изнутри, пытаются выбраться. В ушах гудит. Мерно, успокаивающе.

Лит кривится виновато и выдыхает:

— Тенебрис — он.

Рассвет не приходит.

Ренос любуется мандарином в руке и впервые за последнее время чувствует себя здоровым. Вспоминает, как давно, ребенком, ел рыжее солнце, и его кислый сок тек по подбородку и пальцам, капал на рубашку. Во рту скапливается слюна. Улицы пусты. Заколочены окна в домах, завалены изнутри — и снаружи — двери. Ренос не знает, сколько человек осталось в городе — да и осталось ли. Лит сидит рядом и круглыми глазами смотрит на мандарин, едва слюни не пускает. Не ноет и не тянет руки — и у него, оказывается, есть святое.

Двери и окна Храма распахнуты настежь, и из него тянет гнилью, мокрой шерстью и мертвечиной. Ренос улыбается окружающей разрухе, тянется, расслабленно прислоняется к полуистлевшей ограде и смотрит на тяжелые небеса. Агонизирующий мир привлекает предсмертной красотой, настоящей, не терпящей полутонов. Больше нет середины — все вокруг искреннее. Только за это Ренос готов пожать Тенебрису руку. Ожидание кончилось — началась жизнь.

Ренос смеется, искренне, счастливо — как не смеялся давно. Звук дребезжит, ломается, но рассыпается по улицам, падает в ямы и щели, стучит по камням. Вторят разрушающиеся здания: складываются со стоном грудой гнилых досок, скалятся осколками горшков и ваз. Ренос рад, и ему нестрашно заглянуть в зеркало, увидеть настоящего себя с потемневшим, отравленным нутром. Легко, хоть вскакивай, носись по улицам, уворачивайся от падающих с подоконников цветов.

Ренос принимает себя.

Мир дышит, а Лит хлопает в ладоши, часто моргает лихорадочно блестящими глазами. Он впервые показывает интерес к окружающему миру, нетерпеливо ерзает и поскуливает, постукивая ладонью по полуразвалившейся храмовой статуе. Храм стоит непоколебимой твердыней, вокруг него растут горы, прорывая поляны с травой, разрывая деревья. Мир трещит и жалуется, обновляясь, и Ренос возрождается вместе с ним. Трумы, извиваясь, проползают мимо, оставляют за собой черную полосу тени. Старое стирается.

Ренос закашливается, сгибается пополам, изо рта начинает течь слюна. Трясутся руки и горят легкие. Горький воздух забивает нос, закладывает уши. Не дернуться — упадешь и не встанешь. Ренос травится тьмой, ядом — самим собой. Возвращаются мысли, словно рядом змеей шепчет Аша, гудят в голове. Слишком много всего: правды, очищения, воспоминаний. И мандарина. Ренос едва не давит его в руке, останавливается, понимая — не поможет. Никто и никогда не поможет.

В небе грохочет, тучи извергают что-то липкое, тяжелое, сгибая к земле еще сильнее. Ренос падает на бок, пачкается в вонючей жиже. Одежда тут же пропитывается ею, застывает — выкинуть, как и все остальное. Лит, улыбаясь, плюхается рядом, словно играет. И смотрит внимательно, выжидающе. Ренос закрывает глаза и слушает барабанную дробь дождя по доскам, скрип забора и перестук камешков. Думает, что рано или поздно так и должно было произойти. Что всю недожизнь ожидал именно этого. Думает и не верит. Сознание расползается гадами, рвется ненужной занавеской. Можно удержать, залатать нитками — зачем? Легкость играет с тошнотой, звенит смехом Аши, и Ренос согласен на любой исход, лишь бы не подниматься. Он устал закрывать спиной остальных. Устал быть смелым, сильным и умным. Он просто устал. И понимает только сейчас.

Лит обнимает его, мурлычет, чешет щеку о плечо. Ренос рад, что не надо объяснять: Лит все понимает, Лит такой же. Обида еще бьется внутри, переворачивается — умирает медленно, цепляется за осколки ребер. Благодаря ей он и протянул так долго, она куда сильнее подгоняет жить, чем какие-либо светлые чувства. Жриц уже нет, а он лежит, булькает смешком и хрустит осколками самости.

— Все правильно, — выплевывает Ренос и улыбается.

Все правильно. Какая разница, кто он такой? Кто такой Лит? Кто прав, кто — нет? Тенебрис со своими трумами, погибающие миры — плевать на них. Он, Ренос, все еще здесь и сейчас. Лит все еще рядом. Больше и не надо.

— Держи, — Ренос протягивает Литу мандарин. Тот смотрит на него несколько мгновений, хватает и засовывает в рот. Даже шкурку не снимает. Ренос с трудом приподнимается, вытирает с его подбородка сок и целует. Ему хорошо.

Лит кривится виновато. И непонимающе.

Тенебрис — с латинского tenebris — тьма.

Лит — с латинского litura — стирание.