Обещание (Кеко и Саяка)

Кеко обещала убить Саяку, и она это сделает. За то, что та совершенно не понимает сути работы волшебниц. За то, что ставит свои идеалы выше реального положения вещей. За то, что так похожа не нее саму в прошлом. Кто сказал, что огонь противоположен воде — они берут начало из одного: желания счастья другому. И конец у них одинаков, когда выясняется, что мира собственной душе подобное не приносит. А у Саяки прекрасные голубые глаза, цвета спокойного озера в солнечную погоду.

И по характеру, и внешне Кеко сильно отличается от нее. Она реалистка и, как сама думает, ни за что не повторит своих предыдущих ошибок. В красных глазах горит насмешка и вызов всему миру: попробуй возьми! У Кеко сила и талант, холодный расчет и кровоточащая рана из прошлого.

— Мы могли бы стать подругами, — говорит она, сама же с этим и не соглашаясь.

Зачем ей подруги? Обыкновенные люди слишком слабы, а волшебницы, так или иначе, конкурируют друг с другом. Это только Мами могла пригревать под крылышком наивных и восторженных девчонок. Только где она теперь? Всю ли ее сожрала ведьма, или кусочек остался? Кеко собирается прожить по возможности долгую и даже счастливую жизнь. И пусть, что ее судьба сражаться с ведьмами. Плевать, что и тело по сути мертво, а вся она — душа внутри Самоцвета, маленького и хрупкого камня-вместилища. Зато она может думать о Саяке, об их восхитительной первой дуэли, когда она поставила маленькую мерзавку на место, об ее короткой — под мальчика — прическе и открытом топе. Пожалуй, даже слишком открытом. Саяка, кажется, первая волшебница, у которой так много открытого тела. Мертвого и легкого.

—Кому нужна пустая оболочка? Я всего лишь труп.

Саяка переживает, не появляется дома и катается по ночам на поездах. Кеко не волнуется — не понимает. Обычным людям не победить волшебницу — беспокоиться глупо. Саяка красива — проблемы надуманны. Они могут есть, чувствовать прикосновения других и даже в туалете из них вылетают отнюдь не бабочки. А любовь… что любовь? Кеко любит Саяку, как огонь любит воду — с оттенками ненависти, зависти и попытками уберечь. А тот скрипач, ради исцеления которого Саяка пожертвовала собой, просто слеп. Или туп. Может, и то, и другое — Кеко это более чем устраивает. Она-то не упустит глупую девчонку. Не-подругу и не-врага.

У нее мягкие губы, и блеск на них пахнет очень вкусно. Кеко почти смеется: она так привыкла заедать любые чувства, что, похоже, Саяке стоит опасаться смерти не от копья, а от зубов. Но так ведь только интереснее? В конце концов, без голода жизнь становится слишком пресной, и Кеко легко прикусывает кожу на шее Саяки. Та вздрагивает. Будет синяк. Или нет: душа восстановит тело из любого состояния поэтому даже после самых трудных сражений, нельзя найти и отметины.

Впрочем, все равно. Кеко — такая же — обжигает ее, испаряет чувства и неумело латает сердце.

— Мы живы, слышишь. Тело, душа, вместе, по раздельности — все ерунда.

Ночью на станции никого нет, кроме них, и можно говорить все, что нацарапано внутри. Саяка кивает, и из ее глаз текут прозрачные и соленые, совершенно невкусные, слезы. И Самоцвет души темнеет. И оказывается, что ведьмы — бывшие волшебницы. Кеко даже страшно. Потом обидно. Ведьма из Саяки получается сильная. Грязно-синяя, как замусоренный пруд, и слишком родная, чтобы не попытаться хоть что-то изменить.

Кеко спорит со временем, пытается докричаться до души и защищается. Колеблется. Не атакует. Не узнает саму себя: когда она в последний раз делала такие глупые вещи? Но все кажется, что подбери нужные слова, позови по имени, и Саяка вернется. Вновь скажет, что Кеко во всем не права, будет доказывать, что жить надо по справедливости, а слабых необходимо защищать. Снова вернется в иллюзорный мир радости и дружбы. А Кеко примется выбивать из нее эту дурь. Потому что Кеко — реалистка. Потому что из ведьм обратно волшебниц не получается, а защищаться совсем неинтересно. В конце концов, огонь испаряет воду. Это его суть.

Кеко обещала, что убьет Саяку. Жаль только, что и ее Самоцвет раскалывается.

Благие намерения (Кеко и Мами)

В квартире Мами пахнет выпечкой и теплом. Ни пылинки, все с любовью разложено на своих местах, а узорные — явно самодельные — скатерти разглажены и накрахмалены. Уютно. Даже уходить не хочется — когда еще удастся спокойно посидеть на мягком диване, съесть такояки. Впрочем, на счет второго Кеко не волнуется: ловкость рук и ничего более. Не пропадет. А вот насладиться богатством обстановки следует под завязку. Наесться, кстати, тоже.

Вообще, Кеко повезло, что она встретила Мами. Кто еще согласился бы приютить и обучить новоявленную волшебницу? Конкурентов не любят, ведьм, с которыми такие как она сражаются, на всех не хватает — хоть ложись и помирай. Но Кеко вытащила счастливый лотерейный билет. Правда, его срок быстро истек. Ну, на сколько хватило: Кеко не гордая, может довольствоваться и малым. Лишь бы для себя. Мами бы не оценила.

Ее, кстати, все нет и нет. То ли в школе задерживается — и зачем тратить время на подобную ерунду? — то ли бродит по городу в поисках этих самих ведьм. В том, что ничего она не найдет, Кеко уверена на все сто процентов: последняя сгинула примерно неделю назад. Разве что фамильяр объявится. Да только никакого с него толу, только Самоцвет испачкает. Если Мами охота тратить время — пусть, а Кеко посидит в тепле и спокойствии. Жизнь не казенная, надо выбирать, что важно. Ну, съест фамильяр парочку десятков, станет ведьмой — им же, волшебницам, только лучше будет. Впрочем, Мами с этим никогда не согласится.

За это Кеко ее и уважает: решила — сделала. Кеко и сама такая же. Только их решения совершенно разные. Но свои мозги в чужую голову не вложишь, что уж теперь. Мами живет в тепле и уюте, отец не обвинял ее в том, что это она ведьма, и не сжег дом вместе с семьей. Мами не ходила по опустевшей церкви, когда звук шагов разносился далеко-далеко, и некому было выйти навстречу. Мами не сидела перед могилой младшей сестры, захлебываясь слезами. Мами много чего «не». Пусть тоже потеряла родителей — Кеко отчаянно уверена, что самая несчастная и непонятая здесь именно она.

Кеко просто хотела как лучше. Заключила сделку с Кьюбеем, этим мелким инопланетянином, убивала ведьм, чтобы папу слушали, создавала свои копии, чтобы сестра не грустила, когда Кеко тайком уезжала к Мами. Но кому это действительно помогло? Желание Кеко обернулось против нее самой. Желание счастья для других. Вот уж точно благими намерениями. Даже смешно. Кеко не стала ни прекрасным ангелом, несущим свет другим, ни мужественным принцем, разрубающим все жизненные препятствия одним взмахом копья. А вот разбойником — еще каким! И с удовольствием придушила бы паршивца Кьюбея за то, что не врезал вовремя, не дал одуматься. В конце концов, у нее и для себя было — да и остается — много желаний, а она так глупо их профукала.

Но, как говорится, на ошибках учатся. В кармане билет до дома — деньги Кеко безвозвратно одолжила у Мами — в душе ни капли вины. Она все делает правильно. Правда, хотелось бы все же попрощаться по-людски. Они, конечно, снова поругаются, Мами расстроится, они поругаются еще сильнее… Стандартно, в общем. Обыденно. Но исчезать молча Кеко не намерена: моральные долги привыкла отдавать даже она. Тем более Мами.

В двери поворачивается ключ, и та тихо открывается. Кеко не оборачивается. Раздается вздох, и Мами бесшумно проходит в комнату, садится напротив и молчит. Просто смотрит и молчит. Это отличается от того, что надумала Кеко, но… Так тоже правильно? Мами тоже уважает Кеко, чтобы в сотый, тысячный раз говорить одно и то же. Иногда тишина полезней слов, вот только куда больнее.

— Для нас обеих этот город все равно мал, — не выдерживает Кеко. И как же жалко звучит голос, будто она оправдывается.

Мами грустно улыбается и качает головой. Она до жути похожа на отца Кеко, когда он так же приходил домой без продуктов, потому что никто не принес милостыню в церковь. Почему-то кажется, что Кеко вновь его предает.

— Ты знаешь, что я скажу. Но ты уже не передумаешь.

Мами встает и так же молча идет на кухню и копается в шкафчиках, шелестит пакетами. Собирает Кеко в дорогу. И едва не плачет.

— Прощай.

В квартире Мами пахнет выпечкой и теплом. Кеко наслаждается ими в последний раз и уходит в свой холодный, разрушенный и опустевший дом.

Тик-так (Акеми Хомура)

«Тик-так, тик-так» — бьют по ушам старинные часы. Грязный корпус, потемневшая позолота и блестящие, будто новые, шестеренки внутри. Механические лучше: просты и бездушны, либо поменял батарейку, либо выкинул. Акеми хочет, чтобы и в жизни было так же: заменил деталь, и все потекло своим чередом. Без смазывания шестеренок, протирания корпуса и ужасающих звуков, оседающих в голове. Но жизнь ее желания не заботят.

Акеми похожа на старинные часы: так же соединяет времена-реальности, протягивает нити паутины из прошлого во все более и более безжалостное настоящее. Только у нее шестеренки испортились, прогнили и проржавели. На чем только держатся — на злобной надежде или отчаянном страхе? Каждое утро Акеми с замирающим сердцем прислушивается: не рассыпаются? Скрипят, но крутятся? Каждое утро Акеми начинает новый бой за жизнь. Когда-то ей починили сердце. А вот душу — увы. И шестеренки движутся все натужнее.

У нее великая сила — и абсолютно бесполезная при этом. Она может все, кроме того, чтобы исполнить свое-чужое желание. Раз за разом, реальность за реальностью, Акеми проигрывает Кьюбею, ведьмам и себе. Отмотать время назад — легко, но и в новой вероятности ее росянками поджидают ловушки. Акеми может много думать о том, что она изменилась, повзрослела и стала сильнее, но душистый сок ложной надежды дурманит, и она, все та же запуганная девчонка в очках и с толстыми косами, шарахающаяся от своей тени, вновь соскальзывает в открытую пасть. Надежды в ее мире не должно существовать. Только действия. Только победа. Акеми была бы самым отвратительным полководцем за всю историю существования человечества.

Внутри горит. Щелк — отскакивает шестеренка. Щелк — Мадока становится волшебницей. Щелк — Акеми уже в прошлом новой вероятности, чтобы пробежать еще один бесполезный круг. Сколько таких она уже намотала? Неизвестно: страшно считать. Акеми ненавидит концентрироваться на поражениях, горьких и бесконечных. Все они изнашивают шестеренки, отрывают куски души, сминают и выбрасывают на свалку желаний глупых волшебниц. В итоге, Акеми уверена, она сама окажется там же. Причем в разобранном виде: с изломанным телом, разъехавшейся душой и покореженными часами. Остальные наивные девчонки — тоже. Беги — не беги, а конец будет один. Правда, сдаваться не хочется.

Только Мадока превращается в ведьму. Раз. Превращается в ведьму. Два. В ведьму. Три. Ведьму. Мадока умирает. Вместе с ней отмирает что-то внутри Акеми. Раз — два — три. Как вальс — красиво, мелодично, только хочется плакать, а не кружиться по залу, шелестя юбкой. Но нельзя. Надо держать себя в руках. Надо забыть, как погибают волшебницы, не справившиеся с ведьмами. Обезглавленное тело Мами приходит в кошмарах. Забыть, как они сами превращаются в ведьм. Слезы доброй Саяки тонут в ненависти ко всему живому. Забыть все — это прошлая жизнь, черновик, который стоит смять и выкинуть. Кеко исчезает, так никому и не нужная.

Акеми порой поражается самой себе. Стонет, скрипит, а идет вперед. Правы все-таки были инопланетяне, когда обратили на род людской внимание. Кто, кроме человека, способен выдержать подобные испытания? Явно не такие, как Кьюбей — нашли козлов отпущения и избавились от головной боли. Что будет с остальными — не их беда. Если бы Акеми могла, она бы перестреляла их всех, одного за одним, с тайным наслаждением и спокойным выражением лица. Они не дождутся ее истерики. Она выдержит. Выстоит. Должна. Если не ради себя, то ради Мадоки. Ради обещания.

И когда объявляют, что надвигается буря, Акеми готова. Простые люди прячутся, а она лицом к лицу встречает Вальпургиеву ночь. В кто-его-знает-какой раз. Та тоже — шестеренки, засунутые в оболочку куклы. Маска с нарисованной улыбкой, пышная юбка и механическое нутро. Гнилое, как и у всякой ведьмы. Акеми думает, что в будущем станет такой же. Словно близняшка — и не отличишь, кто из них бывшая волшебница. Только «старшая сестра» сильней. Акеми не справляется, и отчаяние захлестывает с головой.

Она пыталась, правда, пыталась. Но пытаться нельзя. И сила снова оказывается бесполезна. Акеми думает, что это так по-человечески: отдать всю себя, чтобы в конце рухнуть с оторванными крыльями.

А Мадока вновь бежит на помощь, словно ее тянет магнитом. Акеми слабо улыбается. Мадока может. Мадока — самая сильная волшебница и самая сильная ведьма. Акеми слабо улыбается и тянется к часам.

Щелк — и все по-старому. «Тик-так».