Одна, человеческая

Милена прикрыла глаза и вскинула острый подбородок. Затянутая в глянцевый бюстгальтер грудь вздымалась и подрагивала, выдавая волнение.

– Ну давай, – сказала она с издёвкой: – Изнасилуй меня. Ты же сильнее, да?

Марк отпрянул, его взгляд стал диким.

– Ну почему? – он не мог себя заставить продолжать. – Я не понимаю, Мила, что не так?

– Я передумала, – отрезала девушка и победно запахнула блузку, её пальцы дрожали. – Нет настроения.

Жёлтые блики бра придавали коже медовый оттенок, углубляли мягкие тени ключиц, играли на прямых чёрных волосах.

– Не буду я тебя насиловать, – Марк чувствовал себя сволочью. Он на секунду закрыл глаза ладонями, потёр веки. – Я не понимаю, что случилось?

– Как тебе сказать? – Милена уставилась на него, как на нашкодившего ребёнка, в зеленоватых глазах мелькнуло напряжение. – Ты очень хороший, не огорчайся. Ты ни в чём не виноват.

– Что не так? Я что-то не так сделал? – только же что всё было хорошо, и вдруг изменилось – внезапно и резко. Марк чувствовал, что проваливается в ловушку, и не мог это остановить.

– Я просто устала, – пожала плечами Милена. Под скорбно опущенными ресницами сверкнуло зеленью «Только попробуй мне изменить, сволочь!»

– Миленочка, я тебя обидел? – пошёл на попятную Марк. Он пытался нащупать выход и избежать неясных, но смертельных обид. Возможно, он был недостаточно нежен или не заметил нового… новой причёски? Вроде бы нет… Волосы Милы выглядели обычно – стекали на плечи густой смоляной волной, прямая чёлка касалась изогнутых бровей – но без парикмахерского свежего лоска.

– Я же тебе нужна только для секса, да? – она оправила брючки, в упор уставилась на него и многозначительно произнесла: – До завтра!

Марк пожал плечами. Это ни в какие ворота не лезло. Раздражение сменилось яростью: «Вот стерва!» – он сунул ноги в кроссовки и, не зашнуровывая их, вышел наружу, в дождь.

Раз за разом прокручивая случившееся в голове, Марк не находил себе места. Он не мог понять, почему терпит всё, почему стоит этой глазастой ведьмочке поманить острым ноготком, как срывает крышу, он прощает всё, и тянется… Снова и снова. Уходит побитым псом и… возвращается. Может быть, и нужно было её взять силой, показать, что мужик – она же провоцировала.  Марк метался по комнате, пинал ни в чём не виноватый облезлый диван, а потом, выйдя из себя, ударил кулаком в приоткрытую на полпальца дверь платяного шкафа. Дверца скрипнула и соскочила с петель.

Всё сегодня криво. Наискосок.

Марк взъерошил волосы и подошёл к окну.

Расчерченное звёздами фар мокрое шоссе изгибалось и вонзалось в громаду города. Ветер лопотал в невидимых ночью ветвях, проникал в приоткрытую створку и, присмирев, сворачивался клубком под батареей. Пахло осенним дождём. Пара кожистых листьев тополя в леопардовой россыпи точек уснула под подоконником. Мокрая футболка дохлым привидением свисала со спинки кресла.

Марк потёр подбородок, пальцы прошлись по начавшей отрастать щетине, скользнули на шею, где коснулись гладких полосок шрамов.

Зеркало в открытой покосившейся дверце шкафа отразило покрытую страшными рубцами спину. Они выпуклой белой сетью, завитками, касались на шее линии русых волос, бугрились по лопаткам, сбегали вниз, на рёбра, лоснились при каждом движении.

Откуда появились эти шрамы, Марк не помнил. Страшная авария, в которой, как говорят, он чудом не погиб, откромсала целый пласт жизни, и теперь память тоже была покрыта звёздами заживших рубцов. Более-менее чётко Марк помнил пару эпизодов прошлого, многие вещи узнавал при взгляде на них, но что с ними связано – вспомнить не мог. Он некоторое время волновался, что объявятся родственники, которые будут заглядывать в глаза, пряча страх и стараясь напомнить что-то уже недосягаемое, но шли месяцы, никто не появился, и волнение сменилось пустотой. Имена родителей в документах ни о чём не говорили, будто это были какие-то чужие давно умершие люди. Марк остался один, как обрубок себя-прежнего. На работе это не мешало – Марк сменил место после аварии, ему казалось, что из-за амнезии его будут считать неполноценным, а ведь специалистом он был отличным. Он смирился с тем, что потерял что-то, и даже тоска истончилась бы в нить, если бы не страшные следы на спине. Марк их стеснялся.

Он разглядывал белые глянцевые полосы, исчерченные лиловыми водорослями капилляров, с отстранённостью и брезгливостью учёного, который видит под микроскопом личинок нематод. Это был и он, и не он одновременно.

Марк понимал, что из-за этой жуткой «географичности» и начались проблемы с Милой. Стоит увидеть шрамы, как невозможно не содрогнуться. Ни в чём она не виновата, ведь он урод и тряпка. Зеркало право.

А вот шкаф стоит неудачно. Когда надеваешь рубашку, свет из окна мешает видеть отражение. Вечно чертыхаешься, но двигать мебель как всегда – некогда.

Марк присел и, стараясь толкать плавно, сдвинул шкаф, повернул его боком. Позвякивали вешалки, что-то гулко перекатывалось в ящиках. Заполненный вещами, шкаф был тяжёлым.

Посыпалась грунтовка, забарабанила песчинками об отслоившийся пласт обоев. Марк видел, как более не удерживаемый стенкой шкафа угол свернулся ломким желтоватым рулоном, обнажил потрескавшуюся стену. В прорехе виднелась часть оконной рамы, замазанная цементом вровень со стеной. В торце панельного дома окон не было предусмотрено. Что это – ошибка строителей?

Марк поковырял пальцем потрескавшуюся известь, почти с удовлетворением отметив под отпавшими кусками стекло. Раздался шорох, целый пласт отслоился и, разрывая обоину, посыпался камнями. В замызганном окне блеснул дневной свет.

Обвалившийся цемент образовал солидную кучу, когда Марк доковырял стену. На это ушло не очень много времени – аромат тайны подстёгивал азарт. Словно Буратино, обнаружившему дверцу за холстом, Марку не терпелось взглянуть, что же дальше. Открывшееся взгляду окно было обыкновенным – с рассохшейся деревянной рамой, покрытой кое-где остатками белой краски, с мутным, годами не мытым стеклом. Разглядеть, что с той стороны, не представлялось возможным, и Марк замешкался. Почему ему не страшно, ведь должно быть, как минимум, тревожно? Он напряжённо раздумывал, сметая веником камни и песок в кучу, старался нащупать внутри себя сомнения. Вдруг это галлюцинация, и если шагнуть в окно, то наутро его найдут с размозжённой головой на самом что ни на есть реальном асфальте пятью этажами ниже? Руки дрожали, а мысли метались – ирреальное окно, которое приглашало наружу, как нельзя лучше вписывалось в ненастоящую жизнь, в призрачность вечера и безысходность будущего.

Часы показывали одиннадцать, шорох шин по мокрому асфальту делал ночь живой, наблюдающей. Сырой воздух холодил спину. Комната, заполненная жёлтым светом ламп, плыла в ночи пузырьком нереальности. За найденным окном светился день.

В такой вечер сидеть бы да писать истории, в которых настоящая жизнь. Рассказы Марк выкладывал в Сети, словно отпускал, чтобы ту жизнь переживали другие, незнакомые люди. Светлый проём был словно присланным ему куском чьего-то рассказа.

Марк некоторое время стоял, выдыхая сигаретный дым навстречу подёрнутым пеленой мороси фонарям, после напрягся и подвинул шкаф на прежнее место.

Во сне Мила с окровавленной ладонью и похотливой улыбкой во взгляде разматывала подрагивающие пряди кишок, и Марк не мог ни пошевелиться, ни вскрикнуть. Вымазанная подсыхающей сукровицей рука нырнула в брюшину, и Марк почувствовал, как пальчики касаются сердца. Он дёрнулся, забился, захрипел и… проснулся.

В комнате было холодно. Серый рассвет крался сквозь занавеску, присыпал тальком груду строительного мусора посреди комнаты. Не приснилось. Сердце билось, как сумасшедшее, голова кружилась. Марк, опираясь рукой за стену, добрался до ванной, где его сильно и болезненно стошнило. Голубые глаза в зеркале были покрыты алой сеткой капилляров.

Руки дрожали, слабость ещё сковывала тело, но шкаф скрипнул, подался, сдвинулся, обнажив вчерашний сон. Хлопнула поломанная дверца. Окно не было плодом воображения. По-прежнему дневной свет пробивался сквозь стекло, растекался мутной пеленой и был настоящим. Деревянная рама взвизгнула под пальцами, распахнулась, явив взору Марка сырую свежесть тумана.

Это был не сентябрьский лёгкий туман низин, не слоистая серая муть болот, а молочная, матовая взвесь, над которой угадывалось светлое небо. Пахнуло утренним лугом, рама с той стороны оказалась влажной.

Кусок цемента, брошенный наружу, беззвучно растворился в пелене. Были косматые тени внизу растительностью или нет – оставалось неясным. С одной стороны, квартира находилась на пятом этаже, а с другой – Марк видел дневной свет вчерашней ночью и понимал, что связи между заоконьем и его пятым этажом нет.

Ручка опущенной наружу старой швабры уткнулась в нечто, на ощупь напоминающее дёрн. Марк потыкал как следует в волокнистую поверхность, и после испытал лёгкое удивление, обнаружив на ручке следы земли, налипшую травинку и живого муравья.

Из задумчивости выдернул телефонный звонок.

– Марчик, привет, – мурлыкнула трубка голосом Милены. – Ты же не сердишься на меня, правда, пусечек?

– Нет, – выдохнул Марк и пожал плечами. Он понял, что вчерашняя злость растворилась.

– Заедешь за мной в обед? – продолжала напевать трубка. – Мне тебя ночью так не хватало, я вся замёрзла! Когда мы ссоримся, я будто умираю.

– Ладно, – согласился Марк. Нужно перестать быть тряпкой и доказать ей…

Кого он обманывает? Он и есть тряпка. Даже невероятное окно в стене ждёт, когда он прекратит мотать сопли на кулак. А ведь стоит Марку подождать ещё минуту, как оно исчезнет точно так же, как явилось. Останутся жалость и ненависть к себе на всю никчемную жизнь.

Он положил потухший телефон на широкий торец рамы, перекинул ноги наружу и прыгнул.

Туман окутал густой безмолвной толщей. Нигде не кричали птицы, не стрекотали жуки.

Ступни погрузились в спутанную мокрую растительность.

Марк присел, провёл ладонями по влажной пахучей траве. Пальцы коснулись колких отмерших стебельков, жёстких сочленений травинок, крупянистых венчиков цветов. Зелень проступала из пелены сплошным ковром метра на полтора вокруг и исчезала в тумане, создавая чувство, что простирается бесконечно.

Марк встал, оглянулся. Сердце кольнуло тревогой. Где окно?

Как идиот, выскочил в неизвестный мир босиком, даже не привязал верёвку и не подготовился как следует. Кто знает, что за твари водятся тут?

Марк вытянул руки и сделал два шага в ту сторону, где, предположительно, находился дом.

«Спокойно, – сказал он себе. – Миленочка позвонит, и я услышу, в какую сторону идти». Образ лежащего на оконной раме телефона казался спасительной нитью к реальности.

Интересно, она рассердится, если он будет бродить достаточно долго, чтобы не заехать к её офису в обед? Хотя даже если рассердится… Марк вдруг понял, что действительно слишком уж старается. Бесконечные подарки, поездки, клубы… Жизнь незаметно стала подчиняться капризам этой, несомненно, очень красивой женщины. На миг Марку показалось, что он вот-вот проснётся. Пальцы коснулись влажной кирпичной кладки.

Десяток шагов направо – перед Марком вырисовался вход. Вороной козырёк, стальная, крытая чёрной эмалью дверь, кованые узоры. Дверь подалась, пропуская его в холл незнакомого помещения, похожего на большую пещеру с выложенным кафелем полом. Из вороха веток в центре глянули чьи-то наивные глаза.

Марк с удивлением смотрел, как неуклюжий пушистый птенец дракона – размером с крупную собаку – вывалился из гнезда и заковылял к нему. Почему-то не было страшно. Дракончик махал недоразвитыми, как у цыплёнка, крылышками, тоненько хмыкал, конец покрытого голубым пухом хвоста дрожал. Мех оказался шёлковым, как у котёнка, а тельце тёплым. Марк с удовольствием гладил зверя, чесал подставленное брюшко и радовался.

«А что если привести с собой домой этого малыша? – растерянно думал Марк и пытался вспомнить, что едят драконы. – И где его мамаша?»

Он приоткрыл дверь наружу, дракончик отпрыгнул и, мелькая толстенькими пятками, бросился к гнезду. Тумана маленькое чудовище боялось.

* * *

Сколько дней прошло, он не знал и не задумывался, это казалось неважным. Время смазалось в сплошную пелену, постоянно хотелось спать, и Марк, проснувшись и заправившись найденной пищей, чесал пушистика и вновь погружался в дрёму в тёплом драконьем гнезде. Всё замечательно и правильно застыло в ожидании скорого счастья.

– Что же мне с тобой делать? – Марк прислонился к тёплому голубому боку довольно сопящего дракона и показал найденный бутерброд с колбасой. То, что он его нашёл, не казалось странным, всё было именно так, как и должно было быть.

Марк твёрдо знал, что дракончика бросать одного нельзя – погибнет. Он был убеждён в этом. От предлагаемой пищи птенец отказывался, и Марку приходилось съедать всё самому. Впрочем, дракон был упитанным и весёлым, Марк день за днём радовался, видя как тот растёт.

«Заберём твой череп сразу, – чей-то скрипучий голос, перемежаемый костяным грохотом, мешал спать. – Если спишь, не нужен разум».

Марк разлепил глаза и в раздражении замахал рукой:

– Это что за цирк?

Веки не слушались, зрение с трудом фокусировалось на трёх ушастых карликах, похожих на крыс-переростков, катающих по кафельному полу черепа.

– Ты поспи ещё немного, – один певун поднял череп и помешал в нём длинной костью. – Кашка в котелке готова.

Марк встрепенулся.

Кто это?

Сколько времени он тут находится?

Почему он не замечал ничего вокруг? Озноб прострелил спину, тело не гнулось – было чувство, что энергию выжали, как сок из лимона.

Припорошенные пылью остовы, изгибы длинных костей, чащи спутанных рёбер грудами затаились вдоль дальней стены.

– Не сварился! – кривой когтистый палец карлика ткнул Марку в лоб. – Беги, человек, Морло тебя выпьет тоже!

Марк потряс головой. Всё было похоже на дурной сон. Пещера, карлики с черепами, нити мха с потолка, голубой пушистый дракончик, вымахавший с лошадь. Чудовище фыркнуло и беспокойно заворочалось. Оно было страшно милым, и если Марк сбежит, то оно умрёт…

Почувствовав, как вкрадчиво задвигается крышка над вынырнувшим из сна разумом, Марк повернулся, и, едва не упав от охватившей слабости, поковылял к выходу. Выпал наружу, и безмятежный туман принял его в свои объятья. Дракон распахнул пасть, вывалил длинный тонкий язык с иглой на конце, потянулся... Дверь захлопнулась.

Несмотря на то, что чудовище вряд ли пролезло бы в дверной проём, Марк постарался отойти дальше, в надежде, что туман скроет от преследователей.

Низы штанин намокли, пятки покалывало мелкой жёсткой травой. Марк не представлял, куда идёт. Он споткнулся, чуть не упав, сел прямо на жёсткие листочки, обхватил руками голени, уткнулся лбом и закрыл глаза. Голова кружилась, но внутренний туман уходил. Стало холодно.

Сколько дней он находился под очарованием той твари? Почему чувствовал себя должным опекать её? А ведь он, не отдавая себе отчёта, ждал смерти, радовался, что может отдать себя без остатка этому дракону… И чуть не погиб, даже не поняв, что его просто едят.

Потерянное чувство внутреннего равновесия, зависимость от того, кто «умрёт без тебя» – и ты уже готовая жертва. И здесь, и… дома. Память о доме вспыхнула тревогой.

Марк не мог сказать, сколько времени отсутствовал, но, конечно, его исчезновение уже заметили. А что с окном? Ведь может быть… Сердце трепыхнулось. Может быть, окно замуровали, и теперь пути назад нет...

Марк поднял голову, глубоко задышал. Без паники. Туман проникал в лёгкие, оставлял на языке привкус трав. Спутанные влажные стебли кололи ступни, джинсы на заду тоже подмокли. Без обуви далеко не уйдёшь.

Он встал, покрутил головой, стараясь определить направление. Жемчужный полусвет лился с невидимого неба, со всех сторон.

Хрустящий пакет в нагрудном кармане оказался упакованным в пластик бутербродом из пещеры с яркой синей стрелкой, указывающей направо. Марк хмыкнул и перевернул коробку. С другой стороны тоже была стрелка, указывающая направо. Любопытно. Марк потёр изображение, словно наспех начерченное маркером. Оно было неподвижным и не двигалось, если коробку покрутить. Но стоило ту перевернуть любым боком, на нём оказывалась стрелка, неизменно смотрящая направо.

Сюр какой-то.

Бутерброд с колбасой был материальным и вполне съедобным.

Марк пожал плечами, пошёл направо – почему нет? – и минуты через три сквозь редеющий туман проступили высокие, похожие на парковые, решётчатые ворота в украшенной вазонами кирпичной ограде.

Шершавый, тёмный от влаги чугун вымазал пальцы бурой грязью, зато за воротами туман становился жиже, отступал к затянутому светлой пеленой небу. Желтоватая кирпичная дорожка уводила в сад, поросший гигантскими, похожими на разноцветные ромашки, цветами. Прямо перед Марком торчала из земли садовая лопатка метровой длины. Ярко-жёлтая рукоять, чёрное новенькое лезвие. Она славно поместилась в руке.

«Алиса в Стране Чудес», – фыркнул Марк и двинулся вглубь сада. Он даже не удивится, если эти ромашки начнут сыпать загадками, как болтливые цветы в сказке Кэрролла.

– Симпатичный мальчик... – не разочаровала его ближайшая. То, что на первый взгляд выглядело цветком, оказалось стройной зеленокожей девицей, увенчанной ворохом ярких лепестков.

– Почему ты пришёл к нам, красавчик? – перебила её другая, рядом растущие цветы захихикали.

Эти создания росли из земли, их тонкие сросшиеся голени зарывались в рыхлый влажный грунт, а лоснящиеся тела не имели анатомических подробностей.

– Случайно, – пожал плечами Марк.

– Проходи, проходи, – замахала гибкими ручками первая… или вторая? У Марка рябило в глазах. – Иди до самого конца дорожки! Не останавливайся!

– Мы так любим гостей! – прощебетала ещё одна ромашка, и несколько зеленокожих девиц подхватили возглас. – Нам так скучно!

– Расскажи, расскажи, что там, за оградой? – цветы поворачивали к нему реснитчатые личики, тянулись тонкими бескостными ручками. Гладкие жёлтые кирпичи дорожки приятно льнули к ступням.

– Там туман, – сказал Марк, – и трава. Почти никого нет.

– Про нас там, наверное, так и говорят! – качнула роскошной короной алых лепестков высокая ромашка.

– Я не знаю, – пожал плечами Марк. – Видел только голубого дракона и ещё…

– Как это – не знаешь?! – взвизгнула цветочная девушка. – Дурак! Мы же – венец творения, нас специально создали для красоты и поклонения! Только мы не для каждого! – она кокетливо передёрнула глянцевыми плечиками.

– Да! – руки коснулись холодные гуттаперчевые пальцы. – Толпы поклонников осаждают наш сад, желают обладать нами, но мы – слишком красивые для всяких уродов! – огненно-рыжая ромашка говорила с гордостью и страстью.

– Простите, девочки, – вздохнул Марк, – но там снаружи правда никого нет. Я никого не видел. Только трава и туман.

– Ты врёшь, урод двуногий! – закричала цветок и наклонилась над Марком. Цепкие холодные пальчики неопасно царапали кожу, скользили по ней.

– Да он вообще урод, посмотрите на него! – прошипела её товарка. – Волосатый гад без корней!

– Сволочь! Тварь! Убожество! – неслось над садом в едином порыве. – Вон из нашего парка!

Стебли сомкнулись, сплетаясь над жёлтой дорожкой.

– Мы тебя не пустим, – надменно выпятила губу краснолепестковая ромашка и сложила руки на груди. – Уродам среди нас не место. Ходят тут всякие...

Марк прикинул вес лопатки в руке. Разрубить эти хрупкие создания и добраться до конца дорожки было проще простого. Его охватило предвкушение хруста стеблей, радость от визгов, терпкого запаха сока… Это очень просто. Безжалостный садовник с лопатой, а не тряпка – вот, кто нужен этим распустившимся девицам. Марк нахмурился, удивлённый знакомым, но странным мыслям. Он не представлял себе, зачем ему нужно в глубь сада. Быть главным здесь – нужно ли это ему? Ромашки были похожи на клуб оскорблённых моделек.

– Вот честно, дамочки, – он пожал плечами, – решите уж, урод или красавчик. Хотя мне это совершенно не важно.

Он повернулся и покинул выжидающе хмурую толпу возмущённых ромашек.

* * *

За воротами туман сгустился. Идти в него не тянуло, но возвращаться в девичий сад не хотелось ещё больше. В местном цирке он, Марк, похоже, единственный нормальный. Конечно, не красавец, но и  не урод. В той, прежней жизни, он себя так называл в момент душевного неравновесия.

Разве нужно кому-то доказывать, что он – тот, кто есть? Или оправдываться в этом?

Марк прикрыл гулко вздохнувшую створку, повернулся к бетонному вазону у входа – лопату лучше было оставить здесь – и чуть не врезался в похожее на бескрылого голубя взъерошенное существо ростом до середины груди, так похожее на вазон в волнах тумана. Незнакомец спрыгнул с постамента, обежал Марка по дуге. Он жадно смотрел на лопату в его руке, клюв на вытянутом лице пару раз щёлкнул.

– Ты с той стороны, – хрипло проворковал голубчик, выпрямил сложенные ранее за спиной руки и цокнул языком. – Ты из Арказуна. Ты добыл Садовый жезл! – короткий палец ткнул в лопату.

– Нет, я просто взял её, – Марк опустил лопату. – Ты местный? Можешь показать дорогу домой?

– Арказунец не может заблудиться, – голубь пощёлкал клювом и наклонил голову, разглядывая человека киноварным глазом. – Ты смог добыть Жезл!

Не успел Марк сориентироваться, как голубь снова обежал кругом, остановился и уставился на него, приоткрыв кривоватый клюв. Бежевый язык сновал туда-сюда, словно пробовал воздух.

– Твой Арказун там, – сказал человеко-птиц и ткнул пальцем вверх. – Ты стал Садовником?

– Нет, – Марк протянул инструмент голубю. Тот с воркованием схватил его, сизые перья на плечах распушились и опали.

– Ты потерялся, но ты всё вспомнишь, – хрипло сказал пернатый. – Лети из тумана, вверх! – Он ткнул черенком в сторону жемчужного марева так выразительно, что Марк уставился туда, всё ещё не понимая…

Голубь курлыкающе рассмеялся и толкнул лопатой марково плечо. Спину прострелило судорогой, и не успел человек вскрикнуть, как возникло чувство, словно с кожи срывают наклеенные нити – с особым удовольствием, с каким дети сдирают с пальцев поливинилацетатный клей.

Густая сеть шрамов отделилась от кожи – Марк обернулся и застыл, поражённый. Узор развернулся, разветвился, длинные пряди проросли из лопаток, стали гуще, развеваясь, как ленты на ветру, и сливались с туманом. Сплетённые из нитей и спиралей крылья толкнули тело вверх, перед глазами мелькнуло сизое существо, так похожее на бескрылого голубя, которое махало ему жёлтой лопатой и – Марк мог поклясться – улыбалось во весь клюв.

Два удара крыльями, мгновенное головокружение – и полный тумана мир свернулся лентой Мёбиуса, поплыл среди таких же ярких переливчатых игрушек под ногами. Арказун, чистый и свежий – его, Марка, изначальный мир – струился вокруг и сквозь. Полёт в полосатом небе над белыми пагодами и серебряными мостами сбил замки с наглухо запертой памяти, распахнул окна, и Марк всё вспомнил.

Вот вечный Арказун, где он родился и где жил в безмятежности и радости бессмертия. Здесь обитали друзья, наставники, противники, здесь ждали и любили, и сюда он возвращался каждый раз после странствий. Марка тянуло встретиться, переплести пальцы и крылья, увидеть улыбки и сияние, но… нельзя. Он не должен был вспоминать себя-настоящего, пока не закончит жить на Земле.

Жизнь, где он поселился в человека, который обречён угаснуть. Жизнь, которую обязан прожить обычным человеком, но так, чтобы сеять зёрна света в душах

Это то, чему он учился, что постигал – нести гармонию в миры, связывать их в единую цепь – тонкие нити знаков и образов были следом единства и порядка. Наука складывать из цветных кирпичиков мозаику бытия была сложной и прекрасной. В этот раз ему необходимо было войти в один из миров, самому стать кирпичиком. Казалось бы – отдых, ведь нет ничего проще, чем быть собой, особенно если умеешь обращаться со всем узором.

Когда Марк решился на это, то не мог представить, до чего трудно будет не помнить себя. Отсюда, из реального мира, пара-тройка десятков лет казались сущей ерундой. С Землёй Марк уже был знаком, иногда касаясь этого мира и рассматривая его, потому не испугался. Людей он тоже изучил и не нашёл в них ничего сложного.

Изнутри то, что раньше воспринималось мелочью и суетой, выглядело иначе. Поглотив Марка, мир рисовал на нём свою мозаику. Быть человеком оказалось вовсе не просто, и Марк не стал, по сути, никем. Похоже, придётся на многое изменить взгляды… Потом.

И извиниться перед Наставником за надменность по отношению к смертным.

Сейчас же он испытывал шок от двойственности себя-человека и себя-нечеловека. Обе личности – синтетическая и истинная – встретились и с удивлением рассматривали друг друга.

– Нам нужно вернуться, – сказал арказунец Мариго своей аватаре. – Ты должен прожить человеческую жизнь.

Аватара серьёзно и недоверчиво рассматривала свою суть, разделяя «я».

– Думаю, мы справимся, – в конце концов улыбнулся человек по имени Марк.

Светила сдвинулись, и полосы интерферированного света в небе размылись радугами.

– Я недооценил, что человек редко имеет центр внутри самого себя, и чуть не провалил функцию, – пробормотал Мариго и пальцем нарисовал в воздухе окошко. Линии затрепетали, налились жизнью, Марк толкнул створку, открывая проход в знакомую комнату с кучей строительного мусора посередине.

– До встречи, – мысленно хлопнул по плечу собственного исходника Марк и переступил раму.

* * *

Ветер колыхнул занавеску, по полу побежали тени. Рябой голубь в окне покосился сумасшедшим янтарным глазом, сорвался с отлива и полетел к шоссе. Тихо стукнуло. Под ногами лежал оставленный на расковырянной оконной раме телефон. Марк обернулся...

Оторванный угол обоев свернулся в рулон, обнажил гладкую сероватую стену. Марк разгладил его ладонью. На бумаге неуверенной детской рукой было нарисовано окошко. Справа подоконник украшала ромашка в вазе, а слева каракули изображали нечто, похожее не то на кота, не то на пушистого дракона. Марк улыбнулся и покачал головой.

Воспоминания теряли чёткость, таяли. Марк знал, что они сотрутся, и чувствовал, как остаётся внутри та самая утерянная безмятежность, когда ось твоего мира проходит только через тебя.

Зашуршал включенный компьютер. Давно пылящийся на диске роман, наконец, отправился в издательство. Марк не решался прежде это сделать, потому что кому нужна наивная, немного волшебная история о любви и надежде? Глянул на часы. У него ещё полно времени, чтобы набросать недавно родившуюся идею крыла новой конфигурации, то, что открывало новые горизонты для его конструкторского отдела. Ещё куча работы, пора менять мир! Он ещё не знал, что книга с его именем на глянцевой обложке тронет сердца миллионов, а крылья спасут не одну жизнь.

Золотистые листья платана устилали край парковой аллейки, мощёной желтоватым кирпичом. Солнце прорывалось сквозь лохмотья облаков, пило лужицы. Мимо промчался малыш, размахивающий игрушечной лопаткой цвета лимона, и Марк испытал укол дежа вю. Где он мог это видеть?

– Ты не на машине? – Милена приняла розу, покрутила её в пальцах. Взгляд шарил по улице в поисках привычной БМВ.

– Нет, не на машине, – улыбнулся Марк. – Решил прогуляться пешком, погода чудесная!

– Я хотела отпраздновать наше примирение в «Пекине», – промурлыкала девушка и коснулась розой губ. – Не идти же пешком!

Тонкие каблуки, узкий пиджачок, багровая помада.

– Извини, мне нужно на работу, – развёл руками Марк. – Знаешь, я решил, что нам пора расстаться.

Недоумевающий взгляд из-под чёрной чёлки разгорелся злостью и обидой.

– Я, между прочим, тебя люблю! – жёстко проговорила Милена. Кончики красиво очерченных губ опустились. – Как ты можешь использовать меня и бросить? Ты же нужен мне! – В зелёных глазах блеснули слёзы.

– Не плачь, Мила. Всё равно у нас ничего не получается, – вздохнул Марк. Ему было немного жаль эту красивую чужую женщину. Совсем недавно он бы раскаялся и согласился ещё потерпеть ради возможного… чего?

– Ты – урод! – роза хлестнула по плечу. – Пошёл ты, сволочь, гад!..

Девушка била его колючим стеблем, багровые лепестки бессильно осыпались на подсыхающую после вчерашнего дождя жёлтую плитку.

Марк сунул руки в карманы, улыбнулся и пошёл прочь. Спине было приятно, словно кто-то снимал тонкие полоски клея ПВА.