I. Вокруг да около

Робин проскользнул между сеновалом и курятником, прикидывая наиболее удобный маршрут к дому Матильды. Конечно, идти в деревню засветло было опасно, но выбора не оставалось. К тому же, он был совсем не прочь на время сбежать из лагеря, в котором творилось черт знает что.

Во время последней вылазки два дня назад Джак подвернула ногу, и как назло именно тогда всем срочно понадобились те самые травы, которые у нее закончились. Во-первых, Мач решил удивить разбойников очередным кулинарным изыском. Из чего он это готовил, одному богу известно, но в результате маялся животом после снятия пробы с собственной стряпни.

Во-вторых, Маленький Джон с Туком на радостях приволокли телегу с дюжиной бочонков свежего эля, половину выпили вдвоем, и с похмелья еле ползали по лагерю, поддерживая друг друга, говорили шепотом, и от остальных требовали того же. С телегой они прихватили лошадь — не тащить же эль на себе — вороную фризку-трехлетку, которая теперь паслась на соседней поляне, поскольку все дружно решили вручить ее Робину. Особенно после того, как выяснилось, что кобыла с норовом.

В-третьих, Алан накануне попойки умудрился получить от Маленького Джона дубиной по голове. Вместо того чтобы следить, куда тот бьет, он пялился на Марту, сестру Скэтлока, пропустил удар, и теперь валялся с огромной шишкой и стенал на весь лагерь.

В-четвертых, Уилл не отходил от Джак, менял ей холодные примочки, взирал влюбленным взглядом и, казалось, еще немного, и начнет петь серенады. Учитывая недавно добытую им лютню, это вполне могло произойти в ближайшее время. На памяти Робина Скарлет пел разве что скабрезные куплеты вместе со всеми, после пары кувшинов эля, а для этого не нужны выдающиеся вокальные данные. Но выяснять, обладает Уилл сладкозвучным голосом или нет, он пока был не готов, равно как и выслушивать сочинения о любовных страданиях — со своими бы разобраться.

В-пятых, Кэт и Марта всех жалели, болтали без умолку и перемывали кости каждому, начиная с вожака.

Матильду Робин заметил издали — знахарка собирала травы в огороде. Услышав короткий свист, она подняла голову, огляделась и, увидев выглядывающего из-за сарая разбойника, помахала ему, давая понять, что все спокойно. Робин натянул капюшон поглубже, и через несколько минут уже сидел за столом на кухне Матильды с кружкой молока в руках. Знахарка поставила перед ним плошку с медом, положила свежую лепешку.

— Ешь давай, — она взъерошила Робину волосы, словно тот был не матерым крестоносцем и легендой Англии, а мальчишкой-шалопаем, который таскал у нее пироги и печеные яблоки. Впрочем, Матильда точно так же обращалась со всеми разбойниками, включая Маленького Джона и угрюмого Скэтлока, который от ее заботы краснел, как вареный рак, божился, что больше к ней не пойдет, и каждый раз нарушал слово.

— Сегодня мог и не прятаться, — она села напротив и принялась перебирать принесенные с огорода корешки, очищать их от земли и бросать в ведро с водой. — В Ноттингеме же ярмарка скоро, и турнир будет, и состязания лучников, забыл? Все свободные руки на подготовке заняты, даже стража. Должен приехать принц Джон, шериф из кожи вон лезет, чтобы ему угодить с развлечениями.

— Ну я же не знал, что Вейзи всех припряжет, а осторожность никогда не помешает, — улыбнулся Робин, уписывая лепешку с медом. Не то чтобы он был голоден, но в доме Матильды просто невозможно отказаться от угощения. — Вот, Джак передала, — он достал из кармана клочок пергамента и положил на стол. К счастью, знахарка умела читать и писать. — Она ногу подвернула, а у нас там просто кошмар какой-то. Алан на голову ушибленный, то есть, он и так ушибленный, а сейчас совсем, дубиной, — Робин глотнул молока, вздохнул. — Мач из кустов не вылезает, всех оленей распугал, хорошо, что кроме него никто не успел попробовать чертово варево... Джон с Туком надрались в хлам, у них похмелье, такого даже у меня еще не было, кажется, — Робин обмакнул остаток лепешки в мед, печально посмотрел на нее и сунул в рот. — Уилл... скоро соловьем запоет, и боюсь, таким, которому медведь на ухо наступил. Кэт с Мартой, конечно, без дела не сидят, но трещат, как сороки... А еще они подарили мне лошадь, — он поднял на Матильду страдальческий взгляд. — Которая так и стремится то на ногу наступить, то укусить. Нет, она хороша, спору нет, хоть сейчас в королевские конюшни, но почему как норовистая, так сразу мне?

— Может, мне с тобой пойти? — забеспокоилась Матильда. — Помочь? Травы отнесу, побуду там, пока Джак не поправится, наведу порядок.

Робин чуть не подскочил от радости. Просить знахарку он не решался, у той и так забот полно, чтобы еще в лес бегать по малейшему поводу, но раз она сама предложила — другое дело.

— А больные твои? — на всякий случай уточнил он.

— Больных есть на кого оставить, — улыбнулась Матильда. — Племянница помогает, да и не только она.

— Я тогда того... пойду, — Робин залпом допил молоко. — Еще надо кое-куда успеть.

На самом деле, ему просто не хотелось пока возвращаться в лагерь. Лучше подождать до ночи, когда с помощью Матильды там станет поспокойнее. Робин вышел от знахарки, уже особо не таясь, хоть и держался поближе кустам и сараям. Крестьяне своего опального сеньора не выдадут, но вдруг нарисуется излишне ретивый стражник, отлынивающий от подготовки к празднику. Зачем его понесло к манору, он не знал — просто ноги сами собой свернули в ту сторону. И вскоре Робин обнаружил, что стоит около ограды. Мелькнула мысль, не заглянуть ли в дом, все равно в поместье никого нет, кроме прислуги. Хотя что делать в пустом доме, который сейчас к тому же принадлежит не ему? Разве что стащить очередную рубашку... на память. Которая это уже будет, пятая?

Робин взъерошил себе волосы, как всегда, когда задумывался или заходил в тупик. С Мэриан все было просто, как и с любой девушкой. Его улыбка — открытая, бесшабашная — покорила не одно девичье сердце. Да и ухаживать за женщинами он умел в совершенстве — знал, что подарить, что и как сказать, когда поцеловать, а когда смотреть с видом безнадежно влюбленного. Но как, скажите на милость, ухаживать за рыцарем, который по мрачности не уступит голодному монаху, а взглядом чуть ли не воду в жару замораживает? Не ромашки же дарить. Ему эти ромашки в такое место засунут... И вообще неизвестно, как среагирует этот самый рыцарь на ухаживания. Мало того, они еще и по разные стороны баррикад. Перед мысленным взором всплыли синие глаза, то насмешливые, то ледяные, взлохмаченная ветром темная грива, кривая усмешка, затянутое в черную кожу сильное тело, и Робин вздохнул. Вот уж воистину, возлюби врага своего...

С мужчинами он спал, но это было в Святой Земле, после боя, когда в жилах еще кипит безумие битвы, кровавый туман застит глаза, нужно куда-то выплеснуть все, и лучше уж в яростном совокуплении, чем в драке с кем-то из своих. Во времена затишья можно было, конечно, отправиться в веселый квартал и найти женщину, кто-то даже втайне заводил себе постоянных любовниц из сарацинок, но большинство предпочитало не рисковать. Быть убитым в борделе — неподходящая смерть для крестоносца. К тому же, до веселого квартала еще добраться надо, а соратники всегда рядом и так же безумны и пьяны от крови. И были еще юные евнухи, искусные в любовных играх, которых привозили воинам Христовым исмаилиты и купцы.

Вернувшись из Палестины, Робин рассчитывал жениться на Мэриан, к которой питал самые теплые чувства и которую ему с детства прочили в невесты, но мудрец, как известно, предполагает, а подлая сволочь, именуемая судьбой, располагает. Приехав в поместье, он обнаружил там человека, которого последний раз видел много лет назад, и предпочитал не вспоминать, при каких обстоятельствах они расстались. А именно — Гая Гисборна, который стал теперь помощником шерифа и, более того, в отсутствие хозяина жил в Локсли.

На миг Робин лишился дара речи. Кого-кого, а бывшего друга детства он здесь встретить никак не ожидал, да еще в роли управляющего. Правда, надо отдать Гаю должное, поместье содержалось в образцовом порядке, несмотря на то, что крестьяне боялись рыцаря, как огня. Первый разговор получился не из приятных, да и потом тоже все складывалось не лучшим образом. Робин неоднократно пытался пересечься с Гаем — во-первых, чувствовал перед ним вину, во-вторых, хотел попробовать наладить отношения, все-таки их многое связывало. Но каждый раз все скатывалось либо к взаимным изощренным оскорблениям, либо вообще к драке.

Дальше события завертелись, словно ярмарочное колесо, и вскоре граф Хантингтон, объявленный вне закона, вынужденный скрываться в лесу, собрал банду из йоменов и стал известен, как Робин Гуд, гроза богатых, защитник обиженных, легенда Англии, и так далее, и тому подобное. А помощник шерифа, снова поселившийся в Локсли, за этой самой легендой усиленно гонялся, как правило, безуспешно, хотя несколько раз удача ему и улыбалась. Правда, пойманный разбойник благополучно делал ноги не только из темницы, но даже с эшафота, и охота начиналась заново.

В какой-то момент Робин понял, что ему доставляет удовольствие это опасное противостояние и, пробираясь в Ноттингем, он подспудно ищет знакомую фигуру в черном, чтобы встретить мрачный взгляд синих глаз, натолкнуться на привычную кривую ухмылку. Несколько раз у него была возможность убить Гая, но он так и не воспользовался случаем, оправдываясь тем, что неизвестно, кто займет его место, а старый враг лучше нового.

Робин продолжал ухаживать за Мэриан, правда, уже больше по привычке, поскольку детская влюбленность сменилась братскими чувствами. А еще у нее был свободный доступ в замок, и она добывала для разбойников информацию. Когда же оказалось, что Гай тоже за ней увивается, Робина как пыльным мешком по голове ударили, и несколько дней он ходил мрачнее тучи. За этим пришло осознание, что ревнует он вовсе не девушку к Гаю, а наоборот. В Найтон-холле Робин теперь появлялся регулярно, чтобы лишний раз увидеть его издали, а разговоры с невестой все чаще сворачивали на ее второго ухажера.

Потом открылось, что Мэриан и Ночной Дозорный — одно лицо, и на время они с Гаем объединили усилия, чтобы скрыть это и спасти ее от казни. Правда, регулярно ругаться, сцепляться, как двум бешеным волкам и чуть не поубивать друг друга им это все равно не помешало. Но, несмотря на драки и постоянные препирательства, тот месяц Робин вспоминал едва ли не как самый счастливый за последние несколько лет, а уж за минуты, которые они проводили у костра с кружкой эля, вообще готов был полжизни отдать. Однажды, когда от близости Гая голова шла кругом, Робин даже уговорил его посостязаться в метании ножей, уверенный, что выиграет и придумает, как дотронуться до Гая, пусть и под видом шутки. Но, к собственному удивлению, проиграл. Ножи Гай метал на том же уровне, на каком он сам стрелял, то есть виртуозно. Хотя прикоснуться все равно удалось — когда проспоривший Робин, переодевшись в женское платье, пригласил того на танец. Не будь рядом разбойников, он бы точно не сдержался и поцеловал Гая, даже рискуя получить в челюсть. Тем вечером они ни разу не подрались и не поругались, зато напились до синих чертей и заснули рядом вповалку.

И еще тот случай, когда он был готов запытать Гая насмерть... В ночь покушения на короля Робин ранил одного из убийц, и татуировка в виде волчьей головы клеймом впечаталась в память. Увидев рассеченный шрамом рисунок на руке Гая, он испытал настолько сильное потрясение, что потерял голову от ярости и думал только о том, что его предали. Это было как нож в сердце, перед глазами висела красная пелена, и лишь благодаря Мачу и Мэриан он не совершил ничего непоправимого. Но как только Вейзи выжег татуировку кислотой, Робин едва не взвыл. Казалось, это ему прожигают руку чуть ли не до костей, и даже то, что Гай предатель, отошло на второй план. Когда же выяснилось, что именно он предупредил Ричарда, Робина совсем загрызла совесть, но извиниться возможность так и не представилась.

Дальше — больше. Несколько дней назад Мэриан сообщила, что помолвку можно считать расторгнутой. Ей сделал предложение граф Фридрих, богатый, красивый, которому благоволит королева-мать, и она согласилась. Все равно лесная жизнь не для нее, а ждать, пока вернется король и восстановит Робина в правах — так можно и до старости в девках просидеть. И вообще, она любит его как брата. На вопрос, а как же Гисборн, Мэриан вздохнула, заявив, что к нему тоже испытывает сестринские чувства. Тем более помощник шерифа ее ни разу толком не поцеловал. Гай, конечно, красив, умен, обходителен, хоть и мрачен, но большую часть времени они разговаривали не о том, как будут жить в Найтоне, сколько у них будет детей и какое ожерелье она наденет на свадьбу, и даже не об оружии и лошадях, а о Робине. При этих словах Мэриан как-то странно на него покосилась, улыбнулась, чмокнула в щеку, пожелала удачи и умчалась пробовать в деле подаренные женихом кинжалы и примерять украшения.

Вспомнив об этом разговоре, Робин почесал в затылке. За Мэриан он был рад, а еще больше был рад тому, что их предполагаемая свадьба с Гаем не состоится, но ее поведение озадачивало. Еще раз посмотрев на дом, Робин все-таки решил пробраться внутрь и уже на месте определиться, зачем именно ему туда надо, но тут раздался стук копыт. Он нырнул в кусты и получил удовольствие лицезреть Гисборна, проезжающего мимо на своем злобном фризе, который перекусал уже всех ноттингемских конюхов, часть крестьян и прислуги в поместье. И как-то даже Робину перепало.

— Интересно, — пробормотал он, провожая Гая взглядом и невольно потирая место старого укуса, — та зверюга, ненароком, не порождение этого вороного монстра?

Предположение, что закадычный враг решил устроить ему пакость, подсунув зловредную норовистую тварь под видом лошади, было не таким уж невероятным. О том, чтобы залезть в дом, теперь можно было забыть, но уходить Робин не собирался. Раз уж Гай здесь, почему бы не последить за ним. В конце концов, за погляд денег не берут.

Гай тем временем спешился, бросил поводья подбежавшему слуге, который старался держаться от коня на расстоянии всей длины повода, а сам быстрым шагом направился в дом. Судя по более хмурому, чем обычно, виду, он пребывал не в лучшем настроении.

Робин под прикрытием развесистой яблони перебрался через ограду. Тенью проскользнув к поместью, ловко забрался на второй этаж, устроился на балке и осторожно заглянул через приоткрытые ставни в хозяйскую спальню. Гай уже был там, стаскивал пыльный дублет и рубаху. Он всегда носил наглухо застегнутую одежду, словно доспех, даже волосы чаще всего перехватывал кожаным шнуром в хвост. Робин всего дважды видел его почти раздетым — один раз как-то в замке, второй здесь же, когда случайно зацепил стрелой в стычке, выяснив таким образом, что помощник шерифа не носит ни кольчугу, ни бригантину.[1] Тогда Робин примчался в манор, даже не заглянув в лагерь, удостоверился, что тот жив, и проторчал на крыше до рассвета, пока Гаю промывали и зашивали рану, длинный шрам от которой белел сейчас на левом боку, рядом с крестообразным следом от арбалетного болта.

Гай взял со стола бутылку, зубами вытащил пробку, сделал большой глоток прямо из горлышка, развязал стягивающий волосы шнур, тряхнул головой. Щели в ставнях были широкими, и Робин следил за ним голодным взглядом. Сложен Гай был — куда там статуям с Крита. Статуи, конечно, были хороши, особо набожные юные оруженосцы при виде них даже краснели. Хотя что краснеть — и не такое видели, в хамаме-то все вместе мылись. Но у статуй не было мышц, которые тугими веревками проступали на руках и спине, статуи не двигались по-звериному мягко, обманчиво лениво, не рассыпали по плечам длинные волосы, не слизывали с губ вино... Черт дери, статуи вообще не двигались, ничего не пили, были лысыми и не вызывали никаких ощущений, кроме эстетических.

У Робина перехватило дыхание. Хотелось провести ладонью по коже, запустить пальцы в черную гриву, попробовать это самое вино, и совсем не из бутылки. «Твою же мать», — мысленно выругался он, отворачиваясь и прижимаясь затылком к стене. Это было как наваждение, и что делать, Робин не представлял. Хоть и впрямь приходи под окно с ромашками. И скарлетовской лютней. Вдруг мрачные рыцари ведутся на куртуазную поэзию? В исполнении спятивших разбойников.

Он снова заглянул в комнату. Гай уже отставил бутылку и надевал чистую рубашку, собираясь, видимо, спускаться вниз. Робин не стал дожидаться, пока тот выйдет, соскользнул на землю и тем же путем, каким пришел, выбрался из манора. Сейчас у него осталась одна мысль — напиться, чтобы ни о чем не думать. До Ноттингема часа полтора ходу, как раз успеет проветриться, чтобы на свежую голову накачиваться вином, элем и вообще всем, что горит.

— Напиться, да, — бормотал под нос Робин, быстрым шагом направляясь к городу. — Напиться и найти кого-нибудь на ночь. Чтобы забыться. Влюбиться, напиться, забыться... прикоснуться и свихнуться... Тьфу ты, дьявол, в рифму уже заговорил...

***

Гай отставил бутылку и надел чистую рубаху, заодно удостоверившись, что все его вещи на месте. За последние месяцы исчезло уже четыре рубахи, и перепуганная прислуга только руками разводила. И ладно бы брали оружие или еще что-нибудь ценное, но рубашки... Он, конечно, заказывал одежду из лучших тканей, не мог отказать себе в маленьком удовольствии — но ни одна из его рубах не стоила и сотой доли того, что можно было выручить за метательные ножи, стилеты, кинжалы или мечи, которых по стенам развешано предостаточно. Оружие Гай тоже предпочитал лучшее. Никаких изукрашенных рукоятей, только рабочие клинки, которые идеально ложатся в руку и которым можно доверить свою жизнь. Имелись, правда, две побрякушки с драгоценными камнями, подаренные принцем Джоном, но даже их неведомый вор оставил, хотя уж за сапфиры можно получить кругленькую сумму у любого еврея-ювелира. В конце концов, Гай забросил попытки разобраться с этой загадкой и просто заказал новые рубахи, пригрозив слугам поркой, если еще что-то пропадет.

Он привалился к стене около окна и несколько минут бесцельно смотрел во двор. День не задался с утра. Шериф с идеей грандиозного праздника в честь сбора урожая, а точнее — в честь принца Джона; подчиненные, отлынивающие под любым предлогом от строительно-подготовительных работ; несколько драк в тавернах — кто-то начал отмечать заранее; горожане с их дурацкими спорами, решение которых Вейзи скинул на помощника под видом того, что и так дел невпроворот; очередная девица, уже третья за последние месяцы, решившая приписать ему отцовство своего отпрыска, и еще куча всяких мелочей привели его в состояние тихого бешенства уже к полудню. Это была уже десятая «мать ребенка помощника шерифа», причем все дети оказывались разных возрастов, и ни один даже отдаленно не напоминал предполагаемого отца.

Впрочем, с частью этого безобразия Гай все-таки разобрался. Особо ленивых стражников отправил чистить нужники; драчунов запер в подземелье до окончания ярмарки; часть горожан спровадил разбираться самостоятельно, пригрозив в противном случае штрафами обеим сторонам, а оставшимся с мстительным удовольствием велел приходить после, поскольку их дела такие сложные, что требуется непосредственное участие шерифа.

Проблему с девицей решила Мэриан, как раз приехавшая в замок вместе с женихом. Услышав громкий спор на улице, она выглянула из окна и тут же оценила обстановку. Свистнув, чтобы привлечь внимание Гая, Мэриан помахала ему, давая знак отойти подальше, после чего девицу окатило мутной водой, в которой явно еще неделю назад сдох какой-то букет. Та с визгом отпрыгнула в сторону, младенец у нее на руках проснулся и оказался совсем не грудным, а где-то годовалым, если не старше. Гай послал Мэриан благодарный взгляд и поспешно ретировался. Первому попавшемуся слуге он поручил пристроить к какой-нибудь работе промокшую горе-мамашу, велев предварительно накормить ее и ребенка.

И вот когда Гай решил, что уже все, можно расслабиться и спокойно проверить посты, настроение снова было испорчено — вроде совсем уж мелочью, но эта мелочь перевесила остальное. Проходя по галерее, он бросил взгляд на площадь, и ему показалось, что в толпе мелькнул знакомый силуэт в капюшоне. Вниз Гай почти слетел, но выяснил, что обознался, и на душе стало совсем паршиво. Конечно, будь это Робин, их встреча закончилась бы, как обычно — погоня, ругань, драка только что не насмерть. Или опальный граф просто исчезал в лесу, а Гай сообщал шерифу, что снова потерял след. Но хотя бы можно было его увидеть, дотронуться, пусть и в драке.

Одно время Гай думал отправиться в Палестину, присоединиться к войску Ричарда, причем исключительно ради того, чтобы отыскать там Робина — сама идея освобождения гроба Господня его не прельщала. Но обстоятельства вынудили остаться в Англии. Нужно было пристроить сестру, а для этого требовалось получить рыцарские шпоры и найти прибыльное место, чтобы собрать ей приданое, пусть и не такое, какое она могла получить, сложись все иначе. Изабелле он, в конце концов, подобрал хорошую партию: сейчас она жила в Шотландии, вполне довольная положением хозяйки не самого большого, но весьма доходного поместья, и вертела мужем, как ей вздумается.

Не проходило дня, чтобы Гай не вспоминал о друге детства, теперь уже не только графе Хантингтоне, но и личном телохранителе короля — новости в Ноттингем доходили, пусть и с опозданием. Расстались они при трагических обстоятельствах, и так случилось, что надолго. После пожара он ушел, забрав Изабеллу, чтобы не быть обузой — на тринадцатилетнего Робина, всеми любимого, но не привыкшего к подобной ответственности, и без них свалилось слишком много. Гай вообще не был уверен, что новоиспеченный граф захочет его видеть после случившегося, рассчитывал устроиться у дальней родни и сообщить о себе, но не сложилось. Он хотел добиться такого положения, чтобы сравняться с Робином, это было важнее всего остального.

В детстве чаще Гай защищал наследника Хантингтонов, чем наоборот, даже взял на себя его вину, сочтя вполне естественным прикрыть того, кто младше и слабее. И сам не знал, как получилось, что первой влюбленностью стала не симпатичная девица, а белобрысый зеленоглазый сорванец, с которым они регулярно ставили на уши поместье и окрестности. Просто дружеское и отчасти покровительственное отношение постепенно переросло в нечто большее. Гай ничем этого не выдавал, но, даже кувыркаясь на сеновале с какой-нибудь крестьянкой, ловил себя на мыслях совсем не о ней. А сейчас Робин уже не мальчишка, и как к нему такому подступиться? Номинально Гай вроде как считался его вассалом, хоть и не приносил официально оммаж. Но и отношения сюзерена и вассала — совсем не то, что отношения равных.

Став помощником шерифа, Гай, наконец, попал в Святую Землю, правда, совсем не так, как предполагал. Ричарда он предупредил о покушении не из любви и преданности, а исключительно из тех соображений, что смерть короля может привести к очередной смуте, которая не сулила ничего хорошего. Многие еще помнили, что творилось при Стефане и Матильде, и повторения не хотелось. Тем более Гай рассчитывал однажды занять место шерифа, и лучше, чтобы это случилось не при военном положении.

К королю его тайно провел один из приближенных Рашид ад-Дина Синана, с которым Ричард вел переговоры. Закрывавший лицо бурнус был прекрасной маскировкой, а на синие глаза никто не обратил внимания — среди исмаилитов кто только ни попадался, в том числе и голубоглазые персы старой крови. Правда, перед Ричардом лицо все же пришлось открыть и назваться. Тот выслушал, уточняя по ходу какие-то значимые для него подробности, кивнул и предложил остаться в лагере, присоединиться к войску. Гай отказался, постаравшись облечь ответ в максимально вежливую и учтивую форму. Хоть язык так и чесался заявить, что у него есть заботы поважнее, чем носиться по пустыне и рубить головы людям, вся вина которых в том, что они верят не в Иисуса, а в Аллаха. Перед венценосными особами он благоговения не испытывал, да и вообще не слишком стеснялся в выражениях, предпочитая говорить то, что думает, но с королями вряд ли стоило откровенничать. Гай не понял, почудилось ему сожаление во взгляде Ричарда или нет. Дальше стало не до размышлений о выражении глаз короля — нужно было обсудить детали предстоящего «покушения». В конце разговора, получив от Ричарда обещание отблагодарить за услугу и на всякий случай еще раз попросив никому не раскрывать его имя, Гай намотал бурнус и собирался уже откланяться, как в шатер без доклада вошел светловолосый крестоносец. Холодные зеленые глаза скользнули по посетителям, и Гая словно кольнуло. Услышав имя, он застыл, впился взглядом в лицо, стараясь разглядеть в мужчине с глазами хищника того мальчишку, за которого неоднократно лез в драку и в которого умудрился влюбиться. Исмаилит тронул его за плечо, он вышел из ступора, коротко поклонился и шагнул в раскаленный воздух, который показался сейчас ледяным.

В лагерь Гай вернулся ночью в сопровождении еще четырех убийц, посланных принцем Джоном. Они появились раньше, чем планировалось — барон Бертран, руководивший операцией, перестраховался и изменил время нападения. Двух рыцарей, ночевавших в королевском шатре, Гаю пришлось убить самому, для достоверности, с остальными разбирались барон и его люди. Но когда Бертран занес меч над Ричардом, спящий сорвался с места, и Гай, обернувшись, разглядел в неясном свете факела, кто заменил собой короля. Второй убийца метнулся на помощь и швырнул в лицо Робину горсть песка, на несколько секунд сбив его с толку. В одежде асассина, с закрытым лицом, узнать Гая было невозможно, а «соратники» не ожидали, что один из них вдруг обернется против своих, вместо того, чтобы добивать королевских телохранителей. Полностью отвести удар от Робина он не успел, только отбить так, чтобы меч пронзил не сердце, а бок. В тот же миг правую руку обожгло болью. Гай отшатнулся, зажимая порез, и поймал на себе яростный взгляд, в котором читалось одно желание — прихватить с собой в могилу хотя бы одного врага. Робин был серьезно ранен, но на ногах еще держался и явно собирался дорого продать свою жизнь. А его смерти Гай хотел меньше всего на свете, даже согласился бы поменять их с Ричардом местами, и плевать на смуту и прочее. Времени на раздумья не оставалось, и Гай приложил Робина рукоятью меча по голове, чтобы вырубить. Остальные уже сообразили, что, во-первых, покушение провалилось, и короля в шатре нет, а во-вторых, что среди них предатель. И теперь ему предстояло еще отбиться от бывших сподвижников. Он уложил двоих, метнув ножи, и едва успел подставить клинок под обрушившийся сверху двуручник Бертрана...

В Англию Гай вернулся один, доложил принцу Джону и шерифу, что дело сорвалось, перебежчика он лично убил, а остальные полегли в бою с королевской охраной. Все выглядело более чем достоверно, особенно когда Гай рухнул без сознания на его утонченное высочество — открылись недолеченные раны. Две недели провалявшись в лихорадке, он вернулся к своим обязанностям, а в качестве благодарности за верность, отказавшись от золота, потребовал в управление поместье Хантингтонов. На манор претендовал Вейзи, а Гай не хотел, чтобы тот хозяйничал в доме Робина, который когда-то был отчасти и его домом.

Встреча в поместье оказалась совсем не такой, как он предполагал. С первых же минут Робин счел его врагом, поговорить никак не получалось, и в конце концов ему пришлось охотиться за человеком, ради которого он был готов сам сунуть голову в петлю.

Ведь вряд ли Робин поверит, что к его побегам из подземелий Ноттингема прикладывал руку помощник шерифа. Гай всегда либо сам связывал пойманного разбойника, либо непременно проверял прочность веревок, и никто, даже Вейзи, не догадался, глядя на хитроумные узлы, что их на самом деле довольно просто распустить. И, конечно, никто не заподозрил, каким образом вдруг открывалась камера, куда запирали особо опасного пленника. Вернее, виновные-то находились, но к тому времени или уже были далеко от замка, или разъяренный Гисборн лично сворачивал шею «пособнику проклятого Гуда». Когда же дело дважды дошло до эшафота, люди Робина чудом вытаскивали вожака. Несмотря на то, что стража тщательно проверяла каждого, кто входил в ворота, разбойники будто просачивались сквозь пальцы, а потом исчезали так же, как появились.

Гай провел рукой по волосам, хотел снова собрать их в хвост, но передумал. Мысли упорно сворачивали на Робина. Ну вот как, черт дери, донести до того, кто тебя в лучшем случае ненавидит, а в худшем — еще и презирает, что ты ему не только не враг, а... вообще не враг? Да еще когда этот кто-то недосягаем, как, дьявол ее забери, вифлеемская звезда? Граф Хантингтон, он же Робин Гуд, доверенное лицо Ричарда и королевы-матери, герой Крестового похода, легенда Англии, благородный разбойник, по которому вздыхает добрая половина женского населения графства, если не больше, замужних тоже можно посчитать. И еще один рыцарь... не то чтобы вздыхает, конечно, но дышит весьма неровно. То есть, совсем неровно. Любит, если уж совсем точно. Не только девичьи сердца пропускали удар при виде улыбки Робина, у Гая оно вообще ухало куда-то вниз, и надолго. Вот только он не был девушкой, и ему, как правило, улыбались разве что ехидно или угрожающе. Если вообще улыбались.

В альковных делах Гай был вполне искушен, причем не только с женщинами. Еще в бытность его оруженосцем один не обремененный моральными принципами менестрель показал любознательному юноше, что двое мужчин могут не только пить, охотиться и сражаться вместе. С тех пор у него бывали любовники обоих полов, но все отношения, если это можно так назвать, продолжались недолго. Да и заводил их Гай больше для того, чтобы хоть на время перестать думать о человеке, добиться которого ему не светило. Правда, помогало не очень, чем дальше, тем хуже и хуже.

Предстоящая свадьба Робина усугубляла его страдания, поэтому Гай сделал первое, что пришло на ум — в надежде отсрочить венчание, начал сам ухаживать за Мэриан, которая, к его удивлению, принимала знаки внимания вполне благосклонно. И с удовольствием рассказывала о Робине, так что все их свидания, в основном, проходили в беседах о разбойнике. Конечно, тот получал информацию от Алана, но Мэриан знала Робина гораздо лучше, а еще через нее было проще передавать сведения, делая вид, будто случайно проболтался. Как быть, если она вдруг согласится выйти за него замуж, Гай не задумывался. В отличие от постели, в любви у него опыта не было совсем. Он умел соблазнять, но не ухаживать за приличными леди, и довольно смутно представлял, как это правильно делается.

Соблазнять Мэриан Гаю даже в голову не пришло. Та была порядочной девушкой, хорошо к нему относилась, и в какой-то миг он поймал себя на мысли, что воспринимает ее так же, как Изабеллу, то есть, в качестве сестры. Тут Гай окончательно запутался. С одной стороны, если перестать ухаживать, ее свадьба с Робином наверняка состоится очень скоро. С другой — он постоянно чувствовал себя так, словно совершает грех кровосмешения.

Но тут случилась история с Ночным Дозорным, которая отвлекла его от этих размышлений, а также позволила какое-то время довольно тесно общаться с Робином. В лагерь Гая, естественно, просто так не пускали, привозили и увозили с завязанными глазами и кружным путем. Он и не спорил — какой смысл? Убеждать, что выдавать их он не собирается, было так же бесполезно, как носить решетом воду, поэтому оставалось просто принять правила игры и наслаждаться выпавшей возможностью.

Общение, конечно, получилось то еще. За месяц, в течение которого разбойники вкупе с помощником шерифа усиленно отводили подозрения от леди Найтон, Гай с Робином поругались раз сто, подрались не меньше двенадцати, причем дважды свалились в Трент и один — в медвежью берлогу, в которой чудом не оказалось медведя. И это не считая мелочей, вроде тычков кулаком под ребра или ударов в челюсть. Помимо всего, Робина укусил Дроу, и тот несколько дней предпочитал стоять, а не сидеть, что создавало определенные неудобства с перемещениями.

Правда, бывали и затишья, когда они пили у костра эль и даже вспоминали что-то из прошлого. Алан травил байки. Мач пугал всех до колик рассказами о своих кулинарных изысках. Тук выдавал такие истории из монастырской жизни, что покраснел бы и дуб — в отличие от Кэт и Марты... Уилл бросал на спор топоры, попадая даже в маленький сучок. А как-то Робин, не то захмелев, не то дурачась, подбил Гая на состязание в метании ножей. И проиграл. С луком Гай уступал ему безоговорочно, но на ножах мог дать фору и Скарлету с его топорами. По уговору проспоривший должен был час проходить в женском платье, и Робин честно выполнил условие, изображая барышню, даже пригласил Гая на танец. Тот не знал, каким чудом удержался от того, чтобы опрокинуть взъерошенного смеющегося Робина в траву и целовать до потери пульса, невзирая на присутствие рядом его людей. Правда, не был уверен, что после этого остался бы в живых. Шутку Гай поддержал, получив редкую возможность дотронуться до Робина не во время драки, и теперь с тоской вспоминал тот безумный вечер, в конце которого, набравшись, как сапожники, они свалились и заснули чуть не в обнимку.

А затем все вернулось на круги своя — лесные стрелки устраивали очередной налет на очередной обоз с налогами, отлавливали очередного посыльного, рыцаря, аббата, наводили шороху в Ноттингеме, срывая чью-нибудь казнь или обчищая шерифовы закрома. То есть, видеть Робина Гай мог, лишь гоняясь за ним, как обычно, и изо всех сил стараясь не поймать.

Из приятного была только новая помолвка Мэриан, которая отказала и Робину, и Гаю, приняв предложение графа Фридриха. Гай искренне поздравил обоих и клятвенно пообещал приезжать в Найтон-холл так же часто, как раньше — иначе девушка грозила смертельно обидеться. На сердце немного полегчало — пусть и не кровная родня, Мэриан была ему дорога, и причинять ей боль совсем не хотелось. Ее последние слова, правда, озадачили — целуя Гая в щеку, она зачем-то упомянула, что Робин часто говорил о нем, и пожелала удачи. Ничего необычного в том, что Гуд добывал сведения о помощнике шерифа, он не видел — Мэриан же была у разбойников информатором.

Гай подавил тяжелый вздох. Из Ноттингема он уехал в надежде проветриться перед встречей, но воспоминания этому совсем не способствовали, как и мысли о предмете его мучений. Соблазнить Робина, наверное, возможно. В конце концов, он способен и святого уложить в постель. Но что потом? Или его пошлют, или вообще прирежут, и он даже сопротивляться не будет. Тем более хотелось совсем не этого, вернее, не только этого. Сдерживать физическое влечение было проще, чем заглушить душевную тоску.

Гай даже взял у Мэриан два куртуазных романа и прочитал, чудом умудрившись не заснуть на первых же страницах. Обычно он читал философов, Авиценну, трактаты о соколиной охоте и оружии, за которыми мог просидеть всю ночь, а вот романтическое чтиво как-то прошло мимо него. Романы, конечно, были не о двух рыцарях, а о рыцарях и прекрасных дамах, но приблизительное понятие об ухаживаниях давали. Весьма приблизительное. Гай не представлял, как будет петь серенады под дубом — башен в Шервуде не водилось, а вот дубы росли знатные. Петь он умел, тот же менестрель научил, и голос был неплохой, но вряд ли Робин оценит. Дарить собранные на рассвете розы, на лепестках которых еще не высохла роса, тоже не хотелось — понятно, куда Робин засунет ему эти самые розы, а они же все в колючках... Да и зачем крестоносцу розы... ему лучше кинжал или коня. Про кинжал Гай думал, но нужно ведь по руке подбирать, а вот с конем оказалось проще. К ярмарке в Ноттингем свезли столько эля, что можно было замковый ров наполнить. Заметив рядом с бочками Тука и Маленького Джона, Гай решил, что случай подходящий, выпустил из конюшни Фрейю, недавно объезженную фризку, и направил к телегам. Поскольку отцом кобылы являлся Дроу, достоинства ее были неоспоримы, равно как и отвратительный характер. Но Гай надеялся, что с норовом лошади Робин как-нибудь справится.

На этом дело застопорилось. Во-первых, подарок был вручен не лично. Во-вторых, Робин вообще не знал, что это подарок. В-третьих, дальше в романах рыцари с дамами непременно падали на траву где-нибудь в лесу и предавались бурной страсти. Как-то все очень быстро происходило: серенада, колючки, то есть, розы, бурная страсть. А еще рыцарю полагалось лишаться от любви чувств, чего Гай делать не собирался точно. Если приложат по голове — это понятно, или хотя бы от последствий бурной страсти, а вот падать в обморок, навздыхавшись под луной, он был не готов. Но хорошая лошадь Робину в любом случае не помешает, даже если он никогда не узнает, что это была неуклюжая попытка Гая за ним ухаживать.

Со стороны конюшни донесся грохот, злобное ржание и вопль — похоже, Дроу в очередной раз кого-то укусил. Предположение подтвердилось — наружу выскочил конюх, за которым, недовольно всхрапывая и скалясь, рысил фриз. Расседлать его удалось, а вот вычистить, похоже, нет. С надеждой посмотрев наверх, слуга заметил в окне господина.

— Милорд! — умоляюще воззвал он, уворачиваясь от коня, который едва не куснул его второй раз. — Спасите! Он опять разнес денник! И сейчас меня убьет!

Фриз, недовольный тем, что жертва ускользнула, изогнул шею, задрал хвост и скакнул боком к конюху. Тот еле успел отпрыгнуть и помчался к яблоне, преследуемый конем, который чеканил рысь, словно на турнире, вытягивал шею и клацал зубами рядом с головой удирающего человека. Гай хмыкнул — придется заняться самому, как всегда. До встречи времени еще достаточно, успеет и коня вычистить, и себя потом — Дроу не упускал случая выразить свою любовь, вываляв хозяина в сене и пожевав куртку, рубашку и волосы. Он спустился вниз, прихватил на кухне яблоко и отправился спасать истошно орущего на дереве конюха.

II. Никогда не знаешь, где тебе повезет

Таверна «Пьяный монах» была не то чтобы одной из лучших в Ноттингеме — хотя вино здесь действительно не разбавляли, да и эль был хорош. Знаменита она была тем, что Эйкин, хозяин, у которого имелась во Франции родня с виноградниками, возил оттуда брендивин, или, попросту, бренди, крепостью превосходившее другое спиртное. И как-то сложилось, что завсегдатаями в основном были рыцари, местные и заезжие, зажиточные горожане и йомены, а также десятники и сотники, чье жалованье позволяло пить что-то получше той кислятины и жидкого пива, которые наливали в большинстве кабаков.

Вообще, до того, как бродячий художник в уплату за ночлег предложил обновить вывеску, заведение называлось «Веселый монах». Хозяина сделка устроила, но, выйдя наутро проверить работу живописца, он схватился за сердце. Раньше святой отец был изображен просто с улыбкой до ушей, теперь же окосел, осоловел, в руке появилась пузатая бутыль, а ноги явно отплясывали джигу. Впрочем, после нескольких рюмок бренди на Эйкина снизошло откровение, и на следующий день завсегдатаи надирались уже в «Пьяном монахе».

Именно здесь Гай обычно и встречался со своими информаторами. Место спокойное, хозяин прикормленный, вопросов не задает, тем более что Гай всегда приходил переодетым, лица его Эйкин никогда не видел и знал под вымышленным именем. А если вдруг нарисуется кто-то из стражи и ненароком узнает начальство, тоже все шито-крыто — помощник шерифа просто решил расслабиться в приличном заведении.

Информаторов, не считая Алана, у Гая было несколько, но кроме него никто не знал, с кем имеет дело. Гай платил, они добывали сведения, которые он использовал в своих целях, а заодно частично передавал Робину через Э’Дейла. Или через Мэриан — ненароком, конечно же.

Гай, одетый госпитальером, вышел из комнаты, которую несколькими минутами раньше покинул его шпион, надвинул капюшон пониже, остановился на лестнице и недовольно повел плечами. В таких случаях для достоверности приходилось надевать кольчугу, которую он терпеть не мог, считая лишней тяжестью. Захотят убить — никакая кольчуга не спасет, всадят стрелу в горло или глаз, и все. Да и арбалетный болт кольца не остановят.

Гай оглядел сверху зал, высматривая, нет ли кого из подчиненных, отлынивающих от службы. Он часто устраивал тайные рейды по кабакам, после чего замеченные в самоволке стражники получали внеочередной наряд на чистку нужников, отдраивание стен в пыточной или выгребание навоза из конюшен. Особо провинившихся отправляли в глухие деревни, где из женщин остались разве что две-три беззубых карги, а из мужчин — приор, его слуга-дурак и козел. Обычно в эту категорию попадали те, кто пытался препираться с Гаем, доказывая, что в кабаке в неположенное время не пил, по девкам не бегал, а честно нес службу в замке. Но сегодня здесь вообще не было никого из стражи — после тяжелого трудового дня все, кто не стоял в карауле, дрыхли вповалку. Бревна таскать — это вам не воришек гонять и бабам юбки задирать.

Гай уже собрался уходить, когда его внимание привлек сидящий в темном углу человек. Перед ним стояла кружка, початая бутыль вина, а на полу виднелись три пустых. Разглядеть в полумраке лицо Гай не мог, но было что-то знакомое в позе, в наклоне головы... очень знакомое. Наводившее на мысли о... Сердце подскочило к горлу. Он присмотрелся получше — все-таки сегодня уже обознался. В эту секунду человек поднял голову, и Гай невольно улыбнулся, поняв, что на этот раз не ошибся, и перед ним действительно Робин. Мысль отправиться домой и напиться в одиночестве тут же потеряла заманчивость. Зачем пить, думая о Робине, когда можно делать это, глядя на него?

Приметив стол не слишком далеко, но и не настолько близко, чтобы Робин сумел его рассмотреть, Гай спустился вниз. По пути он махнул рукой служанке и приказал подать вина. Облюбованное место находилось не в самой освещенной части зала, словно судьба специально позаботилась, чтобы он мог смотреть на Робина, не будучи замечен сам. Миловидная девица принесла бутылку и кружку, покрутила перед ним юбками, давая понять, что будет рада скрасить ему вечер. Гай покачал головой и бросил на стол монету в уплату за вино.

— Если милорд передумает, — прошептала девица, наклоняясь, чтобы забрать монету, и демонстрируя соблазнительные округлости в вырезе блузы, — ему стоит только позвать Лизбет...

Она удалилась, покачивая бедрами и оглядываясь через плечо, но Гай даже не заметил ее ухода. Прислонившись к стене, он плеснул в кружку вина и устремил взгляд на Робина, благо в одежде госпитальера, да еще под капюшоном, узнать его было невозможно. Судя по трем пустым бутылкам, тот сидел здесь уже давно, и, что удивительно, один — ни его людей, ни девушек, которые всегда вились вокруг, словно им медом намазано. Гай подлил себе вина, тряхнул головой, чтобы лицо помимо капюшона частично закрыли еще отросшие почти до лопаток волосы, которые он не стал собирать в хвост. Надо бы обрезать, но все недосуг, то одно, то другое. А тут вот пригодилось.

***

«Пьяного монаха» Робин выбрал в первую очередь потому, что здесь чаще попадались заезжие рыцари. После стояния под окном у Гая на девушек совсем не тянуло. Ну и во вторую — из-за нормальной выпивки, не дело графу, пусть и опальному, всякую дрянь глушить по грязным забегаловкам, когда можно завалиться в приличную. До места он добрался без приключений, не особо скрываясь — в связи с подготовкой к ярмарке стражи на улицах было меньше обычного. А в таверне вообще ни одного солдата. Впрочем, их присутствие Робину ничем бы не помешало, в «Пьяном монахе» он бывал неоднократно, и ни разу никто его не узнал.

Любимый стол в полутемном углу оказался свободен. Робин, решив, что разумнее сначала перекусить, отдал должное местной стряпне, а потом заказал сразу четыре бутылки. Чтобы уж с запасом. Бренди он сегодня пить не стал — после этой огненной воды только под лавку падать, а не в постель. Потягивая вино, Робин оглядывал зал, присматриваясь к посетителям. Местные рыцари отпадали сразу, а из десяти приезжих пока никто не приглянулся, во всяком случае, на трезвую голову. Несколько раз к нему подкатывали служанки, которые, надо сказать, были весьма недурны собой, да и в постели горячи — Эйкин здраво полагал, что хорошая еда, выпивка и красивые опытные женщины принесут больше денег, чем все то же самое, но похуже. Робин было понадеялся, что на безрыбье и девица сойдет, но после флирта и нескольких поцелуев вернулась тоска — по черной гриве, холодным синим глазам и язвительной ухмылке, которую хотелось то стереть ударом, то до умопомрачения целовать кривящиеся губы.

Отослав служанок, которые с разочарованными вздохами покинули помрачневшего гостя и переключились на других, он уткнулся в кружку. В голове вертелась мысль, которая могла прийти только спьяну — может, написать Гисборну письмо? С объяснениями. В стихах. Вот прямо сейчас, потребовать пергамент, чернила, перо и... Краем глаза он уловил движение на лестнице, поднял голову. Этого рыцаря Робин в зале не видел. Тот начал спускаться, плащ с глубоким капюшоном распахнулся, и под ним оказалась выцветшая черная туника с белым крестом, подобранная слева и заправленная за простые, без украшений, ножны. Госпитальер, редкая птица в Ноттингеме, к тому же явно не новообращенный. На короткой кольчуге, край которой виднелся из-под туники, заметна полоса колец посветлее, в том месте, где ее латали, оплетка на рукояти меча потерта, яблоко[2] в царапинах.

Пока рыцарь шел к столу, Робин исподтишка его разглядывал. Где-то на полголовы выше него, широкоплечий. Лицо скрыто капюшоном, но руки явно принадлежат не старику, да и вряд ли старик, даже опытный боец, мог бы так двигаться, словно перетекая из шага в шаг.

Госпитальер занял стол не слишком далеко от Робина, служанка принесла ему вина, попыталась соблазнить, но безуспешно — похоже, тот не был настроен на женское общество. Робин счел это еще одним знаком в свою пользу, а когда из-под капюшона выбилась смоляная прядь, окончательно уверился, что ночь проведет не в одиночестве. Если, конечно, удастся убедить рыцаря, что вдвоем им будет гораздо интереснее. Перелив содержимое бутылки в кружку, Робин поднялся, на миг оперся на стол, поскольку в голове уже прилично шумело и, восстановив равновесие, направился к объекту своего внимания.

— Можно? — он остановился рядом и кивнул на скамью, снова качнувшись от этого простого движения.

Рыцарь несколько секунд не шевелился, после чего медленно наклонил голову и сдвинулся чуть дальше в полумрак. Длинные черные волосы окончательно скрыли лицо.

— Давно из Святой Земли? — Робин сел напротив, развернулся к залу боком и облокотился на стол.

— С полгода, — голос у рыцаря оказался низкий, хрипловатый. И тоже чем-то напомнил о... о ком Робин старался не думать. — А вы?

— Полтора... А в Ноттингем какими судьбами? — продолжал расспрашивать Робин. Надо было как-то завязать разговор, и уже постепенно перевести на интересующую тему, выяснить, есть здесь что ловить или нет. Не заявлять же сходу — «хочу с тобой переспать». Так и в челюсть недолго огрести. — У вас здесь родня?

Окажись у госпитальера родственники в окрестностях, это стало бы серьезным препятствием планам Робина: все-таки он предпочитал одиночек и чужаков, которым нужен был партнер на ночь, а не отношения. И которые не узнают его при случае, уже хотя бы потому, что наутро уедут.

— Никакой родни. Просто думал, не наняться ли на службу к шерифу, — рыцарь произносил слова с заметным напряжением, словно у него было сорвано горло. Один из королевских телохранителей, получив удар в гортань, говорил потом очень похоже. — Надо же на что-то жить.

— А почему к шерифу? — удивился Робин. — Почему не в Триполи? Вряд ли Боэмунд Антиохийский откажется принять одного из своих, — имя графа он выговорил четко, но уже с трудом, спиртное, сначала ударившее в ноги, устремилось к голове, и уже не просто шумело там, а полноправно обосновалось.

— Не сошелся во мнениях с магистром де Аспом, — рыцарь пожал плечами. — Пришлось уехать. И от войны устал, хочется немного пожить мирно.

— Что, настолько серьезно не сошелся? — Робин поднял бровь, сделал большой глоток из кружки и как бы незаметно перешел на «ты».

— Смертельно, — усмехнулся собеседник. — Для одного из командоров.

— Ого! — присвистнул Робин. — И правда, серьезно. Но почему все-таки именно к шр... шерифу? — Винные пары в мозгах так и норовили сбить с мысли, приходилось усиленно себя контролировать. — Не думал рассмотреть другие варианты?

— А ты можешь что-то предложить? — рыцарь тоже перешел на «ты», будто так и нужно. — Мне, в общем-то, без разницы, кому служить, если это не потребует поступиться честью.

— Ну, например, Пембрук, — Робин нетвердой рукой поднял кружку, салютуя, вино плеснуло на стол. Госпитальер стукнул о нее своей, отпил, после чего подлил обоим. — Граф собирает вокруг себя достойных рыц... рыцарей, — язык у него слегка заплетался, но рассуждал он пока вполне здраво. — Он, конечно, скуповат, но зато на стороне Ричарда. Король ведь вернется, и вряд ли будет бла... благосклонен к тем, — он покачал пальцем, — кто поддерживал его врагов.

Оставшийся в Ноттингеме случайный любовник доставлял бы неудобства, поэтому он решил подать идею, полезную обоим, тем более что мог воспользоваться связями и оказать услугу. Для собственного спокойствия в первую очередь.

— Хм, мысль неплохая, — задумчиво произнес рыцарь, постукивая пальцами по столу. — Мне в голову не приходило... Хотя не уверен, что Маршалл возьмет на службу человека, который, мягко говоря, в ссоре с магистром своего ордена. Шериф же, как я слышал, на такие вещи закрывает глаза.

— А если я предложу помочь? — Робин слегка подался вперед, оперся на локоть, чуть не сполз на столешницу и переместил руку так, что почти коснулся запястья собеседника. Тот не отстранился, что обнадеживало. — К тому же, служба у шерифа... — он на секунду потерял нить разговора, но быстро поймал, — у шерифа, да... вполне может оказаться, — голос понизился до заговорщицкого шепота, — несовместима с честью.

— С чего бы тебе помогать тому, кого видишь впервые в жизни? — в хриплом голосе прозвучали одновременно удивление и намек на усмешку.

— У меня склонность к альрт... аль-тру-из-му, — ухмыльнулся Робин, тщательно выговаривая слова. — Ну и не хочется, чтобы шериф использовал достойного... этого... иоаннита в своих целях.

— Так уж и достойного? — смешок госпитальера больше походил на кашель. — Откуда тебе известно?

— Чутье, наверное, — Робин пожал плечами. Сознание еще не отключалось, но уже мутилось. Он вспомнил про «альтруизм» и усилием воли разогнал алкогольный шторм в голове. Бывалому крестоносцу и не такое по плечу. — С войны еще. Ищешь прибыльное место, но думаешь о чести. Это о чем-то говорит, — он еще немного сдвинул руку, накрыл ладонью пальцы рыцаря. — И не отправил прислугу за стражей, когда я упомянул короля. А ведь сейчас его имя здесь не в почете. Кстати, забыл представиться. Роберт.

— Криспин, для друзей Крис, — после недолгого молчания отозвался тот. — Так ты на самом деле хочешь помочь?

— Хочу, — подтвердил Робин. — И помогу.

— Но почему-то мне кажется, — насмешливые нотки в голосе Криспина стали отчетливее, — что не совсем бескорыстно, — он провел большим пальцем по ребру ладони Робина, и это был явно не случайный жест. — Вряд ли за красивые глаза.

— Глаз я не видел, — засмеялся Робин, протягивая руку, но спьяну не рассчитал, и пальцы схватили воздух, а не капюшон. — Пока.

— И не стоит, — рыцарь дернул плечом. — Не люблю показывать лицо... я на себя в зеркало два года не смотрел. Греческий огонь.

Робин молча кивнул — это объясняло и капюшон, и темный угол, и голос. Жалеть рыцаря он не собирался, вряд ли тому нужна жалость, а желание провести с ним ночь такие пустяки совершенно не отбивали.

— Но если это не смущает... достойного собрата, — Криспин продолжал поглаживать пальцем его ладонь, — могу заверить, что другие части тела вполне... дееспособны.

— Не... не смущает, — Робин облизнул внезапно пересохшие губы и даже слегка протрезвел. Он сам не ожидал, что начнет заводиться от простого прикосновения к руке. Вроде выпил-то всего четыре бутылки. — Продолжим наверху?

— Согласен, — рыцарь поднялся, придерживая капюшон, и подозвал хозяина, чтобы договориться насчет комнаты.

— И еще вина, — добавил Робин. Забрав лук и колчан, он двинулся по лестнице следом за Крисом, стараясь не запнуться на ступенях и не слишком уж явно цепляться за перила.

***

Робин встал из-за стола с кружкой вина в руке, и Гай подавил разочарованный вздох — он надеялся, что разбойник просидит допоздна, а после пары бутылок вполне можно представить, как они мирно напиваются вдвоем. Но когда тот, слегка пошатываясь, направился не к двери, а к нему, Гай насторожился. Неужели что-то заподозрил? И вместо ночи радужных мечтаний ему предстоит драка с битьем посуды, прыжками по столам, метанием стульев, скамей, ножей и прочими прелестями кабацких побоищ? Ну и в их случае Робин непременно будет сквернословить по-арабски и наматывать на кулак шевелюру Гая, если доберется, он же постарается прижать противника покрепче к полу или стене и под видом обыска запустить руки под куртку.

Однако дальше события приняли неожиданный оборот. На второй фразе стало понятно, что нетрезвый Робин действительно принял его за госпитальера, вернувшегося из Святой Земли. Гай отодвинулся подальше в тень, изменил голос и даже не во всем соврал — он действительно убил в поединке командора, правда, два года назад. Оправившись от удивления, он решил, что побыть рядом с Робином даже под видом случайного собутыльника — все равно подарок судьбы, главное, не сболтнуть ничего такого.

Потом разговор свернул в странное русло, и Гай удивился во второй раз. Он никак не мог сообразить, чего добивается Робин от незнакомого рыцаря, а уж тем более — почему подбрасывает идеи, к кому наняться на службу. Ладно бы еще вербовал в свою шайку, так нет — заговорил о Пембруке... На самом деле, с точки зрения настоящего госпитальера, да еще с такой историей за плечами, Уильям Маршалл в качестве сюзерена был бы идеальным вариантом. Отвечая, Гай чуть не перешел на свой обычный язвительный тон и с трудом скрыл это, закашлявшись.

А затем у него отвисла челюсть — Робин явно намекал на нечто большее, чем посиделки и треп за бутылкой вина. Если легкое прикосновение еще можно было худо-бедно принять за пьяный казус, то накрывшую пальцы ладонь недоразумением уже не назовешь. И тут Робин представился своим «графским» именем... Теперь сомнений не осталось — легенда Англии, будучи под мухой, ищет в ноттингемском кабаке любовника на ночь. Гай не раздумывал ни секунды — верх глупости отказываться от возможности, которая сама падает в руки. Он назвал свое второе имя, уверенный, что Робин вряд ли сообразит — мало ли на свете Криспинов, — и придумал правдоподобное объяснение закрытому лицу. Под это можно и свечи в комнате загасить. Шрам на руке, который Робин мог бы опознать, закрывал кожаный наруч, но и его можно списать на греческий огонь, если что.

Быстро договорившись с хозяином о комнате в конце коридора — той самой, где недавно встречался с информатором, — Гай расплатился за сутки и отправился наверх, сопровождаемый стремительно пьянеющим Робином. Он спиной чувствовал его взгляд, и скрестил пальцы на удачу.

***

Не успели они войти, как появилась служанка с двумя бутылками и кружками. Намекающие взгляды и жесты девицы оба проигнорировали. Робин вручил ей несколько медяков, выпер за дверь и заложил засов. Гай сбросил плащ, прошелся по комнате, задул свечи и повернулся к Робину. Сквозь приоткрытые ставни пробивался лунный свет, и он стал так, чтобы не попасть в него. Робин оставил меч, лук и колчан около двери, отхлебнул вина прямо из горлышка, пристроил бутылки и кружки на сундуке около кровати, подошел к окну и прикрыл створку. Несмотря на количество выпитого, он помнил о нежелании рыцаря показывать лицо.

— Спасибо, — кивнул Гай, облегченно выдыхая.

При таком скудном освещении можно не беспокоиться, что его узнают. В кои веки он порадовался, что так и не нашел времени обрезать волосы, которые выполняли сейчас роль дополнительной маскировки. Робин тем временем забросил куртку в изножье кровати, приблизился к рыцарю, положил руки на плечи.

— С кольчугой помочь?

— Угу, — Гай отстегнул меч, ножны с запястья, стащил тунику, закинул на кресло и едва не застонал, избавившись, наконец, от осточертевшего доспеха.

Робин провел ему ладонями по груди, покачнулся, уцепился за воротник подкольчужной рубашки из тонкой замши, прижался всем телом. Рыцарь обхватил его за пояс, поддерживая, наклонился, почти коснулся губами виска. Робин уткнулся лбом ему в плечо, дождался, пока пол перестанет ходить ходуном и потянул рубашку из штанов, хотелось скорее добраться до горячей кожи. В темноте он видел не то чтобы хорошо, но достаточно, чтобы оценить не только руками, что сложением Крис не уступает Гисборну. Главное, помнить, кто сейчас с ним и не назвать ненароком не тем именем. А то и грива черная, и фигура похожа... Так и забыться недолго.

— Надеюсь, ты не стесняешься? — Робин нетвердым шагом обошел рыцаря кругом, обнаружил, что держит рубашку, отбросил ее в сторону, погладил твердые мышцы спины. Руки подрагивали, не то от опьянения, не то от возбуждения. А скорее всего, от того и другого сразу.

— С чего бы? — усмехнулся Гай, оборачиваясь и перехватывая его руку, которая подбиралась к левому боку, где был шрам от стрелы. Потом, когда соображать почти перестанет, можно будет. А сейчас рановато, мало ли, сложит два и два, догадается. — Или ты девственника хотел?

— Боже упаси, — пьяно рассмеялся Робин, пошатнулся и свалился бы, не держи его Гай. Выпивка окончательно сделала свое дело — остались только те мысли, которые ниже пояса.

— Ну вот и хорошо, — хриплый голос рыцаря будто бы стал еще ниже.

В следующую секунду рубашка Робина полетела на пол, а сам он — на кровать. Он и пикнуть не успел, как рот оказался зажат поцелуем, жестким, но не грубым, скорее, настойчивым, властным. Робин запустил пальцы Крису в волосы, потянул назад, собираясь перехватить инициативу, но запястье тут же попало в стальной захват, а следом и второе. Он дернулся, скорее чтобы проверить, насколько решительно настроен партнер, чем на самом деле собираясь вырваться. Рыцарь недовольно рыкнул, прикусил ему нижнюю губу, не до крови, но ощутимо, и еще сильнее стиснул запястья. Робин вжался затылком в кровать, провел языком по укусу и уже сам впился в губы Криса, который продолжал удерживать его, не давая кроме этого никакой свободы действий. У него давно никого не было, и еще дольше не попадался любовник, который сразу брал на себя ведущую роль, поэтому напористость заводила еще сильнее.

Вот как себя чувствует изнывающий от жажды путник, который набрел на родник. Гаю настолько часто это снилось, что он с трудом воспринимал реальность происходящего, даже когда Робин касался его. Впрочем, горячее тело, безумный поцелуй, вкус вина на губах, запах — кожи, дыма костра, каких-то трав — были настоящими. Он приподнялся, не разрывая поцелуй, коленями раздвинул Робину ноги, потерся об него бедрами, и тот застонал ему в рот, толкнулся навстречу. Гай отстранился, тяжело дыша, отпустил его, скользнул губами по щеке, по шее, принялся вылизывать подставленное горло, ключицы, постепенно спускаясь ниже, провел ладонями по бокам, погладил кончиками пальцев шрам от меча, тоже слева. Когда он несильно сжал зубами сосок, Робин выгнулся, часто задышал, вцепился в покрывало. Гай отпустил, но ему надавили на затылок, настойчиво притягивая обратно, и он повторил, прикусив сосок уже сильнее, тут же погладил языком, перешел ко второму, одновременно лаская везде, куда мог дотянуться, и прижимаясь ноющим от возбуждения пахом к ногам Робина.

— Штаны... на хер, — выдохнул Робин, когда широкая ладонь накрыла выпуклость, на которой тут же сосредоточились все помыслы. Да еще рыцарь, лаская, терся об него бедрами, давая возможность оценить величину того, с чем он в ближайшее время рассчитывал познакомиться очень и очень близко.

— На хер чуть позже, — ответил Гай, неохотно отрываясь от своего занятия и вставая. — Но штаны лишние, это точно.

— И сапоги, — Робин уперся ногой ему в колено. — Сними.

— Наглец, — Гай хмыкнул, стащил с него сапоги, быстро разделся сам, после чего занялся шнуровкой на его штанах.

Робин нетерпеливо приподнялся, но чертов рыцарь не спешил — то проводил рукой по внутренней стороне бедра, то касался паха тыльной стороной ладони, то принимался очерчивать пальцами мышцы живота. Он никогда не думал, что простое избавление от штанов можно превратить чуть ли не в пытку, от которой звенит в ушах и пересыхает в горле. Но когда, наконец, проклятый предмет одежды исчез, в горле пересохло еще сильнее, поскольку Крис тут же опустился на колени, и его губы оказались там, где только что были руки. У Робина вырвался глухой стон, он дернулся навстречу, но горячие ладони сжали бедра, не давая пошевелиться. Он сдался, позволил партнеру самому задавать ритм, только вплел пальцы в густые волосы, перебирал пряди, и перед закрытыми глазами невольно всплывали картины, не имеющие отношения к мимолетной связи — руки и губы Гая на его губах, коже, затуманенные желанием синие глаза, тело к телу... И плевать, что просто в мыслях, можно ведь вообразить, будто все на самом деле.

Гай ласкал Робина, жалея, что в темноте видно только силуэт, и остается лишь представлять, какой он сейчас — захмелевший, распаленный, взмокший... То, что у него имелся опыт с мужчинами, стало понятно еще в зале, и это радовало — в противном случае Гаю принципы не позволили бы соврать. Первый раз и невесть с кем — как-то неправильно. К тому же, тогда он точно не стал бы гасить свечи. Робин перебирал ему волосы, и от этих прикосновений перехватывало дыхание, по телу прокатывалась горячая волна — он не представлял, что такая простая ласка может настолько возбуждать. Гай медленно прошелся языком по кругу, по нежной коже. Ответом стал новый стон и попытка погрузиться глубже ему в рот. Он отстранился, облизнул два пальца, провел Робину между ягодицами.

— Постой, — сбивчиво пробормотал тот, несильно потянув его за волосы. — В куртке... склянка... удобнее.

— Запасливый, — Гай усмехнулся, поднялся, нашарил в изножье куртку, в кармане которой обнаружилась искомая склянка.

— Предс... предусмотрительный, — слова путались, Робин был совершенно пьян от вина и желания.

— Что, знакомый аптекарь? — Гай снял крышку, зачерпнул пахнущую травами мазь.

— Не... — протянул Робин, сдвигаясь от края, и широко развел согнутые в коленях ноги, так бесстыдно, что блудница смутилась бы. — Личный лекарь.

— Точно, запасливый, — Гай даже в темноте видел его развратную позу, и был уверен, что Робин об этом знает. Облизнув губы, он вернулся к прерванному занятию, осторожно проталкивая внутрь густо смазанные пальцы. Опыт опытом, а неизвестно, сколько времени у Робина никого не было. Похоже, что довольно давно. Добравшись до нужной точки, он двинул кистью чуть резче, и реакция последовала незамедлительно.

— Ох... да, — простонал Робин, подаваясь навстречу. Одной рукой он стиснул покрывало, вторая снова зарылась в темную гриву. — И быстрее...

Не будь у Гая занят рот, он бы точно съязвил на тему такой добродетели, как терпение, но вместо этого замедлился, неспешно растягивая тугие мышцы, а свободной рукой лаская себя, иначе это ж свихнуться можно. Робин протестующе забормотал, дернул его за волосы. В ответ Гай проделал языком и пальцами такое, что Робин всхлипнул и с силой вскинул бедра, стремясь получить разрядку. Гай тут же отстранился, убрал руку — быстро заканчивать он не собирался, хотя возбуждение становилось уже болезненным, перед глазами все плыло, а сердце часто билось где-то в горле.

— С-скотина, — Робин намотал на кулак длинные пряди, потянул его на себя, куснул за плечо, еще шире раздвинул ноги. В сознании все смешалось, он был странным образом уверен, что именно так вел бы себя Гисборн, окажись они чудом в постели. — Давай уже...

Гай не заставил себя долго упрашивать, подхватил его под колени, толкнулся внутрь, стараясь не торопиться. Но Робин выпустил волосы, вцепился в плечи, резко двигаясь навстречу сам, и весь контроль полетел к чертям. Он с силой вбивался в желанное тело, а Робин подмахивал так, что куда там распутной девке, матерился вперемежку с мольбами и стонами, и от его хватки наверняка останутся синяки. Гай целовал его в губы, в шею, напрочь забыв о конспирации, называл Робином и бормотал по-французски то, что никогда не сказал бы в здравом уме.

Робину казалось, что он падает в бездну. Крис что-то шептал, но слова проскальзывали мимо, хотя сознание и пыталось зацепиться. Что-то показалось странным, но сейчас это неважно, а может, дело просто в выпитом вине, наутро наверняка вспомнятся банальные фразы, которые слышал и сам говорил уже сто раз. Робин обхватил рыцаря ногами, словно капканом, вжимая в себя, тот прикусил за шею, и это стало последней каплей, тело выкрутило в экстазе, он заметался, выгнулся, на живот выплеснулась горячая струя.

— Га-ай... — имя вырвалось против воли, со стоном, он вздрогнул еще раз и обмяк, прерывисто дыша, не в состоянии пошевелиться, словно из него вытащили все кости.

Услышав собственное имя, произнесенное на выдохе, Гай окончательно потерял голову. Сил сдерживаться и так уже не оставалось, а после этого наслаждение затопило неудержимой волной. Вскрикнув, он приподнялся на локте, качнулся назад, не понадобилось даже помогать себе рукой, хватило этого движения, чтобы взорваться в оглушающей разрядке. Рухнув рядом с Робином, Гай прижал его к себе, губы непроизвольно расплывались в улыбке. Надо бы встать, найти кувшин с водой, полотенце... но выпускать расслабленного Робина не хотелось. Тот повозился, закинул на Гая ногу, хмель и сумасшедший оргазм выжали из него все силы и остатки здравого рассудка, он уже не соображал, где находится.

— Красиво... не обрезай, — пробормотал Робин, зарываясь пальцами Гаю в волосы. — К дьяволу ромашки... Гисборн болван...

Гай попробовал высвободиться, но тот держал мертвой хваткой, теперь из постели точно просто так не выберешься. Последнее заявление Робина сразило его наповал. Да уж, утром им явно будет, о чем поговорить. Если, конечно, они друг друга не поубивают.

***

Робин проснулся, чувствуя себя на удивление прекрасно, ни намека на похмелье. Единственное неудобство представляла ноющая задница, отвык за долгое время. Впрочем, полученное удовольствие с лихвой компенсировало эту досадную мелочь. Лежать, прижимаясь к горячему телу, было приятно и даже уютно, но задерживаться Робин не собирался. С Крисом было хорошо, но это уже в прошлом, ночь закончилась. Ветром приоткрыло ставни и, судя по широкой полосе света, солнце уже взошло. Остается только выполнить обещание, но для этого достаточно написать письмо и записку, а хозяин передаст их рыцарю, когда тот проснется. Просьбы и печати Хантингтонов будет достаточно, чтобы Криса приняли в свиту королевы-матери, а там он уже сам разберется.

Робин приподнялся, выпутывая руку из рассыпавшейся по подушке черной гривы, провел ладонью — слишком уж красивая шевелюра у госпитальера, хотелось прикоснуться еще раз... Спутанные пряди соскользнули со щеки, Крис вздохнул во сне, слегка повернул голову, и он замер, увидев лицо рыцаря. Не только никаких ожогов. Если в мире существуют двойники, то один такой лежал рядом. Резко очерченные скулы, жесткий рот, обычно кривящийся в усмешке, а сейчас расслабленный... И ресницы, черт дери, такие, что куда там девицам. О волосах вообще можно не говорить, любая барышня просто удавится от зависти.

Робин сглотнул. Приподнял одеяло. Шрам от стрелы на левом боку. След от кинжала на левом предплечье и еще один — на груди справа. Кожаный наруч на правой руке, именно там, где раньше была татуировка. Ночью он был настолько пьян, что даже не заметил этой детали. И помимо всего — несколько засосов, свежая царапина и синяки от пальцев на плечах. Иисус, Мария и все апостолы, пусть это будет сон! Робин зажмурился, помотал головой, открыл глаза. Гисборн никуда не исчез. Твою мать. Надо делать ноги. Срочно. Память услужливо подкинула воспоминания не только о неистовой страсти, но и о том, что он говорил. Особенно в самый... ответственный момент, когда выгибался под Гаем, выстанывая его имя. Треснуться бы головой об стену. Или об дерево. В Шервуде как раз тысячи дубов, хоть обстучись.

Робин осторожно выбрался из постели, стараясь не шуметь, сгреб свою одежду. Дерьмо, хоть голым в окно прыгать, а там уже одеваться. Но если внизу окажется стража... По-хорошему, смыть бы сначала следы бурной ночи, но это потеря времени. Придется искупаться по пути к лагерю, в Тренте. Следы на запястьях и шее объяснить несложно, мало ли, с кем он в постели кувыркался. С кем, с кем... Робин, натягивая штаны, покосился на кровать. С помощником шерифа. По которому сохнет, как, мать ее, монастырская воспитанница. И который, как только проснется, не упустит возможности приложить его чем-нибудь тяжелым по голове и отправить сначала в подземелья Ноттингема, а потом на плаху, виселицу или костер, по настроению. Или придется его убить, чтобы не попасть ни в одно из этих мест. А убить не сможет, как обычно, это ведь все равно, что в собственное сердце нож всадить. И что-то еще было не так, хотя куда уж больше, но поймать ускользающую мысль не удавалось. Ладно, по дороге можно подумать. Вздохнув, Робин взялся за рубашку. Ну, у него есть воспоминания о Гисборне с ножами, Гисборне в кабаке, Гисборне смеющемся, Гисборне с разбитой в драке губой, Гисборне в ярости, Гисборне у костра, Гисборне с листьями в волосах, Гисборне полуодетом... А теперь будет еще о Гисборне в... в постели, короче. И о спящем.

— Далеко собрался? — прозвучал за спиной хрипловатый голос, теперь уже вполне узнаваемый.

Робин подскочил и выронил рубашку. Выдернув из ножен меч Гая, который был ближе, чем его оружие, он резко обернулся и одним прыжком оказался у кровати, нацеливая острие на рыцаря. Тот смотрел, подняв бровь, и гнусно ухмылялся. И вид у него был донельзя довольный, словно у кота, который сожрал всех шерифовых канареек разом. Потом он лениво потянулся, приподнялся на локте, одеяло соскользнуло, и Робину в глаза опять бросились оставленные им ночью метки.

— Ну так куда собрался? — повторил вопрос Гай, не обращая внимания на подрагивающий в дюйме от горла клинок. Настроение у него было преотличное. А какое еще может быть настроение у человека, который получил то, о чем едва смел мечтать? Теперь главное не выпустить добычу из рук.

— В лес, — Робин натянуто улыбнулся, взгляд невольно скользил по плечам и груди Гая, в голове снова всплыли образы, на которые тело предательски среагировало тяжестью в паху. Руки, помнившие рельеф этих мышц, аж заныли от желания погладить. — Живу я там, забыл? Поместье мое кое-кто заграбастал, приходится вот по лесам...

— А с этим что собираешься делать? — Гай покосился на меч, который на самом деле ничуть его не пугал, и опять поднял взгляд на ошалевшую физиономию Робина. Взъерошенный после сна, с обалдевшими глазами, полуголый, с мечом в руках, укусами на шее и плечах, тот вызывал единственное желание — сгрести в охапку, закинуть обратно в кровать и проделать все, чем они занимались ночью. С дополнениями. Поменяться местами он тоже не против.

— Этим я тебе глотку проткну, если попытаешься меня остановить, — буркнул Робин, прикидывая, как бы его поаккуратнее оглушить.

— Вообще, клинок отличный, сам выбирал, баланс идеальный, — продолжал Гай, садясь и пальцем отводя лезвие чуть в сторону. — Подарить, если подойдет по руке?

— А? — Робин переводил недоуменный взгляд с меча на Гая и обратно. Казалось, что он начинает сходить с ума.

— Я спросил, подарить, если по руке подойдет? — терпеливо повторил Гай. Дичь заарканена, теперь надо медленно подтягивать к себе, чтобы не вырвалась.

— И так заберу, — окрысился Робин. — Мы разбойники, нам положено брать, что понравится.

— Тогда считай, он твой, — Гай довольно улыбнулся, похлопал рукой по кровати. — А теперь иди сюда.

— Зачем? — у Робина дернулось горло, ладони вдруг стали холодными и влажными.

— Ну, Гуд, ты ведь не девственник, — протянул Гай, демонстративно облизывая губы, на которые Робин тут же уставился, невольно повторив жест. — И знаешь, что два взрослых человека могут делать в постели помимо сна. Например, брать, что понравится.

— Я лучше... — голос сорвался, он кашлянул, с трудом отвел взгляд от лица Гая, но ненадолго, глаза против воли так и скашивались на него. — Пойду я.

Робин попятился, присел, нашаривая рубашку и не опуская меч. Надо прекращать пялиться на Гисборна, но тот может в любую секунду напасть, наверняка ведь специально выводит из себя, сбивает с толку. А пока в руке оружие, невозможно одеться. Все-таки придется приложить его рукоятью. Но для этого нужно подойти... «А губы у него припухшие... Кровь Христова, пусть он не облизывается, я же не каменный...» Мысли сворачивали совсем не в ту сторону, и Робин тряхнул головой в надежде вправить себе мозги.

— Гуд, ну, давай, иди сюда, — вновь позвал Гай, негромко, но настойчиво, словно уговаривал дикого зверя. Или норовистого коня. Можно, конечно, встать, схватить Робина и без церемоний завалить в кровать. Но вдруг он шуганется, кинется в драку или сиганет в окно? Так что придется потихоньку. — И воду с полотенцем тащи. Холодная, конечно, но неохота никого звать, чтобы горячей принесли.

— Я привык к холодной, — проворчал Робин. Нет, это не он, а мир точно свихнулся. Гисборн не подрывается с места, чтобы его скрутить, а требует подать воды.

— Гуд, ты дубина, — на этот раз голос Гая прозвучал непривычно мягко. — Я не собираюсь сдавать тебя шерифу. Ну подумай сам. Ты вырубился ночью, и у меня была куча времени, чтобы тебя связать и отволочь в замок. А еще я мог позвать стражу, когда увидел тебя внизу.

Робин молчал, переваривая услышанное. Они спали рядом всю ночь, это верно. И в зале... Стоп. В зале. Вот она, та мысль, которая не давала покоя. Святые угодники... Это ведь он подсел к Гисборну, приняв его за незнакомца — а кто не ошибся бы? Тот же, в свою очередь, прекрасно знал, с кем поднимается наверх.

— Ты... — Робин снова шагнул к кровати, поднимая меч и сверкая глазами. — Какого дьявола ты все это устроил?!

— Я устроил? — возмутился Гай, подаваясь вперед и отвечая таким же яростным взглядом. — Я?! По-моему, это ты снимаешь незнакомых рыцарей по кабакам!

— Я не снимаю незнакомых... — заорал в ответ Робин, но тут же осекся. — Хорошо, снимаю. Ну и что? Тебе какое дело? Ты знал, что это я! И нагло воспользовался!

— Ну да, — пожал плечами Гай. — А что, если бы я открылся, ты бы со мной пошел? И ты не возражал, когда я воспользовался тем, что так откровенно предлагали.

— Да я бы тебе по морде врезал и удрал, пока ты не очухался, — выдал Робин, но в следующий миг у него словно что-то щелкнуло в голове. — Повтори, что ты сказал, — потребовал он, глядя на Гая в упор. — Про «пошел».

— Если бы я открылся, ты бы со мной пошел?

— То есть? — мозаика постепенно складывалась, но рассудок упорно отвергал очевидное.

— Что, в третий раз повторить? — вздохнул Гай, глядя на него, как на полоумного. — И ты уже воду принесешь, а? Мне вставать неохота.

Робин, все еще с мечом в руке, взял со стола полотенце и кувшин с водой, подошел к кровати с таким видом, словно раздумывал, отдать кувшин или опустить его Гаю на голову.

— И зачем тебе хотелось, чтобы я с тобой пошел? — вопрос был глупее некуда, но не задать его Робин не мог. — Что, решил отыграться таким образом? А потом растрезвонить на все графство?

— Нет, ты точно придурок, — скривился Гай, забирая кувшин и полотенце. — И, кстати, это тебе хотелось, чтобы я с тобой пошел. О, прости, не я, а Крис.

Намочив полотенце, он передвинулся на край, несколько раз провел мокрой тканью по животу и груди замершего Робина, стирая следы их ночного безумства, потом занялся собой, поглядывая на него из-под упавших на лицо волос. Главное, не спешить... и не тянуть руки раньше времени.

— А почему Крис? — Робин выронил меч, окончательно растерявшись, соображения хватало только на какую-то ерунду.

— Забыл? Это мое второе имя, — Гай отбросил полотенце, поставил кувшин на пол и взял с сундука бутылку, промочить горло. — Гай Криспин Гисборн.

— Точно, — Робин почти рухнул на кровать. — Ты пошел со мной... — он замолчал, запустил руку в волосы, слова внезапно закончились. Потому как вспомнилось, что говорил ночью Гай. Французский Робин знал хорошо, но даже если бы плохо, сообразить, что означает monamour, moncoeurи mavie[3] уж точно смог бы. И ладно бы это сказал в угаре пьяной страсти неизвестный рыцарь любовнику на одну ночь. Но Гисборн, в отличие от него, знал, с кем ложится в постель. И был почти трезв. И называл его не Робертом. Эти мысли отразились на лице Робина, как в зеркале, взгляд стал совсем ошарашенный.

— О, дошло, наконец, — тон Гая, с интересом наблюдавшего за его размышлениями, был язвительным, как никогда. — И вот мне интересно, когда кончая под одним, называют имя другого, это что-то значит, или просто к слову пришлось?

— И давно ты?.. — поинтересовался Робин, на самом деле чувствуя себя придурком. Но и Гисборн хорош.

— С детства, — буркнул тот, прикладываясь к бутылке. — А сам?

— А я не знаю, — Робин забрал у него бутылку и влил в себя не меньше четверти. — Наверное, тоже... просто не думал об этом. Пока ты не ушел. Я тогда искал тебя несколько дней, потом понял, что ты меня бросил, и разозлился, — он покосился на Гая. — И до сих пор злюсь, между прочим. А когда увидел тебя в маноре...

— То вообще взбесился, ага, — передернул плечами Гай. — Я твое поместье у Вейзи еле выдрал, чтобы он его не превратил черт те во что. И уж точно не претендую... Вот вернется твой Ричард, восстановит в правах, заберешь обратно. А ушел тогда, чтобы не быть обузой, куда тебе было еще с нами возиться.

— А меня спросить, считаю ли я тебя обузой, что, язык отсох? — раздраженно произнес Робин. — И можно подумать, я знал про поместье, — он отхлебнул еще. — Тебе же слова сказать невозможно было, чуть что, кидался, как волк бешеный.

— На себя посмотрел бы, ненормальный, — огрызнулся Гай. — Стоило мне открыть рот, как на одно мое слово у тебя десять находилось, и все того... непотребные.

— Уж кто бы возмущался! От твоих непотребных дубы краснеют, — парировал Робин, мгновенно разозлившись. Ну как говорить с этим гадом, который способен вывести из себя, даже сидя голым и взлохмаченным на разворошенной постели.

Он поставил бутылку, чтобы избежать искушения приложить ею Гая, вскочил, но не успел сделать и шагу, как был пойман за локоть. Робин развернулся, замахиваясь кулаком, и замер. Гай перехватил занесенную для удара руку, поцеловал костяшки, потом запястье, не сводя с него серьезного взгляда, и глаза сейчас были совсем не холодными, а глубокими, как омуты в Тренте. Робин втянул воздух сквозь зубы, разжал пальцы, злость тут же испарилась, он потянулся к голове Гая, погладил.

— Jet’aime,[4] — пробормотал тот, наклоняясь и проводя губами ему по ладони. — Ты сумасшедший, Робин. И придурок.

— Гисборн — болван, — проворчал Робин, пропустил сквозь пальцы темные пряди, дернул, заставив его поднять голову. — Я тебя тоже. Баран упертый.

— От барана слышу, — хохотнул Гай, подтягивая его к себе.

— А еще ты у меня девушку пытался увести, — обвиняюще произнес Робин через несколько минут, когда они оторвались друг от друга.

— Даже не думал, — Гай облизнул верхнюю губу, которую Робин прихватил зубами, задумчиво посмотрел на него. — Я просто не хотел, чтобы ты женился. И, кажется, Мэриан сообразила, чем дело пахнет.

— Ромашками, — фыркнул Робин.

— Или розами, — поддакнул Гай, закидывая руки за голову. — Поэтому выходит за Фридриха, умница.

— А узлы ты вязать не умеешь, — Робин приподнялся, провел пальцами ему по щеке. До сих пор не верилось, что все наяву, что можно болтать, валяясь рядом на кровати, а потом целовать смеющиеся губы, смотреть в синие глаза, которые не щурятся холодно и презрительно, а даже если и щурятся, то это ненадолго, и скоро взгляд изменится, станет мягче, затуманится. Что можно свободно прикасаться, ласкать. — Распутываются каждый раз, как нечего делать.

— Точно, и запирать замки тоже не умею, — Гай ухмыльнулся. — И стражу расставлять. И хранить в секрете важную информацию, которая ни в коем случае не должна достичь чужих ушей.

— Подожди, ты серьезно? — Робин поднял брови. Про узлы он сказал в шутку, поскольку в бытность телохранителем Ричарда научился выбираться практически из любых пут.

— А ты думал, камера сама открывалась? — ухмылка Гая стала очень ехидной. — И там, где ты и твои люди обычно шастаете, случайно стоят самые тупые мои подчиненные?

Робину тут же захотелось сделать что-нибудь... умиротворяющее. Например, снова заткнуть ему рот. И не только рот.

— Кстати, а почему ромашки? — поинтересовался Гай, которому вспомнились прочитанные романы. Хотя Робин и так умеет ухаживать, зачем ему это чтиво. Но ромашки... почему-то настораживали.

— Дашь — расскажу, — поддел Робин и поискал глазами склянку, которая обнаружилась в изножье.

— Дам я тебе и так, если хорошо попросишь, — Гай проследил за его взглядом, усмехнулся.

Дальше им на какое-то время стало не до разговоров, поскольку Робин, похоже, решил вспомнить как минимум половину того, чему научился жаркими палестинскими ночами, когда не воевал, а Гай всячески ему в этом способствовал.

— Прости, — произнес Робин потом, когда они лежали рядом, переводя дыхание и передавая друг другу бутылку.

— За что? — Гай удивленно посмотрел на него, губы изогнулись в привычной усмешке. — Я, конечно, орал, но там точно было не «хватит», а «еще» и «глубже».

— За это, — Робин коснулся наруча, который Гай так и не снял. — Я тогда чуть не спятил.

— Да я не злился, не ты же на мне это выжег, — махнул рукой тот. — И я ведь сам просил короля не раскрывать мое имя. Что еще ты мог подумать? Хотя не могу сказать, что мне было весело стоять привязанным к дереву, пока ты метался, как бешеный, не зная, то ли глотку мне перерезать, то ли шкуру подпалить.

— Я давно извиниться хотел, как только узнал, кто предупредил Ричарда, — Робин вздохнул, отхлебнул вина. — Но никак не удавалось, — он покосился на Гая, уголки рта дрогнули в улыбке. — Помнится, еще там было «да, о господи, пожалуйста, сильнее». Когда мы наедине, милорд, можете не называть меня господом.

— Сволочь, — с чувством проговорил Гай, садясь и отбирая у него бутылку. — Уж промолчу, что ваша разбойная светлость ночью стонала.

Робин ткнул его локтем в бок, ощущая себя почти на седьмом небе.

— Кстати, как тебе Фрейя, понравилась? — Гай внимательно изучал стену напротив, словно ничего интереснее в жизни не видел.

— Кто? — не понял Робин. Девушки с таким именем он не помнил, да еще чтобы ее прислал Гай.

— Ну, лошадь, — пояснил тот. — Ее Фрейя зовут. Фризка, которую твои увели с телегой.

— Я так и знал, что это чудовище ты мне подсунул! — расхохотался Робин. — Чуял. Ну ты и гад!

— Я не подсунул, — Гай вдруг смутился. — Это... подарок был. Чтобы ухаживать.

— Что? — недоверчиво переспросил Робин. — Кто ж так ухаживает?

— Я, — Гай смутился еще больше. — Уж как умею. Не всем же быть дамскими угодниками. И не только дамскими.

— Ну, мне нравится твой подход, — Робин, все еще посмеиваясь, решился на признание. — Я тоже, знаешь ли... чуть не заявился к тебе под окно серенады петь. С ромашками.

— Серенады? — хмыкнул Гай, вскинув бровь, и получил редкую возможность наблюдать красную, как свекла, физиономию легенды Англии.

— Обрежешь волосы — точно спою, — пригрозил Робин, у которого полыхали даже уши, и показал ему кулак. — И сыграю. У Скарлета есть лютня.

— Срань господня, лучше ромашки, — ужаснулся Гай, но тут же откинулся на спину и чуть не подвывал от смеха, пока Робин в очередной раз не заткнул ему рот. Не самым оригинальным, но зато весьма удобным и приятным способом.

[1]Бригандина (нем. brigantine; англ. brigandine) — доспех из пластин, наклепанных внахлест под кожаную или суконную основу (куртку).

[2] Яблоко — навершие меча.

[3] Любовь моя, сердце мое, жизнь моя (франц.)

[4] Я тебя люблю (франц.)

Автор иллюстрации Аллорет НКеллен