Глава I. Не буди лихо

Старый Михай в деревне служил предметом ненависти окрестных мальчишек и зависти большей части взрослых. И нельзя сказать, что незаслуженно. Мало того, что даже в самый неурожайный и засушливый год у него все цвело и колосилось, так и оберегал он свой сад-огород похлеще того сказочного дракона. В дело шла и хворостина, и крапива, и ружье заряженное солью, и пес, спускаемый ночью с цепи.

Вот и сейчас Михай возвращался к дому, довольно ухмыляясь и поглаживая приклад ружья под затихающие вдали крики неудавшихся воришек.

— Ишь, чего удумали, — бормотал он под нос. — Яблочек им подавай. А вот соли в задницу не хотите?

Он замолчал, приметив всадников, остановившихся у самого тына. Один вроде молодой, да седой весь, плечи что у ярмарочного борца, и оружие напоказ. Второй, постарше, то ли священник, то ли могильщик. Как посмотреть. А скорее оба — разбойники с большой дороги.

— Эй, дед, ты чего мальцов обижаешь? — насмешливо поинтересовался седой.

— А нечава по чужим садам шастать! — взъерепенился Михай.

— Ой и грозен ты, дед, — усмехнулся второй, закидывая в рот горсть семечек.

— А оно как иначе! Этим варнакам малолетним только волю дай! Обдерут да вытопчут,— продолжал бушевать Михай. — Я для того, что ли, с рання до ночи горбачусь? Эвон как растет!

Он с гордостью окинул взглядом огород.

— Загляденье. Хоть к столу господаря, — поддакнул седой.

— А то, — приосанился Михай. — Ни у кого, хоть на сто миль окрест, нет такой огородины. На ярмарке двойную цену дают.

— А уж подсолнухи какие, — протянул старший.

Подсолнухи в этом году и вправду уродились и были предметом особой гордости Михая. Здоровенные, едва не в обхват, семечка к семечке. Ни единой пустой. Постараться пришлось едва не больше, чем со всем остальным, чтобы и выросли, и птицы не склевали, но Михай блаженно щурился, представляя себя на ближайшей ярмарке. Яблоки, там, или капуста, они у всех, пусть и похуже чем у него, но все одно. А вот таких подсолнухов ни у кого больше.

— Продай подсолнухов, дед.

— А оно-то чего... — Михай окинул собеседников уже более заинтересованным взглядом. Кони хорошие, платье хоть и пропыленное, но тоже добротное. И старший семечки все грызет, то-то подсолнухами заинтересовался, значит, и цену заломить можно. — Можно, значицо, и продать...

Он степенно кивнул и вдруг переменился в лице. Пользуясь случаем, конь седого перегнулся через невысокий забор и принялся объедать фасоль.

— Ах ты ж бесовское отродье! — ружье все еще было у Михая в руках, им он и вытянул наглую конягу по морде. Почти и не задел. Но и того хватило, чтобы животина шарахнулась и попыталась встать на дыбы, едва не сбросив всадника.

— Ты чего творишь, дед! — рявкнул второй с таким взглядом, словно из пистоля целил, пока седой успокаивал своего коня.

— А вы забирайтесь отсюда! Подсолнухов вам?! — Михай погрозил им кулаком. — Варнаки! Дулю вам, а не мои подсолнухи!

— Зря ты божью тварь обидел, дед, — недобро покосился седой, продолжая гладить по шее все еще вздрагивавшего коня. — Ой, зря.

— Божью тварь? А неча в мой огород лезть! Пошли отсюдова, покуда не пристрелил, — Михай начал поднимать ружье. — Ужо я вам покажу!

— Как бы тебя самого не пристрелили, — старший сунул руку за отворот плаща. Выжидать, достанет тот пистоль или еще чего, Михай не стал и разразился воплями на всю округу.

— Помогите! Убивцы живота лишають!

— Тьфу. Вот же склочный пень старый, — выругался седой, подаваясь вперед и придерживая спутника за локоть. — Марджелату, поехали отсюда. А с тобой, дед, еще посчитаемся. Я, знаешь, с цыганами вырос. Так прокляну, ни одна знахарка не поможет.

Михай только сплюнул, проводил взглядом подозрительную парочку и сам пробормотал под нос несколько проклятий.

***

— Мы же не собирались останавливаться? — осторожно поинтересовался Раду, когда Марджелату остановил коня и спешился у корчмы.

— А теперь собираемся, — тот криво ухмыльнулся. — Постоялый двор тут искать нечего, но авось хозяин за пару монет на сеновал ночевать пустит.

— Он-то пустит, — Раду покосился на мрачную физиономию друга и вздохнул. — Но мы ж вроде как спешили.

— Завтра наверстаем. А уехать, не расплатившись с этим дедом, нехорошо будет. Ты ж его проклясть обещал. Слово держать надо, Зайчик.

— Так обратно той же дорогой поедем, тогда и сквитаюсь.

— А чего откладывать-то, за ночь управимся. — Марджелату ногой распахнул дверь, которая от такого обращения душераздирающе скрипнула.

Раду покачал головой, прихватил седельные сумки и двинулся следом, жалея, что заикнулся про месть. Конечно, со своей лошади он пылинки сдувал, и отплатить человеку, посмевшему ее ударить, хотелось, но не до смерти же. А у Марджелату физиономия была — как только не пристрелил на месте.

— Только давай на этот раз без драки обойдемся, ладно? — попросил Раду, пристраиваясь на лавке рядом с другом.

— Зайчик, ну ты же знаешь, я первым не начинаю, — усмехнулся тот.

— А ты сегодня совсем не начинай, ладно?

Конечно, в корчме было всего два человека, из которых один — старик, того и гляди на ходу рассыплется, а второй дремал, положив голову на стол, и сивухой от него через всю комнату разило. Да еще какой-то мальчишка крутился. Вроде и не с кем устроить потасовку, но Раду хорошо знал талант Марджелату нарваться в плохом настроении на драку где угодно.

— Зайчик, у нас другие планы, — протянул он тоном, который обычно ничего хорошего окружающим не сулил. — Лучше расскажи, как ты деда проклинать-то собрался?

— Да так, была одна мысль, но я думал, когда обратно поедем. А сейчас вот не знаю, получится ли. От знахарки местной зависит.

— От знахарки? Ой, Зайчик, только не говори, что ты его действительно проклясть решил.

— Да не, травками кой-какими разжиться надо. И будет этому деду такое проклятие... — мечтательно протянул Раду. — Только влезть к нему понадобится.

— Ну так чужой огород не дворец господаря и не австрийское посольство, — хмыкнул Марджелату уже более мирно, и у Раду немного отлегло от сердца.

Может и вправду дело обойдется налетом на чужой огород да недоброй шуткой над его хозяином. После ужина он отошел договориться про ночлег и расседлать коней, а когда вернулся, надежда на благоприятный исход рассеялась, как туман над полем.

Маржделату с мрачным прищуром промывал револьвер и разговаривал с крутившимся в зале мальчонкой.

— Михай-то вредный дед. А уж псина у него, — мальчишка демонстративно потер седалище, — у-у-у...

— Прямо у-у-у? — весело поинтересовался Марджелату, но прищур оставался недобрым.

— Злющий. И зубищи — во! — он развел руками, показывая, какого размера зубищи. — Дяденька, а пистоль посмотреть можно?

Раду ожидал, что тут-то мальчишку и прогонят, свое оружие Марджелату в чужие руки давать не любил, но тот внезапно подвинул револьвер.

— Смотри, только нажимать чего не вздумай.

— Здорово! Вот все обзавидуются... Они такой даже не видели, а я в руках держал! — Мальчишка благоговейно покрутил револьвер в руках.

— Лука! Не надоедай господам! Поди свиньям корму задай! — послышался оклик хозяина корчмы.

— Тятька зовет, — вздохнул мальчишка, нехотя возвращая револьвер хозяину.

— Ну раз зовет, то беги. И...— Марджелату подмигнул Луке, а тот широко улыбнулся в ответ, показав щербатые передние зубы.

— Все сделаю, господин хороший, не извольте беспокоиться!

— И что сделает? — поинтересовался Раду, когда мальчишка умчался прочь.

— Да так... — Марджелату неопределенно махнул рукой. — Кстати, знахарка твоя на другом конце деревни живет. Третий дом от околицы.

— Выяснил уже? — Раду усмехнулся, подхватил седельные сумки и направился к двери. — Пойдем пока на ночлег устроимся. Сарай здесь знатный, сено свежее, и даже одеяла дали, целых два.

***

Сарай и правда оказался знатный — большой, добротные стены и крыша, недавно справленные, никакой ливень не промочит, и снегом не засыплет. В таком ночевать лучше, чем на постоялом дворе. Свет проникал через небольшие окошки под стрехой. Пахло сеном и яблоками, два мешка которых обнаружились под лестницей.

Пока Марджелату лазил наверх, проверить, есть ли окна и там, на случай, если придется отстреливаться или уходить по крышам, Раду сгреб сено в кучу, разровнял, бросил одеяла.

— Королевское ложе, — сообщил он спустившемуся Марджелату.

Тот вынул из мешка два яблока, бросил одно ему, разлегся на сене и захрустел.

— Зайчик, шел бы ты к знахарке.

— Ага, — Раду плюхнулся рядом с Марджелату. — Пойду скоро, не горит.

— А ты не скоро, ты сейчас давай, — Марджелату доел яблоко и слизнул сок с пальцев. — Ночью бегать еще, да и поспать не помешало бы.

— А ты что, не идешь? — Раду уходить явно не собирался.

— Мне-то там чего делать? — Марджелату махнул рукой. — Или боишься один не уговорить?

— Может, и боюсь, — Раду фыркнул. — Вдвоем убеждать сподручнее.

— Ступай, ступай, все у тебя получится. А я пока посплю. Вернешься — растолкаешь, — Марджелату подложил под голову седельную сумку и надвинул шляпу на глаза.

— А будет, кого расталкивать? — не удержался Раду. — Или придется по всей деревне выискивать, где шум и драка?

— Зайчик, неужто не доверяешь? — Марджелату зыркнул из-под шляпы. — Разве я когда...

— А в Могошая? В Тырговиште? — принялся перечислять Раду, загибая пальцы. — В Констанце, в Бистрице, Куртя-де-Арджеш, Джурджу... Все припоминать мне пальцев на руках и ногах не хватит, придется по деревне идти занимать.

— Злопамятный ты, Зайчик, — проворчал Марджелату, сдвигая шляпу. — Ну, подрался немного, подумаешь... Обошлось же все.

— Не считая пули в плечо, ножа в бок и несколько раз стулом по голове, конечно, все обошлось, — проворчал Раду.

Марджелату нахмурился, сел.

— Если тебе надоело со мной таскаться, так и скажи.

— Не надоело. Но я не хочу однажды опоздать, а потом стоять над твоей могилой, — Раду ответил таким же хмурым взглядом.

Порой друга, а с некоторых пор и больше чем друга, Раду не понимал. Но спрашивать не отваживался. Особенно когда Марджелату вот так зыркал. И хорошо еще, если отмолчится, а ведь скорее всего отшутится, да так, что не знай его — и с кулаками кидаться впору.

Раду не обижался, понимал, что тот не со зла. Хотя в глубине души что-то и грызло исподволь. Но не за резкие, ядовитые слова. Что поделать, если у Марджелату под языком колючек на целый терновый куст? Оставалось лишь отшучиваться в ответ, благо, научился уже. Это поначалу через раз получалось, когда обмолвиться боялся, выдать себя. А уж потом, когда все сложилось, научился, думал, легче будет.

Только не вышло оно, легче. Порой казалось, никакого терпения не хватит подбираться вот так, по шажочку. Сложнее, чем дикого зверя приручать. Чтобы доверял, не таился, позволил дотронуться. До конца пока так и не вышло. И поди пойми, кто ты ему? Что друг — Раду не сомневался, но остальное...

К себе-то Марджелату его подпустил, куда уж ближе. А вот что на сердце — не говорил. То молчал, то шуточки отпускал ехидные. Раду себя тоже боярышней, которой любовные признания нужны, не считал, но нет-нет, да точили душу сомнения. Что придумал он себе все, а на деле оно вот так, с язвительными подколками, легко, без обещаний, не всерьез...

— Не хочешь, так я не держу, — огрызнулся Марджелату.

— Не держишь, — согласился Раду. В груди снова кольнуло. Ведь и правда, не держит, хоть сейчас уходи. Только он знал, что даже если и уйдет, на край света сбежит, все равно вернется, и будет прикрывать спину, отвечать насмешкой на насмешку, сторожить всю ночь, когда Марджелату снятся кошмары, отгонять призраков прошлого. — Но я тебе должен, так что никуда от тебя не денусь.

— Что ты мне должен? — Марджелату опешил. Когда-то они считались, кто кого сколько раз из передряги вытащил, но потом перестали. Какие тут могут быть счеты?

— Ну как, жизнь, — Раду пожал плечами. — Помнишь, я сказал, что она теперь твоя? Ну так я свои слова назад не беру. Не расплатился еще.

— Зайчик, ты это... — Марджелату придвинулся ближе. Похоже, он все-таки перегнул палку, будь неладен его злой язык. Может, и хотел бы сказать что-то ласковое, но не получалось, не привык он. Он и к тому, что больше не один, что можно к кому-то повернуться спиной, можно спать рядом — тоже не привык до сих пор. — Ничего ты мне не должен. И потом, ты же знаешь, я в огне не горю, в воде не тону, и пуля меня не берет, сам видел, сколько в шкуре дырок, все зажило, как на собаке. Так что напиться на моих похоронах тебе не светит.

— Не светит, значит? — переспросил Раду.

— А ты что, хотел бы? — Марджелату хмыкнул. — Нет, если тебе правда хочется, я могу...

Он не договорил, потому что Раду скрипнул зубами, дернул его к себе за ворот рубахи и зажал рот самым банальным, зато действенным способом.

— Заткнись, — велел он, на миг прерывая поцелуй, чтобы глотнуть воздуха, хотя Марджелату и так молчал, и даже не делал ничего, только запустил руку ему в волосы, ласково гладил по затылку. В кои веки он уступил, позволял целовать себя, как Раду вздумается.

— Надо же, не знал, что на тебя так действуют разговоры о похоронах, — произнес Марджелату, когда Раду, наконец, выпустил его рубаху и отстранился.

— Теперь знаешь.

— И больше никаких разговоров о долге, — Марджелату привычным жестом растрепал его седую шевелюру.

— Тогда больше никаких разговоров о похоронах и о том, что ты меня не держишь.

— По рукам, — Марджелату улыбнулся, насмешливо, как всегда, но глаза были теплыми. — А теперь ступай к знахарке. И если поторопишься, то успеем не только поспать, ночь длинная.

Он снова откинулся на сено и надвинул на лицо шляпу. Раду хмыкнул, подхватил кобуры с пистолетами и вышел из сарая. Выждав какое-то время, Марджелату поднялся и выглянул из сарая, удостовериться, что остался один. Потом притащил сверху несколько пустых мешков, уложил их, накрыл рединготом и сверху нахлобучил шляпу. Даже вблизи было похоже на человека. Закончив, он полюбовался делом рук своих и тоже покинул сарай, но в другом направлении.

Глава II. Скупой платит...

Нужные травы у знахарки нашлись, но возвращаться к Марджелату Раду не спешил. Точнее, он вернулся, сквозь щель рассмотрел знакомую шляпу и плащ спящего в сене друга и... решил наведаться на огород Михая в одиночку. Больно уж ему настрой Марджелату не нравился. Нет, что норов у друга далеко не сахар, Раду знал, и что кулаками тот помахать не прочь, и костлявую подразнить, но чтоб вот так... Ведь на многочисленные попытки его убить реагировал куда как спокойнее, мол, дело-то насквозь житейское, я стреляю, в меня стреляют. Даже приснопамятную Агату, которая его не раз на тот свет спровадить пыталась, не ненавидел, аж с уважением порой отзывался, над жандармами так и вовсе больше смеялся, а этого деда за его ничтожную выходку едва не в ранг личного врага возвел. Вот и пойми, с чего бы.

В другой раз оба бы повеселились, обчищая чужой огород, ребячество же чистой воды, но сейчас могло и до беды дойти. Какое уж тут веселье. Поэтому Раду собирался быстро сделать деду пакость и вернуться к Марджелату, пока тот не проснулся.

Он осторожно прокрался через заросли лопухов к нужному огороду, легко перемахнул забор и двинулся к грядке с подсолнухами, держа в одной руке кусок мяса для пса, а во второй — мешок. Ночь выдалась лунная, видно было почти как днем, но вот злющей псины, на которую пеняли все окрестные мальчишки, не наблюдалось, даже не тявкала. И вообще было подозрительно тихо, как на кладбище.

Раду еще раз осмотрелся. Так и не увидев пса, он принялся срезать подсолнухи и складывать в мешок, выбирая те, что побольше. Самые крупные оказались рядом с пугалом, торчащим посреди грядки. Постарался дед на славу, пугало было то еще. Не просто мешок с соломой, одетый в старую дерюгу, а почти человеческая фигура, покрытая несколькими слоями располосованной мешковины так, что ее ленты развевались от малейшего дуновения ветерка. И руки сделаны не из прямой перекладины, а, кажись, из старых цепов, стоило чуть задеть их, как начинали раскачиваться. По ночи выглядело жутковато, Раду даже показалось, будто пугало само, без ветра дернулось.

Померещится же.

Он мотнул головой, потянулся за очередным подсолнухом и остановился, прислушался. Бум! Бум! Бум!

Со стороны дома доносились глухие удары, становясь все громче, потом послышался треск и ругань с проклятиями, громкая, на всю околицу.

— Ах ты ж... та чтоб на вас черти на том свете пахали... Безбожники проклятые! Ужо я вам покажу! Застрелю, кровопивцы!

Из-за дома со скоростью — молодому впору — вылетел расхристанный дед, босой, в одной рубахе, но с ружьем. Раду шустро метнулся в сторону и залег за кучей сваленной у забора ботвы. Но немного опоздал. Дед заметил мелькнувшую тень и теперь целенаправленно приближался, уже подняв ружье к плечу. И тут пугало действительно пошевелилось!

***

Спал Михай чутко, и когда во дворе коротко тявкнул Бурый, проснулся сразу. Он поворочался, встал, отхлебнул воды из кувшина, и думал снова лечь, раз пес больше голоса не подавал, но на всякий случай выглянул в окно. И зашипел, точно сунутая в ведро с водой сковородка. На огороде кто-то шуровал! Возле его подсолнухов!

Михай подхватил ружье и ринулся на двор. Вот только дверь не открылась. Он толкнул ее сильнее. Дверь и не подумала распахнуться. Поднажал плечом. То же самое!

Окончательно разъярившись, Михай попытался вышибить дверь. Сначала — так, после — с разбега, но не больно в сенях-то разбежишься. После пятого или шестого удара дверь сдалась и вылетела наружу вместе с покатившимся кубарем Михаем.

Несколько секунд он переводил дух, потом с кряхтением встал, осмотрелся. Снаружи дверь была подперта увесистым поленом, которое сейчас валялось поодаль.

— От жеж выродки! Нехристи! Да я вам! Да я... — отыскав оброненное ружье, Михай кинулся на огород, не переставая на бегу сквернословить и призывать небесные кары на головы воришек. Которые оказались нерасторопны. Он успел заметить метнувшуюся к забору тень, вскинул ружье, прицелился, выжидая, когда непрошенный гость полезет через ограду, но тот не спешил подставляться под выстрел.

— Ничего... никуда ты от меня не денешься. Проучу, чтоб неповадно было, — Михай, так и не опустив ружье, медленно двигался к забору.

Посреди грядки с подсолнухами он остановился, присматриваясь, и тут ему на плечо легла чья-то рука, сильно стиснула, и хриплый, жутковатый голос провыл:

— Не балу-у-уй.

Михай повернул голову и увидел, как пугало поднимает вторую руку и тянет к нему.

— Ружжо-то отдай, дед, — потребовало пугало.

Михай посмотрел, моргнул, снова посмотрел, протянул пугалу ружье, перекрестился и... рухнул без сознания.

***

Раду лежал тихо, как мышь под веником. Падать в обморок, как дед, он не собирался, но выглядело пугало, с его странными, изломанными движениями жутко. Но потом оно шагнуло в сторону, раздваиваясь, уже вполне по-человечески стряхнуло с себя дерюгу и до боли знакомым голосом произнесло:

— Зайчик, хорош брюхом землю протирать!

— Ах ты ж... — Раду на мгновение лишился дара речи. — Предупредить не мог?!

— А сам-то! — рассмеялся Марджелату. — Один полез, друга не позвал. И не стыдно?

— Так ты ж первый меня не дождался! — возмутился Раду.

— А ты проверял?

— Может, и проверял! — Раду снова попытался возмутиться, но не выдержал и расхохотался. — Ну и рожа у него была! Надо же! Пугало.

Следом прыснул и Марджелату.

— Так что делать-то будем? — спросил Раду, когда оба отсмеялись.

— Как что? Подсолнухи красть. Мы ж за этим пришли. И морковка у деда тоже хороша, — Марджелату запустил в него пустым мешком. — Вон там растет.

— А с дедом что делать будем?

Конечно, Марджелату вроде успокоился, и настроение у него было хорошее, но того, как он зыркал вечером, Раду не забыл.

— А бог его знает. Думал, не пристрелить ли, ну да ладно, — тот пожал плечами, потыкал бесчувственное тело жертвы разбойного налета мыском сапога, — пусть себе живет.

Марджелату взвалил деда на плечо и двинулся к дому.

— Ты, Зайчик, давай, урожай собери.

— А...

— Да просто в дом отнесу, нечего ему тут валяться. Замерзнет еще. И утром веселее будет.

В четыре руки огород они обчистили споро, хотя потрудиться и пришлось. В отличие от Раду, Марджелату прихватил с собой не один мешок, вознамерившись оставить Михая без урожая подсолнухов вообще. Да и Раду запас морковки себе сделать не погнушался.

— Вот только как мы это все утащим? — весело поинтересовался он, когда они закончили перекидывать мешки через забор

— Ну, что утащим, а что в лопухах спрячем, местным мальчишкам на поживу, — хмыкнул Марджелату, подходя к пугалу. — Зря, что ли, я с сыном корчмаря-то договаривался? Но этому деду не оставлю.

— И то верно.

Раду достал из-за пазухи пару мешочков и склянку с каким-то настоем. Настой вылил под стену дома, траву из свертков рассыпал едва не по всему огороду.

— И что ты там возишься?

— Проклятие накладываю.

— И долго твое проклятие продержится?

— Ну... — Раду сделал вид, что задумался, а потом широко ухмыльнулся. — Если Лука поможет, то очень долго. А даже если и нет, что нам мешает через этот огород еще разок-другой проехать?

***

Проснулся Михай в своей постели, уставился на беленый потолок, покачал головой.

Приснится же страсть такая. А все чего? От волнения. Травок, что ли, у Крины взять, попить? А то ж и с сердцем плохо стать может, он человек немолодой, хоть и крепкий еще. Но эти нехристи, до чужого добра охочие, кого хочешь доведут.

Он встал и тихо охнул, на одну ногу наступать было больно, словно ушиб где-то. А ведь с вечера ничего и не болело. Михай опустил взгляд и недоумением воззрился на перемазанные в земле ноги.

Сени приветствовали его выбитой дверью.

Не приснилось?!

Михай ринулся во двор так, словно за ним нечистый гнался. Вывернул из-за дома и замер, схватившись за сердце.

Вместо радовавшей глаз грядки с подсолнухами торчали одни голые стебли. А посредине гордо возвышалось пугало, сжимавшее в одной руке его ружье, а во второй подсолнух, и щербато скалилось прорисованной углем улыбкой.

Михай взвыл и ринулся за топором. Спустя несколько минут вся деревня могла полюбоваться, как он, босой и в одном исподнем, разносит на щепки пугало, разводит посреди двора костер и с проклятиями швыряет туда обломки.

— Нечистая! Мои подсолнухи! Вот так тебе! Будут тебе мои подсолнухи!

Сбежавшие на невиданное зрелище кумушки крутили пальцем у виска, обсуждая, что за внезапное помрачение нашло на Михая. А тот закончил изничтожать пугало, выпрямился и довольно утер пот со лба.

Мимо забора проехала давешняя парочка. Михай проводил их взглядом и снова взвыл:

— Изверги! Убивцы!

Один из всадников, тот, что постарше, неспешно лузгал семечки из большого, красивого подсолнуха.

***

Когда деревня скрылась из виду, Раду все-таки не утерпел. Знал, что Марджелату не любит такие вопросы, но любопытство заело.

— Ну, ладно я, он все-таки Чэрген ударил. А ты-то чего на этого деда взъелся? — поинтересовался Раду и приготовился к привычному потоку ехидства.

Но Марджелату вместо этого помолчал, а потом ответил вопросом на вопрос:

— Зайчик, а ты, если бы он моего коня ударил... ты бы как?

— Убил бы, — не задумываясь, бросил Раду. И уже сказав, понял, что и вправду — убил бы. Вот только не за удар, а за то, что с взбесившегося коня и навернуться недолго, и шею сломать. Сам вон вчера чудом из седла не вылетел.

А потом до него окончательно дошло сказанное, и губы сами сложились в счастливую улыбку, скрыть которую не удалось, да он и не старался. За такое признание из уст Марджелату он даже склочного деда готов был простить.

— Чего светишься, словно кошель с золотом нашел? — проворчал Марджелату, вроде и неодобрительно, но в глазах плясали лукавые смешинки. И Раду улыбнулся еще шире.

***

На ярмарку той осенью Михай так и не попал. Он вообще едва не слег от расстройства, а поправившись, завел второго пса и принялся оберегать свой огород пуще прежнего. Вот только без толку. Мальчишки-то не совались, но вот всем окрестным котам там было словно медом намазано. Они лезли, несмотря на собак, несмотря на хозяина огорода, гонявшего их хворостиной, а то и солью пальнуть не стеснявшегося.

К зиме вроде успокоилось, и Михай вздохнул с облегчением. Наконец стал высыпаться и перестал дергаться от каждого шороха. Но как только стаял снег, все началось по-новой. Под окном у него что ни ночь орали кошки, устраивали драки, перекапывали грядки. Михай похудел, спал с лица, три раза освятил участок, один раз не пожалев денег и пригласив славящегося своим благочестием святого отца аж из Брашова. Не помогало.

Отчаявшись, он пошел на поклон к знахарке, слывшей в окрестностях едва не ведьмой. Хоть и считал, что все это бред и суеверия, да и церковь не одобряет, но уж на что не пойдешь ради собственного спокойствия.

Та вроде и отнеслась с пониманием, и посочувствовала, но потом, пройдясь по огороду, головой покачала.

— Не, не помогу я тут. Проклятье, дед, на тебе, сильное.

— И что? Никак не снять? — охнул он. — Сеять же время. А эти твари тут все перепаскудят.

— Не снять, — сочувственно вздохнула знахарка, пряча усмешку. — Разве что тот, кто проклял, и сможет. Ты припомни, кому ты насолил-то так? Повинись. Прощения попроси. Иначе никак не выйдет.

— Да где ж его искать-то теперь? — взвыл Михай, припоминая седого головореза, грозившего ему цыганским проклятием. И ведь проклял же, чтоб ему всю жизнь икалось.

Но видно судьба решила, что обрушила на Михая достаточно бед, и смилостивилась. Не прошло и двух седмиц, как его злая доля в виде двух всадников завернула в деревню.

— Ну что, как жизнь, дед? — ехидно осведомился седой, останавливая коня у самого забора.

— Видно, не очень, — не менее ехидно отозвался второй. — Вон, осунулся весь. Да и огород, смотрю, не такой зеленый.

Михай стиснул зубы, сдерживая рвущиеся наружу ругательства. За домом в очередной раз раздался кошачий мяв. И он шагнул вперед, низко кланяясь.

— Прощеньица прошу, милостивые господа. По недомыслию обидел, — он умоляюще посмотрел на седого. — Сил моих больше нет. Чем хочешь расплачусь, только сними свое проклятье.

***

— Я одного не соображу, — протянул Раду, когда они обосновались в деревенской корчме, поздоровались с деревенскими мальчишками, которые стараниями Луки, не иначе, возвели их в ранг личных героев и все крутились рядом, и, наконец, приступили к ужину. — Как это "проклятие" так долго продержалось? Моего зелья... ну, недели на две хватить должно было. Еще на один раз Луке оставил, и заезжали мы в эту деревеньку с тех пор всего два раза, и то один по зиме, когда толку никакого...

— Не мы, а ты... — поправил Марджелату, на мгновения отрываясь от бараньего ребрышка.

— А ты значит?..

— А я злопамятный, — усмехнулся он. — Зато теперь, сколько б ни ездили, будут нам и подсолнухи, и морковка. Лучшие из всего, что есть окрест. И абсолютно бесплатно.

__________________________________________________________________________________________

Примечания автора

1. Первый текст цикла Попытка к бегству (цикл "Наши пули еще не отлиты")

2. Третий текст цикла Верный способ (цикл "Наши пули еще не отлиты")

3. Для знакомых с каноном: по значению румынско-цыганское имя Раду соответствует итальянскому Бенедетто, а поскольку у нас не Италия, то был взят румынский вариант. Тем более что при просмотре на румынском где-то он попадался.

4. Для тех, кто не смотрел и не знает — прозвище Заячья Губа Раду получил за любовь к морковке ))

5. Автор иллюстрации Аллорет НКеллен