– Почему здесь нельзя купаться, Мыта? – спросил Тыр, опасно перегнувшись через перила дрожащего моста и глядя вниз, где далеко-далеко в черной воде отражался и он сам, и дробящаяся бликами изнанка ветхого сооружения.

– А ты хочешь? – усмехнулась Мыта и на всякий случай ухватила Тыра за край жилетки.

Старая подвесная дорога – ненадежная на первый взгляд, но крепкая, со сквозными пролетами, с низким ограждением, с отошедшими кое-где от основы креплениями – тянулась через огромное озеро и терялась в густых зарослях берегов. В озере не водилась живность, а трава вокруг вырастала на метр и сохла, превращаясь в покрытые черными пятнами плесени соломенные стены. Вода – неподвижная, тягучая, темная, словно в ней утонула безлунная ночь, – лишь изредка тревожилась каплями дождя да случайной рябью от упавшей с высоты щепки.

Они стояли на самой середине, где мост колебался сильнее всего. Детей специально приводили сюда – бояться. Иногда такие эмоции необходимы, чтобы уничтожить другие – куда более неприятные.

Мыта опытная наставница, не случайно старейшины доверили ей Тыра – с непоседливостью которого даже родичи не справлялись.

– Я бы прыгнул! – рисовался подопечный. – Поглядел бы, что там – на глубине.

– Известно же. Там осколки зеркала Правды и Лжи, кто до них дотронется, тот останется на дне. – Нянька пугала, конечно, но была не далека от истины.

– Почему, Мыта? Расскажи, – заканючил Тыр. – Я слышал про зеркало, но подробностей не знаю.

Наставница прикинула – пора ли? Решила, что скрывать правду от любопытного подростка больше нельзя, вздохнула:

– Только на берегу, ладно?

Тыр и Мыта, взявшись за руки, добрались до суши и нашли уютную полянку с удобными кочками для сиденья в стороне от опасного озера.

– Так вот… Давно это было… – нянька потихоньку и сама увлеклась поучительной и не имеющей решения историей. – Они пришли неизвестно откуда и исчезли неизвестно куда…

***

Cила «лю»

Пиво было настолько свежим, что пена заливала круглую поверхность стола и капала на пол. Только кому до этого дело, когда есть хорошая компания и такие разговоры, от которых не заснуть до утра.

Даже трактирщик – желтолицый и узкоглазый Ли Си Цын – перепоручил обслуживание других клиентов помощникам, а сам торчал возле, слушая, подливая пиво в кружки из запотевшего кувшина и вставляя изредка пару-тройку слов.

– Говорят, Аринья-птичница, ну вы ж ее знаете, скрюченная такая, с бородавкой у носа, попросила у них любви неземной до гроба, – рассказывал водовоз Илько – рыжий зеленоглазый мужичонка лет пятидесяти с хитрым лисьим взглядом и носом уточкой, – а еще бают, что и дитенка…

– Кто ж на нее позарится? – вклинился трактирщик, вновь заполняя кружки.  Женщин в поселении меньше, чем мужчин, но и в этом случае на Аринью-птичницу желающих не находилось.

– А вот и позарился! – обрадовался водовоз возможности удивить компанию. – Сосед ее, Адриян! Через два дня от жены ушел, под бочок к Аринье перебрался.

– Погоди, – заерзал от волнения старый пастух по прозвищу Гымза, не расстающийся с крючковатой походной палкой даже за столом, – это не тот Адриян, которого весной схоронили?

– Тот самый! Неделю, говорят, они из постели не вылезали, аж пар от дома шел, как от бани, а потом все – спекся мужик, выдохся! Вот тебе и до гроба – любовь-то! Не отказали, стало быть, птичнице в просьбе. – Илько освежил пересохшую глотку пивом.

– Аринья брюхатая ходит, – удостоверил рассказ водовоза кряжистый кузнец Лекса и пожал мощными плечами.

– Братцы, это еще что! – принял эстафету старый Гымза. – Мой напарник – пастух дед Олесь – пошел к ним и попросил ни много ни мало вернуть умершую лет как пять уж жену – Алену. И что вы думаете? Вернули! Да только не бабку, а вроде бы как у него дочь на стороне обнаружилась и объявилась вдруг – вылитая покойница. Олесь на нее не надышится, и забыл уже, чего просил-то.

Кузнец снова встрял:

– Значит, не все худо? Есть и благо?

Никто ему не ответил, только синеглазый, пшеничноволосый врач Джонни из Черемушек передернулся весь, прошептал:

– Страшновато… чего уж там…

– Я вот слышал, что мэру нашему знания дали – как нами управлять, – поддакнул трактирщик Ли Си Цын.

– Трудно сказать, – задумался Гымза, – чем нам всем это еще откликнется…

Тут требуются пояснения – о чем собственно рассуждала теплая компания.

Поселение Нью-Эльдорадо образовалось лет тридцать тому назад.

Уйдя из цивилизованного мира, храбрые колонисты быстро освоили плодородные, но никому не нужные земли, оценили богатство лесов, полей и рек, осели накрепко, и скоро численность значительно возросла, да так, что невозможно было уже знать все и про всех.

Жили большими группами, разбившись по самым разным признакам: появилась на окраине Кузнецкая слобода, где селились не только кузнецы, но и пастухи, гончары и кожевенники. Улицу с древним названием Куанмен основали китайцы – держатели лавочек, трактиров, швейных мастерских. В центре – Деловом квартале – дома побогаче, дороги получше – это вотчина политиков, управленцев, дельцов. Впрочем, дома у всех были хорошие – благо, дерева кругом много. Национальность нигде значения не имела – это вообще пережиток прошлого. Правда, под влиянием ностальгии образовались в Нью-Эльдорадо и Пятая авеню с единственным пока музеем, и Пикадилли, улица Красных фонарей и даже вездесущие Черемушки, где проживали врачи и учителя.

Существовали колонисты бедно, работали много и тяжело, но радовались: проверками никто не достает, налоги божеские, в армию не призывают и армией не нападают.

Однако некоторое время тому назад появилось на окраине странное сооружение – деревянный куб с одной-единственной дверью. Вот вчера на этом месте ничего не было, а утром – на тебе! – стоит, как будто испокон века, даже бревна в землю вросли, местами мохом покрылись. Смельчаки наведались и… ушли – озадаченные и обеспокоенные.

В кубе обитали удивительные пришельцы: о себе ничего не рассказывали, никого не трогали, никуда не совались, в свет не выходили, напротив, привечали всех, помогали, чем могли. А могли они – исполнить заветное желание, только одно, самое главное.

Скоро слух об инопланетянах – а никто уже не сомневался, что обитатели куба прилетели каким-то образом с далеких звезд, – облетел всех, и потянулись к кубу поселенцы, кто уж очень хотел, чтобы заветные мечты сбылась.

И они сбывались.

Не все было так печально, как расписывали завсегдатаи трактира.

У одного гончара пришельцы вывели со щеки огромное родимое пятно – ходит теперь довольный, белолицый, женился недавно, говорят. Еще ходили слухи, что банкир Мецель (это нынче он банкир, а раньше мало кому известный ткач) тоже ходил просить богатство и возможность не работать. Да и коров у Зиты-индианки прибавилось не случайно. Ну не плодятся так быстро коровы-то!

Пожалуй, больше всего велись пересуды о несчастной любви бастарда Трисдана – незаконного сына мэра Нью-Эльдорадо Дарика Корнуэльского. Мэр не признал наследника и делал вид, что не интересуется судьбой молодого оружейника. А Трисдан влюбился в Изольдину, которая собиралась замуж за законного отпрыска Дарика – низкорослого и золотушного Марка. Дочка советника Изольдина была красавицей: черные косы до земли, огромные глазища темнее ночи, губы макового цвета, кожа белая, как туман над рекой. И вроде ей тоже полюбился оружейник Трисдан, да родители воспротивились неравному браку. Вот тогда и отправился бедный парень к пришельцам. О чем он их просил – никому не известно, но всем ведомо: конечно, о браке с Изольдиной! Недели не прошло, вдруг объявили о свадьбе красавицы с Марком-золотушником. Как?! Почему?! Ведь просил же Трисдан!

Говорят, когда на свадьбе подняли белую фату Изольдины, она вся черная была от горя… И Трисдан черный… да только не от горя, а от того, что в лесу веревку через сук перекинул и повесился. Записку еще оставил, мол, просил я у пришельцев счастья Изольдине, так все и вышло.

Осерчали тогда мужики, уж больно любили оружейника в округе, пошли к кубу – разбираться…

– Я слышал, ничего у них не вышло, – сказал Ли Си Цын, в очередной раз наполняя кружки.

Кузнец Лекса, широкий и низкорослый, как пень, с руками в буграх мышц, буркнул:

– Поорали мы возле их жилища, покидали камнями в стены, да только никто с нами разговаривать не стал. Ну… и разошлись все… до поры.

Он был прав. Потихоньку народ стал роптать. То и дело вспыхивали драки, ссоры, когда кто-то собирался к пришельцам, или же дело шло не так, как всем этого хотелось. И петуха уже пускали на куб, и дегтем двери мазали – только толку-то?

– И все же люди идут туда до сих пор, – дед Гымза пригладил залитую пивом бороду, – чего хотят – сами не знают.

– Я знаю! – вскочил изрядно окосевший Джонни-врач. – Вот прямо сейчас и пойду! И попрошу!

– Да сиди ты! – пытался урезонить его кузнец Лекса, но Джонни уже нетвердой походкой устремился к выходу…

Жизнь в таверне словно остановилась. Не только компания за столиком ждала возвращения приятеля, но и другие разговоры умолкли, музыкальный автомат не обновлялся, лишь служанки шуршали накрахмаленными передниками, разнося пиво. И оно выпивалось в тяжелой гнетущей тишине. Все знали беду врача. Год тому назад умерла его жена, оставив на руках мужа семерых деток мал мала меньше.  Умерла по-дурости, перепутала в аптечке лекарства и выпила от мигрени не то, что нужно. Доходы врача мизерные, пьет в таверне не за свой счет, светится от голода, а уж дети… Последнее Джонни им отдавал, что тут греха таить. Соседи помогали, как могли, конечно, но…

Джонни пришел через час. Синие глаза сияли, пшеничные волосы намокли от вечерней мороси и закрутились на лбу в смешной хохолок.

Посетители в таверне вздохнули и оживились, вновь то тут, то там зазвучали речи.  

Приятели тотчас засыпали Джонни вопросами. Он – радостный – постарался ответить на все. Час ходил – час рассказывал.

– Дверь открыл пришелец росточком в половину моего, кожа зеленая, глаза нечеловеческие – желтые, зрачок еле виден. Ноги голые, как у земной лягушки, а между ними длинный зеленый мех. Ну прямо бахрома, честное слово! Из одежды – одна жилетка несерьезная, синяя, без всяких вышивок и украшений.

Провел он меня в залу. Странно как-то: куб маленький, а зала огромная, залитая вся белым мертвенным светом, и в ней мебели вовсе нет, кроме зеркала во всю стену. Такого зеркала я никогда не видел. Кроме меня, в нем отражались цветные пятна, которых в комнате не было: красные, синие, желтые, зеленые, фиолетовые, оранжевые, синие, – чистые, без оттенков. Они двигались, перекручивались, менялись местами, но не смешивались в грязь. Пришелец говорит: «У зеркала проси, Джонни, чего хочешь». Я удивился – откуда он меня знает? Но виду не подал, подошел к зеркалу, дотронулся, тут как будто молния пронзила, словно что-то проникло в мозг и читало там, переворачивая страницы. И просить-то вслух не нужно было – зеркало само знало наши нужды, так я понял. Однако я взял себя в руки и сказал отчетливо: «Хочу начать жизнь с самого начала, хочу – с нуля!» Теперь-то я знаю, как нужно действовать, чтобы счастье было мне и моим детям!

– Да ты впрямь будто молодеешь на глазах, – сомневаясь и вглядываясь, сказал кузнец.

То, о чем поведал врач, не было новостью – знали и про огромный зал, и про зеркало, и про то, что сами инопланетяне ни во что не вмешиваются. Но вот это чудо, которое происходило сейчас на глазах, завораживало. Сорокалетний Джонни выглядел молодцом: морщинки исчезли, глаза полыхали синим пуще прежнего, из волос пропала седина. Лет двадцать пять ему можно было дать теперь.

– По этому случаю нужно выпить! – засуетился Ли Си Цын, призывая служанок с новыми порциями выпивки.

Вечер перешел в ночь… Долго еще сидела компания, тянула пиво, закусывая сушеной рыбкой, дед Гымза пытался рассказывать новые истории про пришельцев, но его уже никто не слушал. Из музыкального автомата, шипя и словно брызгая нотами, неслись звуки древнего фокстрота, несколько парочек красовались на специальном помосте для танцев, повсюду уже пиво сменялось куда как более крепкими напитками, а настроение посетителей менялось вместе с градусом. Вот уже настроил гитару сладкоголосый певец Марти Рикон, как вдруг дверь со стуком распахнулась. На пороге возник запыхавшийся человек почему-то с ведром в руках.

– Врач здесь?! – крикнул он что было сил, слова давались ему с трудом. – Джонни?!

– Здесь, – безмятежно отозвался пьяный и очень помолодевший Джонни, – кому помощь нужна? Я готов.

– Тебе! – крикнул человек. – Твой дом горит! Дети… Мы там заливаем, как можем, но!..

Первым вскочил кузнец Лекса, за ним, конечно, вмиг протрезвевший Джонни. В дверях образовалась свалка, но вскоре уже толпа неслась в Черемушки.

Вместе со всеми бежал китаец Ли Си Цын, прихватив огромный жбан пива – тоже вода! Водовозчик Илько пришпоривал клячу, таща бочку наполовину еще с водой, сзади наддавал дед Гымза, чертыхаясь и проклиная старость.

Не успели…

Джонни катался по земле, ногтями впивался в красные головешки, разгребал… Еле оттащили… Жизнь с нуля, как она есть…

Вот тогда мужики и пошли… Взяли вилы, косы, серпы, оружие – что у кого было – и помчались к кубу.

В безлунной ночи он возник неожиданно – черной страшной массой невиданного. На стук открыл один из инопланетян, квакнул что-то, его смели тут же, проткнули вилами, отбросили в сторону. Еще несколько зеленокожих загородили зеркало, но полетели в их головы с желтыми, ничего не выражающими глазами запасенные за пазухами камни – и в зеркало тоже.

В воздухе словно натянулись цветные нити, ослепляя до слез, тренькнули и стали рваться с хрустом, как будто на полосы и клочки распадалась сама радуга. Посыпались осколки, впиваясь в лица стеклянными брызгами. Кто-то кричал, лишившись глаза, кто-то с рыданием бросался на остатки зеркала, наступая на упавших пришельцев, кто-то метался без толку, кто-то – снаружи – поддевал уже бревна, стремясь уничтожить все подчистую…

Потом утомленные поселенцы, наскоро обработав раны, повалились кто где, спали тяжко, со стонами. Спали долго, почти до обеда, как будто сон мог вернуть былую безмятежность существования.

Только ничего уже вернуть было нельзя.

Как только солнце выкатилось на небо во всем своем великолепии, раздался оглушительный свист кузнеца Лексы. Люди открывали глаза и тут же вскакивали, пристально вглядываясь в ту сторону, куда показывал кузнец. Там, в зыбком жарком мареве полдня, двигалось войско – зеленое.

Чем ближе подходили враги, тем страшнее становилось: они все больше походили на людей, сравниваясь с ними и ростом, и телосложением, и цветом кожи.

Они шли плотной цепью – медленно, спокойно, уверенно, но неотвратимо приближаясь.

Поселенцы схватили сваленные кучей инструменты и оружие – чье попало, что под руку подвернулось. Замерли…

– Мать честная! – перекрестился Гымза, когда враг оказался совсем близко.

Илько задрожал и спрятался за свою бочку.

Ли Си Цын сощурил и без того узкие глаза и схватился за голову, застонал, забыв о ране, кое-как прикрытой окровавленным бинтом. На него шел … он сам… и бинт был, и измятая одежда, и взгляд – знакомый, будто он смотрелся в зеркало. В этом было что-то такое ужасное, дикое, необъяснимое, от чего желтая кожа китайца побледнела. И рядом, и напротив друзья: навстречу шел Гымза, опирающийся на палку, шел, распрямив плечи и гордо вскинув голову, почерневший от горя Джонни, а второй – такой же – стоял бок о бок с трактирщиком…

– Мы не мужики, что ли?! – крикнул вдруг в звенящей тишине кузнец Лекса. – Это все призраки! Морок! Бей их, ребята! – и кузнец первым бросился на своего двойника, налетел, сбил с ног…

***

Тыр поежился, вздрогнул, во взгляде мальца читалось желание понять – что же тогда произошло.

– Это была ошибка, Мыта? – совсем по-взрослому спросил он.

Наставница не стала лукавить:

– Ошибка. Еще какая. Мы ведь долго наблюдали за людьми – так они себя называли, – прилетевшими на нашу планету неизвестно откуда. Невидимками пробирались к ним в дома, наблюдали, изучали, анализировали их образ жизни. Радость радостью – мы не одни во вселенной! – но и разузнать про них не мешало. А когда поняли, что соседи ничем не угрожают, решили им помогать. Не во всем, конечно, адаптироваться они должны были сами.

Ученый Кырк сделал сенсационный вывод: в сознании пришельцев существует великая печаль – невозможность исполнения заветной мечты. И мы решили подарить им это. Но… Кырк ошибся, и все ошиблись. Людям вовсе не было нужно, чтобы их мечты исполнялись, само существование мечты – уже ценность. Этого мы не учли.

– Разве такая мелочь могла привести к беде?

– Не могла, ты прав. Не учли наши ученые и другого: человеческий разум не проникал в глубины правды и лжи, мало того – бежал от истины, путая и не различая смыслов мечтаний. Вот потому люди и уничтожили первых представителей контакта, разбили зеркало.

Тыр заерзал на кочке, заволновался, сжимая и раздвигая перепончатые пальцы на руках и ногах:

– Почему тогда? Вы же хотели, я понял… а они… Сила «лю»! Что может быть прекраснее на свете?!

Мыта обняла подростка и прижала к себе. Ей предстояло рассказать самое страшное. Время пришло Тыру стать взрослым и понести вместе со всеми тяжелую ношу: боли, ответственности и невозможности все исправить.

– Да… На следующий день мы пришли извиняться, просить прощения за нашу ошибку. Мы применили силу «лю», надеясь на ее главный закон: никто не может причинить вред самому себе, потому что нет ничего сильнее такой любви и прекраснее тоже нет. Как развиваться без силы «лю»? Как жить без нее?

Они не любили себя, Тыр…

Люди бросились на нас – на свои собственные отражения, не понимая, что воюют сами с собой. И нам пришлось их убить… – Тыр дрожал от ужаса, и Мыта тоже дрожала, не первый раз она рассказывала подопечным эту историю, выводя их во взрослую жизнь, но каждый раз острая боль пронизывала сердце насквозь. – Не всех. Через некоторое время прилетели большие металлические чудовища, проглотили оставшихся и унесли в небо. А мы остались – с осознанием нашего невежества и невозможностью получить прощение.

Они долго молчали. Тыр всхлипывал, не стесняясь, вытирая желтые глаза жилеткой, потом сказал тихо:

– Теперь я понимаю, почему на месте разбитого Зеркала – озеро.

– Да, – Мыта кивнула, – мы до сих пор их оплакиваем, твои слезы смешались с теми, что льются уже очень долго, озеро будет наполняться слезами… всегда…

***

Послесловие:

Выдержка из Большой Энциклопедии Космоса: планета земного типа Рамсес/2015 была обнаружена (…), заселена колонистами (…). Поселение просуществовало тридцать лет и было наполовину уничтожено местной формой жизни, ранее не обнаруженной (предполагаемый класс разума – Ѥ, уровень – «плинтус», степень – «ноль» контроль). Оставшиеся в живых добровольно вернулись на Землю. В связи с использованием обитателями планеты возможностей оптического диапазона,  контакт заморожен на срок (…).