Атмосферная музыка: Les Friction – Louder Than Words (Instrumental)

Ты знала, что рано или поздно это случится. Через год или десять лет. Через месяц или… завтра. Фигуры в балахонах могли появиться в любой момент. В каждый из дней надлежало ожидать и яростного стука в хлипкую дверь лачуги, где ты родилась и выросла, и засады в дальнем лесу, куда не ходили местные жители – только ты в святые дни. Они могли попросту кинуть факел в окно, и ты сгорела бы заживо в запертом доме – никто не пришел бы на помощь.

Ты знала, но всё же оказалась не готова к этому.

* * *

Конец августа выдался промозглым, дыханье легким облачком повисало в воздухе. Ущербная луна, что лишь недавно выбилась из пелены облаков, едва-едва освещала дорогу. Сосновые лапы пытались поймать её. Сучья и низкорослые кустарники цеплялись за подол и царапали ноги. Ты ступала неслышно – мелкий валежник отсырел и был мягок, словно мох. Чащоба здесь непролазная, темная, надежная. Сюда не забредали ни мужики, заготавливающие дрова, ни бабы, собирающие грибы-ягоды. Даже детвора не совала нос.

Лес древний и проклятый – ведьмовской лес.

Сюда тебя привела впервые мать – показала, как нужно собирать ландыш. Сюда приходила твоя бабка, её мать и бабка. Все они – ведьмы – знали этот лес, словно вышивку на платье. Ваш род, древний, уходил корнями к языческим ведунам, пришедшим сюда ещё до церковников.

Луна умыла предрассветной росой зонтики любистока. Как раз срок подоспел – корни налились. Высокие стебли – некоторые по пояс, а некоторые и выше головы, замерли, словно частокол, неподвижные в тиши. Лес спал, а ночные птицы ещё охотились. Луна серебрила листья, освещала крохотную прогалинку.

Они молча вышли из чащи, окружив кольцом мрака. Толпа мужчин в черных балахонах – у каждого на груди крест, а меч наизготовку. Ты так и замерла – с ножом в одной руке и с корнем в другой. Корзинка, только наполовину полная, опрокинулась, когда ты вскочила. Люди молчали, но глаза под капюшонами горели ненавистью и верой. Святой верой, верой в Бога.

Услышав близкий шорох за спиной, обернулась… и лунный свет померк.

Ты очнулась от промозглого влажного холода. Платье, мокрое от воды и пота, едва ли могло согреть. В двенадцатый раз ты не протянула и секунды в ледяной воде, куда тебя окунали два стражника по знаку дознавателя – унылого коротышки с маской на заплывшей жиром физиономии. Он боялся гнева ведьмы, боялся её посмертной кары, потому и прятал харю.

Дни тянулись, переходя из скрежета отпираемой двери в бесконечные пытки, в боль, в ненависть и отчаяние. Светлое, некогда молочно-белое, платье стало серым, как стены камеры, где ты ждала казни, а не пыток.

Что нужно было им – стражникам и дознавателю? Признание?  Скажи, что наслала неурожай; скажи, что наслала падеж скота; скажи, что коровы перестали молоко давать из-за тебя и девки деревенские по весне померли при родах тоже из-за тебя. Скажи! Скажи! Скажи, во всём сознайся, и будь виновной. И будешь предана святой церкви, как еретичка, как ведьма. Не скажешь? Казнят как ведьму и еретичку. Нет разницы – виновна.

Признана виновной! Казнь назначена на завтра, как только встанет солнце.

Писклявый голос дознавателя до самого рассвета звенел в ушах. Пропал лишь с лязгом засова и дверных петель. Четыре стражника и два помощника палача – столько мужчин разом ты давно не видела. Печальная процессия – все в черном, с тенью от капюшонов на лицах.

Жалкие тряпицы, висящие на острых плечах, едва прикрывали грудь и бедра – подол порвал помощник судьи, пришедший с целью получить, выбить признание из упрямой пленницы. Грязные патлы – ни волосы, ни кудри и далеко не косы. Истончившиеся руки покрылись коркой грязи, пота и крови. Изломанные ногти – только пять, остальные вырвали, чтобы развязать язык. Ты едва передвигала ноги, всё тело – вспышка боли.

Ты и забыла, какой он – солнечный свет. От ора собравшихся на зрелище горожан закладывало уши. Прищурившись, прикрыв от слепящего света ладонью глаза, окинула взглядом площадь. Столица. Какая честь! Большой помост и перед ним строй охраны, едва сдерживающий натиск толпы.

Ты слишком долго стояла на месте – толчок в плечо, и ты упала на колени. Толпа возликовала, а тебя за волосы и за остатки платья вздернули, поставив на дрожащие избитые ноги, и вновь толкнули, чтобы шла вперед. Устояла, и даже по ступеням поднялась.

И очутилась в центре людского моря, на крохотном деревянном островке. Палач – его хозяин, царь, вершитель судеб – мрачный тип, даже через маску ощущался беспристрастный, безжалостный взгляд. Ну что, девица, ну что, молоденькая, возможно даже симпатичная, когда без синяков. Умылась бы и причесалась – возможно, и за служанку при бургомистре могла сойти. Но нет же  – поддалась дьяволу, изучала ведьмовское искусство, морила людей, скот, уничтожила урожай в деревне и обрекла тем самым односельчан на голодную смерть. Не покаешься? Закоренела во грехе!

Ты стояла, прикусив до крови губу, не сдерживала слезы. Зачем?

Мать вот так же на площади, на постаменте среди людского моря, предали огню. Спасла тебя твоя бабка – мудрейшая женщина. Спасла, доучила, передала знания. И умерла во сне, тихо, мирно, спокойно. Повезло.

…застали за колдовским обрядом – собирала корни для приворотных зелий, хотела затащить добропорядочного мужика в постель, чтобы продолжить ведьмовской род.

Ну что за бред! – ты усмехнулась. В деревне люди мёрли от болей в животе – сами приходили, просили помощи. Глупцы. Неблагодарные.

Помощники палача под локти подвели тебя к центральному столбу, под которым высилась гора сухого хвороста. Прожаришься, до косточек, – один скалился, второй молчал, но оба свою работу знали.

Толпа орала, неистовствовала. Палач оставался спокоен. Взяв зажженный факел, он отрешенно, не смотря на ведьму, поджег край костра. И хворост вспыхнул, занялся так бодро, что не поверить в праведность казни стало просто невозможно.

Нет дыма – только жар. Платье вспыхнуло мгновенно. Пламя раз за разом облизывало кожу. Та, покраснев, покрылась волдырями, лопалась в одно мгновенье. Горело мясо, пузырилась кровь. Волосы быстро вспыхнули и сгорели. Ты кричала, от боли задыхаясь, просила о пощаде, о быстрой смерти. Умоляла.

Бесчувственные твари! Животные!

Толпа улюлюкала, и в бешеном азарте закидывала камнями полусгоревшее тело ведьмы. Глупцы!

Тебя уже не видно. Тебя уже не слышно. Тебя уже никто и никогда не станет вспоминать.

Природа сыграла подло – студеная и малоснежная зима, продолжившаяся сухим и жарким летом, сменилась ледяным августом и осенью, кристально чистой и холодной, словно в роднике вода. Природа, которой ты служила верно, односельчане, которым ты помогала изгонять болезни, – предали тебя.

Виновна или не виновна? Ведь и деревня вымрет еще до весеннего равноденствия. От голода, болезней – скажут: кара ведьмы.