Что-то снится… Песок. Солнце жарит виски. Так привычно печёт под ремнём автомата.
За барханами – зной. Где-то там в высоте штурмовой с Центро-пять завершает вираж.
Манит губы смочить и укрыться под тент. Тень исчезла совсем жарким полднем измята.
И песчинки в руках переливом стекла плавят тонкий покой, словно зыбкий мираж. 

Там – под правым локтём – тростниковый навес. Шорох полой травы растекается бризом
И скользит по ногам меднотелой змеёй, оплетая вокруг, обнимая теплом.
Ожиданье саднит, фляга бьёт по бедру. Этот вылет опять оказался сюрпризом.
Нужно будет бойцам выдать по пятьдесят… Не вертеть на груди смерти свой медальон.

Небо над головой безмятежно старо. В горле снова першит, кашель сушит до хрипа.
Опостылевший свет бьёт в глаза ярким днём, выдирая из вен что ещё не забрал.
Переменчивый зной ранит хуже ножа, под такою жарой осторожность забыта.

И в открытую брешь меж уставших сердец вмиг вгрызается пуль торжествующий шквал.

По глазам – злым песком. И отжатый курок отвечает на дробь своим лающим эхом.
Смерчем вьётся у ног меднотелая рябь, кружит маревом искр, заслоняя прицел.
За спиной перекрик разрывает виски, догоняет откат неуместной помехой,
И, легко заглушив истеричную дробь, разрывает гортань мириадами стрел.

И багровый тростник хлещет по миражам, алым заревом враз разукрасив барханы.
И реальность дрожит, расползаясь по шву, стонет взрывом, дробясь на осколки у ног.
Не смотреть на тела, помогать тем, кто жив, поднырнув под обстрел обрабатывать раны.
Уносить за мешки, прикрывать от огня, зарывать свою боль в раскалённый песок.

Время крутит спираль, лижет плечи ремень… И четвёртого взять под ослабшие руки,
Подхватить, удержать, подставляя плечо. Что-то шепчет: «Взгляни». Взгляд поднять не дыша.
И стирается день, стынет холодом свет, расплываются искрами смятые звуки:
Одинаковых лиц хоровод на песке разом бьёт по вискам, все барханы кроша.


И в руках – не солдат. Под ногами – бетон. И песчаная мгла кружит серым салютом.
И чернилами – плащ, синий шарф и сарказм в столь знакомых и нужных до дрожи глазах.
Зной растоплен на нет, ветер вьётся внизу, огибая высотки привычным маршрутом. 
И раскатом по небу проносится тень, остывая на этих не-алых губах.

Руки манит вперёд – прикоснуться на миг и поверить в мираж, принесённый пустыней.
Только вот миражи не умеют острить и не могут вот так на краю танцевать.
Небо плачет дождём, Темза где-то вдали… Неужели судьба снова бьёт холостыми?
Неужели даёт неистраченный шанс с этой крыши последней без срока начать?

Неужели вот так разрешит увести? И занять без привычного громкого «Скука!»?
Капли – звоном в ушах, Лондон снова в дожде и туманом бежит по ногам серебро.
И стирается всё, что мешало дышать: память, боль, миражи и немая разлука…
Вместе с серым дождём утекает с души и ломается как ледяное стекло.

И за тучами – день режет светом глаза, прогоняя какую-то странную память.
Где-то воет сигнал, оглушая на раз. И под крышами город призывно шумит.
И такой нужный взгляд под изгибом бровей вновь берёт на слабо и опасностью манит.
Сделать шаг и принять этот вызов судьбы. Как иначе, когда жив бессменный магнит?

Переменчивый мир ослепляет собой и вонзает иглу под ожившее сердце,

Отбирая из рук и швыряя к ногам, не позволив схватить за разорванный плащ.
Вихрем кружит вокруг, затянув и измяв, подведя под себя все законы инерций.
Ярым шёпотом «Мой!» отхлестав по щекам, разгадав и убив не рождённую фальшь.

И уже – не бетон старых лондонских крыш: мокрых трещин асфальт под ботинки ложится.
И в ладони гудит, и беззвучный режим, и всего пара фраз – до принятия – вновь!
И, срываясь на бег, постараться успеть. Удержать, помешать, не пустить оступиться,
Но чернильным – в виски, синим росчерком шарф, камни – в алый окрас, так похожий на кровь.


И под собственный крик одеяло спихнуть, вновь садясь на постели как в прошлые ночи.
Застилает глаза пеленою кошмар, получивший в свою горько-липкую сеть.
Что осталось ещё кроме выдранных вен? В зеркалах миража тень безумно хохочет…

Бесконечные сны под осенним дождём возвращаются вновь, чтоб с тобой умереть.