Здравствуй.

Я знаю, что тебе, как минимум, странно – но не заходи в свою спальню, пока не дочитаешь до конца, хорошо? Я там подожду.

Может быть, это глупо – писать настоящее, бумажное письмо, чтобы ответить на короткий электронный вопрос, более того, прийти, молча вручить его и закрыться от тебя в твоей же комнате, но вот так вот оно мне кажется правильным, поэтому терпи мой «чудный» почерк, коть: я начну издалека.

Помнишь, как мы познакомились? Я – помню. Помню, как человек, всегда числившийся в списках группы призраком, внезапно появился на «госах», удивляя сокурсников своей жизнерадостностью – это перед экзаменом-то. Тогда я впервые увидела тебя – весёлого, с льдистыми озорными искорками в серых глазах.

Я рада, что в тот день осмелилась подойти к тебе, пожать тёплую мозолистую ладонь. Рада, что смогла вырваться с работы и навестить тебя на следующий день.

Вот знаешь, поначалу меня жутко раздражала твоя квартира: все эти низкие кофейные столики, полки едва ли не вплотную к полу, линолеум  без ковров и полное отсутствие стульев. А больше всего раздражала твоя чуть ехидная улыбка, когда я садилась на циновку у чайного столика, и ты хоть на какое-то время мог смотреть на меня сверху вниз – как обычно гляжу на тебя я.

Но это ехидство и острые шутки тебе с лихвой можно простить за виноградный чай в фарфоровых чашках, за грустные звуки пианино по вечерам, за стихи в Скайпе, за наши выходные прогулки по набережной – когда солнце ещё только восходит, люди просыпаются в залитых янтарным светом домах – а мы уже носимся по старым плиткам мостовой, и в воздухе разносятся шорох шин и подошв кроссовок. И твой чуть хриплый голос, убеждающий, что не колёса быстрее ног, а руки у тебя сильные. Ну-ну. Особенно под горку…

Тебе, кстати, не кажется, что это слегка нечестно – всегда побеждать? В наших спорах, в настольных играх по вечерам, в предсказывании событий…  в дьявольском терпении.

Верно, из-за него ты постепенно стал для меня самым близким человеком – всегда понимающим, заботливым, всепрощающим. Безумно благодарна тебе за то, что у меня была возможность позвонить тебе в дверь около полуночи, молча пройти в комнату, сесть на пол и уткнуться лицом в твои родные колени, вытирая слёзы о помятые джинсы. Знаю, что тебя всегда злила  эта моя рабская поза, но ругать меня, когда я в таких расстроенных чувствах, ты никогда не мог.

Спасибо тебе, что слушал тогда, давал советы – и прости. За невнимательность, за эгоизм. Я не знала, даже подумать не могла, что ты начал видеть во мне нечто большее, чем просто друга. Я вообще многого о тебе не знаю – до сих пор.

И я всегда любила тебя как друга – а может быть, и не тебя даже, а свои привычки. Привычку укрыться одним пледом и смотреть сквозь стекло на падающий снег в рыжеватом свете фонаря. Привычку сидеть на полу, привалившись спиной к колесу. Привычку смотреть на твои загорелые пальцы, порхающие по клавишам электронного пианино, стоящего на подставках для цветов.

А знаешь, нет – всё-таки была эта минутная вспышка, которая могла бы стать любовью. Помнишь, как прошлым летом мы ездили к моим родителям – а их не оказалось дома? На третий этаж тогда успели подняться на лифте – а потом электричество отрубили, и обратно пришлось спускаться по лестнице. Может быть, можно было подождать, пока вновь заработает лифт, или даже попросить кого-нибудь помочь нам – но это же мы.

Ты сердился, пытался отогнать меня от кресла – а на твоих впалых щеках вместо привычных ямочек от улыбки жаркими пятнами цвела злость. Ты так увлечённо ругал государство, лифт, крутые ступени и моё упрямство, что даже не заметил, как на лестничном пролёте я быстро нагнулась и поцеловала тебя во взъерошенный ёжик русых волос.

Ты не любил вспоминать тот спуск, и я сама забыла о нём. Лишь осталось на дне воспоминаний какое-то хрупкое светлое чувство – быстро занавесившееся маревом повседневных дел и мелких обид на полчаса.

А потом мне вновь встретился липовый принц на три недели, моё пребывание рядом с тобой становились всё напряжённее и напряжённее, и кончалось твоё терпение…

Не жалеешь, что столько всего наговорил?

Я могла бы ответить, что абсурдно думать, что я не принимаю тебя за человека – тебя, с которым я всегда делилась самым сокровенным, которому посвящала свои песни, на звонки которого с радостью отвечала и в пятом часу утра… Абсурдно думать, что я не думала о тебе как о мужчине из-за твоего увечья – как только в голову слово такое пришло? – которое я давным-давно перестала замечать. Я многое могла бы тебе ответить – но не стала. Потому что ты слишком дорог мне, чтобы помешать тебе выговориться, чтобы не понять, что стоит за всеми этими словами. Чтобы не расстраивать своего единственного муза ещё сильнее… А, быть может, просто потому, что ты терпеть не можешь оправданий – и научил меня знать цену каждому слову.

Только вот сейчас – не могу не оправдываться.

Поэтому и написала это письмо: чтобы ты знал, как важно для меня всё, что произошло потом. Что тот жест был в меньшей степени – внезапно вспыхнувшей любовью, в большей – духом противоречия, дерзким ответом на твои слова – но уж никак не милостью.

А потом, когда я уже сцеловывала с твоих губ вкус винограда, мяты и шалфея, когда зарывалась пальцами в мягкие, пахнущие шампунем и нагретым камнем волосы, когда расстёгивала, срывая от нетерпения, пуговицы на твоей рубахе, когда горел на твоей щеке след моей ладони – потом стало уже не до объяснений, хотелось поразить тебя сильнее, и в слове «прекрати» слышалась мольба о продолжении. В твоих глазах рябью ртути пошла зимняя сталь, недоверие, злость и насмешка смешались во взгляде. Ты уже сам не позволил мне остановиться.

Кому из нас было сложнее? Мне, с трудом поборовшей стыдливое желание оттолкнуть от груди шершавое и ласковое тепло твоих ладоней – или тебе позволить стянуть джинсы со своих мёртвых ног, так не похожих на перевитые узлами мышц загорелые руки?

А ведь ты тогда снова спас меня.

От самой меня.

Даже там, в залитой солнечным светом комнате с кружащимися пылинками над покрывалом кровати, моя самоуверенность в сочетании с абсолютной неопытностью грозила превратить в тлен горевшие в телах соцветия чувств, развеять равновесие наших душ и тел.

Секундная заминка, ледяной холодок, пробежавший по спине и тень страха, наверняка отразившаяся на моём лице - и твои руки нежным скользящим движением легли на мои бёдра, удерживая от падения, чуть потянули вниз, на себя. Твоими были темп, сила, жаркий успокаивающий шёпот – и ласка единым взглядом, не размыкая ладоней. Моими – неловкие ласки, поцелуи и безумный взгляд, спрятанный за блестящими от влаги ресницами… Мне оставалось лишь прижиматься к теплу родного тела, пытаясь, как и раньше, укрыться в тебе – на этот раз – от самого тебя.

Вечером ты уснул, прижимая меня к себе, как и всегда, когда за разговорами мы забывали о времени, и я оставалась на ночь. Только на этот раз вместо сказки была истома с лёгкой дрожью по телу и обещание никогда не отпускать.

Пока ты спал, я приняла душ, приготовила вафли на завтрак – и ушла.

Знаешь, как тяжёло это было: вспоминать твоё ровное, безмятежное дыхание в полумраке комнаты, думать о том, как утром ты проснёшься – растерянный, брошенный – и бежать по тёмному переулку к полупустому трамваю – и потом от него – к квартире, скорей, в комнату, чтобы за дверью оставить смятение, тоску?

Сможешь ли простить меня? Простить отключенный телефон и неотвеченные письма на почте, запертую дверь квартиры, как будто не было меня дома, и не будет… Только не спрашивай меня сейчас, почему, хорошо? Я расскажу, но когда-нибудь потом, и уже глядя тебе в глаза.

А теперь всё-таки отвечу на твой вопрос. Вначале ты недоумевал, почему я сбежала, ждал… Спрашивал, признавался в любви, надеялся – но потом твоё ожидание сменилось злостью, и я сама уже еле удерживалась от того, чтобы начать ночевать под твоими окнами… Сегодня ты просто попросил вернуться. Просто спросил, сможем ли мы остаться друзьями.

И мой ответ – нет.

Потому что ты стал для меня чем-то большим, чем друг. Необъяснимой смесью вдохновения, заботы и любви. Ошеломительно чувство, которое ты мне показал – самое яркое, что было в моей жизни. Ты – полубог, которого подарила мне жизнь, а я так бессовестно попыталась оттолкнуть её щедрый подарок. Прости меня за это, если сможешь. И спасибо тебе за то, что ты в моей жизни был, есть… будешь?

Спасибо тебе – за тебя.

Я люблю тебя, да?

Всего, какой ты есть.

И ещё кое-что. Вне зависимости от того, что ты мне после такого-то письма сейчас наговоришь. Знаешь, когда-нибудь я научу тебя снова ходить. Ещё не придумала, как – но я обязательно сделаю это. Чего бы мне это ни стоило. Обещаю.