Темный шоколад

Белый, молочный, темный, горький, с изюмом, орехами или какими-то другими начинками, а также простые батончики с нугой и карамелью. Еще полгода назад я и не задумывался, что есть столько различных видов шоколада. Раньше вообще не обращал внимания на них, воспринимая витрины с этим сладким десертом не более чем декорациями в магазинах и супермаркетах.

«Полгода», – усмехнулся, протягивая кассирше очередную стопку из восьми различных шоколадок.

– Неужели для девушки стараешься? – спросила молодая женщина. – Вот повезло кому-то.

Добродушно улыбаюсь, но чувствую себя немного скованно. «Надеюсь, этого будет достаточно для ответа. Не хочется обсуждать мои пристрастия с ней или кем-нибудь еще». Я горько усмехаюсь про себя. Девушки… Они меня и раньше не интересовали, но я как-то не задумывался об этом. Пока к нам в класс не перевели его.

Кирилл сразу же околдовал всю женскую половину нашего класса. Немудрено: красивое лицо, высокий и подтянутый, – он слишком взросло выглядел для одиннадцатиклассника. Вдобавок, спортсмен и отличник. Идеал! Да… Мой идеал. Я понял, что влюбился окончательно и бесповоротно. Но на ответные чувства не рассчитывал. Долго искал возможность хоть как-то показать ему свою любовь, пусть даже анонимно. И, кажется, нашел.

Он любит шоколад. Краем уха я случайно услышал брошенную в разговоре фразу, когда Кирилл, как всегда, стоял, окруженный толпой фанаток и фанатов. Он постоянно в центре внимания. Только во время уроков сидит один на последней парте. Но и то, все сорок пять минут, девчонки украдкой бросают на него томные взгляды, ловя его мимолетные улыбки. Их глупые хихиканья никому не дают сосредоточиться. Учителя регулярно делают замечания этим воздыхательницам. А он сидит, ухмыляясь очередной фанатке, даря ей секундное удовлетворение.

Счастливые девчонки. Могут весь день проводить с ним, делая комплименты, или, набравшись храбрости, легко целуя в щеку своего идола. О, как же я им завидую! И сердце каждый раз болезненно сжимается, когда очередная хихикающая дурочка тянется своими блестящими и липкими от помады или блеска губами к его лицу, щеке… Прикосновение. Меня как током дергает. Я отворачиваюсь.

Почему я не девчонкой родился?!

Я уже не раз жалею о своей половой принадлежности. Он – моя мечта, мой возлюбленный – гомофоб, каких еще поискать. Кирилл до брезгливой агрессии ненавидит все однополые отношения. И мне даже страшно стало, когда я однажды увидел его реакцию на пару геев. А что же он со мной сделает? Я не могу ему признаться. Боюсь. Боюсь до нервной дрожи в коленях, до потных ладоней. Боюсь и всё же…

Шоколад. Уже полгода, каждый день, я дарю ему небольшой кусочек радости.

Я долго искал тот вид, который он любит больше всего. Я сейчас уже знаю наверняка, что темный шоколад ему нравился больше остальных; белый он любит, но меньше; молочный просто любит; шоколадные батончики использует для перекуса.

Экспериментируя, я смотрю на его реакцию. А он, блаженно улыбаясь, уминет целую плитку в один присест. Его улыбка вот уже полгода каждый раз греет мое сердце. Видя, что он счастлив, я испытываю некую эйфорию от того, что именно я являюсь причиной его хорошего настроения.

Сегодня будет темный шоколад с трюфелем. Черная с золотым упаковка, мелькнув лишь на мгновение, исчезает в сумке Кирилла. На первой же перемене мой сюрприз обнаружен. Кирилл просто слегка улыбнулся, доставая плитку из недр сумки.

– О, Кирюха, – громко смеется один из его друзей, подсев за парту. – У тебя скоро диабет разовьется.

– Ничего подобного, – флегматично отвечает Кирилл.

Хрустит цветастая упаковка, потом серебристая фольга.

– И ты до сих пор не знаешь, кто она? – друг тянется, намереваясь урвать кусочек счастья.

А я внутренне уже раз пятьдесят успеваю его проклясть. «Убери руки!» – рычу, скрипя зубами. Но тут же беру себя в руки, осознавая, что слишком уж внимательно и явно слежу за Кириллом. Но, даже отвернувшись, прислушиваюсь, ловлю тихий шелест упаковки, треск ломаемой плитки. И, конечно, их разговор.

– Неа, – отвечает Кирилл. – Ни разу не видел.

«Да и никто не видел», – про себя усмехаюсь. Я до совершенства отточил технику. Действую, когда никого нет в классе, всего мгновение мне нужно, чтобы кинуть в сумку Кирилла новую ежедневную порцию сладкого.

– И никто не признался?

– Нет. Может не из нашего класса?

– Может.

Я здесь, рядом. Но я всего лишь серая мышь, теряющаяся в тени. Я не пара ему, как ни крути. Лишь издали, счастливо улыбаясь, я могу любоваться им. Моя любовь – строго односторонняя, тут уж ничего не попишешь.

– Сашка, ты чего завис? – сильный хлопок по плечу вывел меня из состояния транса.

Мой друг – Никита – уселся на свободное место рядом со мной.

– Все еще сохнешь по нему? – тихим шепотом спросил он, кивнув в сторону Кирилла.

Не удивляйтесь, Никита всё знает. Сам догадался. Да тут и слепой смог бы понять, если так же хорошо знает меня, как Никита.

– Брось ты эту затею, – шепчет он мне на ухо. – Тебе никогда с ним не быть.

– Я знаю… – выдыхаю, а сердце болезненно сжимается.

– Нашел бы себе кого другого. Кто не будет тебя ненавидеть.

– Мне никто не нужен, ты же знаешь, – с тоской в голосе говорю я.

– Ну… Саш, ты безнадежен, – улыбается друг, по-братски обнимая меня за плечи.

Вроде ничего такого, но кому-то это не нравится.

– Ты посмотри на голубков!

Резкий окрик заставляет нас с Никиткой вздрогнуть и оборвать разговор. Мы одновременно разворачиваемся на голос. Вальяжной походкой, засунув руки в карманы, к нам идет… Кирилл.

– Что это вы тут развели гей парад?

– А ты что хочешь присоединиться? – фыркает Никита.

– Что?! Ты охренел?! Ты, тварь, – педрила! Не ровняй меня с собой! – тут же взорвается Кирилл. Вынести прилюдно такое оскорбление он не в силах.

– А по-моему, ты похож. Иначе, почему же ты никогда не можешь спокойно мимо другого парня пройти?

И он бы еще что-нибудь мог ляпнуть, да только друг Кирилла не дремлет: в два шага подлетев к Никитке, он со всей силы кулаком врезает тому в живот. Никита, хрипя, сгибается пополам.

– Закрой пасть, уебище! – кричит друг Кирилла.

За их спинами собирается толпа фанатов. Все их оскаленные брезгливостью лица, противные смешки… Я готов провалиться сквозь землю, сгореть со стыда. Лицо вспыхивает жаром.

– Я… – от шока еле шевелю губами. Кирилл тем временем останавливается в непосредственной близости от меня. Я по-прежнему сижу, как громом пораженный.

– Не смей его трогать! – Никита намного смелее меня. И, судя по всему, безрассуднее. Он с трудом разгибается, пыхтя от боли.

– Я не желаю, видеть… – Кирилл брезгливо морщится, – вашу… ваши… – никак не может подобрать обидные слова.

– Вы бы еще трахнулись прямо в классе, – подает голос кто-то из толпы за спиной Кирилла. Поднимается дружный смех. Злой и агрессивный, от которого всё внутри похолодеет. Одноклассники и ребята из параллельных классов – все готовы, наверно, разорвать нас с Никиткой. В их глазах горит жажда крови. Сбывается мой самый страшный кошмар.

– Чего замолчали? – голос Кирилла звенит металлом. – Пе-е-едики! – нарочно растягивает слова, смакуя ругательство. Столько яда и презрения – мне словно нож вонзают прямо в сердце.

– Неправда! – кричит Никитка.

– Я не с тобой разговариваю! – бросает в его сторону Кирилл. Вцепившись пальцами мне в челку, он рывком заставил поднять голову. – Язык отсох? – издевательски спрашивает, сильно дергая за волосы, так что я зашипел.

– Эй! Ты больной?! – раздается окрик Никитки. – Что ты творишь? Имбецил перекаченный!

«Друг! Мне страшно! Я сейчас умру от страха!»

Паника морозом расходится по телу, заставляя холодеть пальцы и вызывая дрожь. Подступающие слезы я удерживаю лишь силой воли. «Он именно их и ждет», – крутится в голове противная мысль.

– Ну! Чего молчишь? Сказать нечего? – злорадствует Кирилл, словно не слыша криков. Он дергает сильнее, чуть не вырывая клок волос.

– Это не твое дело! – опять Никита. – Отвали от него! 

– Или что?..

Кирилл рывком заставляет встать. Жмурюсь от боли, но уже понимаю, что, скорее всего, это только начало. Кирилл жесток к однополым парам. Я помню, как он с упоением рассказывал, что «навалял этим треклятым педикам, чтоб больше не тискали друг друга». «Ублюдки! Мрази!» – рычит он обычно, не скупясь на нелестные эпитеты в адрес геев.

– Вы посмотрите – ревет, как баба, – грубо хохочет друг Кирилла.

А я даже и не замечаю, когда по щекам начинают течь слезы. Боль, обида, страх – слишком много для меня.

– Фу, мразь!

Одним движением он с силой приложил меня о край стола, сразу же отдергивая руку и брезгливо вытирая ее об кофту. А я медленно оседаю прямо на пол. В глазах потемнеет. Словно сквозь вату, я слышу гулкий смех толпы зрителей. Все радуются внеплановому зрелищу. Меня грубо поднимают на ноги. Кто именно, не знаю. Голова кружится, никак не могу сфокусировать зрение.

– Что делать будем? – раздается над ухом. – Надо наказать голубков.

Толпа согласно гудит, поддерживая чьи-то жестокие слова.

– Как же я ненавижу, – рычит Кирилл, – марать руки о куски дерьма, вроде вас!

А я уже не сдерживаю поток слез. Толпа агрессивно улюлюкает, когда Кирилл в очередной раз бьет меня, теперь уже ногой в живот, последний воздух выбивая из легких. Я захожусь судорожным кашлем.

– Прекрати!!! – услышу я надрывный крик Никиты. – Ты – мразь! Психопат! Тебе лечиться нужно!!!

Его голос внезапно обрывается, друг хрипит. Я ничего ответить не могу. Что там делают эти звери с Никиткой, не знаю. Но, судя по звукам, его не просто удерживают, не давая прийти мне на помощь. Он что-то вновь прокричит и кто-то зло ему отвечает.

– Кирилл, разберись с ним. А мы пока с другим поговорим.

Я не знаю, на кого указывают Кириллу, но молюсь, чтобы это был не я. Даже попытаюсь вывернуться, пусть и неудачно, когда меня грубо выталкивают за пределы класса. Кирилл… «Нет!» – ухнув куда-то в желудок, сердцу пропускает удар. Отчаяние!  Схватив меня за ворот рубашки, он тащит по коридору, цепко держит, не давая возможности вырваться. Мы пробиваемся сквозь толпу, привлекая чужое внимание. Я не сумею освободиться – сил нет. Только отчаяние.

– Отпусти! – вою всю дорогу, иногда слабо упираясь. Безрезультатно. Кирилл намного сильнее меня.

– Я не потерплю, – тихо, но грозно рычит он, – чтобы какие-то педики… Всю дурь выбью!

Он вталкивает меня в темное помещение подсобки, так резко и сильно, что я, споткнувшись обо что-то, падаю на грязный пол, содрав кожу на ладонях.

– Ты – урод! – Кирилл награждает меня ударом под ребра.

Захрипев и согнувшись в три погибели, заваливаюсь на бок. В глазах то темнеет, то вспыхивает, дыхание перехватывает, в ушах ревет кровь.

– Не надо, пожалуйста, – давлю из себя слова.

Кирилл садится на корточки.

– Никогда бы не сказал, что ты окажешься одним из них. На вид обычный парень, – рассуждает он вслух. – И чего тебя потянуло на мужиков-то? Девчонок, что ли, мало?

А я молчу, не могу ни звука выдавить из горла, слишком напуган, чтобы воспринимать адекватно слова Кирилла. «Это человек, которого я люблю?» Жестокий и беспощадный. Даже не мог предположить, что он настолько кровожаден.

– Эй ты! Сдох, что ли? – он грубо трясет меня.

Всхлипываю, так жалобно, что самому мерзко.

– Живой, значит. Так все-таки, какого хера вы миловались у всех на глазах?

– Мы не миловались, – бурчу под нос, – мы просто разговаривали.

– Да? И о чем вы, обнявшись, разговаривали?

– О тебе, – не подумав хорошенько, едва слышно всхлипываю.

– Что ты там мямлишь? Говори громче, не беси меня!

– О тебе! – уже кричу. Но все же добавляю в конце чуть тише: – О тебе говорили…

– Ха! И что же?

Я мотаю головой. «Не скажу! Не скажу!»

– Ты, тварь, в игры вздумал играть?! – Кирилл тут же выходит из себя.

Вцепившись мне в волосы, он с силой дергает.

– Отпусти, – вою, не сдерживая слез.

Непонятно, откуда найдя силы, вцепляюсь в запястье Кириллу, попытаюсь ослабить хватку. Бесполезно, я только сильнее злю его.

– Мразь! – ругается Кирилл. – Говори, о чем трепались?!

– О тебе! – я кричу прямо ему в лицо.

– И о чем про меня сплетничали?

– Да пошел ты.

Последние миллиграммы смелости.

– Сдохнуть хочешь?

Я буквально захлебываюсь в слезах. Вою, не сдерживаясь. Голос дрожит.

– Я…

– Громче! – приказывает Кирилл, с силой встряхнув меня.

– Я люблю… тебя, – выдавливаю и зажмуриваюсь, готовый принять удар.

Секунда. Две. Три… Досчитав до тридцати, приоткрываю один глаз. Кирилл по-прежнему сидит напротив, удерживая меня за волосы. Занесенный для удара кулак так и замер. Но лицо его изменилось: бледный, с недоумением смотрит широко раскрытыми глазами, слегка приоткрыв рот. Пытается что-то сказать, но, видимо, слова не приходят. От его ярости остались одни осколки, как угольки в потухшем костре.  Непонимание и шок – вот, что отражают сейчас его глаза. И, странное дело, Кирилл уже не так пугает.

Слезы по-прежнему струятся по щекам, меня трясет, но паника, хоть и медленно, но все-таки оставляет меня.

– Ударишь? – спрашиваю, едва слышно всхлипнув.

Кирилл вздрагивает. Резко вскочив, он отходит к стене и смотрел так, словно я один из его кошмаров, явившийся без предупреждения.

– Что… ты сказал? – наконец, выдает он.

– Что? – не понимаю. Я растерян, даже слезы на мгновенье высохают. – Говорю, ударишь меня?

– Нет. До этого. – Видеть Кирилла, настолько изменившегося, даже, на мой взгляд, испуганного, весьма и весьма странно.

– Я люблю тебя, – сконфуженно бормочу, опустив глаза.

В помещении повисла тишина. Надолго. Лишь гулкое эхо разговоров и топота ног сотен школьников, доносившееся из-за двери, дает понять, что время, не останавливаясь, течет своим чередом. И мир не рухнул после моего признания.

– Твою мать! Ты совсем рехнулся? – спрашивает Кирилл после затянувшейся паузы.

– Наверно, – грустно усмехаюсь, пожав плечами, – раз по уши влюбился в такого гомофоба, как ты.

– Так. А шоколад… Тоже твоих рук дело?

– Угу, – киваю. Зачем отпираться, если прижали к стенке?

– Но… Но… Почему?

– Не знаю, – опять пожимаю плечами. – Просто влюбился. Тут уж ничего не поделаешь. Любовь – она такая, знаешь ли… злая.

– И на что ты рассчитывал? Думал меня в постель затащить?

Даже смешноь от такой нелепой мысли:

– Да ни на что, собственно. Тем более на такую глупость. Может я и гей, но не дурак.

– И всё? Так просто? Черт! Это… это… это же не нормально!!!

– Мне все равно. Можешь даже избить меня. Но ничего не изменишь.

– Твою мать! – орет Кирилл.

Он забегал по небольшому подсобному помещению. Пять широких шагов до стены, поворот, пять обратно. Паника все еще медленно исчезает, тает лед страха, только всхлипываю, тихо, едва слышно. Но слезы уже не текут. Я слежу за Кириллом. Молча смотрю, любуюсь. Широкие плечи, стройный, высокий – фигура кинозвезды. Я не знаю, о чем думает Кирилл, носясь по подсобке. Ни слова не говорит, только невнятно бормочет. Долго…

– Все ждут от тебя моей казни, – спокойно  проговариваю, вытирая ладонями последние слезы. – Что будешь делать?

Он останавливается, непонимающе смотря на меня.

– Не знаю, – выдыхает он после паузы.

– Побьешь меня?

– Не знаю.

– Черт! А кто знает? – А что? Меня уже его поведение начинает раздражать. – Не думал, что ты такой… не знаю… впечатлительный, что ли.

– Легко тебе говорить, – бурчит под нос. – Не тебе же парень в любви признался!

– Ты, знаешь ли, не сравнивай! Я вообще-то тоже впервые парню признался! – выдаю, густо краснея.

– Как так, впервые? Ты же один из ЭТИХ.

– Ты действительно идиот или притворяешься? То, что я гей, – Кирилл вздрагивает при этом слове, – еще не значит, что мне любой парень нравится! И вообще… – я останавливаюсь на полуслова, собираясь с мыслями, ища хоть какие-нибудь резервы смелости. – Может я никогда и не интересовался парнями… до тебя.

– Чего?

– Того! Ты – моя первая любовь! – говорю и чувствую, как покраснею до кончиков ушей. Мои щеки просто пылают.

Шокирующая новость, правда? Любой бы опешит. И Кирилл не исключением.

– Ты… ты это серьезно?

– Придурок! Такими вещами не шутят.

Он всё еще не верит мне.

– Кирилл? – зову, когда его молчание затягивается. – Так что ты будешь делать?

– И что? Я прям так сразу должен ответить?

– Ну, бить-то ты меня, надеюсь, больше не будешь?

– Да теперь как-то, я не знаю… стремно, что ли, – он отворачивается, пряча растерянное лицо. – Первая любовь и все дела.

– Но и со мною ты не будешь, – расстроено выдыхаю.

– Естественно! – восклицает, тут же затихнув: – Я же не могу… с парнем… так сразу, – заканчивает он шепотом.

– Что? Повтори. Я не расслышал.

– Завались, – презрительно бросает, зло глянув на меня. – Ты дебил, если хоть на что-то рассчитывал!

И, развернувшись, спешит к выходу.

– Чтобы сегодня я твоей морды в школе не видел! Скажешь, что плохо себя чувствуешь. И другану своему, что всё болит, что я тебя сильно побил.

– А мои вещи? – осторожно спрашиваю я. Вообще-то мне их и Никитка может принести. Но всё же… – Никитка не сможет, твои его не слабо так приложили. Не удивлюсь, если он уже отпросился.

Надеюсь, так и есть. Никита еще тот халтурщик, и появись возможность раньше свалить с уроков, он с радостью ей воспользуется. А уж такой повод, как драка… Прикинуться «умирающим» для него не составит проблем. Даже наша медсестра ему верит.

– Не моя забота, – отрывисто бросает Кирилл. – Выкручивайся, как хочешь. –  И уходит.

– Ну, не всё сразу, – пожав плечам, вздыхаю.

Мне требуется минут десять, чтобы прийти в себя окончательно. Успокоившись, я медленно поднимаюсь, морщась от боли в животе. На моих брюках и рубашке грязные пятна. Наскоро отряхнувшись, я направляюсь назад в класс. Сейчас, когда я медленно шагаю, успеваю почувствовать, насколько всё-таки сильно меня бил Кирилл: голова опять кружится, живот ноет так сильно, что я не могу нормально разогнуться. Почти ползу, шипя от боли.

– Саша, ты жив? – навстречу мне выскакивает Никитка. Из видимых повреждений у него только небольшой синяк на скуле, да пластырь на переносице. И идет он спокойно, не сутулясь, как я.

– Смотрю, – начинаю я, – тебя не сильно наказали.

– Ну да, – он как-то смущенно усмехается, почесав затылок. – Мне повезло. А ты как? Кирилл вернулся какой-то пришибленный, словно он того… – Никитка жестом изображает расправу надо мной. – Я думал, от тебя мокрое место осталось.

– Почти, – хриплю я, привалившись плечом к стене.

– Это… Может тебе отпроситься? Я проводил бы тебя?

Я скептически гляжу на друга, весь его облик выражает сострадание и готовность мне помочь.

– Ладно, – уступаю. – Скажешь, что я плохо себя чувствую. И вещи мои не забудь.

Никитка буквально срывается с места. Даже и не видно, что его недавно побили. Черт, что же мне-то так не повезло? Хотя, может причина в том, что Никитка боксом занимался? А я шахматами, – тоже ведь спорт. Усмехнувшись, разворачиваюсь в сторону выхода.

А вечером пришло сообщение с неизвестного номера: «Черный с трюфелем – мой любимый». «Я знаю», – ответил я.

Заснул я счастливым. Не все потеряно. И фантазии с Кириллом и шоколадом всю ночь преследовали меня. Как всегда.