Всё могло быть иначе. Часть I

Всё могло быть иначе. Часть II

Всё могло быть иначе  

Часть III

  Глава 15. Домой 

Я старался вспомнить последнее, что осталось в моей голове. Помню, как Стив побежал к Марку, как я хотел быстро добраться до вертолёта, а потом... Фрэнк и ... «береги Хэмиша»? Господи! Меня ранили...

Я попытался приподняться, чтобы оглядеться и спросить, что происходит, но чувство тошноты, возникшее незамедлительно, прервало мои поползновения полюбопытствовать.

Мне было совершенно ясно, что тяжесть моего ранения и несколько недель, проведённые в связи с этим на больничной койке, ставили крест на мне как на практикующем хирурге. Далее предстояла длительная реабилитация. Придя в себя, я первым делом пытался выяснить, что стало со Стивеном и другими ребятами, сколько прошло времени, с того момента, когда меня ранили. Про парней никто ничего толком не мог ответить, ясно было одно, что будет долгое разбирательство, связанное со мной. Только всё это оказалось несущественным по сравнению с тем известием, которое принесла Гарриет.

— Джон, ты как? — она, конечно, понимала всю абсурдность задаваемого вопроса, но не знала, с чего начать нашу первую встречу за столько лет.

— Выкарабкаюсь. А где мама? — я поймал взгляд сестры, но по тому, как забегали её глаза и предательски заблестели от влаги их уголки, я понял, что не хочу слышать ответ на этот вопрос.

— Джон, кто-то позвонил домой и сказал, что тебя больше нет, понимаешь? Что тебя ранили смертельно! Она позвонила мне и сказала как-то сумбурно, что ей надо ехать в морг и чтобы я тоже была здесь, — Гарриет опустила глаза, дотронулась рукой до моих пальцев, лежащих поверх одеяла, немного их сжала, и, сглотнув, продолжила: — как будто могло быть по-другому, — она снова смотрела на меня. — И... её недалеко от нашего дома сбила машина. Джон... кхм... Ты меня слышишь? — немного настороженно, потормошив мою руку, осведомилась Гарри.

У меня зазвенело в ушах, в голове, в груди... во всей моей жизни. Стало трудно дышать. Да и зачем, раз я не могу помочь близким, самым дорогим людям, которые любят меня безусловно и преданно? Которых люблю я... «Я» растворялось где-то глубоко внутри, заменяя себя чёрной тягучей пустотой, обволакивающей коконом остатки разума.

— Они её не спасли... — словно мысли вслух, а не вопрос, прозвучали эти слова, и будто произнёс их вовсе не я.

Сестра положила голову мне на ладонь и прижалась к ней щекой:

— Прости меня, Джон, — еле слышно произнесла она и прижалась губами к моим похолодевшим от волнения пальцам.

— Ты ни в чём передо мной не виновата, — каким-то каменным показался мне голос, вытекающий из моей груди. — Сколько я здесь уже?

— День. Это случилось с мамой вчера, — шмыгнув носом и неряшливо утёршись ладошкой, ответила Гарриет. — Тебя привезли вчера утром. Когда я приехала, мне сказали, что ты спишь. Тебе сделали укол снотворного, потому что ты был очень слаб. Тебе необходимо было отдохнуть. Я сидела в кресле и ждала, пока ты очнёшься. Мне разрешили. Про маму я узнала вечером. Её мобильник был раздавлен, и сим-карта не подлежала восстановлению. А свой телефон я по невнимательности оставила в когда-то нашей с Кларой квартире. В общем, пока меня нашли здесь у тебя...

— Ты пьёшь? — спросил я, отчётливо учуяв запах, напоминающий перегар.

— Я немного, — принялась оправдываться Гарри. — Мы вчера очень сильно повздорили с Кларой. Дело движется к разводу, понимаешь, Джон?

— Не понимаю. И никогда, видимо, не понимал. Уйди, прошу тебя. Я устал, — прогоняя её, я молился только об одном, чтобы она не увидела моих слёз. А они рвались наружу, бурлящими пузырями в чёрной жиже внутри меня, грозя разорвать моё сердце.

— Я всё поняла. Я не обижаюсь... Ладно... — она поднялась, ещё раз взглянув на меня, и вышла из палаты.

Слёзы потекли из глаз по вискам, умирая в подушке, увлекая за собой моё настоящее. До скрежета зубов захотелось обратно к ребятам, к Фрэнку, Стивену, Фионе. Туда, где смерть казалась частью жизни. Частью борьбы за жизнь.

А здесь и сейчас не хотелось ничего.

Зачем я хотел быть врачом? Ответ очевиден: чтобы спасать людей. А что теперь? Отец... Мама... Сестра спивается... Я ранен и вряд ли смогу вернуться к карьере хирурга. Всё в моей жизни летело к чёрту. Мне кажется, что болезнь даётся человеку в «наказание» за что-то, как толчок к правильному решению, и если найти его не можешь, то «бьют», пока не свалишься. А врачи встраиваются в промысел божий и пытаются «вылечить», беря на себя часть «наказания». Что ж, такова их судьба. Конечно, наверное, всё могло быть иначе, но я выбрал именно этот вариант.

Время шло. Сестра оказалась мудрее, чем я ожидал, и продолжала меня навещать, несмотря на то, что я её так грубо выставил. На поправку я шёл очень медленно.

Вставать мне разрешили через пять дней. Это было ужасно. Ужасно в своей немощности и боли! Мне ещё повезло: чуть-чуть в сторону — и пробило бы плечевое сплетение, наградив травматическим плечевым плекситом. И всё — был бы я инвалидом с рукой ссохнувшейся, висящей словно плеть, годным только для устрашения непослушных детей.

Между мной и Гарриет снова, похоже, восстанавливались тёплые чувства, как в детстве. Нас осталось двое. Что нам ещё было делить? Она рассказывала, что происходило с ней, как она провела свой день, что с Кларой, и как они решили жить дальше. Она не спрашивала меня про службу, а я и не горел желанием ей говорить — не хотел бередить незаживающие раны. Слишком много... Слишком глубоко... Слишком больно...

Родительский дом мы решили продать. Он расположен далеко от Лондона, а его содержание обходится довольно дорого. Да и к тому же, климат моей малой родины был мне не на руку. Хотелось солнца. Я скучал по теплу. Однажды в разговоре я обмолвился об этом Гарри, она как-то странно улыбнулась, а через пару дней пришла с Кларой. Я ожидал, что это рано или поздно должно было произойти.

— Джон, это Клара, — как-то по-детски застенчиво улыбаясь, представила она супругу. — Клара, мой брат Джон.

Я протянул правую руку и слегка кивнул головой, невольно её рассматривая. Из юношеских воспоминаний всплыла та самая картинка из спальни, и я почувствовал, что невольно краснею. Вегетативная нервная система совсем становилась никуда не годной... Чтобы как-то скрасить неловкость, я улыбнулся.

— Джон, твоя сестра взбалмошная, вечно ищущая себе приключения! И пусть меня всё чаще посещают мысли о разводе, я всё равно её люблю. А что ты там про меня думаешь, это уже вопрос десятый. Итак, к делу. У меня есть коттедж на берегу океана. Достался от тётки в наследство. Он пустует. Да, правда, далековато немного, но там тепло, и люди говорят на английском.

Она сделала паузу и вопросительно посмотрела на меня, явно ожидая быстрого ответа.

— Гарри, что происходит? Какой коттедж?

— На берегу Тихого океана. США, штат Калифорния. Маленький провинциальный городок, — будто риэлтор, вступила в разговор сестра.

— Но почему ты мне это предлагаешь? Ты хочешь его купить? Я действительно не понимаю, к чему этот разговор.

— Господи, Джон! Не тупи! Клара абсолютно бесплатно предлагает тебе свой дом, чтобы ты там жил, столько, сколько тебе будет угодно. Там тепло, Джон, — она легонько коснулась моего плеча.

Я пытался сглотнуть появившийся ком в горле. Почему-то эта брюнетка мне показалась самым заботливым и нежным существом на земле. Взгляд серых глаз обволакивал туманом заботы, и сопротивляться ему не хотелось...

Глава 16. Незнакомец — 2

Я часто прогуливался в больничном парке и мог почти час просидеть на скамейке, думая о прошлом и пытаясь хоть как-то связать его с настоящим. Иногда, чтобы отвлечься от своих мыслей, я внимательно рассматривал людей, пытаясь угадать, о чём они думают, проходя по этим аллеям. Дни тянулись медленно. Моей жизни уже ничто не угрожает, поэтому завтра меня выпишут с громадным списком рекомендаций и направлением на курс реабилитации с лечебной гимнастикой. Я и без них знал, что мне стоит делать, а от чего следует откровенно поберечься.

Утро сегодня выдалось особо солнечное. Тучи, лежащие неподъёмным грузом на плечах города, расступились, впуская горячего гостя, но окружили его плотным кольцом, словно намекая, с радостью напоминая ему, что он не дома...

Закрыв глаза, я откинулся на спинку скамейки и немного расслабился, наслаждаясь тишиной и солнцем, давая ему возможность поласкать моё лицо своими лучиками.

Я услышал, как кто-то присел рядом, но мне было откровенно всё равно, и я даже не пошевельнулся, чтобы посмотреть. Как сел, так и уйдет. Плевать.

― Скучаете по солнцу? ― баритон, исходивший от незнакомца, заставил меня открыть глаза, сфокусировать взгляд и повернуться.

Рядом сидел молодой мужчина очень странной внешности. Не скажу, что она отталкивала, но и особого расположения тоже не вызывала. А уж тот взгляд, каким он меня одарил, и вовсе возводил громадную стену изо льда. Его волосы, вызывающе волнистые, черного цвета, удивительно гармонировали с его бледной кожей, светлыми ресницами и бровями. Пришла мысль, будто они искусственно окрашены, но я почему-то её сразу отмёл, как абсурдную. Пока я его рассматривал, откровенно пялясь, незнакомец молчал, не менее изучающе сверля меня своими серо-зелёными глазами.

― Да, ― откашлявшись, ответил я, наконец.

И что-то в движении его глаз мне показалось знакомым. Он поднял воротник своего пальто, словно укрываясь от порывов ветра, хотя ветра, вроде как, и не было, но этот жест делал его образ каким-то загадочным и даже таинственным. Я улыбнулся.

Выражение лица моего невольного соседа не изменилось. Чувствовалось напряжение в его позе, словах, взгляде, словно он, обозначив себе рамки поведения, старался в них удержаться, пряча за ними свою чувственность. А она у него определенно была... Я не мог объяснить свои интуитивные догадки, но от него словно исходило что-то еле уловимое и такое завораживающее.

― Афганистан или Ирак? ― спросил брюнет, подняв бровь.

― Что, простите?

― Вы слышали. Афганистан или Ирак?

― Афганистан. А почему Вы спрашиваете? Мы знакомы? ― меня не покидало чувство, что я ранее уже видел эти удивительные глаза. Да, они были именно удивительными, но в то же время до невозможности странными. Они завораживали.

― Нет. Хочу дать совет. Гоните мысль о психоаналитике. Она Вам не помощник.

― Но, как Вы... откуда? ― я был поражён той интонацией, с которой он это говорил, будучи полностью уверенным в своей правоте. Мысль о психоаналитике уже прочно засела в моей голове, в которой был замкнутый круг, и выхода я из него не видел.

― От себя не убежите, доктор! Думаете, солнце за океаном спасёт Вас? Нет. Оно только сильнее затянет в свою пропасть, откуда выбраться самостоятельно уже будет нереально, ― и, придвинувшись ближе, добавил практически шепотом: ― Не бежать нужно, а сражаться до конца, Джон. Вы же солдат, ― выдав всё это, он откинулся на спинку и на мгновение закрыл глаза. ― Рука Ваша со временем придёт в норму, и Вы не утратите меткости. Так что даже не переживайте по этому поводу, ― спустя мгновение мужчина встал и резко развернулся.

― Мне кажется, мы с Вами уже где-то виделись...

― До встречи, Джон, ― прервал мои рассуждения незнакомец и зашагал прочь.

― Как Ваше имя? ― крикнул я вслед, даже не надеясь на ответ.

Он даже не обернулся, сделав вид, что не услышал.

Я ещё некоторое время сидел, не желая уходить. Словно это было самое спокойное и уютное место на всей земле. Мне впервые за долгое время хотелось улыбнуться ― неважно: солнечному свету, лёгкому игривому ветерку или этому до жути самоуверенному парню, с каким-то мальчишеским задором во внешности и непробиваемой бронёй во взгляде.

И всё-таки я поднялся и пошёл по аллее к хирургическому корпусу, где была моя палата. Завтра предстоял насыщенный день. Дом, формальным хозяином которого я являлся, уже был продан, и требовалось оформление бумаг с моим непосредственным участием.

А сегодня меня ещё должен навестить друг отца ― Ричард Фриман, который уже участвовал в моей судьбе и теперь снова готов был прийти на помощь. Причём я его даже не просил об этом, он сам всё узнал и нашёл решение, о котором намерен был мне сообщить.

― Джон! Джон! ― голос принадлежал Гарри.

Я обернулся. Она бежала и махала мне чем-то напоминающим квитанцию или извещение. Я остановился в ожидании.

― Что ты так кричишь, как будто я умер? ― меня немного раздражала её бесцеремонность.

― Джон, я подумала, что это важно, ― запыхавшись, сказала она, и, идя уже медленнее, продолжила, ― я перебирала бумаги в корзине для почты и случайно среди прочего наткнулась на это, ― она протянула мне серый бланк, ― мне показалось, что это может быть для тебя значимым.

Это было почтовое уведомление, в котором сообщалось о заказном письме до востребования на моё имя. Отправителем значился Фрэнк Ларсон!..

Глава 17. Письмо Фрэнка Ларсона

Дом продали с мебелью. Так что осталось только разобраться с вещами. Я медленно перебирал их, как будто свою прошлую жизнь, и время от времени посматривал на письмо, не в силах его распечатать ни там, при получении, ни сейчас, уже дома. Всю обратную дорогу я, положив его во внутренний карман куртки, шёл и прижимал ладонь к груди, словно боялся, что оно исчезнет, сгинет в никуда, как когда-то его хозяин. Дата отправки просто вышибла у меня почву из-под ног ― 2008, май, 27 ― спустя два дня после смерти Фрэнка...

Что там могло быть написано? Когда и кто его отправил? Может быть, это всё чья-то злая шутка? Однако очень глупо было так думать, потому что я узнал почерк на конверте. Я боялся. Только чего больше? Мыслей Фрэнка о нашей дружбе или каких-то его откровений, которые он отважился написать в письме, предчувствуя, возможно, свою гибель, но очень желая, чтобы я о них знал? Что было для него таким важным? Достоин ли я знать это?

Насыпав растворимого кофе в оставшуюся чашку, я налил кипяток и присел в кресло. Отпил глоток и ещё раз прокрутил в голове все сомнения. Осторожно поставив чашку с горячим напитком на стол, задержав на мгновение воздух в своих лёгких и шумно выдохнув его обратно, я принялся разрезать конверт, словно на вскрытии ― разрез от мечевидного отростка до лобка ― чтобы выяснить причину и суть того, что внутри. Вскрыв почтовую бумагу, я вытащил содержимое, и вот что предстало моему взору:

«Джон! Дорогой друг! Прости! Мне действительно жаль, но раз ты читаешь это письмо, значит, со мной всё-таки что-то случилось. Надеюсь, я не был в коме и никому не обременял жизнь своим «растительным» существованием. Я прекрасно помню, что ты мне рассказывал про «коматозников», и ты знаешь, что я всегда был уверен, что моя смерть будет быстрой. Надеюсь, я не был столь самонадеян.

Я пишу это письмо, потому что меня мучают сомнения, успею ли рассказать тебе всё то, что так хочу, что думаю об этом. Если успею, и наш разговор состоится, то ты никогда не увидишь это послание, а если ты его читаешь, значит, я мёртв, и Фиона в точности выполнила мои указания. Я уверен, ты вернёшься домой. Возможно, будешь ранен, но ты ещё попадёшь в свою мечту, Джон. Чёрт! Да, я в этом уверен.

Итак. Знаю, мы никогда не поднимали в нашем общении тему секса. Да, наверное, это покажется кому-то странным, но я не был до конца уверен, что это то, что нам стоило обсуждать. Мы никогда не говорили о наших сексуальных предпочтениях, бывших партнёрах или отношениях, которые были у каждого из нас в мирной жизни. Ты мне дорог, Джон Уотсон, очень сильно дорог, и я... Чёрт. Да, я боялся, именно боялся, что ты не позволишь мне перейти черту. Ты понимаешь, о чём я, Джон? Конечно, мне хочется верить, что ты уже догадался. Я помню, как ты иногда на меня смотрел. И я смотрел на тебя так же. В этом вся суть. Боже! Джон, я старательно списывал эти вспышки на простое восхищение профессионализмом друг друга, но чем дальше, тем явственнее понимал, что скучаю по тебе, что мне решительно мало тех нескольких десятков минут, которые мы проведём, просто разговаривая друг с другом.

Я предан машине, машина предана мне. А люди слабы, изменчивы и редко верны. И их измены причиняют боль, мучая, выворачивая душу наизнанку. И неважно, какие они: физические или душевные. А если мой «индеец», мой верный «Апач», решится на предательство, то меня в тот же момент настигнет смерть, и эта уверенность даёт мне силы жить. Да, ты знаешь, я ― мизантроп, полная твоя противоположность, Джон. И в этом всё наше великолепие.

У меня были отношения до того, как я напросился в Афганистан. Я её любил, Джон. Больше жизни! Я был счастлив, ты понимаешь, о чём я. Мы с тобой одинаково воспринимаем это странное и неоднозначное определение. До встречи с ней я был довольно свободен в своих сексуальных предпочтениях, считая их вариантом нормы и оправдывая душевную неудовлетворенность проблемой поиска. Но она накрыла собой, словно белым покрывалом, всё, что было до неё.

Я хотел, чтобы она стала моей женой. Я был готов к этому, но она хотела быть адвокатом, и муж ˜— военный лётчик — её не совсем устраивал. Однако, такова моя жизнь. И пусть это звучало эгоистично, мой друг, но я попросил её подождать. Всего полгода! Ну, максимум, год. Я верил, что она меня любит и пойдёт на уступки, мне было важно её мнение и принятие ею данной ситуации, ведь положительный ответ на свой запрос я уже получил. Знаешь, Джон, мы встречались десять сумасшедших месяцев. Мы откровенно уже думали о детях, придумывая им имена. И вот тут-то... Хэмиш ― имя, которое устроило нас обоих для нашего первенца. Да, да, Джон Хэмиш Уотсон, теперь ты понимаешь выражение моего лица, когда ты сказал мне своё полное имя, и почему я тогда, сославшись на неотложные дела, так быстро ретировался. Словно, судьба через тебя решила мне напомнить, чего я лишился. Я помню, как разрывался в последние дни перед отъездом. С Мэри мы ругались каждый день. Она плакала. Практически срываясь на мольбы, говорила всякие глупости, что мы никогда больше не увидимся, что она меня никогда не простит, а потом, что я об этом сильно пожалею.

Да, она оказалась права. С тех пор мы с ней больше никогда не виделись. На письма она не отвечала, потом они стали возвращаться, так как «адресат не найден». Я перестал писать. Я хочу только одного ― её прощения. И, да, я об этом жалею, жалею больше всего в жизни. Я ― солдат. Я живу сражениями, а на «гражданке» я «умираю». И это правило, видимо, созданное моей судьбой, а Мэри ― исключение, только подтверждающее его. Что ж...

Ты ― единственная моя отдушина, Джон. Ты греешь мою душу. Я живу нашими встречами. Прошу тебя, Джон, помни обо мне только хорошее. Ты навсегда в моих мыслях и в моём сердце.

Ты знаешь, я никому не могу довериться. Только тебе. Джон, найди, пожалуйста, Мэри Морстен. Она жила в Ричмонде, на Джордж-стрит, 126/с. Прошу, Джон! Найди её и скажи ей, что я прошу меня простить, что всё могло быть иначе, но случилось именно так. А самое главное, меня не покидает уверенность в том, что, если рядом с ней есть маленький мальчик семи лет, по времени зачатия (ты, я знаю, без труда сможешь это выяснить) совпадающий со временем нашего общения, который хоть немного похож на меня и имя ему Хэмиш... Джон, это мой сын. Сделай всё, что в твоих силах, чтобы у него всё было хорошо. Я отдаю себе отчёт, что не имею никакого морального права обременять тебя этой просьбой, но это для меня важно.

Боже, ничего, более сентиментального я в жизни не писал. Но мне не стыдно. С тобой, уверен, я могу себе это позволить.

Береги Хэмиша, Джон.

Твой Фрэнк Ларсон»

Глава 18. Ричард Фримэн

Я сидел и никак не мог прийти в себя от полученной информации. Кофе совсем остыл и стал ещё противнее ― всё, впредь больше не пью растворимый. Нужно было собрать остатки самообладания и составить чёткий план действий, продумав логическую последовательность, чтобы не упустить ничего важного.

Первым делом — встреча с Ричардом Фримэном. Он был близким другом отца. Он, в силу своего характера и в память об отце, за мной «присматривал» на протяжении всех последних семнадцати лет, став для меня в некоторые моменты моей жизни прямо-таки спасительной соломинкой. Я был ему искренне благодарен, чувствуя его заботу обо мне. Своих детей у них с женой не было. Я помню, как очень давно, в пору моего детства, они с Маргарет приходили в гости к моим родителям. Мы все вместе садились за стол, и дядя Ричард начинал рассказывать какие-то забавные случаи из их жизни. Я смотрел и думал, как хорошо быть таким, как он, чтобы вот так сидеть и веселить друзей разными байками, а все вокруг будут на меня смотреть и смеяться.

И вот сейчас, сидя в нашей столовой, я ждал его с вестями, которые почему-то «нельзя было сказать по телефону». Жизнь ― удивительная штука: как только я нахожу удобную позицию и чувствую себя счастливым человеком, она потихоньку начинает расшатывать половицу под опорной ногой. Я улыбаюсь и переношу вес на другую, стараясь не терять равновесия, но и это ненадолго. И вот уже сухожилия на суставах пальцев готовы разорваться и опустить меня на самое дно. Но каким-то чудом я всё ещё с вами и не превращён в прах. В отличие от людей, которые мне стали дороги. Так всегда, словно моя судьба ― ненасытная Лилит, убивающая всех, кого я хотел чувствовать рядом с собой.

В голове полный бардак и несуразица. Откровения Фрэнка... Если честно, я был к ним не готов. Да, он прав. Я понял, о чём он пишет в отношении нас, но не был уверен, что смог бы так просто для себя решить, что будет с нами дальше... Я слишком его идеализировал, а с идеалом возможна лишь платоническая любовь. Любовь... Сара ни разу не пришла в больницу навестить меня, и Майк лишь позвонил, сославшись на простуду. Что и следовало ожидать. Бог им судья.

― Джон! ― раздался знакомый с детства голос. ― Джон, ты где? Отзовись.

― В гостиной, мистер Фримэн! ― откликнулся я и, вскочив с кресла, поспешил к нему.

На пороге стоял статный мужчина уже достаточно преклонных лет. Жизнь его изрядно потрепала, оставляя свои отпечатки на коже вокруг глаз, на лбу над переносицей, забирая цвет волос и радужки глаз. Но вот осанка его осталась безупречной, так же как и стрижка заметно поредевших волос, что выдавало в нём офицерское прошлое. Таким теплом и уютом повеяло от этого человека из «прошлого», что я не мог не улыбнуться, выйдя ему навстречу. Я просто бросился в его объятия, раскрыв свои наполовину, потому что мою свободу ограничивала фиксирующая повязка на левой руке. Он обнял меня мягко и заботливо, словно маленького шалуна, разбившего коленку, содравшего глубоко кожу, перепачкавшего кровью штаны, уже утёршего рукавом рубашки слёзы, но выдающего обиду и боль покрасневшими, распухшими, но широко распахнутыми серо-синими, словно море после бури, глазёнками.

― Здравствуй, мой мальчик. Здравствуй, Джон, ― произнёс долгожданный гость, слегка похлопывая меня по спине и разжимая объятия. ― Как продвигается твоя реабилитация? Ты, надеюсь, серьёзно к этому относишься? ― друг отца бегло цеплял взглядом окружающее его пространство. ― Что решил? Куда теперь, неугомонный мой? ― улыбаясь одними губами, спросил он.

― Мистер Фримэн, не томите. Простите, но, кроме отвратительного растворимого кофе, мне больше нечего Вам предложить. Я...

― Не суетись. Не на приёме! ― проходя внутрь дома, перебил меня мужчина и, уже строго чеканя каждое слово, продолжил: ― Ты не ответил: что дальше? ― обернувшись ко мне, он настойчиво ждал, что я скажу.

― Ну... с медициной пока не получится. Для начала — уеду из Британии. Хочу на большую бескрайнюю воду, умиротворяющую своим величием. Есть знакомые, которые бесплатно готовы мне сдать в пользование свой дом на неограниченный срок.

― Тебе писателем впору быть, Джон Уотсон. Самое время предаться мемуарам. На счёт инцидента не переживай. Всё разрешилось, и не только благодаря моему участию — один полковник в отставке, даже пользующийся особым положением за заслуги, не справился бы без широко известного в определённых кругах, но такого неоднозначного, Себастьяна Морана, ныне уже тоже полковника в отставке. Но и это ещё не всё. Тебе присвоено звание капитана, думаю, отец был бы горд за тебя, — сказал он и протянул мне раскрытую ладонь, другой рукой извлекая из внутреннего кармана пиджака удостоверение о присуждении звания.

Я не верил своим ушам и просто бездумно перебирал пальцами волосы...

― Но как ... Чёрт! Простите, сэр, — я почувствовал, как сердце начало биться сильнее, нагоняя волны жара, покрывая меня испариной.

— Ты заслужил, раз был рапорт о предоставлении тебя на звание «капитана». И да, отряд Мэйси и Стивен остались в живых. На твоё место в Кэмп Бастион прибыл молодой, подающий надежды, хирург Патрик Вернер. Так что, с повышением тебя, капитан Джон Хэмиш Уотсон. И я тебя прошу только об одном ― не ищи себе приключений и будь внимательнее. В общем, береги себя, мальчик мой. Мне пора. Надеюсь, ты мне сообщишь, когда соберёшься уезжать? — сказал он и притянул меня за голову к своей груди.

― Конечно, мистер Фримэн.

Попрощавшись, он ушёл. И не успел я остаться наедине с очередным своим потрясением, как зазвонил домашний телефон.

― Слушаю, ― коротко бросил я в трубку, приложив её к уху.

Молчание было мне ответом. Я почему-то интуитивно подумал о Саре... Будто больше никто не мог позвонить и молчать или ошибочно набрать номер. Нет. Я был уверен — это она.

― Сара, не молчи. Раз уж позвонила, говори, что хотела, — я не узнавал свой голос: он был на удивление спокоен и холоден, словно сталь...

― Джо...он, ― это была она. И она плакала.

Глава 19. Прощаясь с туманами...

― Здравствуй. Не реви, пожалуйста, ― сказал я и, обхватив рукой лоб, потер кожу, погружая пальцы в волосы.

― Джон, прости меня. Я не смогу прийти...

― Боишься мне в глаза посмотреть? Значит, ты всё-таки с Майком... Я... кхм... Мне уже всё равно. Поверь, это действительно, уже неважно для меня, ― меня прервал звук разразившихся рыданий: у неё начиналась истерика. Наверное, мне нужно было её пожалеть и быть малость помягче. ― Сара, ты меня слушаешь? Мы могли бы встретиться и всё обговорить с глазу на гл... ― в трубке раздались гудки, оповещающие о конце разговора, ― ...аз. Что ж, это твой выбор. И я тебе уже ничем не могу помочь, извини, ― продолжил я свою мысль в тишину комнаты и положил трубку на аппарат.

На душе легче не стало. Даже возникла мысль рвануть сейчас к ней и поговорить, по-взрослому разумно и без истерик. Но я всё для себя уже решил. Меня ждёт солнце, бескрайняя водная гладь и новая жизнь... Со старым скелетом в шкафу. А куда без него? Главное, не пугать им людей и держать его взаперти, прятать, хотя бы до поры до времени, как и всю мою жизнь – до поры до времени...

Оставшуюся часть дня я потратил на сбор незамысловатых вещей и, в общем-то, был готов к отъезду – Америка, встречай меня, я весь твой. Позвонил Кларе, договорился о встрече, чтобы обсудить всё необходимое и взять ключи. Всё. Больше меня ничего здесь не держало. Ничего. Выбрав число и время отъезда, я по телефону заказал билет и, собравшись, пошёл на встречу с «родственницей». Общение было недолгим, но продуктивным. Никогда не понимал отношений моей сестры с Кларой: они такие разные, но их объединяет невидимая нить под названием «любовь»... Они ругаются-мирятся. Снова ссорятся и опять вместе. А, может, это просто зависимость? Тогда почему у них так часто возникают разногласия? Значит, эта зависимость односторонняя. Следовательно, кто-то кого-то должен отпустить... чтобы всё стало на свои места.

Я часто мысленно воскрешал наш телефонный разговор с Сарой. Сознаюсь, он оставил неприятный осадок в душе ― была между нами какая-то недосказанность. Знаю, в тот момент, наверное, я проявил малодушие, надо было бросить всё и поговорить. Но зачем? Она сделала свой выбор, и я не собирался его менять, просто не осталось и следа от тех чувств, которые рождались у меня раньше. Раньше. Давно. В прошлой жизни...

Сжимая в одной руке билет и документы, в другой ― дорожную сумку, я стоял в очереди в зале вылетов аэропорта Хитроу ― из чувств не было ничего, кроме радости. Да, понимаю, что это звучит как-то странно, но я точно был рад, только не знал, чему больше ― мнимой свободе или новой жизни, которая ожидала меня вдали от туманов, как Лондонских, так и «туманов» мыслей и переживаний.

Ричард Фримэн, Гарри, Клара ― каждый со своими пожеланиями и наставлениями ― откровенно боролись за моё внимание. Хозяйка моего будущего пристанища в который раз проверяла, правильно ли я запомнил, как добраться до дома. Бывший полковник, как мог, остротами пытался разрядить обстановку, но почему-то сегодня его шутки выходили грустными. Паузы между словами становились всё более долгими. У сестры всё отчетливее наполнялись слезами глаза, что вовсе не вязалось с её характером и отношением к жизни ― глупо, но создавалось впечатление, что мы никогда больше не увидимся. Мы все старались сдерживать рвущиеся наружу эмоции и напряженно улыбались, ловя прощальные взгляды друг друга. Наконец, мы расстались, так как подошла моя очередь.

Пройдя регистрацию и отправляясь на таможенный досмотр, я услышал звук, который не просто меня вернул на земную твердь, а, можно сказать, жёстко выдернул из парения в эйфории предчувствия перемен.

― Джон, ― позвал меня голос моего когда-то лучшего друга. ― Джон Уотсон!

На секунду я задумался: стоит ли оборачиваться? Может быть, сделать вид, что не услышал? Господи, почему ты не остановил Майка Стэмфорда? Почему ты не избавил его от мысли окрикнуть меня, когда она только зарождалась в его голове?

Почему?..

Я остановился и спустя мгновение почувствовал, как меня коснулась его рука.

― Джон, подожди. Еле успел... Ещё чуть-чуть, и я бы опоздал... ― оправдывался Майк, пытаясь выдавить из себя подобие улыбки.

― Как здоровье, дорогой друг? Смотрю, самочувствие у тебя отменное. Что ты хотел? Прости, но у меня совсем нет времени, ― как ни старался, голос всё равно звучал с нескрываемой иронией.

― Я хотел тебе сказать, что я по-прежнему считаю тебя своим другом, и что я...

― Считаешь другом? ― я абсолютно бесцеремонно перебил его рассуждения, ― Майк, что за бред? Нужно быть другом, а не считаться таковым. Извини, мне пора. Прощай! ― я похлопал его по плечу и, не глядя в глаза, уже практически развернулся, непроизвольно задев его сумкой, которую всё это время не выпускал из правой руки.

― Она сделала аборт, Джон, ― Майк использовал последнюю попытку меня остановить.

― Кто? ― автоматически спросил я, безусловно, зная ответ. ― Откуда ты знаешь? ― бросив сумку на пол, я схватил правой рукой кофту Майка, сжав её в кулак, и притянул его к себе. ― Отвечай! Твою мать, что ты молчишь? Онемел в один момент? ― видя испуганные глаза моего... бывшего соседа по комнате, я понял, что перестарался с применением физической силы и разжал пальцы, выпустив его, потом несколько раз провёл рукой по его груди, пытаясь разгладить мятую кофту.

― Извини, я немного переборщил.

― Я понимаю. Ничего... кхм. Ничего, Джон, ― одёргивая сбившуюся одежду, Майк, видимо, собирался с мыслями, усмиряя разбушевавшиеся эмоции. ― Случайно. Я узнал случайно, когда подрабатывал консультантом в одном из стационаров. Мне нужно было составить несколько отчётов. Так в руки мне и попала карта из отделения гинекологии на Сару Сойер с диагнозом: «Беременность четыре ― пять недель». В медицинских манипуляциях значился аборт.

― Это невозможно. Таблетки! ― я никак не мог согласиться с тем, что это всё произошло при моём непосредственном участии. Не хватало слов, и я восполнял их бессмысленными движениями руки, бездумно рассекая воздух между нами. ― Чёрт, конечно, возможно. Возможно, чёрт побери. Но, Майк, ты уверен, что это мой ребёнок?

― Я всё посчитал. Если она тебе не изменяла, то никаких сомнений, ― стесняясь собственных слов, ответил Стэмфорд. ― Ты же знаешь, она мне всегда нравилась, и именно тогда, в тот момент захотелось её защитить, помочь. Понимаешь? ― он потёр правое ухо и, почесав как-то неуклюже затылок, продолжил: ― Я старался, Джон. Она не обращала на меня ни малейшего внимания, словно я ― пустое место. Но я терпел и твёрдо шёл к своей цели. Вот уже два года мы вместе. Это, в общем-то, всё, что я хотел тебе сказать. Удачи тебе в Новом Свете. Прости меня, я, правда, не хотел, чтобы так всё получилось. Прощай! ― и Майк подал мне руку.

Я колебался всего секунду и протянул свою ладонь ему в ответ.

― И тебе... вам с Сарой удачи. Прощай... ― я сжимал его руку чуть дольше, чем позволяла холодность нашей ситуации. Наши взгляды пересеклись и, ответив, не произнеся ни слова, друг другу на все заданные глазами, но не высказанные вслух, вопросы, подарив кивок головы на прощание, мы расстались. Объявили посадку на мой рейс и, взяв свою нехитрую ручную кладь, я стал двигаться в направлении большой «дюралевой птицы».

Последний кордон ― и я в самолёте. Иллюминатор. Лучше не бывает. Адреналин. Его слишком много. Так много, что хочется бежать и кричать, размахивая руками. Я прохожу и учтиво улыбаюсь своим кратковременным соседям, удобно устраиваясь в кресле. Комфортно. Хорошо. Поворачиваю голову налево и инстинктивно проверяю площадь обзора овального «окна». Я готов.

Попросили пристегнуть ремни. Рев «проснувшихся» двигателей стимулировал мой центр удовольствия, перенасыщенный адреналином, рождая на лице блаженную улыбку и заставляя закрыть глаза от удовольствия и откинуть голову назад.

Самолет разгонялся, поднимая нас в воздух, отрывая от Земли ― одно из самых удивительных ощущений, способных быть подаренными нам «бесчувственной» машиной, стремящейся в Небо, словно, убегающей от всепоглощающего Тумана...

Всё могло быть иначе. Часть IV