Глава 1.

 

Хасинто запрокинул голову и в очередной раз уставился на беременное грозой небо. Изжелта-синие тучи складывались в образ громадного чудовища, как-то раз виденного на гравюре. Казалось, что оно вот-вот придавит и буковую рощу на горизонте, и далекую горную цепь, и высокий холм, опоясанный крепостной стеной.

Вязкий воздух, пропитанный терпкостью трав, липнул к телу, заставляя взмокнуть от пота. По спине, груди, вискам и шее стекали прохладные струйки. Ладони тоже потели, их то и дело приходилось вытирать об одежду.

Рыцарям из его свиты ехать по жаре тоже было тяжко. Наверняка и весельчак Мигель, и вечно хмурый Чебито, и старый Фернандо мечтали о дожде так же сильно, как Хасинто. Сейчас даже противная морось порадует. Но лучше – хороший свежий ливень.

А если небо обрушится на замок и утопит его вместе с владельцем – будет и вовсе славно.

Хасинто пришпорил Валеросо и усмехнулся бестолковым мыслям. Ведь ясно, что небеса по хотению людей на землю не падают – только по воле Божьей. Ливни же замку не навредят. Да и грешно желать смерти брату по вере. К тому же за стенами скрывается не только проклятый Иньиго Рамирес, но и Марита…

Марита... Стоило о ней вспомнить, как сердце зашлось в рваном ритме, будто не сердце вовсе – кастаньеты. Кровь и так чуть не вскипала от зноя – а тут и вовсе пламени ада уподобилась. Вот-вот испепелит!

Марита… Черные кудри, белое лицо, кроваво-красные губы. Крошечная родинка на левой щеке. Глаза синее, чем небо ранней осенью.

Марита… Как часто она приходила в нечистых снах! Обычно на рассвете, незадолго до утренней молитвы. Ласковая улыбка и шальной взгляд, тонкая талия и крутые бедра... Она медленно-медленно проводила языком по губам – распухшим, развратно-приоткрытым. Потом ее рука скользила вниз – по нежной шее, между грудей, по животу – и, скомкав тонкую ткань ночной сорочки, замирала между ног.

В этот миг Хасинто всякий раз просыпался, изливаясь семенем. Щеки горели, а на лбу выступали капельки пота. Хотелось сей же час забыть искушение – несомненно, посланное отцом всей лжи, – до того стыдно было! Но и сладко тоже было...

Он наскоро вытирался грубым шерстяным одеялом, натягивал самые широкие камизу и штаны – лишь бы святые отцы ничего не заметили.

В своем грехе исповедовался не раз. Молил прощения перед Господом. Следуя наказу падре, каждый вечер по много раз читал Pater noster и Confiteor Deo omnipotenti.

Спустя полгода, когда Хасинто почти отчаялся, сны наконец ушли. Греховные желания сменились чистыми. Захотелось служить Марите, совершать ради нее подвиги, как герои из легенд, а когда его посвятят в рыцари, жениться.

Да только он опоздал. Она вышла замуж за другого. Вместо того чтобы стать сеньорой Варгас, превратилась в сеньору де Лара.

О том, что Марита этому рада, Хасинто даже думать не хотел. Наверное, она просто покорилась воле отца, как надлежит хорошей дочери. Согласия женщин в таких вопросах не спрашивают, а для идальго Санчеса де Рохес неслыханная удача – породниться с рико омбре. Вот он и отдал ему Мариту. Тут дивиться нечему. А почему де Лара пошел на неравный брак – загадка. Может,  из-за похоти. Не сумел соблазнить деву и решил заполучить ее, обвенчавшись. Теперь бедная Марита принадлежит старику.

Хасинто, впрочем, не знал точно, сколько сеньору лет. Вроде около сорока, а то и больше. Наверняка обрюзгший толстяк, чьи славные дни давно остались в прошлом!

Вот насмешка: Иньиго Рамирес не подозревал, что Хасинто его не выносит, и пожелал видеть оруженосцем. Вообще-то служить рико омбре, а после принять от него рыцарское посвящение – большая честь. Не каждый ее достоин, не каждому она выпадает. Нужно бы гордиться, радоваться... Хасинто гордился, но радоваться не получалось. Ничего: в конце концов, долг и слава рода важнее чувств.

Потому он и едет в чужие владения, к чужому человеку. Хотя сейчас, раздраженный, утомленный духотой, он не мог ненавидеть де Лару по-настоящему. Да и просто что-то чувствовать не получалось. Мысли ползли с неохотой, еле-еле. Злость бесформенным моллюском всплывала из глубин души – и тут же снова растворялась в них. Чуть дольше держались думы о Марите – беспокойные, будоражащие. Как она поведет себя, увидев Хасинто? А каково будет встречаться с ней взглядами? Печальными, полными тоски по несбывшемуся…

Усталый рассудок порождал глупые мечтания: вот он, верный оруженосец, выносит смертельно-раненого сеньора из битвы. А тот, умирая, просит его позаботиться о жене…

Или вот: не в силах противиться любви, Хасинто и Марита совершают грех и сбегают. Ее муж бросается в погоню, но, видя силу их чувств, не решается мстить, а говорит что-то вроде: «Не я, но Бог станет вам судией». И уезжает.

Конечно, эти измышления – несуразица, нелепица. Так всегда бывает – представляешь одно, а на деле выходит иначе. Скорее всего, сейчас тоже так получится. Но мечтать приятно. Уж точно приятнее, чем злиться. Тем более такой ленивой, вялой от жары злостью.

   

Последнюю четверть пути Хасинто провел в тягучей полудреме, свесив голову на грудь. Изредка приоткрывал глаза, пытаясь смотреть на дорогу, но тяжелые, непослушные веки тотчас снова опускались.

Очнулся он так же неожиданно, как задремал. Вздрогнул, выпрямился и, крепче сжав поводья, заозирался. Никакой опасности. Да и не должно ее быть: не просто же так его сопровождают кабальерос.

Плечи расслабились и поникли. Впору снова уснуть, да не следует: конец пути близко. Хорош он будет, если с заспанным видом к сеньору явится.

Пустив коня рысью, Хасинто задумался. Правда, спроси его кто, о чем именно, ответить бы не получилось: настолько незначительными, расплывчатыми были мысли. Он словно думал обо всем сразу – и при этом ни о чем.

Наружная стена выросла как-то резко, вдруг: вроде только что находилась в отдалении – и вот уже возвышается, нависает. Словно нет ничего, кроме нее. Угрюмая, мощная, с ощеренной пастью ворот, она сливалась с сизым небом, и оттого выглядела его продолжением. Как дракон, охраняющий сокровище, не иначе. Спящий, но готовый испепелить того, кто потревожит.

Хасинто зажмурился на несколько мгновений, передернул плечами и сглотнул собравшуюся слюну. Опомнившись же, устыдился. Ведь всем известно, что драконов не существует: последних давным-давно, еще в древности, истребили рыцари-драконоборцы. А если бы даже существовали, бояться все равно постыдно. Пусть он в последние два года почти не покидал монастырь, а во все предыдущие – родовой замок, это не оправдание. Будущий рыцарь должен быть храбр сердцем и благороден душой. Единственный страх, ему дозволенный – страх перед Господом.

Хасинто мотнул головой, отгоняя наваждение, и, приосанившись, протрубил в рог. Таковы правила. Хотя дозорные с башен, без сомнения, уже издали заметили отряд из четырех всадников. Не могли не заметить.

Дождавшись ответного гудка, Хасинто двинулся по широкому перекинутому через ров мосту. До ворот, однако, доехать не успел: путь преградили четверо стражников с копьями наперевес.

– Приветствую, кабальеро, – вперед выдвинулся верзила с широченными плечами и скошенной влево челюстью. – Позвольте спросить, кто вы и с чем пожаловали?

– Я Хасинто Гарсиас де Варгас, вассал дона Иньиго, сеньора де Лара. Он ждет меня.

О том, что он будущий эскудеро ненавистного Рамиреса, Хасинто умолчал. Об этом думать-то было не очень приятно, не то что говорить.

Как же он удивился – а еще слегка разозлился, – услышав:

– Хасинто Варгас? Оруженосец? Знаем, как же. Дон Иньиго вас ждал, это верно.

– Так я могу пройти? – спросил Хасинто, пряча досаду.

– Конечно, ваша милость, – стражник добродушно осклабился. – Родриго вас проводит.

Он махнул рукой на пучеглазого юношу с редкой бородкой, а Хасинто внимательнее осмотрел стражников. У каждого из них имелся хоть какой-то, да изъян. У одного челюсть сломана, у второго вот-вот глаза из глазниц вывалятся. У третьего рожа обезображена оспинами, а у четвертого на лице и вовсе живого места нет: за багровыми рубцами даже черт не угадать. Возможно, это случайность. А может быть, нет. Что если Рамирес держит в замке лишь тех мужчин, кто уродливее, чем он сам? Понятно: к чему искушать красавицу-жену? Зато это давало надежду! Или... Тут его пронзило неприятное предчувствие: вдруг, увидев будущего оруженосца – молодого, высокого, без явных изъянов, – сеньор не примет клятву и отошлет его обратно? Такой великий позор даже представить страшно.

– Ваша милость, так вы въезжаете? – переспросил стражник.

– Да, – опомнился Хасинто.

Следом за Родриго он и его рыцари миновали ворота и оказались в первом дворе. Кроме гарнизонных жилищ здесь же находились мельница, колодец и большой хлев – из него доносилось коровье мычание. Под каштанами гуси пощипывали травку. А вот людей, помимо несущих дозор стражников, видно не было – наверное, попрятались, опасаясь грядущего дождя.

На полпути Родриго остановился и повернулся к Хасинто.

– Ваши спутники могут разместиться здесь, – он указал на один из длинных домов. – Приветим, как надо. Постелью и едой не обидим. О лошадях тоже позаботимся. У нас, знаете, даже на этом дворе конюшня есть, – в голосе стражника прозвучала гордость.

– Благодарю, – кивнул Хасинто и перевел взгляд на Мигеля. – Отдохните, как следует, наберитесь сил. А там и обратно езжайте.

– Да, сеньор.

Мигель улыбнулся во весь рот и спрыгнул с лошади. Спешились и остальные, а у Хасинто сердце сжалось. Еще нескоро он вновь увидит своих людей. Теперь ему самому предстоит служить, причем тому, кому служить не хочется. Словно уловив его настроение, Миго попытался приободрить:

– Удача любит смелость и доблесть. А вы и тем, и другим не обделены. Потому свой взор она на вас обратила – оруженосцем рико омбре сделала. Благослови вас Бог, мой сеньор.

Хасинто кисло улыбнулся, махнул на прощание рукой и, не оборачиваясь, двинулся за провожатым к внутренней стене. Там прозвучали те же вопросы, что у наружных ворот. Он так же на них ответил. Стражники опустили мост через ров и подняли решетку.

– Дальше провожать не надо, – обратился Хасинто к Родриго. – Сам дорогу найду.

Не хватало еще, чтобы при встрече с доном стражник воскликнул что-нибудь вроде: «Сеньор, ваш оруженосец пожаловал!»

Правда, куда идти, он не знал, но надеялся, что быстро поймет. Когда же оказался на замковом дворе и спешился, то растерялся. Замок-то вот, впереди – длинный, высокий, с двумя зубчатыми башнями. А где вход в него, неясно. К тому же сначала нужно Валеросо в конюшню устроить. Слуг, которые могли отвести туда коня, как назло поблизости не оказалось – не кричать же через все подворье, подзывая тех, кто копошился поодаль. Просить же помощи у стражников после того, как сам от нее отказался, глупо.

Он свернул направо в надежде, что среди торчащих там амбаров, сараев и прочих дворовых построек отыщется конюшня. Валеросо заартачился: подался назад и взвился на дыбы так, что поводья больно врезались в ладонь и едва не выскользнули из нее.

– З-зараза! – выругался Хасинто, пытаясь справиться с жеребцом.

Тот же, громыхнув копытами о камень мостовой, истошно заржал. Словно вторя этим звукам, молния рассекла небо и зарокотал гром. Выходит, Валеросо просто почуял близость грозы, потому испугался.

– И ты считаешь себя боевым конем? – с усмешкой спросил Хасинто.

Встрепенулся ветер, прохлада окатила лицо. Для измученного жарой просто дар Божий! Втягивать влажный холодный воздух ноздрями, ртом и даже, наверное, кожей – ни с чем не сравнимое наслаждение. Возможно, рыцари посреди пустыни чувствовали то же, когда набредали на оазис.

Ветер рванул. Еще и еще раз. Но теперь принес не свежесть, а колючую удушливую пыль.

Нужно скорее найти конюшню.

Хасинто с удвоенной силой потянул Валеросо за собой. Тот, будь славен, больше не сопротивлялся. Правда, не успели они с конем сделать нескольких шагов, как грянул ливень. Ледяной, больно бьющий по телу косыми струями. Крупная градина угодила прямо в темечко.

– Mierda! – ругнулся Хасинто, почти не размыкая губ.

Очертания дворовых построек размылись в белесой пелене дождя, а идти приходилось почти зажмурившись. Подумать только: не так давно он чуть ли не мечтал о ливне. Небеса же решили подшутить и разверзлись именно сейчас, когда это не только ни к чему, но и не вовремя. Наказание Господне! Явиться к Иньиго де Лара, напоминая мокрую курицу с монастырского подворья – хуже не придумать. Бежать в укрытие еще ужаснее – этак он покажет себя изнеженным юнцом. К тому же поздно: дождь уже волосинки сухой не оставил. А шаг лучше не ускорять: вдруг Рамирес или Марита стоят у окна и видят Хасинто. Так пусть знают: ливень ему нипочем.

За каменным, похожим на кузницу строением заржала лошадь. Хасинто, чуть не вскрикнув от радости, бросился на звук.

И впрямь конюшня! А возле нее человек в простой одежде, посмеиваясь, успокаивает перепуганную, бьющую копытами кобылицу. Наверное, младший конюх.

Хасинто приблизился.

– Эй! – окликнул он мужчину и на всякий случай прибавил: – Кабальеро! – Тот обернулся. – Отведи моего коня в стойло!

«Кабальеро» склонил голову набок, слегка нахмурился, будто недоумевая, а затем усмехнулся.

– Конечно... олько угом.... эт... ...сиху.

– Что?! – переспросил Хасинто: за грохотом дождя разобрать слова сложно.

Мужчина кивнул на лошадь, все еще неспокойную, и, перекрикивая шум ливня, повторил:

– Да! Но сначала. Эту. Бесиху. Угомоню!

Хасинто не хотел ждать. В конце концов, он и сам может завести Валеросо в конюшню. Не стоять же здесь, не мокнуть лишь потому, что одна из кобыл де Лара взбесилась. К тому же холодно – зубы хоть едва заметно, а постукивают.

Он обогнул незадачливого конюха, открыл двери конюшни и вошел. Тут же его обдало влажным теплом, а в нос ударили запахи свежего сена и конского навоза. В конюшнях родного замка стояли такие же. Совсем не то, что в огромном монастырском хлеву, где лошади и коровы, козы и свиньи мирно соседствовали друг с другом.

Как только глаза привыкли к свету единственной масляной лампы, подвешенной на вбитом в стену крюке, Хасинто отвел жеребца в одно из пустующих стойл. Больше ничего не успел сделать: скрипнула и хлопнула дверь, глухо застучали копыта, зашелестели шаги – явился конюх со своей «бесихой». Не обращая, казалось бы, никакого внимания на Хасинто, он расседлал ее и принялся чистить. Можно было окликнуть мужчину, но тот как раз оглянулся и бросил через плечо:

– Что привело вас в земли Кабрелес?

– Мне нужен ваш сеньор, – Хасинто думал сказать это властным тоном, а получилось, что протараторил. Mierda!

– Мой? Так это вам в Леон надо.

Мужчина наконец закончил с кобылой, завел ее в стойло. Вернувшись же, встал в двух шагах от Хасинто и повторил:

– В столицу вам нужно.

В его взгляде не иначе как усмешка сверкнула. В пору бы возмутиться, но лучше выяснить как можно больше.

– То есть как? Когда же он вернется?

– А куда ему возвращаться? – незнакомец широко улыбнулся. – Мой сеньор и так в своих владениях.

Язык чесался осадить дерзкого конюха. Вот только прежней уверенности в том, что перед ним конюх, не было: в поведении мужчины чувствовался какой-то подвох. Пришлось напомнить себе, что терпение и скромность – добродетели.

– Я Хасинто Гарсиас де Варгас, вассал сеньора де Лара, – в этот раз голос получился таким, каким надо: твердым, но доброжелательным. – Дон Иньиго меня ждет.

– Верно. Я и есть дон Иньиго, и я вас ждал. Правда, немного позже. Дней этак через пять.

Приветствуя сеньора, Хасинто торопливо поклонился, и тут же его бросило в жар. Пожалуй, так жарко ему не было, даже когда ехал под душным предгрозовым небом. И почему он из-за любой ерунды краснеет? Ну, право, подумаешь – сеньора не узнал. Так он и не мог. Приехал раньше времени? Да после того, как услышал, чьим оруженосцем станет, просто невозможно было оставаться в родном замке. Мучиться бессильной злобой, сплетенной с гордостью и робкой надеждой заполучить чужую жену. Потому отправился в путь уже на третий день после возвращения из монастыря. Матушка, конечно, возражала. Говорила, что хочет подольше побыть с сыном, что слишком долго его не видела. Хасинто не послушал, и, в конце концов, она смирилась. Нежная, добрая, милосердная матушка всегда со всем смирялась. Несомненно, ей уготовано место на небесах. В отличие от него, презревшего сыновний долг.

Все это быстро промелькнуло в голове и тут же улетучилось. Куда больше сейчас занимал де Лара – если это правда был он. Нарисованный в мыслях облик никак не вязался с настоящим. Вместо тучного рыцаря в богатых одеждах и с выпирающим брюхом – осанистый, вовсе не старый человек. Под прилипшей к телу туникой угадываются мышцы, о каких Хасинто остается только мечтать. Лицо скуластое, нос с горбинкой. В черных волосах серебрятся только две седые прядки. Что хуже всего, они его даже не портят! Но, может, при свете дня седины окажется больше, чем при отсветах тусклой лампы?

И все же: если это правда Иньиго Рамирес, то почему на нем некрашеная камиза, поношенные бурые шоссы, домашняя шапка, да поцарапанные сапоги, подобающие разве что прислуге? Оружия на поясе нет... Так может, это все-таки конюх, решивший изобразить господина?

Сеньор-конюх, судя по всему, заметил сомнения Хасинто и опустил взгляд на свои ноги.

– Ах, это... – пробормотал он и снова вскинул голову. – Ясно, почему вы приняли меня за... кого-то другого. Надеюсь, вы простите, что я сразу не представился. Еще я мог бы извиниться за свой вид. Если бы мне было за него стыдно... – он улыбнулся. – А вот я узнал вас почти сразу, хотя вы сильно изменились. Зато стали диво как похожи на своего отца – царствие ему небесное. Вам говорили об этом?

– Только матушка, – буркнул Хасинто.

Если сеньор не врал, утверждая, что сразу узнал будущего оруженосца, то к чему была его игра? Наверное, он просто глумился, проклятый Иньиго! Как бы то ни было, а нужно что-то сказать, ибо Рамирес смотрит выжидающе.

– Я приехал, потому что...

– Знаю, не объясняйте. Вы здесь, потому что я позвал.

Его снисходительный тон раздражал, унижал Хасинто. Таким голосом говорят с неразумными детями. Таким голосом говорила матушка, когда он умудрялся измазать праздничную одежду.

Де Лара же продолжал:

– Церемония пройдет через день, в часовне. Сейчас же вы – мой гость. Поэтому спрашиваю вас, как гостя: вы, думается, устали с дороги, проголодались? Так идемте в замок.

– Я не голоден! И не устал!

– Хорошо. Ваша выдержка пригодится вам в походах. Но сейчас она не повод оставаться в конюшне, верно? О вашем красавце не беспокойтесь, – он кивнул на Валеросо. – Конюх отправился за другими лошадьми. Скоро вернется и обо всем позаботится.

Возразить было нечего, да и не нужно. Хасинто взвалил на плечи вещевые мешки и первым вышел под чуть поутихший дождь.

До замка добирались молча. Это радовало. О чем говорить и как отвечать сеньору, если тот задаст вопрос, Хасинто все равно не знал.

 

К жилым помещениям вела узкая витая лестница – почти такая же, как в родных владениях. Да и остальное не особенно отличалось. Все те же длинные коридоры. Пол, устеленный где соломой, а где ковровыми дорожками. Те же снующие у стен крысы, свисающие с потолка летучие мыши – разбегаются и разлетаются, стоит посветить факелом.

Комната, куда привел де Лара, оказалась небольшой, но вполне приличной – опять же похожей на ту, где жил Хасинто до монастыря. А по сравнению с кельей, которую он делил с другим воспитанником, и вовсе выглядела хоромами. Одна стена была закрыта гобеленом с изображением рыцаря, повергающего язычника. Возле нее стояла кровать, застеленная серым шерстяным одеялом. В изголовье висел огромный деревянный крест. Рядом с камином у противоположной стены уже лежали дрова. В той же стороне находилась широкая скамья из потемневшего от времени дерева. Под мутным окном прикорнули подставка для чтения и узкий столик, а на нем – Библия и еще одна книга: обитая зеленым шелком, с изображением дамы и рыцаря. Овидий. Наука любви.

О да, это интересно! Неосознанным движением Хасинто дотронулся до прохладного гладкого переплета, затем провел пальцами по выбитому на обложке рисунку. От этого занятия отвлек сеньор. Он подошел к столу и взял именно эту книгу. Раскрыв ее на середине, нахмурился и пробормотал:

– Вижу, она вас заинтересовала...

Хасинто сжался в ожидании упрека или насмешки. Вдруг дону не понравилось, что он первым делом не к Библии прикоснулся. Или, может, он считает, что прежде чем читать о любви, нужно сначала стать рыцарем. А рукопись сюда положил, чтобы его проверить.

– Я принес их сюда, – сказал сеньор, – ибо слышал от вашей матушки, что вы читать способны. Это... почти восхищает. И как вы разбираетесь в этих... червячках?

– В монастыре научили, – ответил Хасинто и тут заметил, что дон Иньиго держит книгу вверх ногами.

Из груди едва не вырвался вздох облегчения, а Иньиго Рамирес показался чуть менее ненавистным, чем прежде. Вроде все должно было случиться наоборот: неприязнь дополнилась бы осознанием, что хоть в чем-то он лучше сеньора. Но ничего такого не произошло. Неужели он падок на лесть, и его подкупили слова о восхищении?

– Если вы уже осмотрели комнату, – снова заговорил Рамирес, – то переоденьтесь в сухое. Я жду вас в пиршественной зале. Гильермо покажет, где она. Только, прошу, не задерживайтесь.

Он развернулся и ушел, почти неслышно закрыв за собой дверь.

Хасинто бросился к кожаному вещевому мешку: раз сеньор сказал не задерживаться, то он не станет. Пусть де Лара видит: его оруженосец не капризная дева, часами выбирающая наряд.

Он быстро сменил штаны и камизу, натянул чулки – и тут задумался, не в силах выбрать, что надеть дальше. Блио из пурпурного шелка, расшитое золотом, а у горловины украшенное гранатами и тесьмой – излишне пышное. В такое наряжаются на празднества, торжества. Чего доброго, сеньор подумает, будто Хасинто хочет богатством похвастаться.

Зеленая котта, наоборот, чересчур невзрачна. Да еще и подол молью поеден: Хасинто позабыл сказать старой Бените, чтобы залатала. А вдруг к ужину выйдет Марита? Нельзя показаться перед ней небрежно одетым. Взгляд дамы всегда заметит и дырочку на подоле, и то, что шерсть старая.

Может, подойдет синее блио? Из тонкой верблюжьей шерсти, отделанное шелком и неброской вышивкой. Скромное, но добротное. Такое и подобает идальго, явившемуся к дому сеньора.

Хасинто схватил платье, потеребил в руках, все еще сомневаясь, и, наконец, надел. Стряхнул несколько волосков, прицепившихся к ткани – пусть черное на синем почти незаметно, но все-таки лучше, если их не будет. Теперь осталось только обуться, подпоясаться – и он готов. Узнать бы еще, где искать неведомого Гильермо...

Впрочем, искать никого не пришлось: слуга поджидал под дверью. Хасинто едва в него не врезался. Крепкий старик осклабился, обнажив три зуба и красные десны, обдав запахами лука и гнили.

– Здоровья вам и благ всяческих, ваша милость, – прошамкал он. – Дон Иньиго велел к ужину вас сопроводить. Ну так если вы готовые, так Гильермо к вашим услугам.

– Благодарю.

Хасинто следом за стариком спустился по лестнице, а потом завернул к пиршественной зале. Оказавшись на пороге, Гильермо поклонился и ушел. Хасинто же замер, не осмеливаясь войти. Первым делом отметил, что Мариты нет. За столом сидел только дон Иньиго, теперь одетый в вышитую по горловине камизу и зеленое шелковое блио. За спиной сеньора, чуть поодаль, застыл юноша-прислужник, ровесник Хасинто. Наверное, кто-то из пажей. У камина грелись две черные гончие, посматривая на хозяина голодно-выжидающими глазами. Блюда уже были расставлены, и запах мяса бил в ноздри.

В животе громко заурчало. Оставалось надеяться, что Иньиго Рамирес этого не услышал. Дон встал из-за стола и приглашающим жестом указал на место по правую руку от себя.

– Прошу вас, присаживайтесь. Разделите со мной трапезу, – он улыбнулся.

Хасинто в этой улыбке почудилась насмешка. Стереть бы ее с ненавистного лица!

Он подошел к столу и, дождавшись, когда усядется сеньор, опустился на указанное место. Аромат жареного мяса – судя по всему, оленины, – сильнее защекотал ноздри. Захотелось тотчас наброситься на еду, но это было бы непристойно.

Дон Иньиго размашисто перекрестился.

– Благослови, Господи, нас и эти дары, которые мы вкушаем по твоим щедротам, и научи нас делиться хлебом и радостью.

Хасинто тоже осенил себя крестом и вторил:

– Благослови!

Можно было есть. Он так и сделал бы, находись в одиночестве. Но сейчас следовало дождаться, когда приступит к трапезе сеньор, а тот, как назло, не спешил.

– Я рад привечать сына Гарсии Варгаса в моем замке, – заговорил он. – Простите, что повторяюсь, но воистину вы очень напоминаете своего батюшку. Право, мне сложно называть его просто вассалом. Он столь многому меня научил... Был мне другом, наставником, почти отцом. Потому и на вас я смотрю как... – он усмехнулся и покачал головой. – Как на младшего брата, а не оруженосца.

Ха! Неужели он думает, будто Хасинто ему поверит?!

Рамирес помолчал и добавил:

– Кстати, помимо вас у меня их еще двое.

– Кого? Братьев?

– Оруженосцев. Позже вы с ними познакомитесь.

Хасинто кольнуло нечто похожее на ревность. Хотя, пожалуй, это не ревность вовсе, а гордыня. По наивности он полагал, будто ему и только ему оказана честь быть оруженосцем де Лары. Ерунда какая! Известно же, что у рикос омбрес бывает и пять, и десять эскудерос.

– А кто они? – он не удержался от ревнивого вопроса, но задал его небрежным тоном, выдавая за праздное любопытство.

– Как кто? Мои. Оруженосцы. Я же сказал: вы еще познакомитесь, – де Лара поморщился, а Хасинто не понял: то ли сеньор недоволен его любопытством, то ли своими оруженосцами.

Зато теперь ясно: прислуживающий за столом юноша точно не эскудеро. Значит, паж.

Дон наконец потянулся к оленине. Помогая себе ножом, оторвал от нее большой кусок, а затем откусил. Тогда и Хасинто приступил к трапезе.

Поджаренная до цвета меди корочка вкусно хрустела на зубах, восхитительно-нежное мясо обволакивало небо и таяло на языке, даруя чудесное предвкушение сытости – то самое, которое даже лучше самой сытости. Манна небесная!

Рамирес швырнул псам обглоданную кость. Одна из гончих – та, что была больше и, видимо, сильнее, – тут же прижала ее лапами к полу, принялась грызть. Вторая еле слышно заскулила. Впрочем, своей части пира ей не пришлось долго ждать: Хасинто как раз доел мясо и, следуя примеру сеньора, бросил кость собакам.

– Это Пака и Лопе, – дон Иньиго кивнул на гончих. – Они брат с сестрой. Мои любимцы.

– Хороши. Наверняка великолепны в охоте.

– Да.

Де Лара подал знак пажу, чтобы налил вино. Наполняя кубки, юноша смерил Хасинто неприветливым, даже злым взглядом. Что такое? Не иначе, это сеньор сказал о нем что-то плохое. Вряд ли есть другая причина, по которой незнакомый паж смотрит с неприязнью. Значит, проклятый Рамирес только притворяется дружелюбным! Юнец же еще не научился лгать, вот и выдал своего господина. Да чтоб ему пусто было, этому де Ларе!

Сеньор поднял кубок, приглашая Хасинто присоединиться, и сделал несколько быстрых глотков.

– Как поживает ваша матушка? В последний раз я видел ее довольно давно...

– Хорошо, сеньор. Она много читает, молится. А еще ткет чудесные гобелены. По саду часто гуляет. По-прежнему скорбит по отцу – так и не сняла траур. Но принимает свое горе со смирением, – вроде он сказал именно то, что нужно, то, что сеньор хотел услышать.

Он отхлебнул вино, весьма сладкое и крепкое, и теплая волна прокатилась от горла к животу. Дон Иньиго все не унимался с расспросами:

– А братец как? Уже подрос, наверное? Вовсю ездит верхом, охотится и играет в рыцарей?

Хасинто не удержался от улыбки, вспомнив кучерявого Санчито. Когда вернулся из монастыря, мальчишка бросился навстречу не с объятиями, а с деревянным мечом и криком: «Сдавайся, сацин!» – «сарацин» он пока не выговаривал. Улыбнувшись еще шире, Хасинто глотнул вина и ответил:

– Он славный, наш мальчик, веселый... И смелый. Как-то раз на плохо объезженную лошадь взобрался. Та его, понятно, сбросила. А Санчито даже не заплакал. Кровь утер и давай требовать, чтобы его опять на ту же кобылу усадили. А еще...

Хасинто осекся, недовольный своей говорливостью – почти мальчишеской. Не стоило забывать, что он за столом не просто сеньора, а соперника в любви.

– Ну так что еще?

– Нет, ничего... Я уже сам забыл... Простите.

– Не страшно.

Паж снова наполнил кубки. Рамирес одобрительно кивнул и велел:

– Пусть несут следующее блюдо, – затем, повернувшись к Хасинто, спросил: – Все ли ладно у вашей сестрицы? Мне довелось быть гостем на их венчании с идальго де Руэда. А потом на крестинах их девочки. Тогда донна Пилар выглядела довольной.

Любопытно: Хасинто тоже был и на венчании, и на крестинах, но дона Иньиго не помнил. При том, что ему не могли не указать на рико омбре, тем более на того, чьими вассалами был род Варгас. Ну, ладно на свадьбе... Его в ту пору, как и Санчито, больше интересовали игры в рыцарей, чем сами рыцари. Но потом, на крестинах, через целых пять лет? Ведь его тогда подвели к дону и представили – сейчас Хасинто это вспомнил. Удивительно! Он был достаточно взрослым, чтобы запечатлеть лицо сеньора в памяти – но почему-то забыл. Наверное, из-за Мариты. На том празднестве он видел лишь ее... Все его внимание, все думы, мечты, восхищение посвящались ей одной. А что если Рамирес заметил Мариту тогда же?

– Мой сеньор, а вам представили Марию Табиту Рохес в тот же день, на крестинах? Тогда вы познакомились с ней... с сеньорой... де Лара... с вашей женой... сеньорой нашей... – Хасинто задал неприличный вопрос и сам это понял. Увы, с запозданием. Видимо, вино затуманило голову. Теперь не знал, как выкрутиться. Потемневшее, хмурое лицо сеньора не добавляло уверенности. – Я хотел сказать... спросить...

– Так как поживает ваша сестрица? – прервал его Рамирес. Выглядел он раздосадованным, но Хасинто рад был перевести речь на другое.

– Я давно ее не видел, мой сеньор...

Он чуть не добавил «и не хочу видеть», но вовремя спохватился. О холодной, чопорной, набожной как монахиня Пилар у Хасинто остались не лучшие воспоминания. Когда старшая сестра видела его шалости, то поджимала губы, цедила что-нибудь нравоучительное – из молитвенника, вестимо, – а потом бежала жаловаться родителям. Когда же отец умер, Пилар надоумила матушку отправить Хасинто в монастырь. В ту пору она восхищалась каким-то епископом-воителем, вот и размечталась, что брат изберет ту же стезю.

Не то чтобы Хасинто не нравилось в монастыре. Напротив. В конце концов, именно святые отцы выучили его читать и писать. Только рыцарю это ни к чему. Его путь – война. Падре Антонио, конечно, обучал знатных воспитанников биться на копьях и мечах, но лишь в свободное от книжных занятий время. А его, этого времени, было не так-то много.

– Что же, вы и вовсе ничего о ней не знаете? – спросил дон, выдернув Хасинто из мыслей.

– Знаю, что здоровы все: и Мария Пилар, и муж ее Альфредо Бермудес, и маленькая Кончита.

Сеньор, похоже, даже не услышал ответа. Молчал, глядя куда-то вдаль. Хасинто же вновь кольнуло любопытство.

– Дон Иньиго, а с матушкой моей вы на венчании Пилар познакомились? Или раньше?

Вошли слуги, внесли и поставили на стол новые блюда – на этот раз зайчатину. Казалось бы, теперь ответа не дождаться – сеньор просто забудет вопрос, а Хасинто не отважится переспросить. Однако де Лара ответил:

– Раньше, намного раньше. Это случилось через несколько лет после того, как сюзерена нашего Альфонсо венчали императорской короной. Он призвал нас к мечу, и мы отправились на сарацинов. То была моя вторая битва как полновластного сеньора... – де Лара опять уставился вдаль, но его взгляд не выглядел отсутствующим. Вроде бы ему нравилось вспоминать и рассказывать. – Ваш отец сражался рядом со мной. Потом мы вместе возвращались. Да только пока добрались до родных краев – зима грянула. И, скажу я вам, страшной она выдалась, зима эта. Дожди шли днем и ночью, не переставая. Дороги – не дороги, а болота. Кони, и те по колено вязли. Я загостился у вашего отца: его владения были ближе моих. Вот так и познакомился с вашей матушкой. А через несколько лет с вами, – он улыбнулся и пояснил: – Ну, вы тогда карапузом были. Я вас вот на этой ноге качал. – Де Лара вытянул правую ногу, два раза поднял ее и опустил. – Вы, наверное, думали, будто она конь, – он рассмеялся. – Но, конечно, этого не помните – слишком малы были. Но ваш батюшка уже тогда очень вами гордился, я это видел. Повезло вам с ним. А мне с наставником... Славный рыцарь. Не только храбрый и могучий, но и добрый, справедливый, щедрый. До сих пор по нему скучаю...

Хасинто промолчал. А что сказать, если у него и у сеньора разные воспоминания о Гарсии Варгасе? Он помнил вечно хмурого, строгого мужчину, которого боялся, любил и всегда старался заслужить его одобрение. Правда, на похвалу отец был скуп. Да и байками о воинской жизни не баловал, хотя нередко сражался то с сарацинами, то с непокорными вассалами, причем часто выступал под стягом того же де Лары.

Хасинто всякий раз с нетерпением ждал его возвращений с войны – ждал с надеждой, что отец наконец заметит, сколь многому научился сын за его отсутствие. Но всякий раз разочаровывался. Может, Варгас-старший и замечал успехи Хасинто, только никак этого не показывал. Нельзя сказать, что отец не выполнял свой долг, нет. Он учил ездить верхом, обращаться с оружием, носить доспехи, охотиться. А еще по нескольку дней жить без еды, имея лишь флягу с водой. И ведь хорошо учил! Но не хвалил никогда. Даже ни разу волосы не потрепал, по голове не погладил, не улыбнулся одобряюще.

Хасинто же все равно хотел видеть этого угрюмого мужчину как можно чаще. Пусть перед ним он робел, но ему же и радовался. Отец... Очень смуглый, с густо-черными волосами, бровями, бородой. У Хасинто кожа и волосы того же цвета, что у него. И глаза такие же – серые в зеленую крапинку. Отец как-то рассказывал, что такой цвет иногда появляется в их роду из-за того, что далекий предок Варгосов взял в жены золотоволосую голубоглазую красавицу-принцессу с далеких северных островов. Но правда это или нет, на самом деле не знали ни отец, ни даже дед, погибший еще до рождения Хасинто.

– А мой отец? С ним вы как познакомились? – унять любопытство так и не удалось.

– В походе. Я тогда почти мальчишкой был, недавно в рыцари посвященным. Сначала мы поссорились, а потом... Он убедил меня, что я ошибаюсь. И простил мою ошибку. Потом мы подружились...

Как же хочется узнать, что это за ошибка такая! Увы, спрашивать еще и об этом дерзость, недопустимая для эскудеро, пусть даже будущего.

Иньиго Рамирес помолчал и продолжил:

– Его смерть настоящее горе... Такое неожиданное. Рана-то была неопасна. Просто загноилась. А вокруг – пустошь. Вода почти закончилась. Еще и жара... Он у меня на руках умер. Последние его слова были о семье: он просил позаботиться о вдове и сиротах.

Так вот отчего де Лара его призвал! У него выхода не было: от клятв, данных умирающему другу, так просто не отказываются. Теперь сеньору приходится изображать дружелюбие, хотя на самом деле будущий оруженосец ему неприятен. Наверняка из-за Мариты. Может, де Лара как-то узнал об их любви. Может, возлюбленная плакала, выходя замуж, и он вынудил ее открыть причину. Это объясняет, почему он прячет жену, даже не говорит о ней.

Ненавистный! Рамирес отнял не только Мариту, но и отца. Для Рамиреса Варгас-старший оказался тем наставником, каким никогда не был для родного сына. Рамирес принял его последний вздох, услышал последние слова. Рамирес схоронил его, а Хасинто даже не знал, где могила. Прах отца остался на чужбине, лишь меч и щит вернулись в родные земли. Их привезли рыцари, что воевали с ним вместе – так матушка сказала. Сам Хасинто этого не видел – он тогда был на охоте вместе с одним из наставников и кабальерос. Когда получил горестную весть, то сразу помчался домой, но успел только к заупокойной службе.

– Я тоже по нему скучаю… – пробормотал Хасинто, глядя на опустевший кубок, на гранях которого причудливо играли отблески пламени, сплетались и расплетались тени.

   

  

Глава 2

 

Хасинто проснулся под колокольный звон, возвещающий о молитве девятого часа. Распахнул глаза и не понял, где находится. Голова болела. Наверное, после вина...

Вина? Какого вина?..

Как ошпаренный, он вскочил с кровати.

Ну надо же так осрамиться: не услышать ни гудка рассветного рога, ни колоколов, созывающих к обедне! Mierda! Как можно было в первый же день показать себя балованным мальчишкой, просыпающимся заполдень!

Одежда неопрятной кучей валялась на полу рядом с недоразобранным вещевым мешком. Хасинто бросился к ней и, торопясь, натянул на себя первое, что попалось под руку. Сразу же ринулся к двери, уже хотел открыть ее и – замер. Ну, выйдет он в коридор, а дальше куда идти? Что сказать, когда дон Иньиго спросит, почему он не явился ни к утренней службе, ни позже? А вдруг рядом с де Лара в это время будет Марита? Опозориться перед ней хотелось еще меньше, чем перед сеньором.

Надо что-нибудь придумать. Врать, конечно, негоже, но что делать, если другого выхода нет. Можно сказать, что утро он провел за чтением Псалтыря и священных писаний. Нет... в это вряд ли поверят, хотя виду не подадут. Сказаться больным еще хуже. Все равно, что признать себя слабаком.

Хасинто так ничего и не придумал, но, уповая на милость Божью, все-таки собрался с духом и вышел в коридор. К счастью, пустой. А может, к сожалению. Будь здесь прислуга, он бы выяснил, где искать сеньора. А сейчас с трудом вспомнил даже, где расположена лестница. Хорошо, что вообще вспомнил.

Спустившись на второй этаж, Хасинто наткнулся на служанку. Она, подобрав юбку, убирала старую солому с пола и забрасывала его свежей. Видимо, девица заслышала шаги. Обернулась, вскрикнула и одернула платье. Правда, Хасинто уже заметил ее обтянутые чулками тонкие щиколотки и крепкие икры. Успел даже представить, как выглядит то, что находится выше.

– В-ваша милость, – промямлила служанка, глядя на него испуганными черными глазами. Потом, словно опомнившись, склонила голову, присела в поклоне и добавила: – Чем могу услужить?

О, Хасинто сказал бы, чем она может услужить, но сдержался. Похоть – это дьявольское семя. Нельзя давать ему пищи, дабы оно не проросло во грех. Любовь же духовная бессмертна и угодна Богу. Такую он питает к Марите.

– Где я могу найти сеньора? – спросил Хасинто.

– Извинять прошу, ваша милость... Не знаю, где господин... Но после обедни он на дворе порою... часто бывает. Всяческим оружием занимается...

Уточнять, что она подразумевала под «оружием занимается», Хасинто не стал. Тут одно из двух: либо сеньор в оружейне, либо упражняется.

Стараясь не смотреть на служанку и не вспоминать ее ноги, он двинулся дальше по коридору, а потом вниз по лестнице. По дороге никого больше не встретил. Видимо, большинство слуг на дворе заняты.

Хорошо, что у ведущей наружу двери стояли стражники. Наверняка им лучше, чем той девице, известно, где сейчас дон Иньиго.

– Да будет ваш день добрым, кабальерос, – обратился к ним Хасинто. – Где я могу увидеть сеньора?

– И ваш день благословен будь, – откликнулся тот, что помоложе. – А дон Иньиго на дворе. Как обычно.

Седой же пояснил:

– Как выйдите, так поверните направо да пройдите малость. Там воинская площадка. Сразу ее узнаете. Она плетенью огорожена. А к плетню любимая сеньорова кобылица привязана. Желтая такая. Это если он на ней, на Эстрелле – кобылице то есть, – не ускакал куда... Но тут уж мы не знаем.

– Спасибо вам.

Больше не задерживаясь, Хасинто вышел из замка.

Снаружи вовсю палило солнце, но воздух оставался влажным и пах землей, травой, конским навозом. Тут и там виднелись мутные лужицы и непросохшая грязь. Чтобы не вляпаться в нее, Хасинто старался идти только по каменной дороге. Хотя рано или поздно с нее придется сойти: она, огибая дворовые постройки, тянется к воротам. Вряд ли заворачивает к тренировочной площадке.

На подворье, в отличие от сонного замка, жизнь кипела. Из кузни и оружейни доносились удары молота и грохот железа. У псарни крутились собаки, удерживаемые за поводки высоким кучерявым малым. Хасинто украдкой покосился на него, пытаясь рассмотреть внимательнее: кто знает, вдруг этот юноша – один из оруженосцев дона Иньиго. Незнакомец, видимо, заметил его взгляд.

– Доброго дня, кабальеро, – улыбнувшись, сказал он.

– И вам того же.

– Диего Нуньес де Вела, – представился юноша.

Значит, он не просто прислужник. Иначе не стал бы называть свое имя, пока не спросят.

– Хасинто Гарсиас де Варгас.

– О! Рад знакомству, ваша милость. Дон Иньиго говорил, что вы приедете.

Не зная, что на это сказать, Хасинто протянул неопределенное:

– Да-а... я приехал.

– Славно! – бросил Диего. – А то надоело почти в одиночку с этими чертяками возиться, – он кивнул на гончих, хохотнул и добавил: – Плодятся, как мыши в амбаре, что б их!

Хасинто, вторя новому знакомцу, тоже засмеялся. Диего ему понравился. Тем более тот, похоже, и впрямь оруженосец, раз с сеньорскими собаками возится. Неплохо бы с ним поладить.

– Вы извините, ваша милость, – сказал Диего. – Пойду я. Нужно их на дичь поднатаскать.

– Да-да, конечно. Доброй охоты.

Несколько мгновений Хасинто смотрел вслед Диего и гончим, затем двинулся дальше, но, дойдя до конюшни, остановился. Ведь вчера он не проследил, хорошо ли конюх устроил Валеросо. Проведать жеребца сейчас? Нет, лучше после того, как найдет сеньора. Хасинто и так до стыдного поздно проснулся. Де Лара наверняка понял это, когда не увидел его ни утром, ни днем. Потому задерживаться еще дольше не стоит.

Воинскую площадку он нашел без труда. К ней вел деревянный настил, так что даже месить сапогами грязь не пришлось. Как и говорил стражник, к плетню была привязана кобыла. Хасинто издалека ее заметил. Затем услышал лязг железа и увидел сеньора. Тот, облаченный в длинную кольчугу, бился на мечах с каким-то рыцарем. Хасинто приблизился и, встав у ограждения, принялся наблюдать за поединком.

Рамирес двигался ловко, словно не чувствуя тяжести кольчуги, удары его были сильны. А ведь это даже не настоящий бой! Да уж, зря Хасинто мечтал, что дон – стареющий и слабеющий рыцарь. Как ни больно сознавать, но такого Марита вполне могла предпочесть ему. Тем более что много времени прошло. Далеко не каждый муж способен почти три года хранить в своем сердце любовь к избраннице, а привязанности дам и вовсе быстротечны. Что если Марита любит своего супруга? Нет, не может быть... Этого просто не должно быть!

Де Лара одолел рыцаря, повалил на землю, приставил к его груди меч. Тут же убрал и протянул сопернику руку, помогая подняться, затем обнял его и расцеловал в обе щеки.

Наконец взгляд сеньора упал на Хасинто. Подойдя к ограде, Рамирес облокотился о нее и сказал:

– Вы, гляжу, проснулись.

Это насмешка, не иначе.

– Прошу п-простить... что так поздно.

Дьявол! Ну почему, разговаривая с доном, он мямлит и заикается?

– Не страшно, – отмахнулся сеньор. – Я бы на вашем месте вообще спал до самого вечера.

Хасинто подождал, пока незнакомый рыцарь пройдет мимо и удалится, затем переспросил:

– На моем месте?

– Ну да. Вас измотала дорога. А я не учел вашу юность. Неудивительно, что вас вчера так... разморило.

О чем это он? Хасинто попытался вспомнить, что же вчера было, но воспоминания обрывались на разговоре об отце. А дальше?.. Он не помнил, что было дальше. Не помнил даже, как добрался до кровати, как разделся... А разделся ли? Или его раздели слуги, и до опочивальни довели они же? Дьявол! Похоже, он напился. Немыслимый позор!

К щекам прихлынула кровь. Наверняка он сейчас краснее заката. Сеньор, конечно, это видит и злорадствует.

– Вы уже оттрапезничали? – спросил он.

При мысли о еде Хасинто затошнило, но показывать этого он не хотел.

– Да, – уголок губ слегка дернулся, но, может, Рамирес этого не заметил.

Интересно, когда сеньору надоест притворяться? Когда он покажет свое истинное отношение к Хасинто?

– Я собираюсь проехаться по окрестностям. Желаете присоединиться? Неподалеку, среди скал, есть на диво красивое озеро. Думаю, оно вам понравится. Что скажете? Вас подождать?

– Да.

– Вы не очень-то многословны... – усмехнувшись, проронил де Лара.

– Простите...

– Да хватит извиняться. Я ведь ни в чем не обвиняю, – дон Иньиго сдвинул брови. – Напротив: думаю, что сдержанность – одно из рыцарских достоинств. Как видите, я им, увы, не обладаю, – лицо его разгладилось, а губы растянулись в улыбке.

Хасинто заставил себя улыбнуться в ответ, хотя ему было совсем не весело. Мысли вращались вокруг вчерашнего вечера и Мариты. Что он вчера натворил и насколько сильно осрамился? Где сейчас возлюбленная, как скоро он ее увидит и увидит ли вообще?

– Тогда я жду вас здесь, – бросил дон. – Берите своего красавца и поехали.

Хасинто развернулся, собираясь уйти, но сеньор его окликнул:

– Хотя подождите. Сначала помогите снять кольчугу.

Пришлось вернулся. Хасинто ухватился за край доспеха, нагретого солнцем и разгоряченным телом, потянул его на себя. Иньиго Рамирес нагнулся, высвобождая руки и голову. Затем распрямился, взъерошил свои и без того растрепанные волосы, помахал на себя рукой. На Хасинто же повеяло запахом свежего пота. Неудивительно: на котте дона явственно темнело огромное мокрое пятно. Наверняка и на спине такое же, и подмышками.

Повесив кольчугу на перекладину, Хасинто спросил:

– Так я могу идти за Валеросо?

– Валеросо? Так вот как зовут вашего коня... Хорошее имя, – протянул сеньор и, словно опомнившись, добавил: – Да, конечно, ступайте. Жду вас здесь.

   

Озеро посреди каменной долины и правда радовало взгляд. Голубые скалы, кое-где подернутые зеленью кустов и травы, нависали над яркой синевой, сейчас неподвижной. Солнечные лучи золотили ее поверхность, а облака отражались так ясно, что казалось, будто под ногами не вода – небеса раскинулись. Наверное, праведники в раю что-то похожее видят.

А еще здесь было тихо той чудесной тишиной, когда хочется усесться на землю, смотреть вдаль и ни о чем не думать. Лишь глухой перестук лошадиных копыт разрезал прозрачную тишь.

– Как красиво! – выдохнул Хасинто и вздрогнул, услышав собственный голос, неожиданно громкий.

– Да... Иногда мне кажется, что так выглядит рай...

Надо же, дон Иньиго словно его мысли подслушал!

Де Лара подвел свою кобылу к берегу, сам присел рядом и, опустив руку в озеро, глянул на Хасинто.

– Вода здесь диво как хороша. Теплая, спокойная. Вас учили плавать?

– Да. Отец учил.

Вообще-то Хасинто боялся воды. Как, впрочем, многие воины. Просто некоторые преодолевали свой страх, и он был одним из таких. Этим впору гордиться.

– Тогда советую вам как-нибудь прийти сюда, потренироваться, – сказал Рамирес.

Хасинто промолчал. Не говорить же, что в воде ему не нравится. Умение плавать – одно из рыцарских доблестей, а любое умение нужно тренировать хотя бы изредка.

Он отпустил жеребца – тот сразу двинулся к воде и, пристроившись рядом с Эстреллой, принялся пить. Хасинто же встал поодаль от сеньора, за его спиной. Восхищаться красотами долины уже наскучило, и душу снова оплели тревожные сомнения.

Он хмурился, кусал губы в попытках вспомнить, что вчера случилось. Бесполезно. В голову ничего не приходило, и его разрывали два противоречивых желания: выяснить у сеньора подробности – и не выяснять их. Никогда. Ни за что. А то стыда не оберешься. Да и ни к чему доставлять Рамиресу такое удовольствие.

С другой стороны, разве рыцарь не должен смотреть в лицо своим страхам и отвечать за свои дела? А значит, все-таки нужно собраться с духом и спросить. И, если что, повиниться. Главное, решить когда: сейчас или на обратном пути. Пожалуй, лучше сразу, пока не передумал, пока малодушие не взяло верх. Только бы не лепетать, словно дитя, а говорить с достоинством, спокойно и неторопливо, как подобает инфансону.

Пока Хасинто решался, сеньор, кажется, забыл, что не один. Стоял вполоборота у самой кромки воды и глядел на скалы.

– Дон Иньиго... – протянул Хасинто. – Позвольте сказать... спросить…

Дьявол! Он все же произнес это тихим, робким, даже молящим голосом. К счастью, сеньор вроде не услышал – даже головы не повернул.

– Дон Иньиго! Дозвольте мне сказать, – вот, теперь то, что надо.

Де Лара обернулся, рассеянно взмахнул рукой, коснулся подбородка. Наконец, ответил:

– Да, я слушаю, говорите.

– Мой дон, я, увы, не знаю... не помню, что вчера натворил. Но смиренно прошу простить мое... поведение.

На лице сеньора одновременно отразились растерянность и странная веселость.

– А что такого вы натворили, мой друг? – усмехнувшись, спросил де Лара.– Ну, задремали, когда я о последнем походе на мавров рассказывал. Увлекся, признаюсь. На вас и не смотрел. Это потом уж взгляд бросил – а ваша голова на столе покоится. Я и до этого, конечно, догадывался, что хуглар из меня никудышный. Вы же убедили меня в этом окончательно.

У Хасинто на душе полегчало. Выходит, он всего лишь уснул, а не предался греху пьянства. Правда, и это не очень хорошо – он показал себя неучтивым.

– Прошу извинить... я не хотел...

– Прекратите, Гарсиас! – прикрикнул Рамирес. – Я уже говорил: неудивительно, что вас разморило. А в том, что я рассказчик дурной, вашей вины тем более нет.

Он смотрел на Хасинто, почти не моргая. Этот требовательный, словно ждущий чего-то взгляд оказалось непросто выдержать. Так и подмывало отвести глаза или уставиться под ноги. Все же он выдержал. Будто в награду, сеньор первым отвернулся и махнул левой рукой на скалы.

– Посмотрите туда! Видите? Темное пятно – там, у самой вершины?

Иньиго Рамирес вытянул указательный палец и очертил неясный силуэт. Что нужно увидеть, Хасинто не понял. Пятно как пятно – то ли бурое, то ли серое. Какого ответа ждет дон, неизвестно.

– Встаньте со мною рядом, – повелел сеньор. Хасинто послушался. – Теперь следите за пальцем.

Он снова обвел некие очертания. Потом снова и снова.

Хасинто прищурился и наконец неясное пятно сложилось в узнаваемый образ.

– На корову похоже...

– Не на корову, нет, – возразил де Лара. – На быка. Он появился, когда ваш отец у меня гостил. Перед большой корридой. Мы оба собирались поехать на нее, сразить своих быков. А тут пятно это... Словно знак... Хотя, может, оно и до этого было... Просто я его не замечал. А ваш отец заметил и назвал toro de piedra.

Так вот зачем де Лара так упорно показывал эти очертания. Чтобы снова заговорить о своем друге, видимо. Хотя пятно это – размытое, едва узнаваемое, – походило как на быка, так и на корову, а то и за барана могло сойти. Но спорить не хотелось.

– Бык. Да, вижу.

Сеньор улыбнулся, опустил руку, а Хасинто спросил:

– Дон Иньиго, а вы и отец в тот раз сразили своих быков? Ну, там, на корриде?

Де Лара сказал совсем не то, что Хасинто ожидал услышать:

– Однако, Гарсиас, интересно вы беседы ведете. Одни вопросы... А о себе почти ничего.

Так и есть. Но не откровенничать же с укравшим сокровище. Правда, он для Хасинто еще и сеньор. Лгать ему бесчестно, потому приходится отмалчиваться.

– Просто я мало чего видел... Не о монастыре же говорить...

– А почему нет? Вот я всяческим книжным премудростям не обучен. А вы читать умеете. А может, даже писать?

– Да... но о чем тут рассказывать? Это… скучно. Прошу извинить. Просто я...

– Да хватит оправдываться! Почему вы меня боитесь?

Боится? Неправда! Всего лишь опасается и не верит в его показную открытость и лживое добродушие. А еще ревнует к нему Мариту. И давно умершего отца ревнует тоже, но не хочет, чтобы Рамирес это заметил.

– Сеньор... Я могу рассказать, если желаете.

– Нет, – он отмахнулся. – Только если вы желаете. Вот если бы я приказал вам, как сеньор вассалу – это одно. Но пока я ничего не требовал. Захотите – сами заговорите. Ну а насчет вашего вопроса... Гарсия одолел своего быка. А я своего не совсем.

– Как это?..

– А так. Мой конь споткнулся, упал на колени. Копье в землю ушло. Бык же, не будучи дураком, на меня бросился. Следы от его рогов до сих пор здесь. – Он провел рукой по груди. – И навсегда останутся. Из седла я, понятно, вылетел. Благо, успел прийти в себя и вернуться в него. Иначе бык меня растоптал бы. Хорошо, что конь мой сумел подняться и унес от этого демона. В общем, Гарсиас, я спасся бегством.

Все-таки странный человек. Хасинто никогда не признался бы в таком позоре своему эскудеро!

После недолгого молчания Иньиго Рамирес продолжил:

– Но, понимаете, то была моя первая коррида... Я был молод и не слишком умен. Мне казалось: лучше умереть, чем смириться с тем, что по юности я считал немыслимым унижением. А еще эта толпа на трибунах... Потому я не позволил увести ни себя, ни быка. Снова против него вышел. Даже о ранах забыл. Вроде я их и не чувствовал. Стыд оказался сильнее...

Теперь ясно, отчего дон все-таки рассказал о той корриде. Решил похвастать. Конечно, не каждый отважится выйти против быка после того, как еле спасся.

– Быка я все-таки убил. Толпа ликовала, я гордился. До тех пор, пока ваш отец не отчитал меня. Наедине, разумеется.

– За что отчитал?!

– Не понимаете? Я тоже не сразу понял...

Хасинто надеялся, что сеньор продолжит, но тот, глянув на возлегшее на гребень горы солнце, подозвал кобылу. Не касаясь стремян, взлетел в седло.

– Поехали. Задержались мы тут. А нужно еще в одном месте побывать. Тут недалеко, но если хотим успеть к вечерне, все равно нужно поторопиться.

   

Еще одним местом оказалась бегетрия в дюжину домов. Крестьяне в конце прошлого – весеннего – месяца избрали своим сеньором Иньиго Рамиреса из рода де Лара и принесли вассальную присягу. Он же теперь хотел самолично глянуть, что за земли оказались под его покровительством. По крайней мере, так дон сказал Хасинто.

В саму деревню заезжать не стали, а, взобравшись на холм, осмотрели дома и поля сверху. Солнце еще не закатилось. В его рыжих лучах краснели фигурки волов и крестьян, алело истерзанное плугом поле.

Хасинто удивился, что его вспахивают только сейчас, когда уже лето. Может, эти места недавно заселили, а раньше они пустовали? Земля, наверное, страдает от плуга… Впрочем, пройдет совсем немного времени, и на ней жизнь заколосится. Так всегда бывает... Всё рождается в муках – и лишь благодаря мукам.

Интересно: зерну больно, когда его оболочку прорезает юный, но острый и жестокий росток?

– Больно ли зерну?..

– Чего? – спросил Иньиго Рамирес.

Это что же получается: Хасинто задал свой вопрос вслух? Ерунда какая! Теперь дон подумает, будто его эскудеро безумен. Сказать «я ничего не говорил» или «вы не так услышали» – не выйдет. Сеньор не поверит. Значит, остается повторить глупый вопрос.

– Да так, вздор… Подумал: а зерну не больно прорастать? Как вам кажется, дон Иньиго?

Де Лара, сдвинув брови, долго смотрел на Хасинто.

– Забавные у вас мысли, Гарсиас... – протянул он и пожал плечами. – Не знаю. Никогда о таком не задумывался. Да и зачем? Зерно нас кормит, таков его удел по божественному промыслу. А души, которая бы скорбела, у него все равно нет.

Верно... Все есть Божий промысел. Ведь человеки тоже не так просто рождаются, живут, умирают в страданиях – праматерь Ева принесла их. Но ещё они – испытание духа и веры. Тех, кто их претерпит и не возропщет, ждет Царствие небесное.

А насчет зерна все же любопытно...

Хасинто закусил губу и помотал головой, чтобы из нее выветрились глупые мысли. Исчезать они, правда, не спешили. Благо, сеньор помог.

– Поедемте обратно. Иначе к закату не успеем.

Он развернул кобылу и двинулся к подножию холма. Хасинто направил Валеросо следом. Сначала копыта глухо застучали по земле, а потом звонко – по камню.

Кратчайший путь к замку проходил мимо уже знакомого озера. Только теперь его гладь походила не на чертоги небесные, а на адово пекло. Вместо подернутой золотом сини – густо-кровавая мгла. А вокруг – каменные, огненные великаны. Нависают, наступают. Вот-вот сдавят, переломают кости и зашвырнут в глубины преисподней. Тишина тоже другая: не мирная, как днем, а жуткая, грозящая. Только лошадиные копыта стучат, стучат, рискуя пробудить зло.

Хасинто поежился и догнал сеньора. Все же лучше рядом ехать, чем в десятке шагов. Правда, стоило приблизиться к дону, как тот остановился. Развернул Эстреллу к озеру и сказал:

– Люблю это место...

Да что тут любить? Нет, днем-то понятно. Но сейчас, на закате?! Это же недра адовы!

– Частенько я здесь бываю, – продолжил сеньор вместо того, чтобы скорее уехать из проклятой долины. – Случается даже, что ночую...

– Ночуете?! Это же страшно! – выпалил Хасинто, не подумав. Как бы Иньиго Рамирес не принял его за труса. Нужно придумать объяснение своим словам. – Ну... опасно. Если в одиночку. А вдруг разбойники? Как бы могуч рыцарь ни был, но если отребья много...

– А что им здесь делать? Разбойникам? Они ближе к городам и торговым путям жмутся. К тому же заставы кругом... Вас мои люди не остановили только потому, что вы по главной дороге подъезжали. Она и с башен просматривается. Так что поверьте: днем здесь безопасно, а ночью разве что волки угрожают. Это вам не паломничество к святым местам. Не в одиночку по незнакомым землям... Вот тогда со многими опасностями можно столкнуться.

Он пришпорил кобылу, направляя ее к выезду из долины. Очень не вовремя. Хасинто уже забыл об адовом озере, о чудовищных скалах. Любопытство оказалось сильнее страха, вопрос же сам слетел с языка:

– Вы совершали паломничество?

– Да, – дон Иньиго оглянулся на Хасинто и снова перевел взгляд на дорогу. – Совсем недавно. Этой весной.

– А куда?

– В Саньтьяго-де-Компостела.

Вот бы узнать побольше об этом паломничестве... Интересно, почему де Лара решил в него отправиться и что видел на своем пути. Как выглядит святой город, какие там живут люди? А брал ли он с собой Мариту?

Не стоит задавать столько вопросов. Тем более нельзя спрашивать о Марите. Но если не сейчас, то когда? В конце концов, сегодня он хоть и вассал, но гость. А завтра станет оруженосцем – тенью сеньора.

– Наверное, донна Мария Табита тоже была с вами? Это еще большей доблести требует – отвечать не только за свою жизнь и честь, но и за жизнь и честь дамы.

Хасинто показалось, или де Лара сильнее сжал бока своей кобылы?

– Вы уже второй раз о Табите спрашиваете. Почему? – процедил он.

Что ответить? А отвечать что-то надо... И лучше правду.

– Кабальеро Перо Санчес де Рохес принес моему отцу оммаж за себя и свой род.

– Я знаю.

– Ну... они иногда у нас гостили. А Марита... То есть донна Мария Табита... Когда мы с ней были детьми, то дружили. Ну, мы были маленькие совсем...

Не правда, но и не ложь. Они познакомились, когда были детьми, но потом...

– Ясно, – бросил дон Иньиго и наконец ответил: – Нет, Табите не довелось побывать в Саньяго-де-Компостела.

Она не Табита! Она Ма-ри-та! – хотелось вскричать. Конечно, Хасинто сдержался.

Но вообще странно: сеньор открыто поведал о не очень успешной корриде. И о какой-то ошибке, на которую указал отец Хасинто. И о том, как ему нравится озеро. И что хуглар из него никудышный. И о бегетрии. Упомянул о паломничестве. Все это за полдня.

О Марите же по-прежнему говорить избегает. Хочется верить, что из ревности, да не выходит. Мысли, владеющие Хасинто совсем недавно, сейчас кажутся смешными, самонадеянными, стыдными. Ну правда: кто он, а кто дон Иньиго? Хасинто пока ни одного подвига не совершил, ни в одной битве не сразился. Даже в рыцари еще не посвящен. Ни в турнирах не участвовал, ни в корриде. Ее он вообще только единожды видел, и то в детстве: отец как-то раз взял с собой. Могучие рыцари, повергающие свирепых быков, в памяти запечатлелись ярко и надолго. Хасинто потом не один год играл не только в рыцарей креста, но и в тореодоров. Роль быка выполнял старый боров, ибо к быку настоящему Хасинто, конечно, не подпустили.

Да что вообще он видел? Монастырь, да замок с окрестностями. Ну, изредка еще замки соседей.

Другое дело Иньиго Рамирес де Лара. Рико омбре, рыцарь. Он славился на турнирах, побеждал на корридах, воевал с неверными. Он знает, что такое настоящий бой. О, Хасинто видел гербовый щит в пиршественной зале – башня, а над ней три звезды. Значит, целых три ночных победоносных сражения. А его род настолько могуществен, что несколько десятилетий назад спорил за власть с самим королем! Правда, проиграл, и кое-кто из де Лара лишился земель и ушел в изгнание. Но ненадолго. С их силой и богатством приходилось считаться даже государю.

А еще у Иньиго Рамиреса есть она – Марита! Как после всего этого хорошо к нему относиться? Как справиться с завистью, ревностью? Остается радоваться хотя бы тому, что он сделается эскудеро такого большого сеньора. Всему у него научится. Станет лучшим оруженосцем, чтобы как можно скорее принять рыцарское посвящение.  А Марита... что ж, она навсегда останется его единственной чистой любовью. Он будет поклоняться ей издали и совершать подвиги в ее честь! А потом... Потом, когда сеньор умрет – конечно же, раньше, чем Хасинто, – то Марита останется вдовой и...

Ужасные, недостойные христианина мысли! Господь всеблагой и всемилостивый, отврати от лукавого!

– Приехали, – резкий голос сеньора рассек тишину, и Хасинто очнулся от горько-сладких дум.

Впереди темнели стена и ворота – стражники уже опустили мост. Пока Хасинто и дон Иньиго по нему проезжали, угас, подмигнув на прощание, последний солнечный луч. Вслед за этим до ушей донесся перезвон колоколов, созывающий к вечерне.

– Успели, – сказал де Лара и улыбнулся.

  

***

   

Как же здесь темно. Только несколько свечей отбрасывают тусклые блики на фигуру падре и на статую Девы Марии с младенцем-Христом в руках. Лиц прихожан не видно. Господские места и вовсе погружены во мрак. Не понять, кто там находится. Четыре силуэта, но отсюда не разглядеть, где мужские, а где женские. Там ли, среди них ли Марита?

   

Domine quis habitabit in tabernaculo tuo...

 

Рядом с Хасинто сидит Диего. Спросить его, здесь ли донна? Нет. Оруженосец неверно поймет такой вопрос. То есть наоборот: поймет правильно, а это ни к чему.

Нужно выйти из церкви раньше дона и его домочадцев, а потом задержаться у дверей. Тогда он точно увидит Мариту. А она увидит его.

   

Qui ingreditur sine macula et operatur iustitiam...

    

Женщины ветренее мужчин, и все-таки она не могла забыть Хасинто, не могла забыть их любовь! И первую встречу...

В саду цвел боярышник – прямо как в одной красивой рассветной песне, – а они с Маритой наперегонки мчались к ручью. По сколько же лет им тогда было? Ему вроде не меньше девяти. А ей на год с лишним больше. Когда их только познакомили, Хасинто даже говорить с Маритой не хотел. Думал, что все девчонки похожи на сестру – скучные, вредные ябеды. Но нет... Марита оказалась совсем другой! Сама схватила его за руку, как только отошли подальше от родителей, и принялась носиться по саду, увлекая Хасинто за собой. В расшитых туфельках перебежала ручей. Приподняв юбку, уселась на плетень вокруг алых маргариток, заботливо взращенных по приказу матушки – сеньоры де Варгас. Потом сплела из этих маргариток венок – на следующий день Хасинто взял вину на себя, – возложила венок на свою голову и вздернув подбородок, сказала:

– Я королева красоты. Ради меня вы одолели дракона, мой верный рыцарь, и вызволили меня из плена. Моя благосклонность навсегда с вами. Преклоните колено!

Хасинто преклонил. Затем поцеловал ее руку: такая нежная кожа – и грязь под ногтями, которой никогда не было у Пилар.

Марита тоже заметила. Нахмурилась, внимательнее посмотрела на свои пальцы и выпалила:

– Теперь матушка заставит меня виниться. А еще молиться, вышивать и снова молиться!

О том, что сеньора де Рохес строга, Хасинто знал. Чем-то она напоминала ему старшую сестрицу. Удивительно, что Марита оказалась не похожа ни на одну, ни на другую.

  

Pater noster qui in celis es, sanctificetur nomen tuum…

   

Тогда, в детстве, они просто дружили. Пока Марита из девчонки не превратилась в прекрасную деву. Она больше не бегала, не пачкала одежду и руки, не срывала цветов в чужом саду – но при этом оставалась собой прежней. Мимолетный взгляд из-под полуопущенных ресниц. Беглая, но такая манящая улыбка.

   

Et ne nos inducas in tentationem, sed libera nos a malo.

  

Как-то раз, когда семейство Рохес снова гостило у Варгасов, Марита после одной вечерни улизнула из-под присмотра нянек... Хасинто встретился с ней в саду, за желтеющими зарослями боярышника. Там он вырвал у нее поцелуй – единственный, зато такой сладкий. Марита ответила на него, но сама же испугалась. Вскрикнула, прижав ко рту ладошку, и убежала.

Весь следующий день Марита избегала смотреть на Хасинто открыто. А когда думала, будто он ее не видит, бросала взгляды украдкой. Тогда его кровь ускоряла бег, по телу растекалась пьянящая, дурманящая волна. Голова кружилась. Казалось, вот-вот ноги оторвутся от земли, и он взлетит.

   

Ite missa est. Deo gratias.

   

Вечерня закончилась. Надо же, он и не заметил. Прихожане потянулись за благословением к падре, а Хасинто, изо всех сил стараясь не бежать, двинулся к выходу. Оказавшись снаружи, притаился и застыл в тени стен, куда не долетал свет висящих над дверями ламп.

Время тянулось долго, как тонкая льняная нить, сходящая с прялки старухи-Бениты. В животе крутило то ли от голода, то ли от волнения. А скорее всего, и от того, и от другого.

Наконец, спустя, наверное, вечность, у выхода появился сеньор. Хасинто резко выпрямился и напрягся так сильно, будто в спине вместо позвоночника был железный прут. Выходить из укрытия, однако, не спешил. Наблюдал, как Иньиго Рамирес, сойдя с короткой лестницы, подает руку высокой тучной даме. Потом еще одной – пониже ростом и постройнее, но не Марите, нет.

Затем появились Диего и лысый мужчина. Лицо последнего искажал бугрящийся шрам – змеясь от правого виска, пересекал нос, губы и обрывался где-то на левой части шеи.

Судя по тому, что муж этот шел рядом со знакомцем Хасинто и следом за доном – он и есть второй оруженосец.

Любимая не показалась. Что с ней? Где она?

Голову пронзила догадка, все объясняющая: Марита на сносях, вот и не явилась к вечерне.

Все равно, если не спросить, Хасинто еще долго не узнает, так ли это. Но как спросить?

Придумать он не успел, а троица господ уже отдалялась от часовни. Троица? Он же видел четыре силуэта. Точно четыре! Значит, последний принадлежал Марите. Тогда почему она не вышла вместе с остальными?

Мысли, сомнения – все выветрилось из головы. Осталось только одно желание: узнать, где она. Узнать, чего бы это ни стоило.

Хасинто бросился наперерез дону, но застыл, наткнувшись на его недоумевающий взгляд. Вопрос так и не слетел с языка. Дон Иньиго сам заговорил:

– О, Гарсиас! Я вас, признаюсь, потерял. – Он повернулся к спутницам и, указав на Хасинто, сказал: – Донны, перед вами Хасинто Гарсиас де Варгас, мой будущий оруженосец.

– Сын того самого Гарсии? – спросила та, что постарше.

Сеньор кивнул и обратился уже к Хасинто:

– Познакомьтесь. Моя тетушка – донья Беренгария. И моя двоюродная сестрица – донья Бланка.

Хасинто поклонился женщинам, выдавив из себя приветствие:

– Знакомство с вами, донны, для меня большая честь, великая радость.

Они что-то ответили, но Хасинто даже не услышал. Все внимание было приковано к сеньору, к его лицу. Хотелось понять, насколько он сейчас благодушен, можно ли дерзнуть и все-таки задать наглый, неприличный вопрос.

Словно о чем-то догадавшись, де Лара протянул:

– Тетушка, сестрица, прошу меня извинить. Я задержусь ненадолго. Диего и Гонсало вас проводят.

Он обернулся, подозвал оруженосцев, и женщины ушли в их сопровождении.

Рука дона Иньиго легла на плечо Хасинто, и он вздрогнул. Сеньор, видимо, это почувствовал и нахмурился. Впрочем, ничего не сказал, а повел Хасинто прочь от дороги. Когда они отдалились шагов на двадцать, Рамирес развернул его к себе и спросил:

– Ну, что случилось?

– Н-нет, ничего такого...

– Не лгите. На вас лица нет. В чем дело? Отвечайте!

Так: сейчас или никогда! Преодолеть страх, смириться с возможным позором, пережить ярость де Лары. Он готов на это, потому что неизвестность куда хуже. Хасинто задержал дыхание, будто перед броском в холодную воду, и выпалил:

– На вечерне я не видел вашей жены, доньи Марии Табиты. Здорова ли она? Все ли у нее хорошо?

Последовавшее молчание оглушило. Смотреть на сеньора Хасинто не осмелился и опустил голову. Зато почувствовал его тяжелый, давящий взгляд. Это было невыносимо. Лучше бы Иньиго Рамирес накричал, ударил. Или просто развернулся и ушел. А он молчал и как будто не шевелился.

Наконец раздался тяжелый вздох, а следом слова:

– А я-то гадал, почему так вам не нравлюсь. Вроде ничего плохого не делал... Теперь ясно: это из-за моей жены.

– Простите, я...

– Да, теперь вам есть за что извиняться, – усмехнулся де Лара. – Хотя знаете: юноша, влюбленный в жену своего сеньора – это достойно баллады.

Он издевается! Впрочем, стоит признать, Хасинто это заслужил. Хорошо, что в темноте не видно, что к щекам прихлынула кровь. Еще бы дрожь в голосе унять, когда оправдываться станет.

– Нет... что вы... просто в детстве...

– Я помню. Дружили. Только сейчас вы не ребенок. И спрашиваете о ней не по детской памяти.

Конечно, дон не мог не догадаться о его чувствах. Любой бы догадался. Какой же Хасинто глупец! Все испортил! О Марите так ничего и не узнал, да еще Рамиреса разозлил. Наверное, де Лара теперь отошлет его обратно. Может, прямо сейчас. Каково это – с позором вернуться в родовой замок?

Хасинто приготовился к худшему, а голос сеньора, теперь усталый и безразличный, прозвучал снова:

– Она за часовней. Туда ступайте.

– Что вы, дон Иньиго, я не смею…

– Вы уже посмели, когда задали наглый вопрос. Имейте же смелость не отступать. Идите. Это приказ. Пусть он станет вам наукой.

Хасинто ничего не оставалось, как подчиниться. Он сглотнул слюну, поклонился и, почти не чувствуя ног, двинулся к ограждению за часовней.

– Там темно, – бросил де Лара ему в спину. – Лампу возьмите. Ту, что у входа в часовню висит. Я разрешаю.

Хасинто снова послушался. Подойдя к дверям, привстал на цыпочки и снял с крюка светильник. Оглянулся на сеньора, но издали едва различил его силуэт.

   

Кованое витое ограждение, оплетенное вьюном, словно змеями. Узкий проход, а за ним – густой мрак. В мутно-желтом сиянии лампы крутится мошкара. Серый мотылек бьется о защищающую огонь слюду – тук-тук-шорх. Стрекочут кузнечики, до ноздрей долетает еле уловимый цветочный аромат.

По спине Хасинто пробежала и схлынула студеная зыбь. Потом еще и еще раз. Но дрожал он не от страха – от нетерпения и возбуждения. Скоро, совсем скоро он увидит возлюбленную. Нужно только сделать шаг, следующий – пройти за ограду. Сейчас даже злость сеньора почти безразлична. Неважна и его возможная месть. Только Марита имеет ценность!

Больше не раздумывая, Хасинто бросился во тьму. Споткнувшись обо что-то, едва не выронил светильник. Тут же снова поднял его над головой и – обомлел.

Это же кладбище! Родовое кладбище де Лара, сеньоров де Кабрелес! Конечно, а что еще могло находиться за часовней? Дурень, какой же он дурень! Как можно было не догадаться, куда отправил его дон?!

Хасинто глубоко и медленно задышал, пытаясь преодолеть готовую накатить панику. Подумаешь, погост! Главное, он видел в ложе четвертый силуэт. Наверняка принадлежащий Марите. Помнится, в церкви Хасинто подумал, что она на сносях. Но кто знает, вдруг она недавно родила, а ребенок умер. Ничего удивительного, если горюющая мать проводит дни и ночи у могилы. Заодно это объясняет, почему Иньиго Рамирес избегает о ней говорить: может, ему совестно, что он весел, занят обычными делами, а не страдает по своему дитю вместе с женой. Ведь умри сама Марита, сеньору незачем было бы это скрывать.

Он кое-как успокоил себя этими мыслями. Смотря под ноги, чтобы снова не споткнуться, двинулся между редких могил, обрамленных ползучими кустарниками. Скоро оказался у заднего оконца церкви; оттуда сочился свет, перекрещиваясь и сливаясь с подрагивающим лучом лампы. На другом конце кладбища, словно отвечая ему, подмигивал еще один огонек. Нужно идти к нему: может, это светильник Мариты.

Десяток шагов и – точно! – уже различима хрупкая женская фигура со склоненной головой.

– Марита... – шепнул Хасинто. Она не услышала, он позвал громче: – Марита!

Тут же осекся. Надо же, на радостях он не подумал ни об осторожности, ни о чести возлюбленной. Ведь наверняка она не одна здесь, а в сопровождении рыцаря, приставленного супругом, или прислужницы.

– Донна Табита, вы здесь? Меня прислал к вам дон Иньиго.

Тишина в ответ. Неужели любимая так погружена в горе, что не слышит?

Хасинто подошел ближе.

– Донья Мария Та... – начал он решительно, а закончил слабым голосом: – Царица небесная...

Ибо перед ним была она – дева Мария, королева небес. Изящные складки одеяния, склоненная голова под покрывалом и застывшая улыбка на каменном лике. Статуя. Именно перед ней стояла на постаменте угасающая лампада. А по обе стороны тянулись надгробия. Маленькие и большие, украшенные херувимами обелиски и простые каменные кресты.

...где-то среди них моя Марита...

Подумал так – и сам же испугался.

Нет! Этого быть не может!

На лбу испарина выступила. Губы дрожали, пальцы дрожали, светильник в руках ходуном ходил.

Нет-нет-нет, только не она! Только не Марита! Боже всемилостивый, не допусти!

Господь допустил.

...на все воля его...

Пятая могила слева. Неистово благоухают живые розы, а по краям надгробия вьются высеченные из камня – мертвые. Свиваются в петли, сплетаются в узлы. В середине плиты сверкает, обжигая глаза: донья Мария Табита Перес де Лара, сеньора де Кабрелес. Чуть ниже эпитафия – среди ангелов молись за нас.

Язык онемел и не двигается, горло перехватило – ни звука. Грудь вздымается и опускается быстро и часто, а воздуха не хватает. Задохнуться бы, лечь подле могилы, умереть у ног Мариты.

Хасинто опустился на колени, оледеневшими пальцами дотронулся до шершавой поверхности камня. Она холоднее рук, она дышит смертью, вытягивает из души надежду и саму жизнь. Стекающие по щекам слезы, напротив, горячие-горячие, обжигают, словно огонь.

Марита... сокровище... ангел...

Ну почему?!

Иньиго, негодяй Иньиго улыбался, болтал, нисколько не печалясь о ней. Может, уже следующую девицу присматривает, чтобы надеть ей на руку обручальный браслет. Может, уже присмотрел. Проклятый!

Жгучая скорбь по Марите срослась со столь же жгучей ненавистью к ее мужу – не различить, где одно, а где другое. Хотелось то стонать и умирать, то кричать от ярости и громить все вокруг.

Зачем жить? Ради чего, кого теперь жить? Нет, он никогда не заведет семью! Он сохранит верность Марите. Станет послушником рыцарского ордена: тамплиеров или госпитальеров. Уйдет к ним и будет сражаться с неверными. Но даже это никогда не заглушит горя.

Марита! Мертва!

Ее нет. Никогда не будет.

Теперь вся жизнь его что скитание по выжженной пустыне.

   

Хасинто не знал, сколько времени просидел у могилы. Может быть, несколько минут, растянувшихся в часы. А может, и правда часы. Наконец поднялся, покачиваясь. С трудом переставляя ноги, наугад поплелся к выходу. Светильник давно выпал из ослабевшей руки, покатился по земле и угас. Лишь желтое окно часовни до поры указывало путь. Потом пришлось идти вдоль стены, наощупь.

Вот и ограда, а в ней проход. Дальше – жизнь. Чуждая, холодная, далекая, как острые звезды над головой.

Хасинто казалось, что сил хватит лишь на то, чтобы добраться до комнаты, а там упасть хоть на кровать, хоть на пол, и лежать до скончания времен.

Он ошибался. Силы проснулись, стоило неподалеку от часовни увидеть сеньора. Он стоял, глядя то ли на небо, то ли на крышу Божьего дома. Свет от единственной висящей у входа лампы кощунственно венчал его голову нимбом.

Из груди Хасинто с хрипом вырвался воздух. Дон вздрогнул и обернулся.

– А, вы вернулись.

Разум покинул Хасинто.

– Вы... вы... Она мертва! – он подлетел к сеньору. – Вы скрыли! Не сказали! А ведь я спрашивал! Вы не уберегли ее! Вы даже не скорбите! Как?! Почему?! Это... это бесчестно! Вы…

Его прервал хлесткий удар по лицу и ледяной голос.

– Опомнитесь, Гарсиас.

Щека горела. Оплеуха оказалась не только сильной, но еще отрезвляющей и унизительной. Левое веко задергалось, ресницы часто-часто заморгали. Хасинто закрывал и открывал рот, громко дышал. Пальцы снова дрожали.

– Я жду, – процедил дон Иньиго.

Чего он ждет, Хасинто понял сразу: извинений. В груди робким червячком шевельнулась совсеть. Ведь дон сейчас проявил снисхождение. А мог бы уйти, заранее бросив вызов: сразимся в поединке, когда станете рыцарем. Это означало бы, что семейство де Варгас больше не вассалы сеньора Иньиго де Лара. Означало бы утрату доброй половины земель и потерю покровительства. За себя не страшно, вот только есть еще матушка и Санчито. Да как он вообще осмелился нанести оскорбление рико омбре, своему сеньору?

Совесть уже не просто шевелилась, она бушевала, перерождаясь во стыд.

Хасинто склонил голову и рухнул на колени – не опустился, а именно рухнул.

– Мой дон! Смею ли молить о прощении? Я оскорбил вас... Вел себя, как безумный. Знаю, этому нет оправданий… Но все же позвольте надеяться на вашу милость. Скажите, могу ли я хоть как-то заслужить ваше прощение?

Сеньор долго молчал, а когда заговорил, то голос прозвучал глухо и будто издалека. Либо у Хасинто просто уши от волнения заложило.

– Хорошо, что вам хватило ума осознать вину. И скажите спасибо, что вы еще не стали моим оруженосцем. Только поэтому – и в память о вашем отце, – я могу простить вас. Но еще одна подобная выходка, и ни ваша юность, ни ваша дурость, ни то, что вы сын Гарсии, оправданиями не послужат. Надеюсь, вы поняли.

– Да, дон Иньиго, – прохрипел Хасинто.

Он наконец осмелился вскинуть на сеньора взгляд. Де Лара, прищурившись, тоже посмотрел ему в глаза, затем протянул для поцелуя руку, и Хасинто поцеловал.

– Разрешаю вам встать.

– Так вы… прощаете меня?

– Да. Я же сказал.

– И не отошлете? – Он наконец поднялся на ноги. – И по-прежнему готовы видеть меня своим… эскудеро?

– Гарсиас, если я кого-то прощаю, то полностью. Запомните это.

        

---

      

Альфонсо – имеется в виду Альфонсо VII, правивший королевством Леон и Кастилия в период 1126 — 1157 гг. В 1135 году в г. Леон короновался как император всей Испании.

Бегетрия (исп. – behetr;a) – вольная крестьянская община в средневековой Испании. Изначально жители Б. свободно избирали, а также меняли сеньора из светских и духовных феодалов, что отличало их от других групп крестьянства. Однако с 12 в. все чаще бегетрии лишались права произвольно избирать сеньора.

Блио (фр. Bliaud) — средневековая верхняя женская и мужская одежда. Мужские блио были с короткими рукавами или вообще без рукавов. Длина разнилась – существовали как короткие блиа, длиной не ниже колена, так и длинные – до середины икр или до пола.

Валеросо (исп. Valeroso) – отважный

Идальго (исп. hidalgo от hijo de algo — букв. «сын чего-то») — в средневековой Испании человек, происходящий из благородной семьи и получающий свой особый статус по наследству.

Кабальерос (мн. число от кабальеро – исп. caballero, от caballo – лошадь) – слово, означающее «всадник» или «рыцарь». Первоначально воины, сражавшиеся на коне (не обязательно благородного происхождения). Позже – родовитые воины, низшая ступень знати.

Камиза – нижняя рубаха, служившая также подобием белья. Как правило, некрашеная, но по горловине могла быть отделана вышивкой.

Котта – европейская средневековая туникообразная верхняя одежда с узкими рукавами. Котту надевали на камизу. Мужская котта могла быть относительно короткой (до колена), но чем длиннее, тем выше статус.

Молитва девятого часа – приблизительно в 3 часа дня (девятый час от восхода солнца)

Рико омбре (от исп. rico – богатый, знатный и hombre – человек) – в средневековой Испании (Леоне и Кастилии, Арагоне, Наварре) представитель высшей знати.

Сантьяго-де-Компостела (галис. Santiago de Compostela, исп. Santiago de Compostela) – город в Галисии, образовавшийся вокруг Сантьягского собора. По преданию, в нем захоронены останки апостола Иакова. С эпохи раннего Средневековья город является третьей святыней католического мира (после Иерусалима и Рима) и конечным пунктом маршрута Путь Святого Иакова.

Хуглар – так назывались странствующие певцы в Испании. Нередко гостили в замках, развлекая хозяев песнями.

Шоссы (фр. chausses) – узкие плотные чулки. С помощью завязок крепились к поясу, пропущенному через верхнюю часть брэ – коротких широких штанов.

Эскудеро (исп.) – оруженосец, щитоносец
 ______________________________

Испанские слова и выражения:

Mierda – дерьмо

Toro de piedra – каменный бык

______________________________

Перевод с латыни:

Confiteor Deo omnipotent (лат.) – «Каюсь перед Богом всемогущим». Покаянная молитва, обращенная к Богу. Возникла в период раннего христианства.

Domine quis habitabit in tabernaculo tuo aut quis requiescet in monte sancto tuo (14-ый Псалом Давида, лат.) – Господи! кто может пребывать в жилище Твоем? кто может обитать на святой горе Твоей?

Qui ingreditur sine macula et operatur iustitiam (14-ый Псалом Давида, лат.) – Тот, кто ходит непорочно и делает правду, и говорит истину в сердце своем.

Pater noster qui in celis es, sanctificetur nomen tuum (лат.) – Отец наш, сущий на небесах, да святится имя Твоё.

Et ne nos inducas in tentationem, sed libera nos a malo. (лат.) – И не введи нас в искушение, но избавь нас от зла.

Ite missa est. Deo gratias (лат.) - Формула, которою в христианской католической церкви заканчивались богослужения.  "Идите, [собрание] распущено. Благодарение Богу".

 

Глава 3.

 

Рассвет лениво вползал в окно, расчерчивая серыми полосами стол и лежащие на нем книги, а в глубине комнаты все еще топталась больная ночь. Бессонная – Хасинто ни на минуту не сомкнул глаз. То носился от стены к стене, от окна к двери, то, преклонив колени перед крестом, шептал молитвы. Под утро просто лежал, глядя в никуда.

Веки опухли от слез, воспалились и, наверное, покраснели. Глаза разъедало, будто в них песок насыпали.

Прогудел рассветный рог.

Надо встать. Переодеться. Выйти из комнаты. Найти сеньора.

Такие простые действия, а кажутся чуть ли не подвигами...

Надо. Заставить. Себя.

Да, он утратил любимую, но не может лишиться еще и чести. Раз сеньор сказал, что утром этого дня ждет клятву эскудеро – нужно ее дать.

Хасинто приподнялся и сел на кровати. Встать, правда, не удалось, настолько непослушным было тело. Зато стоило разразиться колокольному звону, громко-пронзительному, и некая сила словно подняла, вздернула Хасинто на ноги. В глазах потемнело, он закачался, но быстро пришел в себя. Уже через несколько минут, облачившись в простую камизу, вышел из опочивальни, а потом из замка.

  

Хасинто не обнаружил сеньора ни у часовни, ни в ней. Когда же после утрени разошлись прихожане, остался сидеть на скамье, глядя на деву Марию. Казалось, она вместе с ним скорбит по Марии другой – Марии Табите.

За спиной вздохнула и застонала дверь, потом захлопнулась. Хасинто не оглянулся. Не оглянулся он и услышав гулкие, отзывающиеся эхом шаги. Лишь когда чья-то тяжелая рука легла на плечо, вздрогнул и повернул голову. Дон Иньиго. А рядом с ним Диего стоит, улыбается.

Хасинто поднялся со скамьи и, встав напротив сеньора, поклонился. Тот задержал взгляд на его лице. Наверняка обратил внимание и на опухшие веки, и на искусанные губы.

– Доброе утро, – протянул де Лара. – Мне сказали, что вы здесь.

– Я счастлив видеть вас, дон Иньиго.

Какой же осипший у него голос! Вот и от Диего это не ускользнуло: оруженосец наконец перестал лыбиться, склонил голову набок, а между его бровей пролегла складка. Зато сеньор остался невозмутимым.

– Я и мои кабальерос собрались на охоту. Несколько неожиданно, понимаю. Хотел спросить, желаете ли в ней поучаствовать. Вот только одеты вы не как для охоты, а как для... – он замолчал и многозначительно приподнял брови.

– Мой дон... Я так одет, ибо... вы говорили, что этим утром... Вот я и подумал...

– Желаете принести клятву? Вы все-таки решили сделать это сегодня?

Вестимо, это намек на его вчерашнее неподобающее поведение. Понятно, что теперь сеньор вряд ли хочет, чтобы Хасинто так скоро стал эскудеро.

– Дон Иньиго, я был бы рад. Правда, ни в коем случае не смею отвлекать вас от охоты. Я не желал бы вас задерживать. П-пр...– он осекся. Помнится, сеньора раздражали постоянные извинения.

– Диего, найдите и приведите сюда трех рыцарей, – де Лара обращался к оруженосцу, но смотрел по-прежнему на Хасинто. – Выберите тех, кто породовитее, будьте так любезны. И еще зайдите в оружейню, возьмите... Ладно, вы и так все знаете. – Он махнул рукой. – Ступайте же!

Юноша не заставил повторять дважды и тут же двинулся к выходу. Как только дверь за ним затворилась, дон Иньиго спросил:

– Так вы правда желаете принести клятву сейчас?

– Только если вы позволите.

– Позволю. Или, думаете, я просто так отправил Диего за свидетелями?

В душе всколыхнулась благодарность. Ведь сеньор мог отказать, мог даже поиздеваться или с унизительной заботой поспрашивать о самочувствии. Но не стал этого делать. Напротив, он словно не замечал, как слаб сейчас Хасинто и как несчастен.

– Благодарю, мой дон. Хотя и жаль, что я вас задерживаю.

– Много времени это не займет, – хмыкнул Иньиго Рамирес. – Это вам не рыцарское посвящение.

Он отошел и сел на скамью по правую сторону от алтаря. Хасинто остался стоять, не смея отвлекать сеньора: неважно, от чего – мыслей или молитвы.

Дверь в часовню раскрылась через несколько минут, и на пороге появились трое воинов. Обмакнув пальцы в чаше со святой водой, они сотворили крестное знамение и прошли дальше.

Один из них держал в руках кроме шапки еще и пояс с мечом. Это для него, для Хасинто! По телу пробежала волнительная дрожь.

Дон Иньиго поднялся навстречу своим людям, кивнул в знак приветствия, и они, ответив легким поклоном, приблизились.

– Сей отрок, – дон указал на Хасинто, – станет моим оруженосцем. Прошу вас быть свидетелями.

– Конечно, сеньор, – пробасил седовласый и седобородый муж.

– Тогда приступим.

Со стороны алтаря послышались шаги, и де Лара повернулся на звук.

– Приветствую, падре! Вы очень вовремя.

Из сакристии и впрямь выходил святой отец. Сейчас, в почти пустой церкви, он показался Хасинто куда менее внушительным, чем во время службы. Невысокий, худощавый, даже хрупкий: кажется, тронь его – переломится, как сухой стебель.

– Услышал ваш голос, дон Иньиго, и вышел. На душе моей всегда становится легко и благодатно, когда вижу вас в Божьем доме.

Изящный наклон головы, полуулыбка на тонких губах. Падре, несомненно, из благородного рода.

– Мне тоже радостно здесь находиться, – откликнулся сеньор и, кивнув на Хасинто, сказал: – Я решил сделать этого юношу эскудеро. Благословите, прошу вас.

Он шагнул вперед, склонил голову. Святой отец осенил его крестом и прошелестел:

– Да снизойдет на вас Божья благодать.

Дон Иньиго встал к падре вполоборота, а тот отступил на несколько шагов назад. Седой рыцарь вручил святому отцу меч.

Сейчас все случится! Осталось совсем немного – и Хасинто сделается оруженосцем!

Судорожно сглотнув, он трясущимися пальцами расстегнул и сбросил свой пояс. Тот, серебристо звякнув, змеей изогнулся на полу. Рядом упала шапка, до этого удерживаемая в руках.

Едва чувствуя ноги, Хасинто подошел к сеньору и опустился перед ним на колени.

Так, теперь слова. Лишь бы ничего не перепутать.

– Дон Иньиго, молю о чести стать вашим оруженосцем. Дозвольте принести клятву верности.

Вдруг де Лара откажет? Вдруг вчера и сегодня он намеренно обнадежил, чтобы сейчас отомстить, унизить, покарать?

Что Хасинто знает о доне Иньиго? Ни-че-го. Возможно, сеньор обидчивый, злопамятный, мстительный...

– Дозволяю, – ответил де Лара.

Его низкий голос взметнулся к сводам часовни, отразился от стен и опустился на Хасинто благословением. Опасаясь поверить в удачу, он едва удержался от того, чтобы сейчас же протараторить нужные слова. Но, сделав глубокий вдох, все-таки заговорил спокойно и размеренно:

– Мой сеньор, клянусь быть достойным носить ваше оружие. Клянусь защищать вас в бою и в миру пусть даже ценою собственной жизни. Клянусь быть верным, чего бы мне это ни стоило. Клянусь не лгать, не наносить вам оскорблений и не предавать. Да будет честь моя тому порукой!

– Да будет так. Я принимаю этого отрока в оруженосцы и беру под свое покровительство.

Дон Иньиго протянул руку, Хасинто принял ее в свою и коснулся губами.

Пальцы у сеньора шершавые и горячие... А вчера были прохладные...

Де Лара выставил в сторону открытую ладонь, в нее тут же легли пояс и меч, поданные падре.

– Встаньте, эскудеро.

Хасинто поднялся и замер, боясь лишний раз вздохнуть, пока сеньор его опоясывает.

– Служите верно, – молвил Иньиго Рамирес. – Пусть этот меч защищает Господа, меня и вас.

– Благословляю, сын мой. – Святой отец перекрестил Хасинто. – Служите верно.

– Служите верно! – вторили кабальерос.

Всё. Свершилось. Ощущение такое странное: будто всего миг пролетел и в то же время сутки, недели промчались.

Теперь жизнь его на два, три года, а может и больше, неразрывно связана с сеньором.

 

Стоило выйти из часовни, как обжигающе яркое солнце резануло Хасинто по глазам. Он зажмурился и не сразу увидел стоящих чуть поодаль Диего и Гонсало. Юноша радостно улыбался. На перечеркнутом шрамом лице второго оруженосца, напротив, отражалась лишь скука.

– Гонсало, Диего, – заговорил сеньор, – познакомьтесь с моим новым эскудеро, если еще не успели. Что же касается вас… – он перевел взгляд на Хасинто. – Я приглашал вас на охоту, но это было до присяги. Сейчас важнее, чтобы вы осмотрели замковое хозяйство и поняли, что от вас требуется. Диего все покажет и объяснит. И не огорчайтесь: это не последняя охота. Сейчас со мной отправится Гонсало, но в другой раз возьму кого-то из вас. – Сеньор повернулся к рыцарям. – Поторопимся. Думаю, остальные кабальерос, да и ловчие тоже, нас заждались.

Едва дон и его люди отдалились, Диего вздохнул и протянул обреченно:

– Возьмет кого-то из нас, да нескоро...

– Почему? – вообще-то Хасинто не очень интересовал ответ, но из вежливости спросить стоило.

– Не знаю... Может, вам больше посчастливится... А меня дон не так уж часто звал на охоту. По крайней мере, на опасного зверя. И когда я пажом был, и сейчас... В бой вообще всего один раз брал. Причем сражаться не дозволил: велел позади воинства, с запасными конями стоять. Самой битвы я толком и не видел… Так и хожу за лошадьми да псами. Ну и тренируюсь, понятно. Для остального у нашего дона Гонсало есть.

Похоже, юноша ревновал и завидовал – это проскальзывало не только в его словах, но и в тоне.

В другое время Хасинто расспросил бы Диего, не упустил возможности выяснить о сеньоре что-то новое. Но не сейчас: волнение схлынуло, на смену ему пришли опустошенность, безразличие, усталость.

Зато Диего, видимо, хотелось выговориться:

– Это, конечно, понятно. Гонсало дону Иньиго уже лет десять служит, не меньше. Это такие, как мы с вами: несколько лет – и в рыцари.

Отмалчиваться и дальше неправильно, придется все-таки задать вопрос.

– А Гонсало?

– Ну, он то ли из консехо, то ли из бегетрии. Может, когда-нибудь сеньор и посвятит его в рыцари. Но... кто знает? Сами понимаете: кабальеро можно стать, а идальго нужно родиться.

– Так он простолюдин? И как он сделался оруженосцем рико омбре?

– О! Это интересная история! – Диего взмахнул руками, с воодушевлением произнес: – Однажды... – и умолк, выжидающе поглядывая на Хасинто.

Наверное, хотел, чтобы он сам спросил. А ему ничего не хотелось. Разве что спать или плакать. Но раз нельзя сделать ни первого, ни второго, то лучше притвориться, будто разговор ему любопытен. В конце концов, может это хоть немного взбодрит.

– И что же за история? Расскажите.

Диего снова оживился.

– Однажды наш дон гостил неподалеку от Овьедо, у какого-то своего вассала. Ну и в город, понятно, время от времени выезжал. Гонсало прослышал об этом. А он давно мечтал стать эскудеро. Причем не у кого-то из идальгос, а, представляете, у рикос омбрес! Вот и повадился ходить к дону Иньиго: то в городе подловит, то на выезде из замка. Просил, значит, чтобы сеньор наш взял его в оруженосцы. А дон, конечно, отказывал. Ну а зачем ему простолюдин, если дети идальгос почтут за честь ему служить? Но Гонсало все равно ходил и ходил, и просил. Как-то раз сеньору это надоело, так он его хлыстом и отходил. Ну, да вы видели, – Диего наискось провел рукой по лицу – от виска до шеи.

– Так это дон его так?

– Истинно! Причем не только по лицу, а вообще. Но после этого – представляете! – Гонсало снова явился. Отлежался сколько-то дней – и явился. А ведь жизнью рисковал! Сеньор и убить его мог... Но Гонсало все равно... – в голосе Диего прозвучали уважение, даже восхищение. Неудивительно. Хасинто, пусть и был измотан до равнодушия, а тоже оценил отчаянную храбрость простолюдина. – Вот после этого дон Иньиго и принял его клятву, – закончил юноша.

– Это весьма... благородно.

– Да. Дон Иньиго такой. Нам с вами повезло, что мы стали его оруженосцами. А! Я же вас даже не поздравил! Поздравляю.

– Спасибо.

– Эх, заболтались мы. А ведь мне нужно все вам здесь показать, – Диего потер одну ладонь о другую и принял серьезный вид. – Идемте? Или... – он замялся. – Может, вы голодны? Наверное, вечером не до еды было, с утра тем более. Если что, не стесняйтесь, скажите. У нас весь день впереди.

В последний раз он и впрямь ел давно, а все-таки не голоден. Да и разве можно думать о чреве, когда Марита мертва, а он сам стал оруженосцем, и его долг – служить, не взирая ни на что.

– Все хорошо. Я не голоден.

– Ну, как знаете. Просто мне показалось, что ночь у вас бессонной выдалась. Я и подумал: может, после трапезы взбодритесь. А так я вас понимаю: я перед клятвой тоже почти не спал.

Ох, знал бы Диего, отчего Хасинто не спал на самом деле, и что клятва здесь ни при чем. Но юноше нельзя этого знать. И никому нельзя. Нужно быть немее могилы.

...той, в которой Марита покоится...

Проклятье! Хватит, хватит об этом думать! Иначе он не запомнит ничего, что Диего покажет.

– Я готов. Ведите, – сказал Хасинто и выдавил улыбку.

– Хорошо. Куда хотите пойти сначала? Конюшня, псарня? Или, может, в оружейню? Или к соколам?

– Все равно. Вам виднее.

– Хорошо. Тогда давайте сначала к птицам. Тем более конюшню вы уже видели, и псов-чертей тоже.

Диего рассмеялся, а Хасинто еле стерпел, чтобы не зажать уши. Звуки – те, что громче обычной речи, – оглушали.

– Соколятня там. Идем.

Диего указал куда-то, но Хасинто не разглядел и просто поплелся за ним. Всю дорогу тот болтал, но смысл слов почти не доходил до сознания, а веселость юноши угнетала и раздражала. Вот бы он умолк! По крайней мере, пока не доведет до соколятни и не заговорит по делу. Тогда Хасинто будет слушать внимательно.

К большому деревянному строению, возвышающемуся на сваях, вела длинная лестница. Хасинто вслед за Диего поднялся по ней и оказался возле узкой двери. Она была еще и низкой. Пригнув головы, чтобы не удариться о притолоку, они вошли внутрь.

Слабо, но узнаваемо запахло птичьим пометом. Под ногами шуршал гравий. Вокруг звякали бубенчики, шелестели крылья. Как только глаза привыкли к сумраку, Хасинто осмотрел помещение. В противоположной стене виднелся зарешеченный проем. Справа и слева от него сидели соколы, ястребы – одни в клетках, другие на жердях и поперечинах.

В самом просторном месте птичьего царства, привязанный длинной веревкой к перекладине, восседал король птиц орел. Огромный, черно-бурый, только на шее золотистые крапинки поблескивали, да на крыльях по белому пятну красовалось. На голову была надета рыжая кожаная шапочка, закрывающая глаза, а из-под нее выглядывал хищный крепкий клюв. Казалось, будто он из камня или стали. Если подобный по темечку либо виску стукнет, так убьет, наверное.

– Какой красавец... – не удержался Хасинто. В соколятне родного замка таких великолепных птиц не водилось.

– Красавица, – поправил Диего. – Это она. Торменда зовут. Помню, когда ее только приручали…

– Так что здесь делать нужно? – Прерывать собеседника, конечно, невежливо, но иначе Диего так и будет болтать, не умолкая. Хасинто же не в том расположении духа, чтобы вести праздные беседы.

– Ну, здесь от нас с вами много не требуется... Птиц надо время от времени на охоту брать – иначе хватку потеряют. Но это дело сокольничих. К нам они обращаются, только если сами не успевают. Выносом тоже они занимаются. А нас обычно просят воду сменить, – он кивнул на прикопанные в пол кадки. – Или покормить кого. Но вы в первую пору все равно каждый день сюда заглядывайте. Ну, чтобы птицы вас запомнили, к руке вашей привыкли. Рукавицы, кстати, вот, – он указал на стену позади себя. Там и впрямь висели длинные, почти до локтя рукавицы из толстой кожи, а еще кожаные петли и шнуры. – Вы ведь умеете с птицами обходиться?

Подобный вопрос был даже немного обиден!

– Конечно.

– Ну да… Я в этом и не сомневался, не думайте. Так, на всякий случай спросил. А, и вот еще, забыл предупредить: главное, к Торменде не прикасайтесь. Она только к сеньору и главному сокольничему привычна. Ни к кому больше дон не хочет ее приучать, – Диего умолк и будто задумался. Наконец произнес: – Ну… раз уж я начал, то договорю: у дона еще любимая кобыла есть – Эстрелла. И парочка любимых гончих – Пака и Лопе. Так вот: ими он тоже сам занимается. Либо это делают те, кому сеньор лично доверил. Так что любимцев его без разрешения не трогайте. Иначе он рассердится.

– Спасибо, что сказали.

– Ну и любимый эскудеро у него тоже есть… – Диего усмехнулся, а в его голосе Хасинто вновь уловил ревность. – Ладно, теперь идемте на псарню.

 

Псарня. Оружейня. Конюшня. Снова подворье.

Он изо всех сил старался слушать, отгоняя слабость и сонливость. Это даже получалось, хотя и с трудом. Быстрее бы ночь пришла! Тогда Хасинто наконец-то сможет поспать. И пусть ему приснится Марита... Пусть это будет больно, и все же...

– Ну вот. Вроде основное я вам показал, – Диего развел руки в стороны и вздохнул. – Теперь на кухню? Чего-нибудь поесть?

Нет. Не хочется. Странное чувство: в животе крутит, даже побаливает. Но при этом мысли о еде отвратительны. Аж тошнит.

– Нет, пожалуй. Лучше скажите, что теперь мне нужно делать?

Диего хохотнул, бросил:

– До сих пор не голодны? – и добавил: – Понимаю. У меня в первый день так же было. Ну, вы тогда... С псами рано еще... Они должны, как и птицы, к вам привыкнуть. Так что сегодня я сам ими займусь. Только поем сначала. А вы лошадей погоняйте. Некоторые застоялись. Спросите у конюхов, которые именно. А я пошел.

Хасинто долго и бездумно смотрел в спину юноши. Затем встряхнулся: мотнул головой, потер глаза, поводил плечами, чтобы взбодриться, и вернулся в конюшню.

Валеросо, как всегда, радостно заржал, учуяв хозяина, и Хасинто не выдержал: подошел к жеребцу, уткнулся лицом в теплую шею, втянул ноздрями родной, напоминающий о доме запах. Прости, Валеросо... Не тебя сейчас нужно проездить, а чужих – господских – скакунов.

Как же хочется зарыться в его гриву и уснуть! Прям вот так – стоя.

Хасинто через силу оторвался от Валеросо и вышел из стойла. В левом от дверей углу сидел мальчонка лет десяти. Может, сын одного из младших конюхов. Или просто помощник. В конюшне Варгасов тоже околачивались такие вот мальчишки. Присматривали за лошадьми, убирали навоз, следили, чтобы огонь масляных ламп не попал на сено. Наверное, и этот тем же занимается.

– Которые застоялись? – спросил Хасинто.

– А! Покажу! Щас!

Мальчишка вскочил на ноги и метнулся вправо.

– Вот, Вьенто, – он указал на огненно-рыжего коня с длинной черной гривой. – И вот эта, – палец с обкусанным ногтем тыкнул на кобылу в яблоках. – Беличча.

– Начну с Вьенто.

– Ага! Знаете, где гуляться?

– Вокруг замка и на воинской площадке?

– Ага! – обрадовался мальчишка. – А дерьмо, если на мостовую наложат, я уберу. Вы только скажите.

– Непременно.

  

Вьенто оказался покладистым. Проезжая его, Хасинто в очередной раз едва не задремал. Зато с Беличчей пришлось помучиться. Тут уж стало не до сна. Норовистая кобыла не желала слушаться. Она словно проверяла: достаточно ли силен незнакомый ездок духом и телом, чтобы она его на себе возила. Ох, не ту лошадь сеньор бесихой обзывал! Эстрелла-то, наверняка, посговорчивее. А эта поганка то идти отказывалась, то на дыбы порывалась взвиться, то шею выворачивала, стараясь дотянуться до ног Хасинто зубами. Он же, как назло, именно сегодня был слаб – и духом, и телом. Но все-таки справился: где хлыстом, где окриком и шпорами.

Вернув поганку на конюшню, взял следующего коня. А после и о своем Валеросо позаботился: погонял его сначала, а затем и почистил.

День перевалил за полдень. Впору бы отдохнуть, но не тут-то было. Появился Диего.

– Идемте мечи-доспехи начищать?

– Да, хорошо, – вздохнул Хасинто.

Не так уж просто, оказывается, быть оруженосцем, и не так уж интересно. Судя по всему, только и делаешь, что трудишься, как крестьянин на полях. Хотя такая честь, пожалуй, того стоит.

  

Вечер не наступил, даже не опустился – он приплелся, еле-еле шевеля тенями-лапами. Упаси Сант-Яго, если еще и тянуться будет так же долго, как день. Дожить бы до полуночи.

Его познабливало, веки закрывались сами собой. Ног он, кажется, вовсе не чувствовал, словно вместо них были деревянные подпорки. Причем сделанные из гнилого дерева, вот-вот готового расщепиться на влажные волокна.

Диего же – проклятие небесное! – все не унимался. Они уже и оружие дона Иньиго начистили, и на псарне во второй раз побывали. Оруженосец знакомил Хасинто с гончими, попутно объясняя, какой нрав у той или другой псины.

До умопомрачения подмывало выругаться – длинно, заковыристо, от души. Конечно, он не стал этого делать – не такой уж глупец и невежа.

– Со всем управились, – сказал юноша. – Около полуночи еще нужно двор и замок обходить, проверять, чтобы все спокойно было. Нынче это я сделаю. Завтра вы или Гонсало. А сейчас, пока не стемнело, давайте, что ли, на мечах побьемся?

Вот теперь сдерживаться стало куда сложнее. Схватить бы какой-нибудь булыжник и стукнуть им по этой кудлатой башке в синей шапке! Изо всех сил! Чтобы Диего оставил наконец в покое, а не предлагал воинские забавы, когда Хасинто едва на ногах держится!

Можно, разумеется, отказаться, сославшись на усталость. Тем более это правда. С другой стороны: стоит ли в первый же день проявлять слабость перед новым знакомым? А вдруг тот воспримет это как трусость?

Хасинто пожал плечами и бросил:

– Ладно, давайте. Хотя сегодня я вряд ли достойный соперник...

Взяв тренировочные мечи, они двинулись к воинской площадке. Там встали друг напротив друга, готовые к поединку, но в эту минуту загудели, перекликаясь, рога. Громыхнул, опускаясь, мост, потом еле слышно донесся собачий лай. Возвращение рыцарей с охоты спасло Хасинто от неминуемого и позорного проигрыша. Из груди вырвался вздох облегчения, но Диего, похоже, принял его за расстроенный и сказал:

– Да, жалко... – он закусил нижнюю губу, почесал затылок и вложил меч в ножны. – Рановато они. Видать, удачно поохотились. Ладно, что ж теперь... Идемте сеньора встречать.

   

С возвращением дона и рыцарей подворье сильно оживилось, тихий вечер наполнился множеством звуков. Цокали копыта, ворчали собаки, бряцали шпоры, раздавались голоса и смех. Воины спешивались, стаскивали с лошадей добычу. Туши оленя и кабана, лисицы и всякой мелочи вроде зайцев и белок с глухим шлепком падали на камни. Тут же подбегали слуги и волочили все это в замок.

Конюхи уже начали уводить на конюшню скакунов, псари забирали собак.

Среди мельтешения зверей и людей Хасинто не сразу заметил сеньора. Понял, в какую сторону смотреть, лишь когда Диего потянул за рукав.

Иньиго Рамирес стоял, положив правую ладонь на шею своей кобылы, а левой похлопывал по плечу какого-то рыцаря. Улыбался и что-то увлеченно говорил. Диего и Хасинто приблизились, и он повернулся в их сторону.

– А, вот и вы! Диего, возьмите Эстреллу. Отведите на конюшню и почистите. – Он бросил юноше поводья. – А вы, Хасинто, ступайте на кухню. Скажите там, пусть в пиршественную залу еду несут. Побольше и побыстрее. Нас много, и мы зверски голодны. Да, и еще: Гонсало я на вечер освободил. Диего с конями. Так что за столом сегодня прислуживаете вы и Ордоньо – это мой паж. Только будьте добры, наденьте на себя еще что-нибудь.

Верно. Хасинто совсем забыл, что на нем одна камиза. Так и проходил в ней весь день. А Диего – что б ему пусто было! – ничего не сказал!

  

В пиршественной зале торжественные и заздравные речи сменялись веселой болтовней и байками. Рыцари перебивали друг друга, вспоминая сегодняшнюю охоту и прежние, рассказывали о сражениях, турнирах, корридах, славя себя и других. В иное время Хасинто слушал бы о приключениях, затаив дыхание, но сейчас от гвалта и громкого смеха болела голова и звенело в ушах. Ноги болели тоже: он уже час и даже больше стоял за спиной сеньора. Вместе с Ордоньо – тем пажом, которого видел позавчера. Рыжий как Иуда юноша сейчас поглядывал на Хасинто не просто с неприязнью, а чуть ли не с ненавистью. Да что такого он ему сделал? Чем вызвал это недружелюбие?

Ох, если бы все ограничилось злыми взглядами! Но нет. Ордоньо незаметно для остальных пытался то отпихнуть Хасинто, то будто бы случайно ударить локтем под ребра. Ответить бы наглому пажу, да где уж там! Мало того, что Хасинто первый день оруженосец, так еще и обессилен. Глаза едва видят, ноги едва держат, а нужно следить, чтобы у сеньора под рукой всегда были лучшие блюда. Сгребать со стола обглоданные кости и бросать их собакам. Подливать вино в кубок. А конца трапезе все не предвидится. Слуги вносят и вносят новые яства. Кажется, на кухне даже умудрились зажарить пойманных сегодня зайцев. Когда успели?

Запахи сводили с ума, заставляя изголодавшийся желудок сжиматься. К горлу поднималась неприятная, жгуче-кислая волна. Голова начинала кружиться. Будто просто боли недостаточно!

Хасинто пытался отвлечься на разговоры, но до слуха долетали только их обрывки:

– ...Мартинес тогда огромный выкуп запросил...

– ...и тут конь мой пал, но Сантьяго – здравия тебе, амиго! – взял меня на своего и...

– Славного борова мы тогда завалили. Клыки – во! Сам размером с быка! Вот честное слово!

Лишь слова дона Иньиго – он-то всего в шаге находился, – донеслись отчетливо:

– Один мой друг разъяснил, почему на корридах отчаянная храбрость – не храбрость, а глупость.

– Мой дон, излишняя смелость, может, и неумна, но... Помню, один идальго... зато потом долго о нем говорили... а хуглар даже...

– Немного чести – от быка смерть принять. Уж лучше – и полезнее, и славнее, – на поле боя. Еще лучше самому врага сразить. Но как это сделать, если на тот свет еще по юности отправишься? Из-за бычьих рогов или копыт...

«Один мой друг»... А ведь сеньор, наверняка, о его отце! Ну да, тогда, на озере, де Лара говорил: тот отчитал за корриду. Теперь ясно, почему.

Дальше голоса дона и его собеседника вновь растворились в окружающем шуме.

Хасинто наклонился, чтобы наполнить кубок сеньора, и в этот миг до неприличия громко заворчало, забулькало в животе. Хотелось верить, что дон не расслышал этого среди смеха и болтовни. Вот только он, похоже, прекрасно расслышал. По крайней мере, скосил на Хасинто глаза. Хорошо хоть не обернулся и ничего не сказал. Зато мерзавец-Ордоньо издевательски скривил губы.

Тянулось, тянулось время – наконец дотянулось до вожделенного мига, когда дон Иньиго поднялся из-за стола. Пожелал рыцарям славного пира, хорошей ночи и вышел из залы. Хасинто и Ордоньо отправились за ним.

Теперь осталось добраться до опочивальни и уснуть.

– Найдите Диего и вместе обойдите двор, – велел сеньор пажу. – А вы осветите мне путь.

Хасинто вынул из кольца в стене факел и, подняв его выше, встал в шаге от сеньора.

Они дошли до середины лестницы, когда она вдруг расплылась и завертелась перед глазами. Руки, ноги стали неподъемными, а голова, наоборот, невесомой. Хасинто затягивало в какую-то черную тесную яму, а шатало так, будто он перепил вина. Еще немного – и с лестницы свалится... Он нащупал стену и привалился к ней боком – холод пробрал даже сквозь одежду, но не отрезвил.

Не упасть. Главное, не упасть… Сделать хотя бы шаг вперед. Нужно сказать дону, чтобы подождал...

Язык не ворочается, не слушается, будто чужой. Стена куда-то отползает... Нет... она просто становится вязкой и засасывает в себя... Надо удержаться на ногах. И еще факел! Нельзя его выронить! Но где он? Где факел?! А, у сеньора. Что? Почему у него?

Холодно. Как холодно. И темно...

Чья-то рука смыкается на предплечье... Горячая.

Похлопывание по щеке. Голос:

– Эй, что это с вами? Хасинто!

Окружающее приобрело четкость, словно он вынырнул из туманной мглы на свет. Одновременно накатил стыд.

– Дон Иньиго... Уже все хорошо... Хорошо. Простите.

Он попытался забрать факел, но сеньор не позволил. Отвел руку назад и встряхнул Хасинто за плечо.

– Гарсиас, вы не спали этой ночью, я заметил. Но думаю, дело не только в этом. Признавайтесь: когда вы ели в последний раз? И не смейте лгать!

Сказать правду? Это и нужно бы сделать, но тогда сеньор узнает, что Хасинто соврал вчерашним утром: сказал, что оттрапезничал, а на самом деле ел только в вечер приезда. Хотелось бы уйти от ответа, но неясно, как.

– Сеньор, я был не слишком голоден.

– Ну да... – де Лара прижал его спиной к стене. – Стойте здесь. Не вздумайте уйти.

Он спустился на несколько ступенек, а потом до Хасинто донесся окрик:

– Ордоньо!

Быстрые гулкие шаги, звонкий голос:

– Слушаю, дон Иньиго.

Демоны ада! Как жаль, что распроклятый паж не успел уйти далеко!

–  Отведите Хасинто на кухню. Пусть чего-нибудь съест. А станет отказываться – накормите силой.

– Конечно, сеньор.

Унизительно до отвращения! Да только он не в том положении, чтобы возражать.

Когда Ордоньо приблизился, Хасинто отлепился от стены: не хватало еще, чтобы паж тащил до кухни, будто немощного.

Стоило отдалиться от дона Иньиго, и недруг с насмешкой бросил:

– Что это вы такой хилый? Тренируйтесь больше, а то оружие сеньора удержать не сможете.

– Умолкни!

Доведя Хасинто до кухни, паж противно ухмыльнулся.

– Дальше сами справитесь? Или мне правда накормить вас?

– Ступай прочь, – процедил Хасинто. – У тебя же еще остались дела? Вот и выполняй их.

– Как скажете, эскудеро, – пропел Ордоньо и, с издевкой поклонившись, ушел.

Ох, врезать бы ему по роже! Так, чтобы все зубы повыбить! Не сегодня, конечно. Сегодня он и зайца не пришибет, что уж говорить о своем ровеснике. Пока лучше выбросить его из головы.

Кухонная служанка дала Хасинто бараньи ребрышки, все еще теплые, хамон и ржаную лепешку. Вкуса он даже не почувствовал, но чрево отозвалось: сперва болью и урчанием, а потом сытой тяжестью.

Когда он добрался до опочивальни, то стянул сапоги и, не раздеваясь, рухнул на кровать. Тут же закачало на волнах, а потом погрузило во тьму, в которой не было сновидений.

  

***

  

Хасинто в седьмой раз поражал щит, и в седьмой раз уворачивался от мешка с землей, кружащего вокруг столба после каждого удара. Хорошо, что сеньор начал тренировку именно с этого. Конные занятия с копьем или пикой Хасинто всегда удавались. Так пусть дон видит: новый эскудеро вовсе не такой слабак, каким мог показаться вчера. Тем более пусть это видит гад-Ордоньо – он и еще два пажа стоят за оградой и наблюдают за тренировкой.

– Довольно! – сказал де Лара. – Вы молодец. Ни разу не промахнулись. Теперь посмотрим, как у вас с мечом. Диего, головы давайте!

Юноша с готовностью подхватил необожженные грубо слепленные горшки и пристроил на столбы, торчащие по окружности площадки. Затем забрал у Хасинто копье и, ободряюще подмигнув, подал меч. И почему вчера дружелюбный Диего так раздражал? Впрочем, дивиться нечему. Просто сам Хасинто давеча был совсем не в духе, только и всего. Он, конечно, и сегодня далеко не счастлив, но хотя бы выспался.

Диего поправил парочку горшков и ушел за ограждение.

– Начинайте! – велел сеньор.

Лишь бы не опозориться. С мечом Хасинто управлялся чуть хуже, чем с копьем. Но что если бы это было настоящее сражение, и вместо глиняных голов перед ним находились вражьи? Сарацины не станут спрашивать, насколько хорош он в бою.

– Спасайтесь, мавры, – шепнул Хасинто. – Давай, Валеросо, не подведи.

Пришпорив коня, он бросился в битву.

Замах меча. Руку расслабить и – удар! Первый враг повержен. Пал с рассеченной башкой. Второй тоже. Третий – мимо. Дьявол! Четвертый, пятый – есть! Шестой увернулся: сброшен со столба, разбит, но не мечом. Не считается.

Еще два промаха. Еще два попадания. Все. Головы закончились.

Неплохо, но можно и лучше.

– Неплохо, но можно лучше. – Надо же, сеньор слово в слово повторил его мысли! – Иногда вы слишком стараетесь посильнее ударить. Из-за этого плечо, рука напряжены, а бьете слабее. Горшки, конечно, разрубаете. Но если перед вами будет воин в хорошем шлеме... Промахиваетесь вы, к слову, тоже из-за этого. Ладно, слезайте.

Хасинто спрыгнул с Валеросо и привязал его с другой стороны от плетня.

– Вот, возьмите, – де Лара указал на лежащие у ограждения палки и плетеные щиты. – Диего, и вы.

– Дон Иньиго, а может, мы на мечах сразу? Друг с другом? – в голосе юноши проскользнули молящие нотки, а брови сложились домиком. – Мы можем...

– К столбам! – велел сеньор и оглянулся на пажей. – Вы, юноши, тоже.

Хасинто, Диего и остальные взяли щиты, палки, встали каждый напротив своего столба-врага. Конечно, поединок друг с другом был бы интересней. Хотя лучше уж тяжеленная палка в твердой руке, чем меч, выскальзывающий из пальцев, как вчера.

– К бою!

Хасинто вызвал в себе боевую ярость и напал на столб. Рубил его палкой. Отходил, закрываясь щитом. Снова набрасывался. Так, словно это и впрямь враг. Если думать иначе, то пользы от упражнения будет мало.

  

Сеньор тренировал их с Диего почти каждое утро. Иногда к занятиям присоединялись пажи. Смешливый Сантьяго и не по годам спокойный, рассудительный Фабрицио оказались замечательными юношами. Чего, конечно, нельзя сказать о нахальном Ордоньо. Когда, случалось, сеньор ставил его против Хасинто, паж с таким зверским видом размахивал палкой, словно хотел не просто победить, а убить. Благо, ему редко удавалось первое и не удавалось второе.

Оставалось по-прежнему неясно, за что Ордоньо так его ненавидит. Будто считает, что он не достоин быть эскудеро дона Иньиго. Глупец! Что бы он понимал! Да Хасинто станет лучшим оруженосцем! Приложит для этого все усилия. Он и сейчас тренируется чаще и дольше других. Он будет для сеньора незаменимым! Приняв же рыцарское посвящение, постарается остаться рядом, сделаться его близким вассалом. Как отец. А потом… потом, покроет себя славой – и тогда уйдет к рыцарям-храмовником. Чтобы они ему радовались, а не относились, как к обычному послушнику.

Мечты, конечно, однако почему бы им не сбыться?

Несколько раз сеньор вывозил их с Диего на озеро, где заставлял плавать. В том числе и в доспехах – старых, разумеется. Дважды брал Хасинто на охоту. На второй раз даже разрешил ему один на один сойтись с вепрем, задерживаемым собаками.

Тот день был просто незабываем!

Выходя с тяжелым копьем против разъяренного зверя, Хасинто не мог сдержать волнения, но при этом был очень осторожен. Следил, чтобы кабан не бросился ему под ноги или не ринулся с другой стороны. Именно поэтому никому не пришлось спешить на выручку. Хасинто сам справился. Не позволив сбить себя и вспороть клыками, насадил вепря по самую перекладину. О, это восхитительно – сразить такую зверюгу! А еще увидеть одобрение рыцарей и сеньора. Дон Иньиго тогда довольно засмеялся, хлопнул его по плечу и сказал: «Славная добыча, Чинто». Он все чаще называл его сокращенным именем, но Хасинто был не против. Тем более что за этот месяц услышал от дона больше добрых слов, чем за всю жизнь – от отца. Впрочем, тот вообще никогда не хвалил. Ну, хоть не ругал сильно – и то благо.

А Диего-то как обзавидовался, когда Хасинто об охоте рассказал!

– Мне дон никогда не разрешал в одиночку на кабана… – пожаловался юноша и сразу себя успокоил: – Разумеется, только потому, что я младше тебя. Только поэтому.

Что верно, то верно. Диего и впрямь на год младше, но уже почти два года в оруженосцах ходит. А вот Хасинто поздновато стал эскудеро… Но ничего. Он будет сильным и доблестным, он все сделает, чтобы стать рыцарем как можно скорее – раньше, чем Диего.

Все-таки замечательно, что сеньор принял клятву. Да, радость омрачена скорбью по Марите, но... любимой уготовано место в раю. Значит, грустит он не о ней, а о себе: о том, что никогда ее не увидит. И о сеньоре, как ни странно, грустит тоже. Ведь дону наверняка тяжело смириться с утратой. Может быть, он даже винит себя в смерти жены. Еще бы: такой знатный рыцарь, рико омбре, и не уберег. Потерял, прожив с ней всего два года.

Конечно, де Лара старается не показывать печали, но иногда заметны и отсутствующий взгляд, и горестно поджатые губы, и углубившиеся морщины на лбу и переносице.

Хотя вообще сеньор довольно сдержан. Хасинто ни разу не слышал, чтобы он на кого-то кричал или просто повышал голос. Зато ударить мог. И сильно. Диего вот несколько дней проходил с разбитыми губами и носом. Это и для Хасинто вышло боком.

Неприятный случай. Друг, правда, сам виноват. Это надо же было додуматься: коня необъезженного попытаться укротить! Не только без повеления, но даже без разрешения! Жеребец этот в итоге и ограждения снес, и кусты поломал, что возле часовни. Служанку, на пути попавшуюся, с ног сбил. Хорошо хоть не затоптал. Так и носился, пока Хасинто, Ордоньо и конюхи кое-как не угомонили его, не стреножили.

Ох, с каким же видом Диего сползал с коня! Сам бледнющий, глаза как плошки, губы трясутся, зубы стучат. К тому же, на его беду, конец приключения застал сеньор.

– Диего, подойдите, – процедил он.

Юноша ослушаться не посмел. Побледнел еще сильнее – Хасинто даже не думал, что такое возможно! – и приблизился.

Дон смотрел Диего в глаза до тех пор, пока тот не опустил голову – видимо, осознав вину всецело.

Конюхи уже увели истошно ржущего жеребца, прочих слуг тоже не было видно и слышно – наверное, сочли за лучшее убраться подальше от хозяйских глаз. Тут тишину и взрезали оплеухи – хлестко, звонко! Хасинто даже зажмурился, будто сам их получил. Открыв же глаза, глянул на Диего. Тот стоял, прикрывая рукавом лицо. Но кровь все равно просачивалась и яркими оспинами кропила серые камни.

– Ступайте на конюшню, эскудеро, – проговорил сеньор на удивление спокойным, даже будничным тоном. – Перечистите всех лошадей, какие там есть, и задайте им сена. Думаю, к вечерне управитесь.

– Да, дон Иньиго, – прогнусавил Диего и, по-прежнему прижимая руку к лицу, поплелся прочь.

Стоило ему отдалиться, как Ордоньо подлетел к Хасинто и набросился с обвинениями. Говорил вполголоса, но достаточно громко, чтобы сеньор услышал:

– Вот зачем вы его подзадоривали? Видите, к чему это привело? А я вас предупреждал.

– Чего?..

– Чинто, это правда? – спросил де Лара.

– Нет! Я вообще не понимаю, о чем он!

– Ну да, не понимаете. А разве не ваши слова: ой, Диего, тебе доблести не хватит коня объездить.

– Это неправда! Ложь! Сеньор, спросите у Диего. Я такого не говорил!

– Ну конечно Диего не станет жаловаться и обвинять, – проворчал паж. – Он не такой. А вот вы трус! Имели бы смелость – признались бы.

Ну все! Держись, подонок!

Хасинто повернулся к пажу и, размахнувшись изо всех сил, отвесил сразу несколько оплеух. Ордоньо зарычал и бросился на него. Неизвестно, чем бы закончилась драка, если сеньор их не расцепил: Хасинто никогда не был силен в рукопашной.

– Вы, оба: ни с места, – проговорил де Лара.

Ослушаться сеньора не посмели ни Хасинто, ни паж-гаденыш. Стояли и тяжело дышали, злобно косясь друг на друга.

Сукин сын Ордоньо! Оклеветал перед сеньором. Ясно, кому тот поверит: пажа знает давно, а его всего месяц. Тем более что уже на второй день знакомства Хасинто показал себя с дурной стороны.

На плечи навалилась тяжесть, в носу защипало от жалости к себе. Ведь он ни в чем не виноват, но пострадает из-за наветов. Теперь дон Иньиго будет считать его бесчестным трусом.

– Ордоньо, извинись перед Хасинто.

Он ослышался? Или ему снится прекрасный сон?

– Что? Но я… – начал паж.

– Не расслышал? Я. Сказал. Извиниться. Или мало пощечин от него? – Рамирес кивнул на Хасинто. – Могу добавить.

Потупившись, Ордоньо молчал.

– Извиняйся. Ну!

Паж повернулся к Хасинто и, тщательно избегая смотреть в глаза, выдавил:

– Прошу, извините.

Теперь сеньор перевел взгляд на Хасинто и приподнял брови. Ясно, чего ждет.

– Извиняю, – сквозь зубы ответил он.

Де Лара кивнул и сказал:

– Ордоньо, ступай к донье Беренгарии. Она собиралась на конную прогулку. Сопроводи.

– Да, сеньор, – упавшим голосом откликнулся паж.

– И на будущее: помни свое место. Еще одно оскорбление кого-то из оруженосцев – и я прикажу тебя высечь. Это ясно?

– Да, сеньор.

Он ушел, и де Лара подозвал Хасинто ближе.

– Теперь признавайтесь: он сказал правду?

– Нет, дон Иньиго! Нет! Я понимаю, вы можете мне не поверить. Но я поклясться готов! В часовне! Перед падре! Перед образами!

– Ладно-ладно, успокойтесь. Я вам верю. Верю, – он отвел взгляд, затем пожал плечами и, будто извиняясь за пажа, произнес: – Ордоньо неплохой юноша. Только скромности ему не хватает, терпения. Пока этого не поймет, эскудеро не станет. Но… знаете, мне не понравилась ваша драка. Если бы я не разнял, вы могли проиграть. Это никуда не годится. Эскудеро должен быть сильнее пажа во всем. Всегда. Не только сражаясь на мечах, копьях или палках. Завтра. Да, завтра же я буду учить вас драться без оружия.

– О, спасибо! Спасибо, дон Иньиго!

И как он мог совсем недавно чуть ли не ненавидеть де Лару? Разве многие сеньоры обладают столькими добродетелями одновременно? Суровый и благородный, строгий и справедливый, сильный и честный. Несомненно, это удача – быть его оруженосцем.

– И еще, – продолжил Рамирес. – Запомните: никогда и ничего не делайте без позволения, если на то нет нужды. Диего замечательный наездник... Я же не раз сетовал, что конь этот неукротим, как ураган – так и думаю его назвать, кстати. Вот Диего и вздумал угодить мне, а заодно покрыть себя славой. К чему это привело, вы видите, – он указал на искалеченные кусты, ограды и, нахмурившись, пробормотал: – Благо хоть сам мальчик цел остался... Не повторяйте его ошибок. Уверен, вы поняли. Теперь можете идти.

   

На следующий день Хасинто не выдержал, рассказал другу о выходке Ордоньо и закончил словами:

– Вот чем я ему не угодил? Что ли рожа моя ему не нравится?

– Скорее твое положение при сеньоре. Он самый старший из пажей. Он даже старше меня. А все еще не эскудеро. Вот и злится. На меня тоже злился. Конечно, не так сильно. Клеветать, по крайней мере, не пробовал. Хотя это понятно… Мы с ним воспитывались вместе. А ты только приехал – и сразу оруженосец.

– Значит, в этом дело…

– Ага. Думаю, так. Но не волнуйся: позлится, привыкнет и перестанет.

– Хорошо бы. А на тебя-то что вчера нашло?

– Дурость, – он усмехнулся распухшими губами и с неохотой пояснил: – Дон Иньиго мне сказал как-то, что наездник я даже ему на зависть. И, мол, нужно меня отправить это... лошадей укрощать. Смеясь сказал. А я все равно... – он махнул рукой. – Да ладно, что теперь говорить!

Все же молодец Диего, что оправдываться не стал, а признал ошибку, как есть.

– Не огорчайся, – Хасинто ободряюще потрепал товарища по плечу. – Всякое бывает...

– Да я не огорчаюсь! Хорошо хоть зверюга этот меня зубищами за шоссы не потаскал. То-то бы позор был!

   

Охота на кабана, приключение Диего и ссора с Ордоньо оказались единственными памятными событиями за месяц. Остальные дни протекали размеренно: утреня, тренировки до полудня, работа, вечерня, прислуживание за трапезой.

А потом с сеньором случилось что-то непонятное. Таким Хасинто его еще не видел.

С утра он и Диего поджидали дона Иньиго неподалеку от замка: он говорил, что в этот день с ними позанимается. Когда де Лара показался, они шагнули ему навстречу со словами приветствий. Но сеньор грубо оттолкнул и его, и Диего.

– Прочь! – прорычал он и ушел куда-то в сторону часовни.

Когда дон отдалился, товарищ пробормотал:

– О нет... Только бы не как в прошлый раз...

– А что было в прошлый раз?

– Да то и было: сначала ходил мрачнее тучи. Потом уехал. С Гонсало и некоторыми кабальерос. А вернулся еще мрачнее. Даже в пиршественный зал не выходил. Да вообще никуда не выходил! Так и сидел в своей опочивальне. Только и приказывал, что еду принести или вино. И упаси Господь о чем-нибудь его спросить. Рычит! А если еще переспросить осмелишься, так вовсе... ну... это... – он указал на свое лицо.

– Но почему?

– А я знаю? Догадываюсь только... Наверное, все из-за той беды...

– Какой беды?

– Ох, не здесь, – вздохнул Диего. – Идем... не знаю... на площадку. Раз дон не в духе, сами потренируемся. Там и расскажу.

   

Глава 4.

   

Они еще не дошли до площадки, а Хасинто уже не выдержал:

– Ну? Так что за беда?

– Любопытный ты, однако.

В черных глазах засверкал, заискрился смех. Ох, как не вовремя Диего решил поддразнить! Ведь под «бедой», возможно, подразумевалась смерть Мариты. Хасинто до сих пор не знал, отчего погибла возлюбленная, а сейчас мог это выяснить. Хотя не стоило, конечно, показывать свое желание так явно.

– Я думал побольше узнать о сеньоре, ибо мне еще не один год ему служить. Потому и спросил. Если ты счел это за праздное любопытство...

– Да ладно, не обижайся. Я пошутил. Ну так вот... Беда эта... Нет, давай все же не на ходу. Сначала дойдем, – он махнул рукой и умолк.

Жаль. Хасинто может сколько угодно изнывать от нетерпения, но нельзя снова торопить приятеля с ответом. Иначе тот воспримет это, как недостойную навязчивость, и будет прав.

Лишь когда они оказались на месте, Диего повернулся лицом к Хасинто, прислонился к плетню и заговорил:

– Донью нашу, сеньору де Лара, убили. Где-то год назад. Вот в чем беда.

– К-как… убили...

В глазах помутилось, голова пошла кругом. Он даже покачнулся, словно Диего его толкнул. Убили... Как такое могло случиться? Кто осмелился бы покуситься на жизнь доньи? Здесь, во владениях рико омбре? Это невозможно, просто невозможно!

Малость придя в себя, Хасинто переспросил:

– Как такое могло случиться?

– А вот так! Сеньор тогда на войне был. А донья Мария в это время к отцу своему поехала. Чтобы показать ему внука... ну, сына дона Иньиго.

– У них что… дитё народилось?

– Ну да. А что тебя так удивляет?

Что удивляет? Да все! Мариту убили. Ребенка, видать, тоже. Он много чего предполагал: и что при родах она умерла, или от болезни какой скончалась. Или по случайности. Мало ли, конь взбесился и сбросил, или с лестницы упала. Но убили?! И вот еще что странно: матушка Хасинто не могла ну совсем ничего не ведать о случившемся. Так почему не рассказала, когда он из монастыря вернулся? Разве не должен был он заранее узнать о своем будущем господине все, что можно? А она взяла и смолчала... Неужто думала, будто он до сих пор дите неразумное, бесправное, которому и вовсе ни о чем знать не положено?!

Тут еще и Диего добавил:

– Наверное, твой замок далеко от владений дона Иньиго? Раз ты ничего этого не ведал...

– Я знал только, что донья... Мария умерла. – Да только не от матушки он это узнал! От сеньора. – А больше ничего... Ни про сына... Ни про то, как это случилось.

– Ясно. Ну так она к отцу своему отправилась. Проезжала близко к землям, которые бывшему вассалу дона принадлежали. А он ее возьми и заметь! Вообще-то, как я понял, пленить хотел, выкуп запросить. Или заложницей сделать. Да чего-то не рассчитал. Она и погибла.

Марита... Как же ей, наверное, было страшно! Такая нежная, такая прекрасно-хрупкая... Марита, бедная Марита...

– Как... как ее убили?

– Ну откуда мне знать? Или, думаешь, сеньор все мне рассказывает? Вот что слышал – там и сям, краем уха, – тем и поделился.

– А сын? И его убили?

– А-а-а... вот в том и дело, что непонятно, – Диего помолчал и, прищурившись, заговорил снова: – Не нашли его. Ни тела, ни могилы. А почти все рыцари, что сеньору сопровождали, оказались перебиты. А тот, который весть принес – так его еще до начала боя к замку за подмогой отправили. Не видел он ничего. Преступники же – ну, вассал тот бывший и его кабальерос, – ни в чем не признавались. Мол, дитя не видывали, ничего о нем не знают. Потом, конечно, когда пытали их – не самого идальго, а его кабальерос-вилланос, – те вроде как сознались: некая служанка с дитем ускользнула. Но это не точно. Так, слухи... А как оно на самом деле было, мне неведомо. Сам понимаешь: дон молчит, его идальгос тоже. Может, и сами не знают. Вот кому все известно, так это Гонсало. Но этот помалкивает, потому что сеньор, видать, так приказал...

– А куда дон ездил в тот раз? Ты сказал, что после несчастья он куда-то уехал...

Диего пожал плечами.

– Это мои догадки... Не более.

– И все же.

– Может, просто странствовал. А что? В балладах у всех странствующих рыцарей в прошлом какое-то горе было. А сеньор наш к тому же не первую утрату пережил. Тогда, давно, он ведь уже терял и жену, и сына с дочкой. Да чего говорить – сам понимаешь…

Нет, Хасинто не понимал. Он даже не знал об этом. Отец, матушка – ну почему они ничего не рассказывали?!

– Понимаю, – протянул он. – А в прошлый раз из-за чего все случилось?

– Оспа, – проронил Диего. – Она тут пол владений выкосила. Женщин, детей, стариков. Ну и крестьян, конечно. Дона и кабальерос минула: они тогда в походе были. А вернулись... – он понизил голос до полушепота, – к могилам.

Оспа… Хасинто содрогнулся, передернул плечами. От этой дьявольской напасти нет спасения. Его старший брат Марсело, с которым так и не довелось познакомиться, тоже от нее умер. Но зато у отца позднее появились он и Санчито. А каково сеньору – остаться совсем без наследников? Разве что бастрюки где-нибудь бегают… Сына же Мариты, ясное дело, сейчас уже не найти. Скорее всего, он вообще мертв. Раз ни служанка не вернулась, ни выкупа за ребенка никто не запросил. Оно и понятно: женщине с младенцем далеко не уйти – или дикие звери сожрут, или недобрые люди, разбойники погубят.

Какой все-таки Хасинто дурень! Ничего не зная, обвинял дона – пусть даже мысленно, – в гибели Мариты, в том, что он якобы не грустит о ней. А тут... такое.

Сеньор-то, положа руку на сердце, не так, чтобы молод. Даже если снова женится, неизвестно, будут ли еще дети. А если будут – вдруг девочка? Впрочем, это все равно лучше, чем совсем никого.

– А что вассал? Ну, тот, бывший? Что с ним стало? – Вот бы Диего сказал, что он поплатился, что он мертв! Нет, не просто мертв, а что его убил Иньиго Рамирес!

– Не знаю наверняка, что с ним… Дон Иньиго вместе с идальго де Рохесом – отцом доньи Марии, – ему мстить отправились. Всех земель тот предатель лишился, это точно. Дон их потом своим идальгос раздавал.

Вот так известие! Ну как, как матушка посмела умолчать?! Идальго Рохес ведь их, Варгасов, вассал. Конечно, Хасинто пока не управлял своими владениями, но все-таки! Он имел право, обязан был знать обо всем, что творится с его людьми!

Подавив злость на мать, Хасинто спросил:

– Так а что с самим этим? Он жив?

– Понятия не имею, – Диего развел руками.

– Гореть ему в аду!

– Я надеюсь, что он уже там горит! Ох, видел бы ты их вместе, Чинто! Это я о доне Иньиго и донье Марие! Я вот застал… до беды этой. Он – такой… высокий, сильный. Ну, ты знаешь. А она с ним рядом такая… маленькая, прекрасная, как цветок, тоненькая, как веточка. А глаза! Синие-синие, как... как озеро в солнечный день. А улыбка у нее знаешь какая была? Такая, что кажется, будто из-за туч солнце выглянуло, осветило, согрело.

Его лицо приняло отстраненное, мечтательное выражение, а в воздетых к небу глазах горели восторг и обожание.

Вот ведь! Неужто приятель был влюблен в Мариту? Похоже на то. Разумеется, влюблен безнадежно, безответно, и все-таки: как он посмел?!

Диего продолжил:

– Знаешь… Однажды наблюдал я: сеньор из поездки вернулся. Хмурый, усталый. А она его встречать вышла. И только господин ее увидел – ушла угрюмость – заулыбался, лицо разгладилось! Вот так-то вот… А через месяц сеньоры не стало. Дон когда с войны приехал, так сразу в новый бой отправился: тому мерзавцу мстить. А потом, как вернулся, так в опочивальне скрылся и много, много дней не показывался. Когда наконец вышел, то был почти таким, каким обычно, до этого. Улыбался даже, чего-то говорил. Я подумал: успокоился, значит. Но осенью опять что-то с ним стряслось. Помрачнел, злым стал, как волк зимой. Чем дальше, тем злее. А начиналось все вот как сейчас… И снова уехал он куда-то. Вернулся еще смурее. А весной в Саньтьяго-де-Компостела паломником сходил – и стал спокойный, радостный даже. Я подумал: хорошо, утешился наконец-то. Ага! Не тут-то было! Вот, опять… сам видишь, – юноша сморщил лоб, почесал подбородок и с сомнением протянул: – Хотя, может, надумал я все? Мало ли… вдруг он только сегодня не в духе? Надеюсь на это...

  

Диего зря надеялся. Увы, первая его догадка оказалась верной. Не прошло и нескольких дней, как сеньор отбыл, взяв с собой Гонсало и десяток воинов. Все дни до отъезда не выходил к трапезе, не тренировал их с Диего, даже не разговаривал с ними. Только в последний день, когда они вышли к воротам его провожать, сказал, чтобы хорошо ходили за лошадьми и собаками.

– Дон Иньиго! – вырвалось у Хасинто. – Позвольте спросить, когда мы увидим вас снова? Далеко ли вы уезжаете, надолго?

Как он только набрался смелости – или глупости, – спрашивать? Диего же предупреждал: когда сеньор в таком состоянии, вопросов лучше не задавать.

Словно подтверждая это, де Лара смерил Хасинто тяжелым недобрым взглядом. Тем удивительнее, что все-таки ответил:

– В Толедо и дальше. Я не знаю, когда вы меня увидите. Может, никогда…

«В Толедо и дальше»... Куда дальше? В Аль-Андалус, земли измаильтян? Отрядом всего в дюжину всадников?

Уточнять Хасинто не дерзнул. Склонил голову и проговорил:

– Мы все с нетерпением будем ждать вашего возвращения.

– Ждите. Или не ждите. Мне все равно.

   

Для Хасинто и Диего с отъездом сеньора мало что изменилось. Все те же утренние тренировки. Только теперь они упражнялись то сами по себе, то под присмотром идальго Мартинеса. Потом, днем, как всегда возились на конюшне и псарне. Хасинто давно познакомился с собаками, у него даже любимец появился – большой, шустрый Салвахэ.

Все свободное время Диего и Хасинто проводили вместе. Бились на мечах и палках, болтали, делились воспоминаниями, играли в шахматы. В последнем умении приятель оказался искуснее. Хасинто ни разу не сумел его победить.

Домочадцев сеньора встречали редко. Зато Хасинто наконец узнал, кому принадлежал четвертый силуэт, виденный тогда в часовне. Оказывается, дяде дона Иньиго – мужу его тетушки, – немощному, потерявшему в бою ногу. Понятно, отчего он жил в замке племянника и большую часть времени проводил в обществе святых отцов, а не рыцарей.

Доньи Беренгария и Бланка тоже нечасто попадались на глаза – в основном лишь в храме. В другое время они, если выходили из замка, то гуляли по саду. Оруженосцам же там делать было нечего – их жизнь протекала на подворье и воинской площадке.

Тем удивительнее, что однажды после утрени донья Беренгария подозвала их. Она стояла неподалеку от часовни вместе с прислужником, чье лицо полностью скрывалось за огромным букетом роз.

– Диегито, – проворковала сеньора, – я хочу попросить вас о помощи. Пожалуйста, не откажите.

Понятно, что юноша не отказал бы, даже если хотел. Он сразу приблизился, а донья обратилась уже к Хасинто:

– Чинтито, и вы тоже. Прошу.

Надо же! Она помнит его имя! Конечно, их представляли друг другу, но это было так давно. С тех пор они и словом не перекинулись, обмениваясь лишь знаками приветствий.

Хасинто подошел и поклонился.

– Рад услужить вам, донья.

– О, благодарю. Вы с Диегито замечательные юноши! Мой Иньигито гордился бы такими сыновьями!

Интересно, сеньора всех называет ласкательными именами? Ладно, насчет них с Диего понятно – в конце концов, они для нее дети, мальчишки. А вот слышать «Иньигито» вместо «Иньиго» как-то странно.

Донья между тем закатила глаза к небу, вздохнула печально и, наконец, сказала, зачем их позвала:

– Возьмите у него цветочки, будьте так любезны, – она кивнула на прислужника. – И ступайте за мной.

Ее белое, будто присыпанное мукой лицо озарилось благодушной улыбкой, в уголках губ и глаз собрались тонкие морщинки, поползли к щекам и подбородку.

Хасинто никак не мог понять, нравится ему сеньора или нет. Вроде бы доброжелательна, благосклонна, разговаривает по-хорошему, но чересчур елейно. Из-за этого кажется, будто она не слишком искренна.

Диего взял часть цветов, еще одну забрал Хасинто и… лицо прислужника открылось. Ордоньо! Нет, только не он! С той памятной ссоры они с пажом избегали друг друга. Даже если нужно было обратиться напрямую – например, сеньор отправил с поручением, – все равно пытались сделать это через других. Но теперь-то деваться некуда: у них общее поручение: помочь донье Беренгарии. Уколов друг друга взглядами, как руки шипами, они двинулись за сеньорой.

Донья привела на кладбище. Хасинто оказался здесь впервые с того вечера, как узнал о смерти Мариты. Не приходил, опасаясь вновь утонуть в горе. Трусливо, конечно, недостойно рыцаря, скорбящего о возлюбленной. Но как побороть малодушие? Ведь от одного воспоминания об окруженном розами надгробии на глаза наворачивались слезы, а сердце сжималось, вот-вот готовое остановиться.

Теперь придется справиться с чувствами. Не убегать же.

Осеннее солнце грело, не обжигая, ласкало кожу. Но Хасинто все равно казалось, что могильным холодом веет. В груди екнуло, когда взгляд сам собой обратился к надгробной плите: Мария Табита Перес де Лара. Высеченные в камне буквы – четкие, резкие, – врезались в душу, раня и оставляя рубцы.

Перед глазами рисовались ужасающие, как страшный суд, картины. Гниющая плоть и белые кости под землей, оскал черепа, истлевший саван, копошащиеся черви... Неужели это его Марита?!

Голос доньи Беренгарии ударил в уши, словно звон набата, хотя говорила она вроде негромко.

– Ох, все они, дорогие мои, милые, здесь покоятся...

Она перекрестилась на статую Божьей матери, затем взяла у Диего часть цветов и возложила к одной из могил.

– Братик мой любимый, дон Рамиро... Да помилует тебя Господь, да примет в райские кущи...

Следующие букеты донья с той же горечью и причитаниями положила на плиты своих родителей – деда и бабки дона Иньиго. Потом на могилы его первой жены и детей.

– Крохотулечки несчастные, – вздохнула она. – Ангелочки безгрешные. Вы уж помолитесь Господу, чтобы отец ваш домой невредимый вернулся.

Сеньора подошла к надгробию Мариты. Еще ничего сказала, а Ордоньо уже воскликнул с притворной тревогой:

– Хасинто, что с это с вами?  На вас лица нет!

Отродье дьявола, будь он проклят!

– Все хорошо, – выдавил Хасинто.

Попытался изобразить улыбку, но, видать, неудачно. Донья Беренгария глянула на него и запричитала:

– И правда… Бедное дитя, Чинтито, вы совсем разволновались. Наверное, зря я вас сюда привела. Юные души… вы все такие неокрепшие. Такие нежные, трепетные. Никогда не понимала: отчего вас так рано берут на войну?! Там же смерть, кровь, страдания. Бедный мой. Ну же, успокойтесь. Сейчас мы отсюда уйдем.

Она ухватила Хасинто за щеки и потрепала. Отвратительно! Насмешливый взгляд Ордоньо и сочувственный – Диего, смутили еще больше.

– Все хорошо, – повторил Хасинто, отстраняясь.

– А еще такие трепетно-гордые, – проворковала донья. – Мальчики мои, в своей невинности вы прекрасны!

Говорила-то она про всех, а вот смотрела на Хасинто и пухлые пальцы тянула к нему же. Ухмылка на лице Ордоньо стала еще злораднее.

– Вы хотели возложить цветы, моя донья, – он умильно улыбнулся и протянул ей букет: благо, часть роз все еще держал в руках.

– Да-да, мой милый.

Напоследок она все провела пальцами по его щеке, потом наконец забрала цветы и повернулась к могиле.

– Мария Табита... Ох, бедный мой Иньигито так скорбел...

Она наклонилась и бросила букет на могилу. Разогнувшись же, схватилась за поясницу – наверное, возраст сказывался. Диего придержал женщину под локоть, чем вызвал ее благосклонный взгляд.

– Спасибо, родной. Я обопрусь о ваше плечо, не возражаете? Ох, я такой немощной становлюсь, когда мною печаль и страх овладевают.

– Страх? – вырвалось у Хасинто.

– Конечно, страх, дорогой мой Чинто. Боюсь я... Наш дон все еще не вернулся... Кто знает... Ох, нет, даже думать об этом не хочу, – она зажмурилась, помотала головой, потом глубоко вздохнула и бросила: – Ладно, идемте.

А ведь и впрямь: сеньора нет почти два месяца. Всякое могло случиться. Он мог даже умереть. До сих пор такая мысль и в голову не приходила, да и сейчас едва укладывалась – немыслимо, невозможно, чтобы де Лара погиб! А что если все-таки...

Неясная тревога заполнила душу. Он даже обмер и – удивительно! – почувствовал себя осиротевшим. Прямо как в тот день, когда узнал о смерти отца. Но ведь дон Иньиго – не отец. Неужели, сам того не ведая, за месяц службы Хасинто так к нему так привязался?

– Диегито, проводите меня до покоев?

Друг как-то вдруг побледнел и, сглотнув, выдавил:

– Конечно… – и повел сеньору прочь.

Хасинто с Ордоньо помедлили.

– Не повезло ему, – протянул паж. – Придется отговариваться. Причем так, чтобы она не обиделась.

 – От чего… отговариваться?

Он не собирался обращаться к этому мерзавцу, но вопрос сам сорвался с губ.

– А вы не понимаете? Правда? – паж хмыкнул. – Вообще-то на его месте должны были оказаться вы.

– Это еще почему?

– А почему нет? – Ордоньо вперился в Хасинто насмешливо-злым взглядом. – Вам же не впервой вожделеть родных сеньора.

– Что?!

– То! Я все слышал! Тогда! Накануне перед тем, как вы стали оруженосцем! – Ордоньо почти кричал. – Слышал! Все слышал! И оплеуху. И все остальное. Как вы упрашивали, – паж понизил голос и передразнил: – Ах, сеньор, вы же не отошлете меня, сделаете эскудеро.

Хасинто покачнулся от неожиданности, голова закружилась.

Он все знает! Знает о его позоре! Все слышал… слышал… Отрицать невозможно.

Значит, главное, не показать, как растерян, унижен, разбит.

– И что? Хотите пожаловаться сеньору? Он и так знает.

– Могу рассказать другим.

– А потом объяснить дону Иньиго, откуда поползли сплетни? Явно не от меня. А уж я найду способ, чтобы он понял, кто в них виновен.

– Ты сукин сын! – выкрикнул Ордоньо.

Нет, в этот раз Хасинто терпеть не станет!

Он всем телом навалился на пажа и прижал его к одной из могил – главное, не к Маритиной, нет.

– Чего ты ко мне пристал?! Что я тебе сделал?! Завидуешь, да? Завидуешь, что я оруженосец, а ты нет?!

– Незаслуженно оруженосец! Кто ты?! Вот кто? Мальчишка из монастыря! И вместо того, чтобы на коленях благодарить сеньора за честь, осмелился его оскорблять! Он добрый, он простил! А теперь ты стараешься всех превзойти! Я ведь вижу! Тренируешься до беспамятства! Пытаешься услужить. И весь такой скромный… смиренный. Но я-то знаю! Не из верности все это! Из гордыни. Да! Пригрел наш дон Иньиго змею на груди!

Врезать бы ему, да руки ослабли. Дрожат. Дыхание неровное, прерывистое. Сложно спорить с… правдой? Может, он и впрямь помышляет о собственной славе, а не о добре для сеньора. Но тогда почему так за него волнуется?

– Да чтоб тебя демоны сожрали! – прохрипел Хасинто.

Напоследок ударил гада лопатками о надгробие и бросился к выходу с погоста.

  

* * *

  

При свете трех ламп Хасинто осторожно переворачивал хрустящие страницы рукописи, лежащей на подставке. Наконец-то нашлось время для чтения! Тем более из «Науки любви» он до этого читал лишь отрывки.

Как назло, именно сейчас, когда он увлекся книгой, затрубили рога, раздался какой-то шум, крики. Дьявол! Ну почему все и всегда случается так не вовремя? Пойти, что ли, глянуть, что стряслось? Или постараться не обращать внимания? Нет, нельзя... Он же эскудеро. А вдруг что недоброе творится? Если так, его долг помочь рыцарям.

Где-то глубоко в душе толкнулась робкая, пугливая догадка: а может, дон Иньиго вернулся? Нет, лучше об этом не думать. Даже не допускать такой мысли. Нет ничего неприятнее обманутых ожиданий.

Хасинто опоясался мечом и бросился за дверь.

На лестнице чуть не врезался в спину Диего. Приятель обернулся, его лицо было растерянным, если не сказать испуганным.

– Что случилось? – спросил Хасинто.

– А я знаю? Я вообще спал! Вот, услышал... проснулся... Идем. Там все и узнаем. Меч с тобой?

– Конечно.

Они след в след сбежали вниз и не вышли – вырвались! – из замка.

После лестницы и коридора, пусть слабо, а все-таки освещенных, глаза не сразу привыкли к ночи. Но вдали, у ворот, мерцали факельные огоньки. Мгновениями позже удалось различить человеческие и лошадиные силуэты. С той же стороны доносились голоса. Диего и Хасинто побежали на свет и звуки, тут-то до ушей и долетел тонкий, пронзительный выкрик сеньоры Беренгарии:

– Дон Иньиго! Слава Господу!

Сеньор вернулся?! Значит, робкая мысль Хасинто была правдой! От неожиданности он замер, повернулся к Диего и – столкнулся с ним взглядами. Юноша, оказывается, тоже остановился. На его лице расплывалась улыбка, сначала несмелая, потом все более уверенная. Уголки губ Хасинто тоже дрогнули и поползли вверх. Кажется, он и Диего поняли друг друга без слов. Одновременно хохотнули тревожно-веселым смехом и понеслись дальше.

Радость схлынула, стоило услышать слова дона Иньиго, произнесенные усталым, раздраженным, как будто больным голосом:

– Вот наконец и эскудерос... Вы, однако, не торопились.

Хасинто и Диего снова переглянулись. Лицо юноши изрядно помрачнело, как, наверное, и его собственное.

– Вы так и будете любоваться друг другом? Или кто-то из вас все же соизволит забрать Эстреллу?

Диего метнулся к кобыле и повел ее на конюшню.

– Чинто, а вы на кухню. Живо! Пусть подают трапезу.

Хасинто вознамерился броситься к замку, а ноги не послушались.

Сеньор! Вернулся! Пусть грубый, непохожий на прежнего себя. Главное, живой!

– Чинто, вы что, заснули?

Нет. Он не заснул. После окрика сразу ринулся на кухню и передал повеление. Когда вернулся, дон Иньиго и воины уже входили в замок.

   

Какая тягостная трапеза! Хасинто ни разу не доводилось прислуживать посреди столь гнетущего безмолвия. Когда сеньор ел в узком кругу – с домочадцами или двумя-тремя рыцарями, – и то велись беседы. Сейчас же не раздавалось ни привычных баек, ни смеха, ни даже просто разговоров. Только и слышно, как жуют господа, ходят слуги, принося и унося тарелки, гудит огонь в камине.

Хорошо хоть все это быстро закончилось. Дон Иньиго, наскоро уговорив копченую баранину и выпив два бокала вина, поднялся, пожелал идальгос хорошего вечера и покинул залу. Хасинто, привычно освещая дорогу факелом, сопроводил его до опочивальни. У входа сеньор бросил:

– Принесите кувшин вина, и можете быть свободны.

– Да, мой дон, – сказал Хасинто в закрывшуюся перед носом дверь.

                           

У ведущей к погребам лестницы расхаживал Диего, сцепив за спиной руки и смотря в пол. Стоило Хасинто приблизиться, как юноша встрепенулся и вскинул голову.

– Ну? Что? Как там сеньор? – не давая времени для ответа, приятель начал сокрушаться: – Так и знал, я так и знал, что он тебя сюда отправит! Неспроста поджидал. Вино велел принести, да? Ясно, вино, иначе зачем бы ты сюда пришел? Ох, плохо дело... – Диего покачал головой, повздыхал, а затем, словно смиряясь с неизбежным, махнул рукой. – Ладно, идем. Помогу выбрать, что нужно.

Освещая путь, они спустились к тяжелой, обитой железом двери. Старый тощий слуга, похрапывающий под ней, тут же проснулся и без лишних вопросов отпер замок. Лязгнул, отодвигаясь, засов, застенали петли, заметались летучие мыши, зашуршали крыльями. Чуть с ног не сбили, дьявольское отродье! Когда они разлетелись, Хасинто вслед за приятелем ступил внутрь.

Еще одна лестница, очень крутая и узкая, а потом, наконец, сам погреб. Здесь, как и во всех погребах, оказалось холодно и влажно. Густой, словно застывший воздух пахнул прелью, старым деревом и крысиным пометом. У стен лежали бочки, стояли ящики и узкогорлые кувшины. Почти все покрыты толстым слоем пыли, обвешаны паутиной.

Диего окинул все это быстрым взглядом, затем указал на большой пузатый сосуд.

– Вот этот бери. Лучше с запасом, чем если он посреди ночи кого-нибудь за еще одним отправит.

– А какое там вино? Сеньору оно нравится?

– Пф-ф! Поверь, сейчас ему все равно. По крайней мере, в оба предыдущих раза так было.

– Ладно.

Хасинто поднял тяжелый кувшин, поудобнее обхватил руками и прижал к груди.

– Да уж... Неужели все выпьет?

– Не думаю. Но, говорю же: лучше с запасом.

Поднявшись из погреба, Хасинто спросил:

– А может, ты ему отнесешь? Тебе лучше известно, что и как.

Диего аж отпрянул, будто ему гадюку хотели всучить.

– Ну нет! Тебе велено – ты и неси, – чуть мягче он добавил: – Извини, но мне прежних разов хватило. Неизвестно, что ему взбредет в голову. Однажды заставил баллады петь. Ну как заставил... Попросил. Но разве ему откажешь? Сам понимаешь. Так и завывал я пол ночи. Все время, пока он пил. У меня даже голос охрип...

   

У входа в опочивальню сеньора Хасинто замер в нерешительности, а сердце в груди заскакало, подобно быку на корриде. Когда же он все-таки постучал, то позволения войти не услышал. Постучал снова, уже громче. Безмолвие.

Может, дон Иньиго уснул? Хорошо бы... И вполне понятно. Он измотан дорогой, да и полночь близится. Но что если не спит? Тогда получится, что Хасинто не выполнил приказ. Придется все-таки зайти без разрешения.

Задержав дыхание, он толкнул дверь.

Нет, сеньор не спал. Он сидел на полу, подстелив под себя медвежью шкуру и прислонившись спиной к кровати. Бьющееся в камине пламя высвечивало его профиль, и было видно: губы сеньора шевелятся. Он как будто шептал что-то, хоть и беззвучно. Впрочем, через несколько мгновений раздалось явственное:

– Мой мальчик… Всё зря.

Никогда прежде Иньиго Рамирес не называл его «мой мальчик»... Видимо, это он о своем пропавшем, а скорее погибшем сыне вспомнил.

– Дон Иньиго?

Молчание.

– Сеньор, вы просили вино.

– Что? – де Лара дернулся, повернул голову. – Ах, это вы... Да, ставьте сюда.

Он указал на место рядом с собой и вновь отвернулся. Хасинто опустил кувшин у его ног. Сейчас бы поклониться и выйти, но отчего-то не получается.

Он тупо смотрел, как сеньор выковыривает ножом пробку. Наполняет кубок, расплескав при этом немало вина. Пьет.

– Вы еще здесь, эскудеро? Плохо слышали: принесете вино – и свободны? Самое время уйти и быстро.

Конечно, Хасинто тут же убрался, но всё время, пока не уснул, мучился мыслями: что такое происходит с сеньором, и почему даже Диего мало знает об этом, хотя уже долго в оруженосцах.

  

В несколько следующих дней дон Иньиго почти не выходил из покоев. Только просил принести еду или, что случалось чаще, вина. В остальном Диего и Хасинто выполняли те же обязанности, что в два месяца сеньорского отсутствия, и так же тренировались. Правда, всем упражнениям предпочитали поединки на мечах или копьях.

Очередное утро ничем не отличалось от предыдущих, кроме погоды: воздух стал зябче, небо затянули густые облака. Оно и понятно – середина осени. Скоро дожди зарядят, и уже не получится заниматься каждый день. Но пока прохлада на руку. Не так жарко биться, и солнце не ослепляет.

Сейчас они сражались на мечах и – о да! – на этот раз Хасинто одолел Диего. Такое бывало далеко не всегда, а потому победа изрядно порадовала. Он издал ликующий возглас, у приятеля, напротив, вырвался разочарованный вздох. Одновременно откуда-то справа донеслись слова:

– Неплохой бой, эскудерос.

Они повернулись на голос. Дон Иньиго!

Он что, наблюдал за поединком? Тогда вовсе замечательно, что Хасинто победил в нем. А еще лучше, что сеньор наконец-то похож на того кабальеро, каким был до отъезда! Ну, веки, правда, припухшие, тени под глазами, кожа болезненно-серого оттенка. Ничего, это наверняка ненадолго. Зато он улыбается, выражение лица спокойное, и от былой мрачности ни следа.

– Дон Иньиго! – просияв, воскликнул Диего.

Он подошел к сеньору и склонил голову. Хасинто проделал то же самое.

– Диего, Чинто, доброе утро, – улыбка Рамиреса стала шире. – Смотрю, вы оба лучше управляетесь с мечами, чем когда я уезжал. Значит, не бездельничали, пока меня не было. Похвально.

Он явно рад их видеть. Это приятно. Может, теперь все пойдет, как раньше?

– А вот и Гонсало!

Сеньор посмотрел куда-то поверх их голов, и Хасинто оглянулся. По дороге шел оруженосец, ведя за собой кобылицу.

– Я отправлял его за Эстреллой и мечом для тренировки, – пояснил де Лара. – Все-таки мне тоже следует размяться.

Когда Гонсало приблизился, сеньор забрал у него лошадь и, вскочив в седло, сделал несколько кругов по площадке. Не сбавляя галопа, схватил воткнутую в землю пику, нацелил на мишень. Ни разу не промахнулся и под удар мешка не попал. Неудивительно, конечно.

Потом сеньор бился с каждым из них троих, а под конец велел ему и Диего нападать вдвоем. Победить себя все равно не позволил, но пару раз их мечи все-таки скользнули по его кольчуге. Судя по всему, дону это понравилось. Не просто же так по окончании боя он одобрительно закивал.

  

***

  

Зима хмурилась, несла дожди и ночные заморозки. Зато один раз снег выпал, укрыл землю пронзительно-яркой, искрящейся белизной. К полудню, правда, растаял, оставив привычную бурую грязь. Все же Хасинто и Диего успели и снежками побросаться, и замок возвести: с башнями, крепостной стеной, рвами. Гонсало тоже помогал. Хохоча, лепил дворовые постройки. Эх, жаль, что под натиском дня крепость так быстро пала! Сначала оплыли башни, потом стены. К обедне все превратилась в серо-коричневый ком – не понять, то ли снег, то ли грязь.

Зима, скучная зима, когда кабальерос даже на охоту выезжают редко, длилась и длилась. Наконец перевалила за середину и поплелась к концу.

В это мертвое время сеньор, видать, тоже скучал. Часто проводил время со своими вассалами в пиршественной зале, играл с Диего в шахматы в своих покоях. С Хасинто тоже пробовал, но все время побеждал, поэтому, видимо, потерял интерес.

А еще Хасинто несколько раз видел, как в сеньорскую опочивальню приходила хорошенькая служанка – вроде, ее звали Ньеве, – а потом долго не выходила. Что там происходит, за закрытыми дверьми, догадаться было несложно. В голове сразу рисовались волнующие картинки одна другой стыднее. А потом пронзала быстрая, как молния, мысль: Марита! Как мог де Лара забыть о ней? Он, Хасинто, никогда так не сделает. Он навсегда сохранит верность своей избраннице!

  

В начале весны, после воскресной службы – удивительно! – дон пригласил его к себе. К чему бы это? Лишь бы вина не потребовал, как тогда, осенью. Тем более сейчас пост. А все же любопытно: зачем он понадобился сеньору в такое позднее время? Ладно, чем гадать, лучше поскорее явиться и спросить.

Опочивальня сеньора была ярко освещена. Лампы – Хасинто насчитал шесть, – стояли на столе и висели над ним. Каминное пламя не просто горело, а яростно полыхало. Даже неизбывная в зимнее время промозглая сырость как будто слегка отступила.

Дон Иньиго, закутавшись в шерстяной плащ и привалившись к стене, сидел на широком табурете и смотрел на огонь. Медленно оторвал от него взгляд и перевел на Хасинто.

– Вы же читать умеете...

Он спрашивает или утверждает? Впрочем, неважно.

– Да, сеньор.

– Тогда будьте любезны, прочтите, – он кивнул на лежащую на столе книгу. Странно, что Хасинто сразу не обратил на нее внимания. Видимо, потому что темно-серая обложка терялась на поверхности стола, сливаясь с ней. – Один добрый вассал подарил мне эту рукопись. Сказал, в ней про Эль Сида. Так вы прочтете?

– Конечно, сеньор.

Как дон мог сомневаться? Разумеется, Хасинто прочтет. Во-первых, интересно: до сих пор он лишь слышал песнь о Кампеодоре, но ни разу не читал. Даже не знал, что его история записана. Во-вторых, приятно, что книжные знания наконец-то пригодились.

Он подошел к столу, открыл рукопись и начал читать. От пергамента слегка пахло чернилами, а в верхнем левом углу страниц вились яркие, пока не выцветшие узоры. Похоже, книга свежая, переписчик недавно закончил работу. Воистину добрый подарок преподнес тот вассал!

С трепетом перелистнув очередную страницу, Хасинто продолжил:

         

«О Сид, в час добрый надевший шпагу!

Король запретил нам своим указом,

Строгим-престрогим, за крепкой печатью,

Давать вам приют под кровлею нашей,

Не то мы дома и добро утратим,

А к ним в придачу и оба глаза...»

         

Такое ощущение, будто дон Иньиго даже не слушает: смотрит отстраненным взглядом в стену, рассеянным движением потирает ноготь на указательном пальце. Конечно, историю Руя Диаса все знают, причем во множестве вариаций. Может, поэтому сеньору не очень интересно. Но тогда мог бы попросить, и Хасинто прочел бы что-нибудь другое. Овидия, например.

– Чинто? Что-то не так? Вы вдруг замолчали.

Да, он и впрямь замолчал... Сам не заметил. Зато теперь понятно: сеньор все-таки слушает.

– Все хорошо, дон Иньиго. Извините, – пробормотал Хасинто и снова впился взглядом в строчки, стараясь произносить их с выражением.

Читал он долго. Может, уже полночь минула. В горле першило и немудрено.

   

Видели б вы, как там копьями колют,

Как щиты на куски разбивают с ходу,

Как с маху рубят прочные брони,

Как значки на копьях алеют от крови,

Как мчатся без всадников резвые кони!

Кличу «Аллах!» клич «Сант-Яго!» вторит.

Бой тем жесточе, чем длится дольше.

Уж пало мавров тринадцать сотен.

    

Он кашлянул, и дон Иньиго указал на маленький кувшин на столе.

– Вот, глотните сидра.

Хасинто с удовольствием подчинился.

– Вы устали? – спросил сеньор.

– Нет. Ничуть, – соврал он.

– Ладно. Тогда, скажем, я устал. Можете идти. Оставьте все здесь. Завтра продолжим. И да – спасибо. Вы хорошо читаете, и голос у вас хороший.

– Благодарю, мой дон.

Хасинто припал к его руке, попрощался и вышел за дверь.

  

С того дня вечерние чтения повторялись еще три раза. До окончания песни о Сиде оставалось совсем немного. Но, может, потом сеньор попросит еще что-нибудь почитать? Хорошо бы! И дон им доволен, и самому интересно. А то вечно либо времени на книги не хватало, либо слишком уставал, чтобы еще и в буквы вглядываться.

А Кампеадор все-таки восхищает! Хасинто с детства нравилось о нем слушать. Читать же понравилось не менее. Вот таким, как Руй Диас, и должен быть истинный идальго! Как он доблестен, благороден, и как верен своему сеньору-королю! И какое страшное, несправедливое оскорбление нанесли Сиду его мерзавцы-зятья! Это всякий раз возмущало Хасинто.

    

Густиос пред ним повергся во прах,

Устами припал к королевским стопам.

«Явите милость, владыка наш!

Сид ноги и руки целует вам.

Ему вы сеньор, а он ваш слуга.

С каррьонцами сами его дочерям

Вступить вы велели в почетный брак.

Вы слыхали про честь, что нам воздана.

Осрамили жестоко инфанты нас:

С Сидовых дочек одежду сорвав,

Обеих избили они без стыда,

Их бросили в Корпесе, в диких горах

На съедение птицам и хищным зверям.

    

Хорошо, что король и кортесы окажутся справедливы, а злодеи получат по заслугам! И хорошо, что у Кампеадора такие преданные и честные вассалы. Они смело, яростно и без толики сомнений сошлись в поединке чести с врагами сеньора.

    

Дон Мартин и дон Дьего бьются на копьях.

От удара сломались они у обоих.

Антолинес шпагу вырвал из ножен.

Сверкнул клинок, озарил все поле.

Бьет дон Мартин что есть силы наотмашь,

Рассек на инфанте шлем золоченый,

Завязки на нем порвал, как бечевки,

Забрало пробил до подкладки холщовой.

Шпага насквозь через холст проходит,

Волосы режет, касается кожи.

    

Резкий стук в дверь прервал его на одном из самых захватывающих событий. Сеньор также досадливо поморщился, но войти позволил.

На пороге появился Гонсало.

– Дон Иньиго, прибыл посланец от идальго Алвареса. Он здесь, за дверью, – оруженосец махнул рукой себе за спину.

– Хорошо. Передайте: я буду говорить с ним.

Кабальеро вошел в покои через несколько мгновений. Запыленная, местами рваная одежда, а на левом рукаве бурое пятно. Кровь? Его или чужая? Как бы там ни было, а вести он наверняка привез важные. Понять бы теперь, как следует поступить Хасинто: остаться здесь или уйти? Дон не велел ни того, ни другого – словно вовсе забыл о нем. А спрашивать поздно: сеньор уже поднялся и шагнул навстречу гостю. Тот преклонил колено и заговорил:

– Дон Иньиго, ваш верный вассал и мой сеньор идальго Бенито Алварес целует вам руки моими устами и умоляет о помощи…

Он облобызал руку де Лары и с его позволения встал.

– Как вас называть, кабальеро?

– Теофано.

– Так говорите, Теофано. О чем просит мой добрый вассал?

– С Божьего соизволения мой сеньор до сих пор успешно управлял пограничными землями, что за Тахо. Но подобно саранче навалились неверные! Осадили Нуево-Балуарте.

– А что сарацинский идальго ибн Мансур? Он должен был помочь. Или предал наш договор?

– Нет, дон Иньиго. Он помогал, пока мог. Но потом его собственным границам враги начали угрожать.

– Значит, помощь нужна немалая... Теофано, вы сейчас откушайте и отдохните, а с утра поезжайте к идальго Алваресу и передайте: я приду на выручку. Завтра же начнем готовиться к походу и, даст Бог, утром четвертого дня выступим.

Когда посланник удалился, сеньор прошелся по опочивальне, затем глянул на Хасинто и сказал:

– Вот так-то, эскудеро: нас ждет война. Поэтому хватит чтений. Ступайте спать. Завтра подняться придется еще до зари.

– Хорошо, дон Иньиго! – выпалил он и спросил: – А меня вы с собой берете?

– И вас, и Диего с Гонсало.

Как же хочется издать ликующий вопль и заскакать от радости по комнате! Жаль, нельзя. Остается только улыбаться во весь рот.

– Спасибо, сеньор!

Де Лара посмотрел на него как-то по-доброму и слегка усмехнулся.

– Идите к себе, Чинто. Хорошей вам ночи. Главное, постарайтесь все же уснуть, а не мечтать о сражениях. И еще: встретите Диего, ничего ему не говорите. Пусть хотя бы один из вас выспится.

Сеньор как в воду глядел: Хасинто и впрямь полночи не смыкал глаз. Еще бы! Скоро, совсем скоро его первая битва. Он уже слышал конский топот, крики воинов и лязг мечей, видел себя, несущимся на Валеросо.

Вот он перехватывает предназначенный сеньору удар, пронзает врага копьем, а потом еще одного, и еще!

Наивные, самонадеянные мечтания, конечно. Скорее всего, ему, как и Диего в прошлый раз, придется стоять в тылу с конями. Но все равно это лучше, чем оставаться в замке, дожидаясь возвращения рыцарей.

Когда Хасинто наконец-то задремал, ему приснились рыцари, стяги, взятые крепости, плененные мавры. А рядом с ним бился отец. И он был вовсе не таким угрюмым, каким помнился. Напротив: смотрел на него теплым взглядом и говорил: «Молодец, эскудеро».

  

Хасинто вскочил с кровати еще до гудка рассветного рога. И – удивительно! – чувствовал себя вполне отдохнувшим, даже бодрым, хотя поспать удалось совсем немного. Наверное, все дело в том, что война! А еще в том, что нужно успеть сообщить об этом Диего первым. Это вчера дон сказал молчать, но сегодня-то можно! Как же хочется увидеть выражение лица приятеля, когда тот узнает, что сеньор берет в сражение всех троих оруженосцев!

Увы. Диего уже все узнал. На подворье сам бросился навстречу Хасинто и выпалил:

– Чинто! Война! И – представляешь? – нас всех берут!

Только и оставалось, что показать: он услышал об этом раньше.

– Да. Посланник при мне к дону являлся. Вчера вечером. Просто сеньор велел ничего тебе не говорить, чтобы ты выспался, а не грезил о сражениях.

Вот так-то! Пусть знает!

– А ты, значит, не грезил? – с хитрецой спросил Диего и прищурился. – Спокойно проспал всю ночь?

– Полночи не спал, – смеясь, признался Хасинто. – Так что тебе повезло больше.

  

День прошел в суете. Они быстро, но тщательно начищали мечи, копья, доспехи, готовили лошадей.

На внешнем дворе скопились телеги. В них воины укладывали запасное оружие и кольчуги, а слуги – снедь, что в пути не испортится: сало, вяленую свинину, сухари. В день выхода за телегами потянутся овцы, свиньи. Присоединятся и мужчины из челяди, а также некоторые крестьяне – составят пешее ополчение.

– А по дороге обозные девки пристанут, – судорожно сглотнув, сказал Диего и опечалился. – Жаль, не для нас... Мы еще не рыцари и своего добра у нас нет...

Да Хасинто и не надо их, ведьм этих! Разве можно думать о блудницах, когда в его жизни была Марита?! Вот сразу понятно: приятель не любил ее по-настоящему. Так, просто восхищался, как и положено восхищаться доньей своего сеньора.

Гонцы к вассалам дона Иньиго отправились сразу, на заре. В том числе и во владения Хасинто. А это значит, что он увидит знакомые, родные лица. Мигель, Чебито, Фернандо... Они будут защищать его в битве, если ему доведется в нее вступить. Сделают, без сомнения, все, чтобы не допустить его смерти или пленения. А Хасинто сделает все, чтобы не допустить смерти или пленения своего сеньора.

    

  

Глава 5.

 

Дожди еще не прекратились, дороги не просохли, потому продвигались всадники медленно. Чавкали копыта, изо ртов коней и людей вырывался пар. Весна-то пришла, да теплеть еще не начало.

Обозы отставали: колеса телег вязли в земле, а в гористой местности, случалось, сходили с оси.

Ох как не вовремя напали враги на Бенито Алвареса! Вот бы хоть на полмесяца позже!

Хасинто поежился, пытаясь согреться. Увы, бессмысленно. Хотя в сюрко и в подбитом мехом плаще поверх кольчуги телу не было холодно, зато нос, щеки и пальцы ног изрядно мерзли. При взгляде на округу и вовсе казалось, будто не только люди – весь мир озяб: испятнанные тусклой зеленью горы и дымные тучи, изъеденная дождем земля и серые, похожие на голодных попрошаек вязы, буки, каштаны.

Вот бы в Леоне-Кастилии совсем не было зимы! Как в южном Аль-Андалусе. Говорят, в тех краях вообще холодов не бывает. Всегда плодоносят деревья, и на каждом поют райские птицы. Цветы каждый день распускаются, зреют апельсины и другие, неведомые, плоды. Зверья и дичи немеренно, а золота так много, что самые бедные из мавров богаче идальгос. И почему все это досталось неверным, а христианские земли скудны и суровы?! Видимо, это испытание, посланное Господом, или наказание за грехи. Наверное, сначала нужно повергнуть измаильтян или обратить их в истинную веру. Тогда благодатные края вернутся к христианам.

Ради этого все короли, да и рикос омбрес тоже, ходили и ходят войной на Аль-Андалус. Ну и еще, конечно, для того, чтобы захватить побольше добра. Хотя… это, в общем-то, одно и то же.

От мыслей отвлекли слова сеньора:

– Хорошо бы до замка де Вела добраться, пока не стемнело. Иначе придется лагерем встать. Не хотелось бы.

Де Лара сказал это негромко, но Хасинто расслышал: он, как и Диего с Гонсало, ехал лишь в шаге от господина. А впереди и позади тянулась, будто змея, колонна рыцарей с хвостом-обозом.

Все-таки везет Диего! Они будут проезжать через владения его отца. Друг увидит родичей. Более того: его батюшка со своими людьми присоединится к войску, умножив и усилив его. А вот земли Хасинто находятся дальше и в стороне. Его вассалы должны поджидать всадников у южного склона Пенья-Лабры – такое повеление сеньор отправил матушке Хасинто.

  

В замок де Вела все же успели засветло.

Перекличка рогов, грохот моста – и всадники потянулись за стены. Большинство воинов заночуют в гарнизонных жилищах, сараях, конюшне. А то и вовсе на земле. Лишь наиболее знатные смогут разместиться в самом замке. Скорее всего, и Диего – сыну, наследнику идальго Маркеса, – придется уступить свою опочивальню одному из инфансонов.

За трапезой в этот раз прислуживали все трое оруженосцев. Это понятно: рико омбре, сеньор, должен подчеркивать свое могущество и знатность, когда гостит у вассала.

А еда оказалась вкуснейшей! По крайней мере, те куски телятины, что Хасинто ухватил со стола, и ядреный, пахучий овечий сыр. Благо, время на то, чтобы самому откушать, нашлось. Все-таки куда лучше не в одиночку за столом прислуживать: тогда можно и поесть, и в разговоры вникнуть.

Идальго Маркес – кучерявый, как Диего, только седой, – сразу Хасинто понравился. Весельчак и балагур, он сидел по правую от сеньора руку, потому его байки, зачастую приправленные богохульством, были отлично слышны. Иногда не удавалось сдержать смех. Идальгос же хохотали в голос, и дон Иньиго тоже. На губах Диего сияла гордая улыбка: ему явно нравилось всеобщее внимание к отцу.

Даже жаль, что идальго Маркес отправит сражаться своих людей, но сам не пойдет – лоб перевязан, на повязке буреет пятно, рука зажата между двумя дощечками и подвешена к груди. Как он пояснил: турнир неудачный.

Матушка Диего казалась полной противоположностью его отца. Она сидела почти неподвижно, смотрела на кабальерос большими строгими глазами и скорбно поджимала губы. Когда беседы и смех на несколько мгновений смолкли, спросила:

– Дон Иньиго, как наш сын и наследник? Достойно ли служит? Не приносит ли вам огорчений?

Хасинто скорее почувствовал, чем увидел, как приятель сжался, будто в ожидании удара. Интересно: до этого похожий вопрос задавал идальго Маркес. Тогда Диего ничуть не волновался. Выходит, он побаивается своей матушки. Неспроста, видать, рассказывая о родичах, упоминал о ней сухо и вскользь – а об отце говорил с охотой и воодушевлением.

– Прекрасная донья Раймунда, я нарадоваться не могу, что ваш сын – мой эскудеро. Храбрый, доблестный и верный, он обладает добродетелями, о коих иным кабальерос остается только мечтать. – Де Лара поднялся из-за стола, подошел к ней и, опустившись на одно колено, поцеловал руку. – Но я не удивляюсь этому. У дамы, пленившей мое сердце, просто не могло быть иного сына.

Слышать от сеньора куртуазную речь оказалось несколько непривычно. Вроде до этого он ни разу так не говорил, даже общаясь с доньями Беренгарией и Бланкой. С другой стороны, они – его родственницы, так что неудивительно.

– Благодарю вас, о рыцарь, – ответила донья Раймунда. – Похвала моего сеньора для меня дороже смарагдов.

– Я не могу называться сеньором прекрасной доньи, – дон Иньиго вновь поцеловал ее руку. – Я могу быть лишь верным паладином, готовым ради нее на любые подвиги и лишения.

Он вернулся на место, и обоюдные любезности прекратились. Дальше разговор пошел о грядущей битве. Из груди Диего вырвался вздох облегчения, а плечи, до сих пор напряженные, расслабились.

Как же подмывало спросить друга, почему он так сильно тревожился! Увы, возможности не представилось: не только эскудерос, но и многие рыцари остались ночевать в пиршественной зале. Кто на скамьях, кто на полу, подстелив шкуры и плащи. Не любопытничать же при стольких людях. Это непристойно.

На заре, когда все поднялись и продолжили путь, стало тем более не до расспросов.

  

Во время следующей ночевки – в этот раз на холме, – появились вассалы Хасинто. Двадцать всадников. Самые близкие – Мигель, Чебито, Фернандо – подошли к нему почти вплотную. Как все-таки радостно видеть знакомые с детства лица!

– Мой сеньор, для нас счастье снова вас лицезреть!

Миго преклонил колено, Чебито и Фернандо ограничились поклоном.

– Я очень по вам скучал! – ответил Хасинто.

Обняв и расцеловав их, он широко улыбнулся. Наконец-то не один!

  

На третий день пути весна наконец потеснила зиму. Сквозь истончившиеся облака все чаще проглядывало солнце и синее небо, дожди почти прекратились. Пусть земля под копытами еще хлюпала, и грязные брызги по-прежнему пятнали низ одежды, зато воздух попрозрачнел, а склоны гор, покрытые вечнозелеными кустарниками, окрасились где в изумрудный, а где в лазурный цвета.

Туман теперь стелился лишь над низинами. Среди утонувших в молочной дымке полей бурыми островками мелькали спины овец. Фигуры пастухов сливались с лошадиными, напоминая сказочных кентавров.

Один из едущих впереди идальго обернулся, многозначительно глянув на дона Иньиго. Тот кивнул. Сразу же семь рыцарей повернули коней и бросились вниз по склону.

Видимо, стадо принадлежало одному из врагов сеньора. Что ж, запасы скота в походе никогда не лишние. Тем более до Тахо еще далеко, а что ждет в Эстремадуре и вовсе неизвестно. Вдруг воевать придется не один день?

До Хасинто еле слышно доносились крики, блеяние и лай. Пастухи и собаки пытались уберечь стадо, но им это не удалось. Рыцари быстро заставили овец развернуться и погнали их в другую сторону. Лай умолк – наверное, псов поубивали. Вилланов вышибли из седел, а может – отсюда не разобрать, – тоже убили. А зачем они полезли в схватку? Будто не понимали, что это глупо и бессмысленно. Отступись они сразу, остались бы целы. Может, даже коней сохранили бы. Сейчас же кабальерос прихватили и их – вместе со стадом загнали на холм, а там присоединили к обозу. Лошадки, конечно, оказались плохонькие. Для войны явно не годились. Зато можно было нагрузить их чем-нибудь, немного облегчив телеги. Что прислужники сразу и сделали.

  

Закончились горы, идти стало легче. Солнце все сильнее пригревало, и Хасинто снял плащ, отправил его в вещевой мешок. Зажужжали первые мухи, пока ленивые и неповоротливые. Скоро и прочий гнус проснется. Ну и ладно. Зато настало долгожданное тепло!

По дороге трижды встречались деревни. Две из них сеньор велел не трогать: они принадлежали его родичу. А в третьей жили мудрые соларьегос: они заранее отправили навстречу войску посланника, чтобы договориться. Конечно, вилланы отдали немало добра. Теперь им будет куда сложнее собрать оброк для своего господина – некоего идальго Густиоса, вассала одного из неприятелей де Лары. Зато они сами, их дома, поля и женщины остались целы.

Паленсию пришлось обойти стороной – никто не пустил бы в город такое множество рыцарей. Но оттуда вслед за обозом потянулись продажные девки. Хасинто никогда прежде не видел блудниц и теперь то и дело на них косился. Такие разные! Молодые и не очень. Одни хорошенькие, а у других все лицо в оспинах, и зубов не хватает. Интересно, неужели и на таких кто-то позарится? Хотя… рыцарей много, а девок нет. К тому же старые и некрасивые наверняка берут меньше, а то и вовсе отдаются за еду.

На следующий день впереди показался Вальядолид. Возле него всадники переправились через Дуэро, и двинулись дальше – к Сьерра де Гредос. Обозные девки потянулись обратно к городам. Конечно: переход через горы для них слишком тяжел. Неминуемо отстанут.

– Хребет преодолеем – а дальше куда?

Диего спрашивал у Гонсало, но ответил дон Иньиго:

– Дальше в Толедо.

Интересно, зачем в Толедо, если Эстремадура лежит западнее? Конечно, хочется увидеть великий город – южный оплот истинной веры, – но это удлинит путь.

Невысказанные сомнения Хасинто разрешил сеньор:

– Не уверен, что вода в Тахо уже спала. Можем хорошей переправы не найти. Лучше уж по мосту на тот берег переберемся.

                                         

Толедо! Раскинувшийся на холме, он виднелся издалека и поражал своим величием. Могучие стены казались несокрушимыми и, наверное, такими и были. Крепостные башни высились над ними, словно грозные рыцари-исполины. Никогда еще Хасинто не видел такого большого и укрепленного города! Правда, он вообще лишь два раза бывал в городах, и то в детстве. К тому же они больше походили на деревни. Разве что стеной обнесены – вот и все отличие.

Хотя, может, и Толедо внутри напоминает деревню?

Нет, не хочется в это верить! Несомненно, таких стен достойны лишь столь же восхитительные дома и кастильо.

После коротких переговоров кабальерос вошли в ворота, и Хасинто открыл рот от изумления. Да, он не ошибся! Город ничем не походил на виденные до сих пор поселения. В нем все казалось сплошной крепостью! Даже отдельные кварталы были огорожены, и на бегущих вверх улицах и переулках виднелись глухие стены – серые и цвета охры.

А людей-то сколько! Они толкались в узких извилистых проходах, гомонили, голосили. Впрочем, рыцарям дорогу уступали: видимо, боялись угодить под копыта.

– Не город, а котел адовый, – проворчал Гонсало.

– Вы здесь бывали прежде?

Ясно, конечно, что бывал. Но почему бы не спросить? Может, он расскажет что-нибудь интересное. Не Диего же допытывать. Приятель, как и Хасинто, наверняка впервые тут оказался. Неспроста же озирается, головой вертит.

– Доводилось и не раз, – ответил Гонсало. – С этой стороны смотреть особо не на что. Зато по ту сторону богатых домов… Вот уж где рай на земле! Тихо и сады. А кое-где и музыканты играют. Ну, летом и осенью. Сейчас не знаю. Весной я тут впервые.

Хотелось бы посмотреть на эти сады. Вот бы ему тоже еще хоть раз довелось побывать в Толедо!

Крутой подъем сменился пологой улицей, а затем спуском. Значит, они прошли половину города, а то и больше.

Хасинто оглянулся. Хвост войска терялся где-то далеко, за поворотами. А по бокам от колонны небольшими и редкими группами шли горожане. Вооруженные кто топором, кто луком. Видать, решили присоединиться к походу, надеясь на поживу. Что ж, лишними не будут.

С каждым шагом южная стена становилась все выше, все внушительнее. Вот уже и ворота показались, а потом и мост. Правда, западный – плавучий. Хасинто не отказался бы увидеть легендарный восточный, возведенный еще римлянами. Но увы – он и остальные кабальерос здесь не для того, чтобы на город глазеть. Торопиться нужно. Мало ли, что за это время случилось с вассалом дона Иньиго. Вдруг его уже одолели, пленили, захватили замок? Похоже, сеньора беспокоили те же мысли. Он пробормотал:

– Надеюсь, Алварес еще держится. Если нет… Все равно нельзя отдавать те земли.

– Вы же не думаете, что он сдался? – спросил Гонсало. – У него добрая крепость.

– Да, амиго. Ее взять непросто. Если внутри достаточно еды и воды. А вдруг нет?

– Ерунда! Воды хватит. Не пустыня же. Колодцы, ручьи опять же. А снедь… И ее хватит. Пусть и впроголодь, а все же… Иначе что это за сеньор, если запасы не рассчитывает? Алварес же достойный идальго. Зря вы, дон Иньиго, растревожились.

– Верно, амиго, – усмехнувшись, бросил де Лара.

Вот теперь ясно, отчего Диего ревновал сеньора к Гонсало. Хасинто тоже заревновал. Он бы никогда не осмелился так запросто говорить с доном, тем более перечить. Простолюдин же, который, возможно, никогда не примет рыцарское посвящение, болтал с ним чуть ли не как с равным. А де Лара называл его «амиго». Вот их с Диего он друзьями ни разу не звал…

С одной стороны, понятно: Гонсало рядом с сеньором уже лет десять, да и по возрасту ему ближе. С другой – все равно обидно. Ну почему кабальеро-виллано значит больше, чем наследники инфансонов?!

Завистливые мысли улетучились, стоило ступить на мост. Под ним синела позолоченная солнцем Тахо, на другом ее берегу высились холмы, переходящие в горы. За спиной же, если обернуться, нависали грозные башни-стражники, закрывали небо. Впереди сияние, позади – тени. Красиво!

   

Почти день всадники двигались вдоль реки, прежде чем достигли Эстремадуры. Куда поведет де Лара дальше, Хасинто понятия не имел. Естественно: откуда ж знать, в какой части обширной Эстремадуры находится Нуево-Балуарте?

Выслав вперед разведчиков, сеньор повернул к югу.

Уже в сумерках они пересекли равнину и взошли на холм. С него хорошо просматривались противолежащая возвышенность, увенчанная замком и окольцованная стенами. У ее подножия в ползущем над землей тумане виднелись размытые пятна вражеских костров.

Осаждавшие, конечно, не могли не заметить подступившее войско. Что же мавры предпримут? Будут ждать утра или сейчас же двинутся в бой? Нет… вряд ли сейчас. В потемках бросаться на холм слишком глупо.

– Добрались, – протянул дон Иньиго.

Он велел разбить лагерь, а сам подозвал своего самого близкого вассала – идальго Васкеса. Что они обсуждали, Хасинто не слышал: вместе с Диего и Гонсало он принялся устанавливать сеньорский шатер. А там и сумерки сменились темнотой. Интересно, де Лара решит напасть на неприятеля ночью или подождет до рассвета? Возможно, именно об этом он сейчас и совещается с Васкесом.

Впрочем, они уже договорились: идальго отошел, а дон Иньиго наконец отдал приказ:

– Поднимаемся до солнца. Ударим на восходе. Всем, кроме дозорных – спать!

Вот и замечательно. Все равно Хасинто плохо себе представлял, как это – воевать во мраке. Другое дело при свете дня. Тем более утром солнце будет светить им в спину, а сарацинам – в лицо.

   

***

   

Первый бой… Сердце колотится так сильно, что его стук отдается в висках. Дыхание тяжелое и частое, кончики пальцев немеют от волнения. Как же страшно! Но не трусливым обездвиживающим страхом, а будоражащим. Так и хочется, выставив копье, помчаться вперед! Сломать вражеский строй, сокрушить неверных! Только вот беда: из-за спин рыцарей противников не углядеть. На заре Хасинто видел, как враги выстраивались в боевой порядок. Но что творилось в их рядах сейчас, было неясно.

Друг, конечно, предупреждал, что оруженосцев – кроме Гонсало, – в сражение вряд ли возьмут. Хасинто все равно надеялся, но Диего оказался прав: пришлось идти позади с запасными конями и оружием. Их с приятелем задача внимательно следить за сеньором. Только если что-то пойдет не так, они смогут включиться в бой. Им нужно будет пробиться к господину и передать другого коня, если Эстрелла падет. Другое копье – если это сломается. Другой меч – если Труено выбьют из рук.

Хасинто владели противоречивые желания. С одной стороны, мечталось поучаствовать в битве. С другой – не хотелось, чтобы сеньор лишился лошади или оружия.

Протрубили рога. Грянул крик: Сант-Яго! – и конница понеслась вниз по склону. Развевались вымпелы на копьях. Как тысячи сердец грохотали копыта, с корнем вырывая траву. Брызгами разлетались комья земли, а в воздух поднималась влажная пыль, забивалась в ноздри и лезла в глаза.

Кажется, весь мир загудел, застонал, когда два воинства схлестнулись. Залязгало железо. Стук копыт и яростные крики слились воедино.

Кто кого теснит, разобрать, увы, не получалось. Да и сеньора в гуще схватки было не различить. Лишь когда рыцари начнут биться небольшими отрядами или один на один, его удастся увидеть и узнать: по вымпелу на копье, доспехам, щиту.

Непонятно, сколько прошло времени, прежде чем строй распался. Для Хасинто мгновения иногда растягивались – и движения воинов казались слегка замедленными. Иногда, напротив, минуты пускались в галоп, и он не мог уследить, что вообще происходит на поле боя.

Конные бились с конными, попутно круша пеших, имеющих неосторожность попасться на пути. Лучники оказались умнее и под копыта не лезли – некоторых легковооруженных всадников, а также коней даже убили.

Но хватит глазеть по сторонам! Для Хасинто главное смотреть на сеньора, видеть только его и всегда находиться неподалеку.

Де Лара и шестеро кабальерос теснили группу сарацинов. Дон Иньиго сбросил одного копьем. Пронзил или нет, отсюда не видать. Ну и ладно. Все равно спешенный рыцарь – почти не воин. Еще один мавр пал: де Лара убил его лошадь, и она придавила своего наездника.

А вот и Гонсало поразил своего противника – рассек мечом шею. Быстро и красиво.

Другие кабальерос тоже не отставали, хотя теперь их вместе с эскудеро оставалось четверо: двое спешены или мертвы. Но сарацинов еще меньше – всего трое. Еще чуть-чуть, и рыцари их одолеют, затем бросятся на помощь другим. Скорей бы!

Дьявол! Неверные успели раньше! Аж семь всадников бросились на выручку своим. Против десятка врагов сеньору не устоять...

Хасинто быстрым взглядом окинул поле боя: вроде все воины еще заняты своими противниками. Только оруженосцы – такие же, как он и Диего, – стоят позади, наблюдая за своими сеньорами. Рыцари же, поглощенные битвой, возможно, даже не замечают, что дону Иньиго грозит опасность.

Но Хасинто не может просто так стоять и смотреть, как де Лара с пятью всадниками воюет против сарацинов, коих в два раза больше! Пусть Эстрелла не пала, копье не сломалось, меч и щит целы – и все-таки… Он спать ночами не сможет, если сеньора убьют или, что вероятнее, пленят! Какой же он эскудеро, если останется жив и свободен, когда господин будет мертв или в плену? Да такого позора он себе никогда не простит!

Хасинто повернул голову и столкнулся взглядами с Диего. В черных как маслины глазах друга сверкала решимость. Похоже, им владели те же мысли, что и Хасинто. Слов не понадобилось. Они едва заметно кивнули друг другу, оставили запасных коней на милость Господа и, пришпорив собственных, понеслись на помощь сеньору.

Лишь бы успеть, пока не случилось непоправимое!

Ветер бил в глаза так, что они заслезились. Крики рыцарей становились все громче и, несмотря на шлем, иногда в общем гаме различались отдельные возгласы.

– Malparido!

– Кастилья!

– Аллаху акбар!

– Гори в аду!

Они с Диего оказались в гуще схватки. Чтобы прорваться к сеньору, нужно было справиться с тремя сарацинами, что неслись навстречу, преграждая путь. Проклятье! А их только двое!

Двое? Нет! К ним с Диего пристраивались другие рыцари: тоже заметили, что требуется помощь. Слава Сант-Яго!

Принять удар меча на щит. Уклониться от копья. Самому ударить! Язычник тоже уклонился, гори он в пекле! Да еще какой-то лучник выпустил в Хасинто стрелу. Она скользнула по кольчуге, з-зараза! Хоть на миг, но отвлекла.

Круговерть, такая круговерть – ничего не понять. Мысли не успевают за телом. Рука наносит удары, рука поднимает щит, а ноги и язык приказывают Валеросо. Осознание же приходит лишь спустя мгновения.

Кто-то сбоку занес над Хасинто меч. Нет спасения, ведь напротив другой противник – с копьем. С двумя не сладить. Но хотя бы одного дьявола нужно повергнуть, прежде чем пасть самому!

– Умри! – зарычал он.

Принял вражеское копье на щит и резко увел его в сторону. Одновременно выбросил вперед свое. Из проткнутой шеи сарацина багровым водопадом хлынула кровь, тело вылетело из седла и, перекувырнувшись, шлепнулось на землю. Но почему сам Хасинто до сих пор жив? Где другой мавр, с мечом?

Хасинто быстро развернулся. Как раз чтобы увидеть: Чебито спешил второго врага. Чебито! Конечно, вассал по воспитанию, служивший еще отцу, не мог бросить его в беде.

Наконец удалось пробиться к дону Иньиго. Они успели. Де Лара, хвала создателю, был жив и, кажется, не ранен.

Хасинто, не раздумывая, бросился на сарацина – одного из тех, кто угрожал сеньору и его воинам. Несомненно, то же сделали другие рыцари и Диего.

Сверкали на солнце рдяные от крови лезвия мечей и наконечники копий. Блестели шлемы, развевались плюмажи и вымпелы. Мелькали лица, плясали кони, иногда пытаясь укусить противников или ударить копытами их лошадей.

На Хасинто ринулся очередной враг. Высокий, широкоплечий и явно бывалый. Его удары едва удавалось отражать. Самому же не довелось нанести ни одного: защититься бы успеть, и то ладно.

Правую руку, плечо, половину спины пронзила острая как игла боль. Пальцы онемели, сами собой разжались, не в силах удержать копье. В голове зазвенело, заскрежетало, будто там, внутри черепа, железо билось о железо. Перед глазами все поплыло и размазалось, смешалось в пестрый клубок. Седло ушло куда-то вбок, Хасинто же заскользил вниз, и вниз, и вниз... Миг – и он столкнулся с чем-то широким и как металл жестким. Это земля.

В плече хрустнуло. Правый бок взрезала, обожгла такая боль, словно в кожу и даже в кости вонзились раскаленные прутья. Из горла вырвался хрип.

Воздух… где воздух? Невозможно… Дышать невозможно… Вот так и приходит погибель… Сейчас его добьет кто-нибудь… Спешенный кабальеро – слишком простая мишень...

Воздух в легкие все-таки ворвался, но лучше от этого не стало. Он казался таким обжигающе-ядовитым, что Хасинто заорал. Не только от муки, но и от беспомощности, от осознания, что гибель близка.

Лишь бы сознание не потерять! Встретить костлявую лицом к лицу и с оружием в руках. Нельзя сдаваться. Нельзя умирать такой жалкой смертью – от рук черни или под копытами лошадей. Пусть щит и копье он потерял, но меч по-прежнему с ним – ножны неприятно врезаются в бедро.

Оттолкнувшись левой ладонью от земли, Хасинто поморщился, застонал и, неудачно сжав зубы, прокусил язык. Во рту появился железистый солоноватый привкус. Зато подняться на ноги получилось. Он сплюнул кровь и оглянулся, ища Валеросо. Коня не было. Это понятно: посреди боя у жеребца не получилось бы стоять неподвижно, дожидаясь, пока хозяин придет в себя.

Хасинто выхватил меч из ножен.

Какое все-таки благо, что и отец, и сеньор учили его биться левой рукой тоже! Конечно, она подчинялась куда хуже правой, но это хоть что-то! Главное, он превозмог боль и теперь умрет в бою, а не покорно валяясь на земле.

Покачиваясь, Хасинто сделал шаг. Вокруг кипела битва, но отсюда, снизу, не удавалось разобрать, кто побеждает.

Нужно скорее выбрать противника, хватит медлить. Нужно убить его коня.

Хасинто бросился к ближайшему сарацину, сейчас занятому схваткой с другим рыцарем. Уже приготовился вспороть тугой живот каурой кобыле, но тут перед глазами возникла ладонь в перчатке. Он не думал – рука сама вернула меч в ножны и вцепилась в руку спасителя.

Рывок. Оттолкнуться от земли и прыгнуть. Вправо и вверх.

Несколько мгновений, и он снова – слава всем святым! – верхом. Пусть не на своем коне, пусть позади спасителя. Позади Гонсало. Это ничего. Жеребец у оруженосца могучий, выносливый. Хоть ему и тяжело, а двоих не столь уж крупных всадников он должен выдержать. Да и для спасителя Хасинто не станет обузой. Главное, не упасть снова: больная рука едва слушается, держаться ею за Гонсало сложно.

Обнажив клинок, он принялся отражать удары, предназначенные оруженосцу, лошади и ему самому. Правда, это довелось сделать лишь несколько раз. Сражение затихало: осажденные наконец вырвались из крепости и помогли. Соединившись, воины Леона и Кастильи быстро разгромили мавров. Неудивительно: теперь-то христиан стало куда больше, чем неверных. Хотя хуглары, наверное, споют по-другому...

Даже не верилось, что битва заканчивалась. Хасинто озирался в поиске противников, но их почти не осталось. Рыцари уже начали спешиваться, стягивать шлемы и кольчужные капюшоны, прикладываться к поясным флягам и вязать пленных.

– Слезайте, – бросил Гонсало.

Хасинто сполз с лошади, скрипя зубами от боли. За ним спрыгнул и спаситель.

– Что это с вами? – спросил он.

– Ничего страшного. Руку слегка повредил. Пройдет.

По крайней мере, хотелось в это верить. Лишь бы не перелом: кости не всегда срастаются как надо. Это ушиб можно залечить, а вывих – вправить.

– Хорошо, что сами живы, – хмыкнул Гонсало, снимая шлем и подшлемник.

Хасинто думал сделать то же самое, но правая рука отказывалась подниматься. Управиться же, используя только левую, было непросто.

– Давайте помогу, – сказал Гонсало и стащил с его головы шлем.

– Спасибо. И за то, что спасли, тоже спасибо. Благослови вас бог.

– Вы дороги сеньору. А у меня была возможность вам помочь. Жаль, другому не получилось. – Он почесал блестящую от пота макушку и, нахмурившись, повторил: – Жаль. Но там это было не в моих силах, увы. И хоть он не особенно ко мне благоволил, а я все-таки… не знаю… попривык к нему, что ли? Привязался по-своему. Даже странно. Ведь сколько таких эскудерос на моей памяти было?! Ну, таких, с благородной кровью. Одни уже рыцари, другие – покойники.

Хасинто едва вникал в слова Гонсало. Сейчас, когда битва закончилась, ярость и страх утихли, дыхание выровнялось, зато боль стала нестерпимой. Руку так сильно тянуло вниз, выворачивая из сустава, будто она весила, как десяток кольчуг. Он попытался прижать ее к груди и едва не взвыл. Нет уж, пусть лучше висит. Нужно поменьше ее беспокоить. А еще найти себе важное, очень важное занятие, чтобы отвлечься. Например, помочь тем воинам, кто ранен сильнее, чем Хасинто. Или, может, сеньор даст ему какое-то поручение. Неважно. Лишь бы забыть о собственных муках. Ведь умудрился же он несмотря на них участвовать в бою.

Гонсало вздохнул и пробормотал:

– Да... Я буду скучать по Диего.

Хасинто будто чем-то тяжелым ударили. Колени задрожали, голова закружилась, левое веко задергалось.

– Что?.. Диего?.. – Вот и ослабла боль в руке. Но какой ценой?! Да лучше бы он катался по земле, вопил и плакал! – Что с ним?.. Где он?! Где Диего?!

– Где-то… – протянул Гонсало. – Как и многие. Где-то здесь, на поле. Сарацинский дьявол пробил его кольчугу, проткнул живот. Диего с лошади упал. Тогда я и видел его в последний раз.

Нет... Только не это. Друг погиб... Почему?! Ну почему Господь это допустил?! Не слишком ли многих он забрал к себе за неполные два года? Отец, Марита, теперь Диего. Нельзя роптать, но удержаться невозможно.

– Я тоже упал с Валеросо… Но я же не умер...

– Ну так и живот вам не проткнули. Вам повезло. Диего повезло меньше.

Хасинто, конечно, и сам все понимал, но так и подмывало воскликнуть: а вдруг он всего лишь ранен?! Не хотелось прислушиваться к жестокому разуму, говорящему: после такой раны не только не выживают – от нее умирают долго и в страданиях.

– Почему... Ну почему такое случилось?!

– Всевышний его знает... – Гонсало пожал плечами.– Да, Диего жаль. Но главное, что дон Иньиго жив. – Он огляделся и спросил: – Раз уж ранены, то, может, постоите пока здесь, присмотрите за Милитанто? А я пойду, узнаю у сеньора, какая помощь нужна.

В груди вспыхнула злость. Миг – и она стала такой жгучей, что, казалось, сожжет самого Хасинто.

– Нет, я не собираюсь тут стоять, – процедил он. – Сами следите за своим Милитанто. А мне нужно Диего найти. Но вам не понять. Вы… – он запнулся и с презрением бросил: – Вы – другой!

Гонсало отпрянул, вскинул брови вроде как в удивлении, а шрам на его лице покраснел и изогнулся. Словно полураздавленный дождевой червь! Хасинто не стал дожидаться, пока этот простолюдин, этот кабальеро-виллано опомнится и что-то ответит – сразу бросился прочь.

Позже, когда метался по полю, разыскивая друга, из глубин души с робким укором выглянула совесть. Она говорила: ты нагрубил своему спасителю и едва не оскорбил его. Разве на языке не вертелось уничижительное «виллан»?

Совесть, правда, быстро спряталась, обожженная гневом. Гонсало сам виноват! Эти его слова: Диего жаль, но главное, что дон Иньиго жив! Разве можно такое говорить? Да, благо, что с доном все хорошо. Но это звучало как: жаль, что у сеньора копье сломалось, зато он сам цел.

В нос били запахи крови, железа и размазанной по земле травы. Солнце слепило глаза и освещало изломанные трупы. Столько мертвых! С посиневшими лицами, с раздавленными руками и ногами, с рассеченными головами. Многие кони бродили без всадников… Интересно, где Валеросо, жив ли? Впрочем, это он выяснит позднее. Сейчас важнее найти Диего. Вообще-то он должен быть недалеко, ведь они сражались в одном отряде. Хасинто всматривался в каждого лежащего воина, будь то убитый или раненый. Со всех сторон на кастильском и сарацинском доносились стоны и крики, проклятия и молитвы.

– Скажи матушке, что я...

– Йашраб...

– Добей меня… амиго… прошу...

– Верую в Бога единого, отца всемогущего...

– Чинто...

Ему послышалось?

– Чинто! Хотя бы вы целы, слава Создателю!

Теперь он узнал голос де Лары и обернулся. В нескольких шагах прямо на земле сидел сеньор. Простоволосый: шлем и подшлемник валялись рядом. Рука лежала на голове Диего.

Кудри друга теперь лишь слегка вились и, влажные, липли к шее, щекам, лбу и подбородку… Будто склизкие водоросли, запутавшись в которых Хасинто однажды едва не утонул.

Дон Иньиго осторожно, прядь за прядью, убирал их с вспотевшего лица юноши. На губах Диего пузырилась кровавая пена, из горла вырывался свист. Из-под разодранной кольчуги виднелась ярко-алая расщелина. Ее никто не пытался перевязать, не пытался остановить кровь. Не было смысла. Это лишь отсрочило бы гибель и сделало еще мучительнее.

Страшнее всего оказалось видеть широко распахнутые глаза, в которых страдание сплавлялось с… удивлением? Словно он не верил, что умирает. Хасинто тоже не верил, не хотел верить!

   

Диего! Пожалуйста! Выживи!

   

Шагнув к другу, он рухнул на колени и вскричал:

– Диего!

– Тише, – прошептал де Лара и повторил: – Тише. Не мучайте его.

Хасинто отвел взгляд. Слишком невыносимо смотреть и – молчать. В двух шагах, склонив головы, стояли вассалы идальго Маркеса. А им-то каково сознавать, что не уберегли единственного сына своего сеньора?

Де Лара выпрямил спину и повернулся направо. Почувствовав его движение, Хасинто посмотрел туда же, куда он. Приближался какой-то незнакомый падре в сопровождении Гонсало.

– Наконец-то. Я боялся, он не успеет… – пробормотал сеньор и обратился к святому отцу: – Это мой эскудеро. Ему нужно отпустить грехи...

Падре едва заметно кивнул и сел по другую сторону от Диего. Одной рукой сжал его руку, а пальцем другой начертал крест на лбу.

– Отпускаю тебе грехи, сын мой. Покойся с миром, – он что-то неразборчиво забормотал на латыни, потом отчетливее произнес: – In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti. Amen.

В душе Хасинто стремительно образовывалась пустота. Диего был единственным другом во владениях де Лары. Единственным, кто стал близок. Но скоро он уйдет. И никто не облегчит его муки. Если бы умирала лошадь, сеньор избавил бы ее от страданий, добив. Но человека нельзя. Остается смотреть, как он скребет пальцами землю, морщит лицо, шевелит окровавленными губами, пытаясь что-то сказать. А слышны только клокотание воздуха в горле и хрипы, хрипы... Да, пройдя через муки, Диего очистится, ему будет уготовано место в Царствии небесном. Но как же больно все это видеть тем, кто пока на земле!

Падре читал молитву:

– Credo in unum Deum, patrem omni potentem…

Хасинто плакал.

Диего тяжело и часто дышал.

Потом враз затих. Грудь больше не вздымалась, тело обмякло. Но морщинка на лбу не разгладилась, и глаза остались открытыми. Только теперь в них не было ничего. Ни-че-го. Смерть унесла душу.

Падре провел ладонью по его векам.

– Pax tecum…

– Амиго… – прошептал Хасинто.

Сеньор сжал его правое плечо. Тут и вспомнилось, что оно больное. Хасинто шумно втянул воздух и не удержался от стона. Де Лара тут же отдернул руку.

– Вы ранены? – спросил он, внимательно его оглядывая.

– Пустяки...

По сравнению со смертью Диего все пустяки!

– Попрощайтесь с другом, – сказал дон Иньиго. – А потом… Впрочем, вы сейчас мало чем поможете. Рука у вас… хорошего мало. – Он сокрушенно покачал головой. – Отдохните пока. А позже лекарь вами займется.

При слове «лекарь» Хасинто поежился. Он их с детства боялся. С того дня, когда его покусала собака, и замковый врачеватель прижигал раны раскаленым докрасна железом. Шрамы от ожогов и по сию пору пусть слабо, но были заметны на левой икре и под коленом. А еще однажды его одолела желудочная горячка, и целитель заставлял пить горькие вяжущие настои. От них рвало целыми днями до боли в груди и горле, к тому же мучили неясные страшные мороки.

От де Лары, похоже, не ускользнули его сомнения.

– Не волнуйтесь, Чинто. Это хороший лекарь. Он из мавров, учился в Аль-Андалусе.

Еще лучше! Если уж христианский врачеватель причинял такую боль, то чего ждать от измаильтянина? Хотя… о чем он вообще думает, когда друг мертв?!

Сеньор поцеловал Диего в лоб, затем поднялся и ушел вместе с падре. Один из вассалов идальго Маркеса тоже коснулся губами лба юноши и удалился, а второй – седой и морщинистый Манрике, – остался. По его щекам катились, не останавливаясь, слезы. Неудивительно: Диего вырос у него на глазах, потому эта смерть для старого кабальеро тяжелая потеря.

Наконец, спустя, пожалуй, десяток минут, Манрике тяжело вздохнул, утер лицо тыльной стороной ладони, пригладил волосы Диего и, целуя его, что-то прошептал. Затем, по-прежнему шмыгая носом, встал и пошел прочь. Хасинто остался с другом один на один.

  

Я думал, мы вместе будем болтать о битве… Думал, будем спорить, кто убил больше мавров, хвастаться… А оно вон как вышло…

  

Его лицо совсем белое. Кровь, размазанная по подбородку, алеет, словно на снегу.

Поцеловать, как и все, лоб. Попрощаться… Скоро Диего зароют в землю, и никогда больше Хасинто его не увидит.

На губах соль… Непонятно, от собственных слез, или это невысохший пот с лица товарища.

– Прощай, амиго. Покойся с миром.

Сидеть здесь и дальше невыносимо. Боль душевная спорит с болью телесной, и обе одинаково сильны. Нужно что-то делать. Нужно чем-то себя занять.

Валеросо! Он все еще не знает, где Валеросо!

Пусть с одной рукой Хасинто не поможет воинам снимать доспехи с врагов, забирать их оружие. Не поможет и рыть могилы, и перетаскивать раненых. Но своего коня он найдет. В конце концов, кажется, это единственный друг, который у него остался. Хотя нет – есть еще Мигель, Чебито и Фернандо. Но они скоро окажутся далеко – уедут в родовой замок Варгасов. Он же отправится в замок сеньора.

Толком ничего не различая, Хасинто поплелся прочь.

Кто-то уже копал могилы. Кажется, пехотинцы и жители крепости. Неужели и друга похоронят здесь, на поле боя? Нет… Вот двое рыцарей подняли его и перетащили на одну из полегчавших к концу похода телег. Это правильно. Он знатный эскудеро, и погиб, защищая сеньора. Он достоин погребения внутри крепости, на давно освященной земле, где-нибудь возле церкви.

Кто-то собирал добычу. Кто-то помогал раненым. Кто-то – вестимо, падре – читал молитвы. А Хасинто все шел и шел, глядя в никуда. Нужно собраться. Иначе как найти Валеросо?

Он долго бродил кругами, а потом за спиной раздалось холодное:

– Это ваш. Заберите.

Он оглянулся. Позади стоял Гонсало, держал Валеросо под уздцы.

– Спасибо, – пробормотал Хасинто, перехватывая поводья. Тут и вспомнил: вечный эскудеро его спас, но что получил вместо благодарности? – Гонсало, простите меня. Ну, за то, что наговорил. Вы уберегли от смерти, а я... Не знаю, что такое нашло. Я не хотел. Простите.

– Понимаю, – протянул Гонсало потеплевшим голосом. – Друзей тяжело терять. И гнев сорвать хочется. Я понимаю.

Он ушел, а Хасинто, вцепившись пальцами в конскую гриву, уткнулся в нее. Сеньор сказал – отдохните. Вот он и отдохнет. Постарается ни о чем не думать, прижавшись правым боком к теплому конскому животу. Кажется, рука и плечо так болят меньше, а довольное фырканье жеребца успокаивает.

Сколько времени прошло, Хасинто не знал. Он словно выпал из привычного мира, погрузившись в иной, в котором существовали только смерть и терзания. А ведь воины Леона-Кастильи одержали победу! Но радости от этого не было и, наверное, не будет...

Хасинто очнулся, когда подошел Мигель и осторожно коснулся его запястья.

– Сеньор, дон Иньиго желает вас видеть. Он ждет в крепости.

– Да? В таком случае отведите меня к нему, будьте добры. Я не знаю дороги.

– Конечно.

Миго забрал у него поводья и, время от времени оборачиваясь, повел к стенам, в которых зияли распахнутые ворота.

   

Путь не запомнился: ни по двору, ни по лестницам замка. Все расплывалось, как в тумане, а голова гудела, будто из руки боль добралась и до нее.

Лишь когда Мигель довел до входа в предоставленную дону Иньиго опочивальню, Хасинто немного пришел в себя и ударил по деревянной двери тяжелым кованым кольцом. Услышав позволение войти, открыл ее и ступил внутрь.

– Чинто! – воскликнул сеньор. – Идите сюда!

Де Лара и впрямь его ждал. Миго, откланявшись, удалился, а Хасинто закрыл за собой дверь и замер на пороге.

– Вот лекарь, о котором я говорил. Ибн Якуб, – дон Иньиго указал на молодого крепкого мужчину. – Покажите ему руку.

Вообще-то очень не хотелось это делать. Лекарь-мавр! Хотя, стоило признать, внешне он не отличался от христиан. Хасинто видел его в походе, но даже не догадывался, что тот – измаильтянин. Такая же, как у всех, одежда. А еще светлое лицо и голубые глаза. Лишь брови очень густые и темные, но это и среди своих нередко встречается. Да что говорить – у самого Хасинто такие же.

Не осмеливаясь перечить, но приготовившись к худшему, он приблизился к врачевателю. Тот с помощью сеньора принялся стягивать с него кольчугу – это оказалось настоящей пыткой. Рука не слушалась, мавру еле-еле удалось найти такое положение, чтобы вытащить ее из рукава. Все это время Хасинто стонал, а иногда кричал: хотел сдержаться, но не получилось. Из глаз против воли катились слезы.

Наконец – прошла, наверное, вечность! – кольчуга с грохотом упала на пол.

Сарацин надавил на опухшее плечо, затем его пальцы побежали вниз, к запястью. Хасинто стискивал зубы, со свистом вдыхая и выдыхая воздух. Лекарь же удовлетворенно качал головой.

– Ну что? – спросил де Лара.

– Ничего страшного. Почти. Кость не сломана, а вывих надо вправить. Тогда все будет хорошо.

– Ну так вправляй.

Врачеватель порылся в сумке и достал плотно скрученную в валик кожу.

– Зажмите это зубами, – велел он Хасинто, затем поставил его на колени, ухватился за предплечье, другую руку просунул под мышку и предупредил: – Сейчас будет очень больно. Но все же постарайтесь не двигаться.

Дьявол! Разве может быть больнее, чем когда с него кольчугу стаскивали?!

Как оказалось, может. Сарацин сначала потянул, а потом дернул его руку так, будто хотел окончательно вывернуть из сустава или оторвать.

Хасинто рычал, хрипел, вонзаясь зубами в валик: еще немного, и сломает их.

По жилам вместо крови будто раскаленная сталь бежала. Его прошибал пот, и одновременно била дрожь.

Раздался хруст.

   

Это кость! Проклятый мавр сломал ее!

   

Железная хватка наконец ослабла, затем лекарь разжал пальцы, и рука Хасинто упала, с глухим шлепком ударившись о бедро.

– Сейчас станет чуть-чуть легче, – проронил неверный.

Легче и впрямь стало, хоть и ненамного. Теперь горела только правая часть тела. Под кожей плясали десятки, сотни острых игл, а боль пульсировала, то накатываясь, то отступая.

Ибн Якуб поднял Хасинто на ноги, согнул его руку и, обмотав льняной тканью, подвесил к груди.

– Спасибо, – сеньор подошел к врачевателю и коснулся пальцами его плеча. – Помоги теперь и другим, кому еще не успели. Ты знаешь, я отблагодарю как должно.

– Рад услужить. А ваш эскудеро пусть вот это выпьет. – Он подхватил с пола пузатую льняную сумку, пошарил в ней и достал крошечную склянку. – Половину перед сном – и сон будет крепким и сладким, как мед. Половину на заре – и боль уйдет, как ночь.

Если это снадобье и впрямь настолько чудесно, что и спать после него хорошо, и животом страдать не придется, и боль исчезнет – тогда Хасинто готов признать: сарацинские лекари хороши.

Де Лара взял у ибн Якуба склянку, тот же, прижав ладони к груди, попятился и скрылся за дверью.

Хасинто тупо стоял, баюкая руку и не зная, даже не думая, что делать дальше и куда идти. Дон Иньиго все решил за него.

– Вам и правда лучше поспать. Но в замке, увы, места немного. А на подворье сейчас суета, сумятица. Как и на конюшне... Спите здесь.

– Но Диего... проводить...

– Похороны, заупокойная – всё завтра. Сегодня еще слишком многое нужно сделать для живых. – Сеньор протянул склянку, и Хасинто, как было сказано, отпил половину. – Теперь спите. Там.

Де Лара кивнул на стену напротив кровати. Возле нее, поверх соломы, лежали шкуры. Будто заранее приготовленные.

Хасинто послушался и сел на них. Нужно было лечь, как велел дон Иньиго – а он уткнулся лицом в колени и неслышно разрыдался. Вернее, это ему казалось, что неслышно. Но сеньор, судя по всему, заметил. На голову опустилась тяжелая ладонь, несколько раз провела от лба до затылка. Словно де Лара пытался утешить. Словно его волновали чувства эскудеро. Или и впрямь волновали?

– Хасинто, вам еще не раз придется терять друзей. И каждый раз это больно. Увы, война – это не только подвиги и победы…

Вдруг захотелось прильнуть к груди дона Иньиго. И плакать, плакать. И чтобы он гладил, гладил, гладил по волосам. Как отец, которого не было, но о котором мечталось. Ибо Варгас-старший был скорее суровым наставником, чем родным человеком.

Пусть же сеньор не останавливается! Пусть говорит и говорит. Лишь бы как можно дольше чувствовать тепло его руки на своей голове…

– Доброго сна, Чинто.

Де Лара в последний раз встрепал его волосы и вышел из опочивальни.

 

 

Продолжение